РЕФЛЕКСИИ ГОСУДАРСТВА 4 страница

Разведение «государства» и «общества» — результат сильного, до извест­ной меры искусственного аналитического приема. В стихии синкретичной

301социальности общество и государство неразделимы. Государство как ин­ституциональная социальность общественно. Общество как организован­ная, регламентированная, нормосообразная социальность государственно. Таков онтологический взгляд на тему. Прагматический взгляд навевает несколько иную картину. Вполне реальное обособление частичных инте­ресов институциональной власти, могущих вступать в противоречие с интересами социального целого, оправдывает дистинкцию государства и общества. Интенция «государства» — обязательность целого, граждан. Интенция «общества» — самодеятельность «части», людей.

Осознавая искусственность противопоставления «человека» — «граж­данину», «общества» — «государству», подчеркнем все же неоднонаправ­ленность интенций данных образований. Способ оптимизации их взаимо­действия коренится в культуре — истории, традиции, нравах, правилах народной жизни. Содержащиеся в недрах народного бытия ценностные устои в принципе ориентируют государство и общество на взаимоучет — синхронизацию и гармонизацию универсальных и партикулярных изме­рений существования. Переход от «принципа» к «прецеденту» достигает­ся в створе императива не надо записывать «рациональные» глупости в преобразовательные программы; надо иметь общественно полезные, не­насильственные версии добротной народной жизни. Баланс «общества» и заключается в отстаивании интересов народной жизни перед тоталитариз­мом государства и эгоизмом семьи, этакратизмом целого и нарциссизмом части.

Плоскость «личность». Человек — элемент общества, государства; по­скольку, оказавшись в «изолированном состоянии», он «не является суще­ством самодовлеющим, то его отношение к государству такое же, как от­ношение любой части к своему целому. А тот, кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует по­требности ни в чем, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо божеством»⁵¹. Примат государства перед социали­зированным лицом сказывается в экстраординарные периоды обществен­ного существования, несущие угрозу бытию целого. Логика выживания целого (нации, государства) подчиняет себе всё. В такие моменты она пре­валирует, она — выше «права отдельного человека на его собственность и личность»⁵². В периоды ординарного, не нарушаемого внешними возму­щениями существования личность приоритетна, располагает свободой следовать своему «собственному желанию во всех случаях, когда это не

⁵¹ Аристотель. Политика. Кн. первая, 1,12. ^пГегель Г. В. Ф. Философия права. С. 395.

запрещает закон», не ощущая зависимости «от непостоянной, неопреде­ленной, неизвестной самовластной воли другого человека»⁵³.

Обособлению индивидуального «я», свободного, независимого, разгосу­дарствленного способствовали столь заметные социальные превращения, как реформация и легитимация правовой государственности. Ликвидировав сращение власти с Церковью, обеспечив, с одной стороны, десакрализацию государства, а с другой — персонализацию веры, Реформация санкциони­ровала движение в направлении офаничения компетенций государства по регулированию жизненного процесса. Непреходящее завоевание Реформа­ции — эмансипация самодостаточного лица, действующего по личной сво­боде. Идеология правового государства укоренялась на строгом разведении субстанциональной и инструментальной версии государственного участия. Субстанциональная ориентация отличает Восток, заключается в сакрализа­ции и авторитаризации верховной власти. Инструментальная ориентация сводится к релятивизации власти; институт власти поддерживается в зави­симости от успешности выполнения должностных функций. В случае зло­употребления полномочиями, превышения компетенций, нарушения, иска­жения закона, предательства дела народа последний наделяется правом выступления против государства (тиранической власти). Идеология право­вого государства и сцепленная с ней инструментальная версия государствен­ности обогатила общественное сознание комплексом «государство — сфера обслуживания» народа, состоящего из правозащищенных, равнодостойных, исполненных самоуважения лиц. Социальный принцип свободы эмансипи­рованных людей есть неотъемлемое достоинство цивильно продвинутых обществ и институтов. Какой бы привлекательной ни выглядела система, она должна быть отвергнута как несовершенная, уничтожена, преобразо­вана, если она антиличностна. Гуманистическая справедливость устрой­ства нарушается там, где свобода гражданина не соседствует со свободой софаждан. Социальная свобода универсальна. Она изначально приверже­на неприятию любых типов практики, благоприятствующих укреплению диктата.

Справляться с обстоятельствами трудно, их легче анализировать. Ана­лиз показывает: относительную свободу (если, конечно, ее не отождест­влять с вседозволенностью, произволом) — эту высшую экзистенциаль­ную ценность — лицо достигает в правовом социуме с развитым в нем автономистским типом сознания. При государственном патернализме с питающим его гетерономистским сознанием власть, жестко опекая под­данных, подчиняет их обмирщению «рационально» задаваемых идеалов,

^аЛоккДж. Соч. М, 1988. Т. 3. С. 275.

303Раздел V

расцениваемых как «высшее для всех благо». Применение категориальной пары автономия (самостийная побудительность) — гетерономия (подчи­ненность внешним императивам), давно перекрывшей традиционные кон­тексты ее употребления в кантианской философии, вполне оправдано: оно позволяет быстро построить отчетливую картину, получить точные харак­теристики явлений, более подробное определение которых требует и бо­лее сложного, развернутого анализа. Нерв проблемы — в пределах вопро­са: в стремлении к счастью, действует ли человек (малая социальность) свободно или подчиняясь институционально-властной государственной (большая социальность) организации? Действительно: как проводим на практике идеал человеческого блага?

В свободном движении от «малой социальности» воплощается жизнь в ее обыденно-будничном, простонародном смысле: жизнь — естественный самотек, непреднамеренное течение самой жизни, непарадное, неприпод­нятое, не освященное никакими «высокими» целями, «глобальными» пред­начертаниями, ценностями, приоритетами.

«Человек существо легкомысленное и неблаговидное, — иронизирует Ф. Достоевский, — и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не саму цель. И кто знает... мо­жет быть, что вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной... беспрерывности процесса достижения, иначе сказать, в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеет­ся, должна быть не что иное, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь... а начало смерти»⁵⁴.

В принудительном движении от «большой социальности» воплощается дидактическая диктатура, социальный полицеизм. «Полицейское государст­во» есть «не только и даже не столько внешняя, сколько внутренняя реаль­ность, — отмечает Г. Флоровский. — Не столько строй, сколько стиль жизнь... «Полицеизм» есть замысел построить и «регулярно сочинить» всю жизнь народа и страны, всю жизнь каждого отдельного обывателя ради его собственной и «ради общей пользы» или «общего блага». «Полицейский» пафос есть пафос учредительный и попечительный, и учредить предлагает­ся не меньше, чем всеобщее благоденствие и благополучие, даже попросту «блаженство»⁵⁵.

Апелляция к «рационально» задаваемому «благу» людей — химера, уяз­вимая с той стороны, что никто за человека не может решить, в чем его ис­тинное благо. Подобная апелляция, следовательно, механизирует личность,

^Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. в 30 т. Т. 5. С. 118—119. ^is Флоровский Г. В. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 83.

Государство

онане учитывает, что нельзя формульно (доктринально) рассчитать, что такое «благоразумность». Осыпьте человека «всеми земными благами, утопите его в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вска­кивали на поверхности счастья, как на воде, дайте ему такое экономиче­ское довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого nai-убного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему положительному благоразумию примешать свой пагубныйфантастический элемент. Именно свои фанта­стические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить... что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши»⁵⁶.

Баланс личности — при лояльном отношении ко всем единицам социаль­ности (общностям, обществу, государству) — в отстаивании самостоянья недопущении подмены самодостаточного, живущего по своим целе-ценно-стям «я», манипуляторским «мы», безликим, формульно-бездушным, зави­симо-клавишным, поддержании своего статуса величины постоянной, не элемента толпы, не тасуемой в колоде карты в максимально полной, широ­кой, глубокой самореализации.

Баланс власти. Институционально поддерживая собственность, обес­печивая влияние, конституируя статус, власть регулирует бытие целого (ввиду структурированности социосферы) в некотором горизонте — пра­вовом, политико-культурном поле⁵⁷. Сила власти не в силовом оснащении, ав действенности, мобилизующей участие. Участие же производно от народоориентированности правления, которое, стимулируя состояние удовлетворенности существованием, создает предпосылки режима вла-сте-закоиопослушпого гражданства. Крепость власти в суверенности и народности, умении грамотно проводить, отстаивать интересы нации, от­ражать тенденции почвы, соблюдать права человека.

Властный суверенитет. Без суверенной власти нет и не может быть на­ционального государства; может быть марионеточная, декоративная, ква­зигосударственная внешне инспирированная конструкция. Суверенитет един и неделим, принадлежит нации. Дробление субъекта власти в делах суверенитета неуместно: и лицо (монарх), и корпорация (олигархия) спо­собны проявлять себя и антигосударственно, и антинационально. Только

⁵⁶Достоевский Ф. М. Цит. соч. С. ! 16—117 ⁵⁷Подр. см.: Философия власти.

20 Зак. 3993

305Раздел V

•

государственный народ, всегда следуя высшему интересу, почитает, от­стаивает свободу, целостность, независимость, неделимость как первоста­тейные политические ценности. Суверенитет есть верховная, нефрагмен-тируемая, легитимная монополия власти на всевозможные инициативы на конкретной занимаемой данным народом государственной территории. Апология подобной монополии как атрибуции суверенитета содержится в многоразличных нормативных теориях власти от разработок легистов (Гуань Чжун, Шан Ян, Хань Фэй и др.) до построений теоретиков естест­венного права (Ш. Боден, Т. Гоббс, Ж-Ж. Руссо и др.). Опуская детали и сосредоточиваясь на сути дела, правильно констатировать: отношение су­веренитета поддерживается исключительным правом государственного народа (выступающего от его имени и по его поручению органа власти безотносительно к форме державности) на: а) законотворчество; б) леги­тимацию властных акций; в) отправление верховной власти; г) обеспече­ние политической независимости, территориальной целостности, социаль­но-культурной самобытности. Суверенитет безнадежно утрачивается при фрагментации державного тела, феодализации территорий, параллелиза-ции власти и парализации верховной власти в случае несоблюдения любо­го из обозначенных пунктов. Суверенитет укрепляется такими действия­ми движимой национальными интересами власти, как: отлаживание управления (ликвидация конкурирующих, дублирующих органов); созда­ние работоспособных исполнительных вертикалей; укрепление армии (уп­разднение негосударственных вооруженных формирований); запрещение непатриотичных партийных, общественных объединений; пресечение анархизма, сепаратизма, изоляционизма, местничества, удельности; вве­дение прогосударственной цензуры; консолидация народа духоподъемны-ми, мощными единительными ценностями.

Идея суверенитета национального государства неотчуждаема, абсо­лютна — именно эти свойства сообщают дееспособность борьбе с нацио­налистическим радикализмом (политическим сепаратизмом) всех мастей. Государство, указывает X. Кельзен, есть высший, конечный порядок, выс­шая конечная цель, высшая ценность; в противном случае оно не есть су­верен — гарант собственной целостности, независимости, самостоятель­ности.

Теоретически адекватное толкование суверенитета государства коррек­тируется практическими реалиями: часть суверенитета верховной нацио­нально-государственной власти передается национальным политическим, экономическим, финансовым организациям (НАТО, ЕС, МВФ, МБРР и т. п.). Причина — в обострении глобальных проблем и необходимости интегра­ции усилий их решения; фактической неспособности национальной власти

Государство

^снимать конкретные остроты военного, хозяйственного, социального, куль-|турного порядка; информатизации; интернационализации средств массовой |. коммуникации; интенсификации роли международных учреждений (преж­де всего ООН) как механизмов регулирования государственного строитель­ства; демократизации решения проблемы прав человека; выработке сдер-*жек и противовесов, дифференциации, плюрализации властей; прогрессе Цместного самоуправления. Все эти тенденции, говоря слогом Ж-Ж. Руссо, «делают из суверенитета какое-то фантастическое существо, сложенное из ί частей, взятых из разных мест»⁵⁸.

Тем не менее суверенитет не эфемерен; он вещь реальная, в конечном счете выражающая абсолютное, обусловленное целью самого государст­ва требование внешнего и внутреннего полновластия — единого и неде­лимого верховенства государственной власти в пределах государственной территории. Сказанное разрушает взгляд на федеральное государство как на плюралистический союз суверенитетов. Государственный суверенитет универсален. Член федерации — государственно не суверен в обозначен­ном выше смысле полноценной всеобъемлющей государственной суверен­ности. Последнее, понятно, хорошо представлял Сталин, в апреле 1918 г. говоривший: «Федерализму в России... суждено, как в Америке и Швей­царии, сыграть преходящую роль — к будущему социалистическому уни­таризму»; «стране нужна сильная общероссийская власть... Создание ме­стных и областных суверенных органов власти параллельно с властью центральной означало бы на деле развал всякой власти».⁵⁹

«Индивид суверенен над собой, — замечает М. Фоллет, — пока он со­единяет воедино гетерогенные элементы своей натуры. Два человека суве-ренны над собой, пока они способны сделать из двух одно целое. Группа суверенна над собой, пока она способна создать одно целое над несколь­кими или многими людьми. Государство суверенно... постольку, посколь­ку оно имеет власть и силу создать одно целое, в котором живут все. Су­веренитет есть власть, порожденная полной независимостью и осознающая себя в качестве таковой»⁶⁰. Утрата суверенитета властью влечет распаде­ние национального государства.

Национальные интересы это высшие ценности, приоритеты националь­но-государственной жизни, аккумулирующие социальный, культурный опыт народа как единой исторической общности и концентрирующие базовые понятия перспектив, условий национально-государственного процветания

®Руссо Ж. Ж. Цит. соч. С. 169. ^Сталин И. В. Соч. Т. 4. С. 73. ^mFollcl! Μ. P. The New Stale. N. Y., 1923. P. 301.

307Раздел V

народа в сообществе народов. Национальный интерес выводится не из частичных общественных сфер (экономика, политика, право), а из органи­ческих проявлений народной жизни, корневых основоположений, тенден­ций, устоев национально-государственного существования. Некогда Г. Ге­гель сомневался, знает ли народ, чего хочет: соответствующее знание- де мол «есть плод глубокого познания и проникновения,которое именно и не есть дело народа». Не обинуясь, скажем: чего хочет народ, он знает. Как знает, какова желательна жизнь, живущий. Как жить? Во имя чего жить? — вопросы непраздные, непередоверяемые. В створе их снятия — реальное бытие, всецело творимое народом.

Давно принадлежит прошлому теория героев и толпы, игнорирующая существенно народный строй жизни и оттого утрачивающая нечто весь­ма важное — чувство позитивной действительности. Народ не темен, не отстал, не консервативен в противостоянии цивилизованной в себе и для себя сущей «разумной» воле, стяжающей право распоряжаться народом, декретировать жизнь командирскими окриками «Сарынь на кичку!». Ни­какого дирижизма ввиду народа нет. Носитель «всемирно-исторического» сознания применительно к национальной государственности — Отечест­ву, Родине, Стране, Нации — не «просвещенный авангард», а народ, инте­ресы которого святы. В обители народа, как и Юпитера, нет ничего низ­кого. На этом основании:

1. Требует забвения тактика псевдоинтеллигентского сознания, в соот­ветствии с приемами сюрреалистического подхода развенчивающая народ в качестве раба. Послушать иных, так российский народ — «потомствен­ный раб, с удовольствием впитавший в свою генетику нормы раба-отца и раба-деда»⁶¹. Отчего же у россиян рабство в крови? Выдавливать раба, как известно, надлежит не из народа, а из себя. Дело, разумеется не в народе, а в преобразовательном зуде, не дающем покоя не в меру разгоряченным гражданам, возомнившим себя отцами-покровителями народа, знающими, что ему нужно, что с ним делать.

«Всякое слово, получающее место в лексиконе языка, есть событие в области мысли», — настаивал В. Жуковский. Слово «раб» в отношении российского народа, как и любого народа вообще, не может получить мес­та в лексиконе языка, и следовательно, стать событием в области мысли по тривиальной причине — самоочевидной деменции. Для любителей «ра­ционально» планировать народную жизнь в качестве «сна без продолже­ния» любой народ — «объект», «раб», требующий оформления. В России традиции такого рода отношения к народу, к несчастью, распространены.

¹ Известия. 1995. 5 ноября.

Государство

Довольно указать, что монархия Петра I, окрыленная высокими целями: «попечение о всеобщем благе подданных», «чтобы они более и более при-ходили в лучшее и благополучнейшее состояние», — жизнедействовала как вполне школьное, учебное заведение: «Петр смотрел на государство как на учреждение образовательное, просветительное и исправительное, дейст­вующее принудительными средствами даже тогда, когда речь идет о чело­веческой душе и ее духовных потребностях»⁶². Итак, подобные традиции ясны, сильны, но почему они верны? Недооценка народа, скудоумная сама по себе, в итоге дискредитирует не народ, а «рациональные» прожекты на­родной жизни. В этом контексте слухи о рабстве россиян сильно преувели­чены. Вспомним Фридриха II, под конец жизни отчаявшегося: «мне надое­ло царствовать над рабами». Такое — по адресу не «отставших, поросших мхом» россиян, а вполне «продвинутых, просвещенных» немцев.

2. То, что сообщает нации величие — способность найти себя в прошлом и отразить себя в будущее, — принадлежит к народно-эпическим пластам, национальной космографии, поставляющей стержневые символы мира. «Мы родились, а на Земле уже есть Шекспир», — замечала А. Ахматова. Мы пришли в мир, а в народном сознании он уже задан. Национальные ин­тересы обязывают обеспечивать самоценность народной жизни, которая должна расти. Все, не обслуживающее ее рост, — антинародно. В таком расположении приоритетов оказывается примат национального над властя­ми. В задачу выступающей от имени государства исполнительной власти входит практическая апология национальных богатств, к ним относятся:

— статус: поддержание, укрепление национальной государственности (ср. с Беловежским сговором, когда три деятеля далеко не исключитель­ного калибра разрушили веками управляемую державу);

— жизненное пространство: планетарный актив страны (ср. с ратифи­кацией в феврале 1997 г. Конвенции ООН по морскому праву, повлекшей отказ от суверенитета России над колоссальной территорией Северного Ледовитого океана);

— граждане: попечение подданных (ср. с теперешним прозябанием под­верженных депопуляции россиян, не говоря о брошенных на произвол судьбы, дискриминируемых этнических русских, проживающих в ближ­нем зарубежье);

— финансовые активы: наращивание капиталов (ср. с непродуманной политикой: а) кредотования бывших республик СССР, задолжавших России 20 трлн руб.; б) проведения взаимозачетов с европейскими странами — то

⁶²Алексеев Н. //. Российская империя в ее исторических истоках и идеологических предпосылках. Женева, 1958. С. 10, 27.

309Раздел V

же невыгодное соглашение 1987 г. между СССР и Великобританией, по которому СССР отказывался от материальных ценностей в Великобрита­нии, а та погасила советский долг по ленд-лизу. Пикантность в том, что нам были должны 1 млрд долл., а мы — 220 млн долл. Занимательная арифметика!);

— культура: поддержка производства и воспроизводства общенацио­нальных духовных ценностей (ср. с прогрессирующей девальвацией оте­чественного искусства, образования, воспитания);

— хозяйство: протекционизм национальным производителям (ср. с от­личающим наши дни проникающим структурным, отраслевым националь­ным промышленным кризисом).

Атмосфера всеобщего опошления народной жизни при откровенной бездарности правительства, к сожалению, — печальная реальность бытия отечественного, пребьшать в котором позволяет разве что сила духа, вера в народ и наше светлое будущее.

Императивы почвы. Есть универсальное ядро культуры — общезначимое наследие, достояние, поддерживаемое, внедряемое в цивилизованный обо­рот взаимоконтактами представителей человечества (географические от­крытия, торговые пути, индустриализация, массовая коммуникация), однако нет единой культуры для всех народов. В основных регистрах (практиче­ская, духовная, практически-духовная деятельность) жизневоспроизводства каждый народ созидает национальное бытие по-своему. К примеру: в аграр­ных обществах горизонтальные связи слабы; сильные центральные верти­кали гарантируют удержание в составе империй аборигенных периферий; развитие горизонтальных связей в империях обостряет противоречия ре­гионов; традиционные общества державно крепки, цельны, но не иннова­ционны (исключение — Япония, сумевшая почти идеально совместить ци-вилизационную традиционность с инновационностью); массовое общество культивирует не индивидуальную свободу, а безликую власть; в России «вся наша администрация и общественных строй — явный неприятель всему, что есть художество, — начиная с поэзии и до устройства улиц» (А. К. Тол­стой).

Натура народа, национальное сквозит и дышит во всем, что опровер­гает возможность каких-то типовых проектов социального устроения. От экономики: «Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса раз­вития человеческой истории приводит к грубейшим искажениям фактов и к поразительному сужению исторического кругозора» (А. Тойнби). До политики: откуда следует всеобщность западной либеральной демократии,

Государство

трактуемой как «совершенно-окончательная» форма правления? Иран, Ливия политически самоопределились через оппозицию Западу; Япония су­щественно трансформировала западную модель демократического либера­лизма и т. д. Возникает, таким образом, проблема согласования националь­но-государственного и цивилизационного, просто никогда не решаемая. Методологической предпосылкой корректного подхода к ней выступает требование соблюдения специфики почвы.

Абстрактно, казалось бы, чего проще: изучи порядок продвинутой стра­ны и перенеси его на ниву отеческую. Практическое приложение, однако, результатов подобных изучений, как свидетельствует опыт, ведет к муче­ничеству; попытка воодушевить заимствованиями массу бесплодна⁶³. Не­малые усилия правительства, указывает Н. Данилевский, безрезультатны, «где цели его... противны народному убеждению... где народ относится к его целям совершенно равнодушно... Пример множества учреждений, ре­форм, нововведений, оставшихся мертвою буквою, пустою формой без содержания, хотя против них не только не было активного, но даже и пас­сивного сопротивления, а было только совершенное равнодушие, безуча­стное к ним отношение» демонстративен⁶⁴.

Любая крупномасштабная государственная трансформационная акция, дабы не выродиться ни в суесловие, ни в социотрясение, требует быть со­гласованной с modus vivendi значимых социально-политических статусов:

— Цивилизация: державно Россия — Запад со времен Петра, но по жиз­ненной инфраструктуре (положение народа, уровень гражданственности, культура производства), цивилизационно Россия — не Запад. Последнее усилено большевистской модернизацией, предусмотревшей промышленный рывок на фоне консервации цивилизационных институтов. Разрыв индуст-риальности, государственности и цивилизованности все увеличивался. Про­пасть между ними росла. Индустриальность и государственность неизменно превозмогали культуру, образование, гражданственность, социальный про­гресс — иными словами: подтачивали цивилизованность. Нарыв прорвал­ся в перестройку, не укротившую противостояния реформы цивилизации.

— Державность: государственная организация наций, как правило, не-дробима. Русское же национальное государство неустойчиво, непрочно, распадалось в XII в., в Смутное время XVI—XVII вв., в октябре 1917 г., в августе 1991 г. Хронополитическая (числовая) ритмика отечественной истории такова, что циклы силовых волн выражаются (приблизительно)

^аСм.: Иеринг Р. Цель в праве. СПб, 1881. С. 256. "Данилевский Н. Я. Россия иЕвропа. М., 1991, С. 195.

311Раздел V

показателем в 192 года. Берутся лишь три характерные точки: форсаж в деятельности Ивана IV, Петра I, большевиков. Интересно, что все фазы на­циональной государственности — вечевая, соборная, единоначальная, по­лицейски-бюрократическая, тоталитарная — отличает несопряженность. Непродуманные, импульсивные интервенции государства в жизнь необду­манно сбивали хронополитические зависимости. С позиций хрономодулей жизненные циклы социальных явлений количественно (статистически) ре-гуляризованы. Фаза подъема процесса занимает 27% длительности цикла; фаза стабилизации — 41%, фаза упадка — 32%. Доля переходного периода между качественно разнородными фазами развития — около 25%⁶⁵.

— Территория: релевантно правило П. Милюкова о запаздывании ис­торического развития в движении с запада на восток. Освоение про­странств, обустройство, создание инфраструктуры осложняются сопро­тивлением более сурового климата, окружающей среды. Производство единицы ВНП у нас по определению более затратно сопоставительно с западноевропейскими реалиями (так, на выпуск единицы животноводче­ской продукции в России в 40 раз тратится больше энергии, чем во Фран­ции, хотя дело, разумеется, не столько в климате, сколько в технологиче­ской культуре).

— Культура: «Нужно отказаться, — замечает Э. Дюркгейм, — от весь­ма распространенной еще привычки судить об институте, обычае, нравст­венном правиле так, будто они были дурны или хороши сами по себе и бла­годаря самим себе для всех социальных типов без различия»⁶⁶. В случае России обосновано развивать модель евразийности с особым культурно-ценностным типажом, выражаемом в терминах евразийской идентичности.

— Экономика: хозяйство России никогда не было встроено в мировую производительную систему, имеет свои ритмы развития, подчиненные че­редованию крайних состояний в смене революционных реформационных накатов контрреволюционными контрреформационными откатами: воен­ный коммунизм — НЭП; центрально-административная система — хоз­расчет; стагнация — перестройка — в пределах форс-мажорного ритма жизни.

— Народ: Россия в развалинах, сожалел Г. Флоровский, разбито, расчле­нено ее державное тело. Взбудоражена, отравлена, потрясена русская душа, проходит по мытарствам огненного испытания — и там перегора­ет, переплавляется. «Доколе?» — камертон отечественной жизни. Госу-

Государство

⁶⁵Давыдов А. А. Модульная теория социума. // Проблемы теоретической социологии. СПб., 1996. Вып. 2 С. 66—67.

*Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1991. С. 455.

дарственность зиждется на сплочении элементов народа. У нас же история национальной государственности — мартиролог бесконечных конфронта-ционных альянсов интеллигенции и народа — против власти; власти и на­рода— против интеллигенции; интеллигенции и власти — против народа. Королевства могут рушиться, конституции умирать, но народ должен жлть

вечно.

— Геополитика: поддержание силового баланса. Разрушение популяр­ного еврокоммунизма — синтеза западной социальной практики и социа­листической идеологии — проводилось по двоякой причине. Он не уст­раивал Запад как популярный антикапиталистический проект. Он не устраивал коммунистическую ортодоксию как нетрадиционный недоста­точно социалистичный проект. Западная Европа отстаивала нерушимость капитализма. Восточная Европа боролась с ревизионизмом за чистоту рядов, незыблемость коммунизма. Пребывать между молотом и наковаль­ней без ущерба для себя продолжительно невозможно. Общими усилия­ми справа и слева еврокоммунизм был похоронен.