МЕТАФИЗИКА ГОСУДАРСТВА

«Наука не учит ни о ценностях, ни о целях» — свобода от последних, составляющая пафос стандартной социально-политической теории (СПТ), формирует влиятельную интенцию на толкование феноменов социосфе-ры как чисто «природных явлений». Оформление теоретической социоло­гии в духе соответственных директив, рассуждает Л. Гумплович, оплачи­вается ясной ценой — выдворением из рассмотрения индивида. В фокусе внимания СПТ не напряжение участков мировых линий человека, а дина­мика групп, удовлетворяющая законам натурального мира⁷⁸. Аналогична позиция Э. Дюркгейма, всей объективистской школы, поднимающей на щит «типы», «факторы», «коллективы» и гиперболизирующей редукцио­нистские методики фиксации материала.

⁷⁸Gumplowicz L. Das wcscn dcr Soziologik. // Ausgcwahltc Workc. V.4. Innsbmck, 1928. S. I9l—192.

325Раздел V

Апелляция к «натурализму», «объективизму» навеяна тенденцией ис­пользовать в рассуждениях приемы точных наук, дабы строить, получать каноническую теорию. Однако: теорию чего? Общества без жизнедейст:| вующей личности? Полноценной модели (онтологии) подобного общества' (истории, цивилизации, государства) задать невозможно. Естественный предел редукционизму (в лице натурализма, объективизма) полагает двой­ственное движение: от параметров предметной среды, сопротивляющей­ся деперсонализации, и от способов рефлексии Я-содержащей, субъектне· сущей реальности. Каждый умирает в одиночку. Оттого социология смерти невозможна (есть хронология смерти). Жить в одиночку нельзя. Оттого социология жизни возможна. Вопрос в том, как ее развертывать в качестве теоретичной и одновременно смысложизненной. Стандартная СПТ достижением такого единства не озабочивается. Выбор делается в пользу «теории» с конструированием чего-то действительности чуждого, к ней не причастного. В принципе: стоит ли страшиться фиктивных кон­струкций? Фиктивность — общее и непреодолимое место теории. Та же механика изучает не реальные события-вещи, а поведение искусственно­го объекта — материальной точки.

Допустима ли аналогия для искомой социологии? Однозначно нет: со­циальная среда личностна, персоналистична и как таковая должна нахо­дить адекватное рефлексивное воплощение. Если социальная жизнь скла­дывается из «самости», «жизни» и «жизни самости», то данные слагаемые не подлежат устранению из теории.

Возвращаясь к сказанному, понимаешь, как ошибался Л. Гумплович, ут­верждая, будто, скажем, образование государства — «природный про­цесс», результат животной борьбы за выживание⁷⁹. Подобная этатогенети-ка, конечно, возможна, но что в ней глубокого? Метафизика социальности должна отвечать глубине осмысливаемой в ее горизонтах предметности. Дьявол скрывается в мелочах. «Нога познающего неохотно вступает в воду познания не тогда, когда та грязна, но тогда, когда она мелка», — точ­но высказывает Ф. Ницше. Мелководье стандартной СПТ проявляется в задании узкой фундаментальной схемы, вводящей как гипотезы сущест­вования, онтологические допущения, так и «пункты сосредоточения» мысли, системы отсчета интерпретативной деятельности.

Одномерность онтологии сказывается в элементаризации социальной реальности. Из множества факторов, участвующих во взаимодействии, выпячивается на поверхности лежащая группа причин, которая наделяется

⁷⁹'Gumplowicz L. Rassc und Staat. Wicn, 1875.

_£oci]j)(ij>cm во

^исключительностью. К примеру, истоки олигархии выводятся из количе-|ственной определенности социального вещества: когда численность орга­низации превышает фиксированный уровень (возрастает с 1000 до 10 000 единиц), начинает-де действовать «железный закон» концентрации власти ; Р. Михельса. Теоретикам невдомек, что в том же количественном интер-_k вале способна материализоваться не олигархия, а демократия, отменяю-. щая близлежащую идею «давление власти на землю — камертон исто-; рии». Нечто сходное уместно адресовать Марксовой мысли изоморфное™ > способов производства и народнонаселения: каждому «исторически осо­бенному способу производства... свойственны... особые законы народона­селения»⁸⁰. Откуда вытекает: относительное перенаселение при капитализ­ме обусловливается спецификой капиталистического накопления — . пролетариат, «производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах производит средства, которые делают его относительно избы­точным населением. Это — свойственный капиталистическому способу производства закон народонаселения»⁸¹. Тогда как при социализме, где якобы полная, оптимальная занятость, получаемая в качестве следствия рационального ведения хозяйства, достигается благоприятная динамика численности населения. Нет и еще раз нет. Законы народонаселения не изо­морфны характеру производства. Хорошо известно, что в слаборазвитых странах рождаемость выше, так же, как выше детская смертность (в быв­ших социалистических странах оба показателя были выше, чем в странах капитализма). Кроме того, имеются демографически разреженные ареалы (Россия), а есть перенаселенные области (Фергана), государства (Китай, Индия), регионы (Европа).

■ Одноколейность интериретативного процесса просматривается в пре­зумпции «рациональности» организации мира. Как уточняет Фома, «чело­веческий закон имеет характер истинного закона в той мере, в какой он соответствует разуму: при подобном подходе он с очевидностью выводит­ся из вечных законов». Идея разумности устройства оправданна по час­ти общего противопоставления общества природе: в первом в отличие от второго действует не стихия, а порядок, закон, регулярность. Владыки! Вам венец и трон Дает закон, а не природа.

Отсюда соблазн прямой импликации применительно к нашей отечест­венной ситуации. Помните:

⁸⁰Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 646. ⁸¹ Там же. С. 645— 646.

327Раздел V

Послушайте, ребята, Что вам расскажет дед. Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет.

Введи порядок, регуляризуй, — все и устроится, оразумится. Так ли?

Допущение рациональности мироздания встречает три возражения.

Общее — отрицание разумности исторического универсума. Выразил его Э. Гуссерль: «Поскольку вера в абсолютный разум, придающий смысл миру, рухнула, постольку рухнула и вера в смысл истории, в смысл чело­вечества»⁸².

Особенное — отрицание разумности российского исторического кос­моса. Сформулировал его В. Белинский: «...все русское может поддержи­ваться только дикими и невежественными формами азиатского быта»⁸³.

Единичное — отрицание разумности социальности через противопос­тавление логизма эстетизму истории. Провел его А. Герцен: «Я не верю, чтоб судьбы мира оставались надолго в руках немцев и Гогенцоллернов. Это... противно исторической эстетике»⁸⁴; а также: «Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту»⁸⁵.

Итак, «жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалекти­кой чистого разума»⁸⁶. Saltus mentis (скачок) от «жизни» к «рациональной жизни» несостоятелен. Предпосылка «разумно организованной истории» проходит по такому уровню абстракции, который исключает эмпириче­скую критику.

Означает ли сказанное, что есть «жизнь» и отрешенная от нее «рацио­нальная организация» жизни? Недвусмысленно и определенно мы готовы признать: означает. Если исключить полулегендарные прецеденты вечевого непосредственно демократического процесса, выражающего ценности живущих людей и достигаемого на узком плацдарме полиса, несомненно, нигде не найдешь примеров жизнеориентированной политики. Имманент­ной страховки от генерации жизненных аномалий политика (государствен­ная, институциональная, социальная, — словом, публичная сфера) не име­ет. Тот же К. Аденауэр победил на выборах под лозунгом «Достаточно экспериментов!».

^ю Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. // Вопро­сы философии. 1992. № 7. С. 142.

⁸³Белинский В. Г. Собр. соч. М., 1955. Т.8. С. 386. "Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. М., 1957. Т. XI. С. 482. ^вТамже. Т. XX. С. 592. ⁸⁶ Там же. Т. VI. С. 29.

Государство

От одного общественного урочища к другому мы идем не выверенно, конвульсивно. Связность разума и сущего (мира) — капитальнейшая тема, упаковывающаяся в вопрос: в чем скрытая телеология социального (пуб­личного) состояния? Человек разумен. Так. Но строит жизнь не по ratio. Несовпадение одного (жизни) и другого (ratio) давно и откровенно выяв­лено в понимании. Сошлемся лишь на И. Канта: «Проблема создания госу­дарства разрешима, как бы шокирующе это ни звучало, даже для дьяволов, если только они обладают рассудком»⁸⁷; и Д. Менделеева: «Боюсь больше всего преобладания между членами Государственной Думы теоретиков, бу­дут ли они из либералов или из консерваторов, и боюсь потому, что, любя свои созревшие мысли более всего окружающего, они должны предпочесть идейное жизненному, а в законах... (да и не в них одних. —Авт.) это вредно и допустимо лишь в малой дозе»⁸⁸.

Зазор между жизнью и ratio. Имея рассудок, возможно создать государ­ство, но как добиться, чтобы не было государства дьяволов? Имея мужей ученых, возможно наводнить ими институты, но как добиться их (инсти­тутов) жизнесопряженной, а не отрешенной деятельности? Гарантии. Про­блема в них.

Для уяснения путей самоопределения деятельности в мире по созиданию приемлемых фигур жизни очертим круг полномочий ratio в обеспечении salus populis (благо народа). Оперативный простор применения ratio состав­ляет трехмерное пространство с осями: постановка задачи (1 измерение), разработка решения (2 измерение), преобразование реальности (3 измере­ние). Присмотримся к ним более пристально.

1 измерение: поскольку восприятие действительности окутано облаком нерациональных пресуппозиций — нерефлектируемых пред-усмотрений, пред-мнений, веровательных интенций, идеально-хилиастических схем, полноценное проявление ratio здесь невозможно.

2 измерение: ratio поведенчески двойствен, он — субстанционален и функционален. Получив задание, он постигает сущность и формулирует технологию воздействия на познанную природу вещей.

3 измерение: внедрение технологии сообразно расстановке сил, влия­нию событий, игре случайностей, балансу условий.

1 измерение внерационально по генезису, 3 измерение нерационально по конъюнктурному статусу. До-действие и собственно действие с реве­рансами в область нред-действия и после-действия — за пределами ratio: по крупному счету они вне компетенции теории, научной мысли. Стихия

"Кант И. Соч. М, 1965. Т.6. С. 285.

⁸⁸ Менделеев Д. И. Заветные мысли. СПб., 1903—1904. С. 64.

Раздел V

ratio — не цель (1 измерение) и не ценность (3 измерение), а промежуток, связывающий цель с ценностью через субстанциональную технологию, фундированный проект деятельности. Цели и ценности (1 и 3 точки) — выбор демона, не без некоторого сарказма акцентировал М. Вебер. Язва в том, что, подобно двум мертвым крайним точкам в движении маятни­ка, не описываемым аппаратом механики (неинтересным ей как теории), в предельном выражении цель и ценность — такие же мертвые для теории точки. В триаде «цель — средство — ценность (результат)» наука погло­щена опосредованием — средством. «Начала» и «концы» не подвластны науке. Она занята «серединой». (Хороша традукция с современной космо­гонией, в качестве отправной точки космической эволюции допускающей экзотическую «сингулярность», далее — отработанный аппарат модели Большого взрыва с разбеганием галактик (эффект Доплера), наконец, — фактический отказ от тематизации «конечного пункта» расширения).

Некритическое раздвижение сферы полномочий ratio с приданием ему статуса главного агента устроения посторонних для него областей повлек­ли крайне опасную практику расколдования мира, жизни сугубо рацио­нальными рычагами науки, техники, бюрократии. Метафизической аполо­гией универсальности ratio как инструмента творения жизни выступил гегелевский панлогизм, объявивший государство (монополиста на инсти­туциональную побудительную и принудительную инициативу в социуме) концентратом разумного. С этого момента социальное устроение замыс-ливалось и протекало как разумно-государственное устроение. Разумное, ибо шло по накатанной колее субстанционально-функциональных проек­тов. Государственное, ибо шло по этатистским методикам активного госу­дарственного участия. Возвеличение ratio неожиданно обернулось превра­щенной практикой социального насилия от имени ratio.

Без всяких нарочитых мазков и предвзятых красок — разум и насилие оказываются на одной доске, бок о бок; они принадлежат друг другу. Ос­нования для столь вызывающей мысли поставляют сокрушительные сви­детельства самой жизни. Взять Ж-Ж. Руссо с его идеей допустимости при­нуждения к свободе от имени постигнутости условий ее воплощения. Посылки summum bonum (высшее благо) отчуждаются от человека. Но­сителем их становится не он сам, не бог, а приходящий некто. Задается но­вая сценическая обстановка для драмы жизни с непривычным декором — к рампе выдвигается полномочный герой, от имени «научно обоснован­ного» всеведения насильно тянущий куда-то в «светлое грядущее». Немуд­рено, чтоиз гуманиста Ж-Ж. Руссо произрастает Сен-Жюст, мародер и ви­сельник по поручению чаемого, желанного, идеального будущего.

Государство

■ Позиция «извне» относительно жизни кощунственна, насильна, питает всегда затратную программу «мирового скотопригоньевска» с жестким распределением ролей массы, толпы, стаи и поводырей, бестий, вперед смотрящего, всезнающего, просвещенного авангарда. Проект репрессив­ного облагодетельствования человечества не фантасмагория, это — тра­гедия нашего времени, трагедия жизни, в которую вносят мечту, как «весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чуд­ной красоте». А итог? Итог — хор давящего кошмара, тот же символ — знамя, только смоченное собственной кровью.

Нельзя от высоты идеала «есть друг· друга и не конфузиться». Нельзя в погоне за совершенным утрачивать «тонкое, великолепное чутье — к боли вообще». Требования идеала духоподъемны, и характер их исполнения не может быть жалким. Встречу с желанным не может сопровождать чувст­во «только-то!»

Идеал самоценен постановкой. Он располагается в плоскости не идеоло­гии прямого действия, а идеологии будирования. «В то, что есть, не нужно верить, но то, во что верят, должно быть», — говорит Гегель. Что значит «должно»? Как именно? Наш ответ — не через действие, а его инициацию.

Как действовать от имени идеала — неведомо. Сверхзадача — ставить и ставить вопрос, побуждать. Нужно адресоваться к нему каждый день, ка­ждый час, каждое мгновение. Нужно, чтобы он не давал покоя. Тогда меч­та сбудется, намеченное достигается. Иначе — не живопись, а «фабрика­ция украшений», не труд любви и правды, а практика исторических коновалов.

. Непонимание ре1улятивной природы идеала, некритическая его онтоло-гизация породили чудовищную культуру горячечного социального транс­формизма. Один и тот же удар по одному и тому же ранимому месту — удар по естественному самотеку народной жизни, — вот что дала культура неуемного (идеалом инспирированного) преобразовательства. Для иллю­страции довода произвольно, почти наугад возьмем несколько случаев оте­чественной истории.

1921 год. Оболваненная большевистской пропагандой Красная Армия (КА) начала революционно-завоевательный поход против Европы. Под лозунгами «Даешь Варшаву! Даешь Берлин!», «Германский молот и рус­ский серп победят весь мир» пошел натиск на старое, прошлое. Под поль­ской столицей, однако, КА разгромлена. 18 марта между Россией, Украи­ной, Польшей подписан Рижский мирный договор, по которому Россия уступала Польше западную Украину, западную Белоруссию, выплачива­ла контрибуцию в 30 млн золотых рублей.

331Раздел V

1921 год. Признание Ленина: «Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение. Если мы эту задачу пробовали решить прямиком... лобовой атакой, то потерпели не­удачу»⁸⁹.

1931 год. Директива Сталина: «Максимум в десять лет мы должны про­бежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капита­лизма. Для этого есть у нас все «объективные» возможности... Пора нам научиться использовать эти возможности. Пора покончить с гнилой уста­новкой невмешательства в производство. Пора усвоить другую, новую, соответствующую нынешнему периоду установку: вмешиваться во все»⁹⁰. Каков принцип сущностных революционных вмешательств в жизнь? Французская революция «обогатила» социальную технику гильотиной и тройками ОСО, успешно перенятыми большевиками. Ленин теорети­чески подводил под социалистическое строительство базу диктатуры — ничем не ограниченной, никакими законами, никакими абсолютно пра­вилами не стесненной, непосредственно на насилие опирающейся вла­сти⁹¹. В концеиционных штудиях, правда, имелся разброс: то диктатуру осуществляет партия, руководимая дальнозорким ЦК из 19 человек⁹², то волю класса-гегемона проводит диктатор, который «иногда один более сделает и часто более необходим»⁹³. Предел неопределенности положил Сталин, подведший фундамент диктатуры лица под строительство социа­лизма на практике. Получилось как у А. Платонова: грамм наслаждения на одном конце уравновешивался тонной могильной земли на другом.

«Золотое правило» революционного устроения жизни — террор, ре­прессии, высокий потенциал насилия.

«Буржуазия убивает отдельных революционеров, — наставлял Г. Зи­новьев, — мы уничтожим целые классы». 9 августа 1918 г. вышел декрет Совнаркома с указанием: «Всех подозрительных в концлагеря». 30 авгу­ста того же года начался массовый расстрел заложников. В рекомендаци­ях Минюсту Курскому глава правительства проводит мысль «открыто вы­ставить принципиальное и политически правдивое... положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость... Суд дол­жен не устранить террор... а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас»⁹⁴.

^тЛенин В. И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 165

⁹⁰Сталин И. В. Соч., Т. 13. С. 41.

⁹¹ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 383.

⁹²См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 30.

⁹³ Там же. Т. 40. С. 272.

"Там же. Т. 45. С. 190.

Государство

Насильственное устроение не может не прибегать к карательным дей-. ствиям госмашины. Какова связь вывода с задачами социологии, функция­ми ratio, метафизикой истории, назначением государства? Связь одного с другим самая непосредственная, прямая: деятельность обслуживающих жизнь инстанций не может идти под девизом «Жизнь в том, что она исче­зает». В этом суть. Острый вопрос — как этого добиться? На уровне аб­страктных решений есть ответ в виде императива: искомое социальное со­стояние (демократия, свобода, парламентаризм, конституционность, нрава человека и т. п.) реализуется там, где за ним «решительная воля нации не дать править собой как стадом баранов»⁹⁵. Следовательно, счастье наро­да в руках его. Между тем ввиду нередкости раскола государства и наро­да, окрашивающего цвет жизни последнего в тона трагической обречен­ности, всплывает поставленная выше проблема гарантий: народу, дабы заявлять волю, нужно создать для того соответствующие (легитимные, институционные, процессуальные и т. д.) условия. Народ говорит тогда, когда его слышат и слушают.

Признание люфта в соприкасании государственной и народной воли на­водит на необходимость фронтальной рефлексии — что вообще делают и призваны делать государство и народ в ткани и материи позитивной жизни. В плане обозначения нашей линии воспроизведем тезис о наличии двух типов социальности — большой и малой. Большая социальность — поли­тическая зона: множество институтов, полномочных должностных учреж­дений, административных функций, властных организаций. Это — государ­ственно-публичная сфера. Малая социальность — неполитическая зона (невзирая на ее прозрачность, допускающую проникание публично-госу­дарственного по каналам семейного права, социального патронажа и т. д.): совокупность неинституциональных реакций, приватных учреждений, эгои­стических мотиваций, индивидуальных решений. Это — частная сфера. Залог успеха большой социальности, олицетворяемой государством, в ми­нимальном вмешательстве в малую социальность. Малая социальность — святая святых личности, неприкасаема, самоценна. К примеру, государст­во озабочено искоренением нищенства. Его участие здесь сводится не к за­претам (запрещать просить милостыню — этим ничего не решить), а к на­ращиванию соцобеспечения, программ материальной и моральной поддержки населения. Если же человек хочет нищенствовать, этому не про­тивостоять: «Нищие в равной степени свободны ночевать под парижскими мостами» (А. Франс). В свободе можно искать лишь свободу, иначе най­дешь рабство.

⁹⁵Вебер М. О буржуазно» демократии в России. //Социс. 1992 № 3. С. 131.

Раздел V______________________________________________________ 1

Баланс малой и большой социальности — нерв социального устроения, \ стержень метафизики истории, общества, государства. Любое трение ме- · жду ними чревато эксцессами. Когда большая социальность наступает на \ малую, жизнь погружается в грех и зло, становится печальной по тщетно- 1 сти, мелкой по форме, убогой по содержанию, смешной по завоеваниям. 1 В сумерках кратократии (автократизм, этакратизм, тоталитаризм) реали- 1 зация личности (самости, таланта, требующего выхода) нарушается. Об­ратимся к А. Пушкину: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом» (письмо жене 18 мая 1836 г.). Обратимся к А. К. Толстому: «Если бы перед моим рождением господь бог сказал мне: «Граф, выбирай- , те народ, среди которого вы хотите родиться!» — я бы ответил ему: «Ваше величество, везде, где вам будет угодно, но только не в России! Когда я ду­маю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории... мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам богом!» (письмо Н. Маркевичу 1869 г.). Когда малая социальность наступает на большую, человек распоясывает­ся, утрачивает порядок, обретает охоту жить без логарифмов, по одной свободной воле своей, наступает смута. Такое было в период складывания земского государства, в рамках которого крепость целого достигалась уда­лением негосударственных элементов (тех же казаков) на окраины. В ре­зультате «вольные» люди пошли на государство. Точно описал этот про- | цесс С. Соловьев: «Образовалась противоположность между земским человеком, который трудился, и казаком, который гулял, противополож­ность, которая необходимо должна была вызвать столкновения, борьбу. Эта борьба разыгралась в высшей степени в начале XVII в. в так называв-моеСмутное время, когда казаки из степей своих под знаменами самозван­цев явились в государственные области истрашно опустошали их»⁹⁶. Из смуты, как известно, Россия вышла не земской, а дворянской (бюрократи­ческой). Интервенции целого (государства) в малую социальность вызы­вают кризис жизни лица. Интервенции части (слоя, гражданина) в боль­шую социальность вызывают общенародную смуту. В любом случае деформация существования, крах ожиданий, невыносимость бытия. Зна­чит, в жизни нужно поддерживать жизнь, а не реализацию схемы (обмир­щение программы, реформы). «Наши души развратились по мере того, как шли к совершенству... науки и искусства»⁹⁷, — констатировал Ж-Ж. Руссо. Развратились. Почему? Потому что за инструментальностью одного и дру­гого утратилась, исчезла жизнь. Предметом упований стало безоглядное

'"'Соловьев С. М. Чтения ирассказы по историиРоссии. М, 1989. С. 437. " Руссо Ж. Ж. Трактаты. С. 14.

I__________________________________________________Государство

f «улучшение» исходного, изменение по научным, но не утвержденным ϊ жизнью методам.

I Прозорливый выбор никогда не был так необходим, как сегодня. Выбор |не в смысле ставки на отдельный компонент диады «наука — жизнь», а в |; смысле сомнения относительно состоятельностиопекунской позиции нау-s> ки по поводу жизни. Мир артефактов иартеактов переродил человека. Че-' ловек умеет сейчас лишь заводить машины. А там они идут дальше сами — ; «идут, идут и давят человека»⁹⁸.

Дерево приносит плоды, когда не болеет. Жизнь счастлива, когда не ис­кажена ratio. «Только правильное разумение жизни, — отмечает Л. Тол­стой, — дает должное значение и направление науке... Не то,что мы на­зываем наукой, определит жизнь, а наше понятие о жизни определит то,что следует признать наукой. И потому для того, чтобы наука была нау­кой, должен быть прежде решен вопрос о том, что есть наука и что не есть наука, а для этого должно быть уяснено понятие о жизни»⁹⁹.

Жизнь недуховное подполье, не беззаконничество, не бунтарство. Жизнь есть воспроизводство самой жизни (вследствие ее самоценности и само­цельности) в медленных и наиболее добротных компактных и миниатюр­ных трудах по содержанию дома, поддержанию потомства, выживанию. Жизнь есть самотек существования в повседневной самоочевидной рутин­ности малой социальности. Вторгаться туда нельзя. Всяк живет, как можчгг, по своему разумению приоритетов. И имеет на то права, данные ему при­родой (раз он живет) и цивилизацией (раз он живет в специфичном социаль­но-историческом, политико-государственном локале). Мудрость государст­ва, институтов — не мешать, не нарушая естественного тока «медленной», «малой» жизни, сдерживать скоропалительную инициативу. (Вспомним за­поздалое прозрение «Не сметь командовать!», оказавшееся невостребован­ным). Говоря грубо, любая внешняя (государственная) инициатива для про-сточеловека не только не понятна, но и вредна — связана с покусительством на размеренный, налаженный, подкупающий привычностью стиль жизни. Любой реформатор в глазах лица из народа — прожектер, добивающийся то невозможного, то своекорыстного. Как у А. К. Толстого:

...России предстоит, Соединив прошедшее с грядущим. Создать, коль смею выразиться, вид, Который называется присущим Всем временам...

'"Шкловский В. Избр. соч Т. 1С. 187

" Толстой Л Н. О жизни. Мысли и новом жизнепонимании М, 1911 С. 14.

335Раздел V

Таким образом, первый случай — волюнтаристские посягательства на жизнь (малую социальность), плодящие зло. Модель самодержавной (кра-тократической) верховной власти трагична. Тяготеющий к ней Борис при­знается у А. К. Толстого:

От зла лишь зло родится — все едино:

Себе ль мы им служить хотим иль царству —

Оно ни нам, ни царству впрок нейдет!

Самовластья кара — распаденья общего (малой и большой социально­сти) исход. Трагическая вина Иоанна, по А. К. Толстому, — «попрание им всех человеческих прав в пользу государственной власти» (малая социаль­ность приносится в жертву большой)¹⁰⁰. Конфронтация двух типов соци­альности, как отмечалось, в державной плоскости дает неустойчивую фи­гуру. Трагическая вина Федора — «исполнение власти при совершенном нравственном бессилии»¹⁰¹. Вариант, когда оснастка представителя малой социальности недотягивает до понятия репрезентанта социальности боль­шой. «Умирай вовремя», — советует Ф. Ницше. В государстве (большая социальность) страшен не демон, а серость, убожество. Облачаясь в тогу носителя нравственности, верховной власти, представитель малой соци­альности берет на себя функции выразителя социальности большой (роль государственного мужа). Это под силу далеко не всякому. Об И. П. Шуй­ском А. К. Толстой говорит: «Такие люди могут приобрести восторжен­ную любовь своих сограждан, но они не созданы осуществлять переворо­ты в истории. На это нужны не Шуйские, а Годуновы». Борис Годунов личность сильная, но не настолько, чтобы отрешиться от непродуманных интервенций в историю (соблазн перестройки мира по своему «разумно­му» плану). Побеждает не «бремя долга, но радость игры» (Б. Савинков). И это печально.

Второй случай — предсказуемость поведения властной организации на базе отказа от «научно обоснованных» интервенций в историю, жизнь при соответствии личностных качеств представителя малой социальности тре­бованиям к ставленнику социальности большой. Это — раритет власти, носитель которой, избегая вопрошаний: «Я царь или не царь?», подводит действия под цензуру жизненной культуры. Жизнь, регулируясь автоном­ными целями и ценностями, при всех починах становится лучше. Данный редкий случай достигает синхронизации малой и большой социальности, обмирщаемой активности лица и совокупного результата истории. Здесь:

^1OU Толстой Л. К Собр. соч. М., 1980. Т.З. С. 480. ¹⁰¹ Там же.

Государство

Деяния и помыслы людей — Совсем не бег слепой морскою вала. Мир внутренний — и мыслей, и страстей Глубокое извечное начало. Как дерева необходимый плод, Они не будут случаю подвластны. Чье я узнал зерно, знаком мне тот, Его стремленья и дела мне ясны.

И. Ф. Шиллер

Не о жалкой апатичной венценосности, не о кротком постничестве на троне, а о выверенном творении жизни по ее внутренним целям и ценно­стям, подводимым под описываемый случай, должна учить социология, историософия, метафизика государственности.

22 Зак. 3993Нацио на льно-государственная идеология

Раздел VI