Государственно-церковные отношения в ноябре 1917 — сентябре 1918 гг. 5 страница

Некоторые местные органы пытались сами выработать методы осуществления правительственных постановлений по «церковному вопросу». Так, весной 1918г. Совдепы в Калуге и Костроме постановили «предавать суду тех, кто допускает глумление над верой и религиозными чувствами верующих и духовенства».

Подобные решения местных органов власти встревожили «ликвидационный» отдел Наркомюста и, таким образом, способствовали ускорению разработки специальной комиссией этого наркомата, в которую входил В. Д. Бонч-Бруевич, П. А. Красиков, М. А. Рейснер, А. Ф. Евтихиев, М. В. Галкин, И. И. Знаменский, Т. П. Гуковский, инструкции о проведении в жизнь декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. 24 августа 1918 г. эта инструкция была подписана народным комиссаром юстиции Д. И. Курским. 30 августа того же года она была опубликована в «Известиях ВЦИК» как «Постановление народного комиссариата юстиции о порядке проведения в жизнь декрета "Об отделении церкви от государства и школы от церкви" (Инструкция)». Вопреки обещаниям представителей Совнаркома на переговорах с соборной делегацией в марте—апреле, документ был составлен без участия религиозных организаций. По мнению церковных кругов, он ужесточал отношение Советского государства к религиозным организациям, лишая их и тех немногих свобод, которые к тому времени еще оставались.

Инструкция содержала шесть разделов: 1. «О церковных и религиозных обществах». 2. «Об имуществах, предназначенных для совершения религиозных обрядов». 3. «О прочих имуществах».. «О метрических книгах». 5. «О религиозных церемониях и обрядах». 6. «О преподавании религиозных вероучений». Кроме того, инструкция имела два приложения: 1. «Типовой договор на передачу богослужебного имущества верующим гражданам» и 2. «Примерная ведомость капиталов и сборов бывшего ведомства православного исповедания».

Согласно статье 3 первого раздела инструкции, «благотворительные, просветительные и иные им подобные общества, которые... расходуют денежные средства на религиозные цели, подлежат закрытию, причем имущество их передается Советами рабочих и крестьянских депутатов в соответствующие комиссариаты или отделы».

Инструкция подтвердила положение о лишении религиозных организаций прав юридического лица и владения движимым и недвижимым имуществом. В статье 2 первого раздела указывалось, что «отдельным членам религиозных обществ предоставляется устраивать только складчины на приобретение для религиозных целей имущества и на удовлетворение других религиозных потребностей». Таким образом, единственным видом церковного имущества признавался складчинный капитал, причем собственником его объявлялась не община, а отдельные члены ее.

Тщательно был разработан во втором разделе инструкции вопрос о переходе церковного имущества в «заведывание местных Советов рабочих и крестьянских депутатов», который осуществлялся согласно подробной инвентарной описи. «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей», отдавались по постановлению местных Советов в бесплатное пользование «местным жителям», число которых «не может быть менее 20 человек». Таким образом, в инструкции нет даже упоминания о причте как о возможном претенденте на богослужебное имущество, поскольку считалось, что «церковнослужители обычно рекрутировались из местных эксплуататорских слоев населения — бывших дворян, купцов, кулаков и т. д.» Д. В. Поспеловский следующим образом комментирует такое положение. Так как отныне в качестве договаривающейся стороны при получении в пользование молитвенных домов рассматривались лишь группы мирян, духовенство, включая патриарха и епископов, юридически оказывалось не у дел; власть епископа над паствой теперь всецело определялась доброй волей верующих и мерой их готовности исполнять преподанные им наставления и указания, в силу чего указания эти приобретали некий просительный характер.

Инструкция требовала полного изъятия у религиозных обществ всего небогослужебного имущества. Местным Советам предлагалось незамедлительно отобрать все «не предназначенное специально для богослужебных целей имущество церковных и религиозных обществ, как-то: дома, земли, угодья, свечные и другие заводы... капиталы и все вообще доходное имущества, в чем бы они ни заключались». Инструкция также предписывала изъять у духовенства все метрические книги и передать их в распоряжение отделов записи актов гражданского состояния. Духовенству не возбранялось снимать с этих книг копии.

Устройство религиозных шествий и обрядов на улицах и площадях допускалось лишь с письменного разрешения местных органов советской власти, которые предварительно должны установить, не нарушает ли то или иное шествие общественный порядок и не используется ли в контрреволюционных целях.

Инструкция предписала закрыть все кредиты на преподавание религии и лишила преподавателей религиозных вероучений всякого рода государственного довольствия. Одновременно был подтвержден переход зданий учебных заведений, принадлежавших религиозным организациям всех вероисповеданий, в ведение Народного комиссариата по просвещению или местных Советов. Последним предоставлялось право с ведома Народного комиссариата по просвещению сдавать здания религиозным обществам в арендное или иное пользование на таких же основаниях, как и всем гражданам.

Приложенный к инструкции «типовой договор на передачу богослужебного имущества верующим гражданам» обязывал группу верующих, подписавших его, не допускать в молитвенных зданиях: «а) политических собраний враждебного Советской власти направления; б) раздачи или продажи книг, брошюр, листовок и посланий, направленных против Советской власти или ее представителей; в) произнесении проповедей и речей, враждебных Советской власти или отдельным ее представителям и г) совершения набатных тревог для созыва населения в целях возбуждения его против Советской власти». По замыслу составителей инструкции, ряд ее статей был направлен на то, чтобы религия и Церковь не служили контрреволюции, а содержание в целом являлось практическим руководством для местных советских органов при проведении ими в жизнь декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. Инструкция 1918г. действовала без существенных изменений до 1929 г..

7 сентября (25 августа) 1918 г. патриарх и Священный Синод обратились в Совет народных комиссаров с заявлением о необходимости отмены инструкции НКЮ от 24 августа. Следует отметить, что в церковных документах того времени эта инструкция датирована от 30 августа, т. е. в соответствии с днем ее опубликования в советской печати. В заявлении высшей церковной власти сделан анализ государственно-церковных отношений с первых же дней после обнародования декрета 23 января вплоть до конца августа 1918г. «В указанный период, — отмечало священноначалие, — власть развертывала свою программу в отношении к исповеданиям, совершенно не считаясь с их внутренней жизнью и не желая выполнять собственных обещаний, данных представителям Православной Церкви. Наряду с бесчисленными захватами церковных имуществ и зданий учащались преследования церковных проповедников, аресты и заключения в тюрьмы священников и даже епископов. Таковы: безвестное похищение Пермского епископа Андроника, издевательская посылка на окопные работы Тобольского епископа Гермогена, а затем казнь его, недавний расстрел без суда преосвященного Макария, бывшего епископа Орловского». Церковное руководство также считало, что со своей стороны оно сделало все необходимое, чтобы найти общий язык с новым правительством. Однако «за истекшее полугодие все возможные ожидания в этом направлении рассеяны самой Советской властью».

Основной вывод высшего церковного руководства состоял в следующем: «Ряд общих мероприятий правительственных и законодательных самого последнего времени превратил этот сначала как бы бессистемный поход против Православной Церкви в открытую и решительную борьбу, все возрастающую в своем напряжении». Важно отметить, что работы современных исследователей подтверждают этот вывод священноначалия. Так, по подсчетам Д. В. Поспеловского, во исполнение декрета 23 января «у Церкви сразу же было отобрано без малого шесть тысяч храмов и монастырей — как "особо ценные памятники" истории или архитектуры, подлежащие переходу "под охрану государства"».

Особую тревогу у церковного руководства вызвала инструкция НКЮ 24 августа, которая, по мнению патриарха и Синода, «ставит Православную Церковь перед лицом неизбежного исповедничества и мученичества, а российскую коммунистическую власть обрисовывает как власть, сознательно стремящуюся к оскорблению народной веры, очевидно, в целях ее полного уничтожения». Патриарх и Синод обращали внимание на «наиболее глубоко возмущающие православную совесть и абсолютно для нее неприемлемые» статьи инструкции.

В заявлении подчеркивалось, что «все имущественные средства Церкви у нее отнимаются, кроме ничтожных сумм на текущие богослужебные нужды. Все просветительные, благотворительные и, в широком смысле, миссионерские начинания Церкви подрываются в корне... Так, уже сама природа церковного и особенно храмового богослужебного имущества, как достояния Божия, не терпит, — по словам составителей заявления, — владения ими со стороны людей, чуждых Церкви. Одна только простая передача храмов и неприкосновенных для мирян святынь в руки неверующих и иноверцев есть унижение святыни, граничащее с ее поруганием». Священноначалие выражало вполне обоснованные опасения, что такой порядок передачи церковного имущества «при известной малокультурности многих агентов власти на местах и крайнем огрубении нравов в переживаемое нами время осложнится кощунством и осквернением святыни (беззаконное вхождение в алтари, прикосновения к престолам и священным сосудам и т. п.)».

«Требование, согласно инструкции, "от отдельных членов общины верующих подписи в том, что в их храмах не будут раздаваться и продаваться книги, брошюры, листки, послания, направленные против Советской власти", равно и "произноситься проповеди и речи", враждебные той же власти, есть также недопустимое посягательство на духовную свободу». Церковное руководство указывало, что «в условиях коммунистического безверия любая христианская книга и любая проповедь могут быть истолкованы как враждебные Советской власти. Свою политическую цензуру светские власти, если признают необходимым, имеют легкую возможность вести открыто при посредстве свойственных им полицейских средств, не оскорбляя такими поручениями самих православных».

Патриарх и Священный Синод также обратили внимание на то, что «составители инструкции при контрактовой передаче храма в пользование верующим почему-то обходят живую исконно-церковную организацию — канонический приход и измышляют искусственный коллектив в виде группы одноверцев. В состав его политическая власть обязует верующих открывать доступ всем желающим, хотя бы и по их голословному заявлению о своем православии... В таком порядке могут быть извне включены в церковную общину даже и отлученные от Церкви».

Таким образом, составители заявления стремились выявить все возможные случаи применения инструкции НКЮ от 24 августа 1918 г., которые содержали в себе возможность «насилия над религиозной свободой и совестью верующих».

В заключение своего обращения патриарх и Синод призвали Советское правительство «немедленно отменить действие данной инструкции и пересмотреть ее при участии Православной Церкви, а до этого времени приостановить и применение самого декрета от 23 января во всем его объеме». Несмотря на неприятие религиозной политики новой власти и резкий тон самого заявления, высшее церковное руководство выразило надежду на то, что «Совет Народных Комиссаров хотя бы отчасти поймет нас».

Одновременно с заявлением патриарха и Синода к Советскому правительству с письмом «о необходимости отмены инструкции 30 августа 1918 г. к декрету 23 января» обратился Поместный Собор ³. Кроме того, Собор поручил «особой комиссии выработать мероприятия по защите церковных святынь». Заседание Собора, на котором обсуждались выработанные «особой комиссией» мероприятия, проходило «при закрытых дверях». Наибольшие прения вызвали те положения инструкции 24 августа, которые окончательно лишили духовенство всех прав по управлению церковным имуществом и объявили «двадцатки» мирян единственно правомочным органом на получение от государства в аренду культовых зданий и прочего церковного имущества. Значительная часть духовенства, особенно епископат, опасались, что передача прав мирянам может привести к проникновению в церковные общины случайных людей, проходимцев и даже атеистов, которые будут разлагать Церковь изнутри. Такие опасения, как отмечалось выше, содержались в заявлении патриарха и Синода Совету народных комиссаров от 7 сентября (25 августа) «об отмене инструкции 30 августа 1918 г.».

На заседании Собора авторитетные его члены прямо призвали верующих «ради сохранения церковного имущества входить в сношения с советской властью». «Если мы, — говорил профессор Н. Д. Кузнецов, — запретим группам в 20 человек брать на свою ответственность храмы, то тем самым бросим церковное достояние на произвол судьбы, заставим советскую власть взять храмы, а, может быть, допустим при нашем участии и кощунство. Мое личное мнение — что нужно твердо встать на точку зрения инструкции». Н. Д. Кузнецов также сообщил, что накануне заседания Собора у него «были представители — 5 приходских общин г. Москвы и они заявили, что они уже решили выбрать таких лиц, которым вполне можно доверить принимать на свое имя храмы».

Не дожидаясь решения Собора, митрополит Владимирский Сергий (Страгородский) в своей епархии «настоятельно призывал прихожан не медлить подавать заявления и брать храмы на свою ответственность». Эту же позицию он отстаивал и на заседании Собора, указывая, что в условиях разворачивавшихся гонений только преданные Церкви миряне согласятся взять храмы на свою ответственность у государства. При выработке определения Собора «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания» митрополит Сергий призвал не принимать «таких положений, которыми мы как будто провоцируем исповедничество, без достаточных оснований нельзя же толкать паству под нож. Я мог бы прекрасно сказать своей пастве: "ложитесь вокруг собора и не отдавайте", но сам вчера же и уехал бы из города. По-моему, надобно... во всяком случае не натягивать».

При сношениях с представителями власти некоторые члены Собора призывали проявлять особую осторожность, благоразумие и миролюбие. Так, протоиерей А. Юницкий говорил: «Не оскверняйте храмов и их святынь при защите от ослушников голоса Церкви пролитием крови, драками и др. насилием... Молитесь и за врагов Церкви Православной словами Спасителя: "Отче, прости им, не ведят бо, что творят"».

Таким образом, обсуждение наиболее болезненных для Церкви статей инструкции от 24 августа 1918 г. выявило среди участников Собора тенденцию к прекращению бойкота некоторых положений правительственных постановлений в отношении религии и Церкви — допущение хотя бы частичного их исполнения. Наиболее отчетливо эта тенденция нашла отражение в 7 и 8 пунктах Соборного определения от 12 сентября (30 августа) 1918г. «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания»: «. Святые храмы и прочие священные предметы, взятые мирской властью в свое обладание, могут быть принимаемы от нее на хранение и соответствующее пользование... православными приходами, братствами и иными церковными организациями с разрешения епархиального архиерея на общих церковно-канонических основаниях. 8. Приходы и другие церковные организации, принимающие святые храмы и священные предметы, могут в письменном по требованию мирской власти заявлении принять на себя ответственность только: а) за целость и сохранность принимаемого имущества и б) за пользование им лишь соответственно его религиозно-церковному назначению». В определении также указывалось на недопустимость каких бы то ни было насильственных действий в отношении представителей власти в случаях отобрания храмов.

Это определение свидетельствовало лишь о начавшемся повороте Православной Церкви в сторону вынужденного признания некоторых положений правительственных постановлений в религиозной области. В целом же позиция Церкви в отношении религиозной политики Советского государства оставалась пока неизменной. Так, пункт 1 указанного выше соборного определения гласил: «Святые храмы и часовни со всеми священными предметами, в них находящимися, суть достояние Божие, состоящее в исключительном обладании Святой Божией Церкви... Всякое отторжение сего достояния от Церкви есть кощунственный захват и насилие». Исходя из этого, «церковно-приходские собрания и прочие хранители священного церковного достояния, не имея права передавать церковное имущество из обладания Церкви», могли передавать «по требованию мирских властей лишь описи храмов и находящихся в них предметов».

В соборном определении «О монастырях и монашествующих», принятом 13 сентября (31 августа) 1918г., утверждалось, что все монастырское движимое и недвижимое имущество является собственностью монастырей и всей Православной Церкви как таковой. Следовательно, по вопросу церковных имуществ мнение Собора не соответствовало складывавшейся действительности.

Признание Собором правительственных декретов и постановлений в отношении религии и Церкви возможно было лишь при условии осознания церковным руководством бесповоротности изменений в государстве. Однако такое осознание было затруднено обстановкой все более разгоравшейся гражданской войны, исход которой в рассматриваемый период был неясен.

Отмеченные выше постановления Собора были одними из последних, принятых на его заседаниях. 20(7) сентября третья сессия, открывшаяся летом 1918г., была приостановлена по причинам, изложенным в начале настоящей главы.

Учитывая неопределенность положения и неизвестность будущего, Собор еще до приостановки 3-й сессии принял ряд экстренных постановлений. Патриарху предписывалось собрать следующий Собор не позже 1921 г. В течение этого трехлетнего срока— с 1918 по 1921 гг. — члены Собора сохраняли за собой полномочия соборян и, как таковые, имели право участвовать в епархиальных, уездных и окружных собраниях. В свою очередь, патриарх имел право в любое время до избрания нового Собора созывать Священный Собор в его нынешнем составе³. Кроме того, патриарху было дано право в случае невозможности созывать Собор или даже Синод управлять церковью единолично. Собор также просил патриарха составить завещание с указанием трех лиц по нисходящей предпочтения, которым следует стать местоблюстителями патриаршего престола в случае, если внешние условия лишат патриарха возможности выполнять свои функции или в случае его смерти и невозможности созывать Собор для избрания нового патриарха. Имена кандидатов в местоблюстители должны быть тайной и пребывать в запечатанном виде до смерти или выбытия патриарха со своего поста. Эти решения учитывали угрозу новых гонений со стороны режима.

На соборном заседании 12 сентября (30 августа) 1918 г. было решено собраться снова весной 1919г. и поручено патриарху в свое время назначить точную дату². Однако дальнейшая разруха, усиление гонений на Церковь и развитие гражданской войны сделали созыв сессий Собора в 1919 и в 1920 гг. невозможным.

Летом 1918 г. гражданская война охватила не только Сибирь, Урал и Поволжье, но и Юг. На Дону сформированная Донская белоказачья армия атамана П. Н. Краснова стала угрожать Царицыну, Балашову, Камышину и Воронежу. На Кубани развивала свои действия против советской власти Добровольческая армия генерала А. И. Деникина. Советская власть в тот период сохранялась в основном в пределах 28 губерний центральной России (в ряде ее городов — Ярославле, Рыбинске, Муроме и др. — произошли антисоветские выступления), в некоторых районах Дагестана, юга и юго-востока России.

Для спасения советской власти принимались особые меры. 2 сентября 1918г. постановлением ВЦИК страна была объявлена единым военным лагерем. В постановлении говорилось: «Все граждане независимо от занятий и возраста должны беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут возложены на них Советской властью». 5 сентября Совет народных комиссаров «для обеспечения тыла Советской республики в ответ на белый террор» — имелись в виду, прежде всего, убийства В. Володарского, М. С. Урицкого и покушение на В. И. Ленина — принял постановление о красном терроре. Официальные агитация и пропаганда зачислили священнослужителей в стан пособников контрреволюции. Все это послужило сигналом для повсеместного массового применения репрессивных мер против духовенства.

С осени 1918г. по всей территории, контролировавшейся советской властью, прокатилась волна арестов и зачастую расстрелов священнослужителей, главным образом, Православной Церкви. Особенно жесток был красный террор в Петрограде, где аресты священников и монахов начались уже в августе 1918 г. Трагически сложилась судьба настоятеля Казанского собора протоиерея Ф. Н. Орнатского. Несмотря на то, что нарком просвещения А. В. Луначарский пытался спасти этого известного церковного деятеля, священник был расстрелян вместе с двумя сыновьями.

2 сентября в Новгороде был расстрелян настоятель Кириллова монастыря епископ Варсонофий. В середине сентября Революционный трибунал при ВЦИК передал в ВЧК для решения «во внесудебном порядке» «дело группы попа Восторгова», обвинявшегося без достаточных оснований в контрреволюционном заговоре. Двое из обвиняемых по этому делу — священник И. Восторгов и списков Ефрем (Кузнецов), являвшихся членами Собора, — были расстреляны.

В № 10 «Тобольских епархиальных ведомостей» за 1919г. в материале под названием «Мученики XX века» были опубликованы данные о клириках и монахах — жертвах красного террора в Пермской губернии в июне—декабре 1918 г. Во главе списка стоят архиепископ Андроник (Никольский), арестованный в ночь на июня 1918 г., и епископ Феофан (Ильминский), в ночь на 11 декабря того же года утопленный в Каме после истязаний. Далее указаны имена 10 протоиереев,1 священника, 5 диаконов, псаломщиков, 36 монашествующих Белогорского монастыря и Серафимовского скита; против каждого имени — род его мученической кончины: «утоплен», «исколот штыками», «избит прикладами», «задушен епитрахилью», «прострелен и заморожен», «изрублен саблями», а чаще всего «расстрелян»; причем нередко отмечено: «сам себе рыл могилу», «утоплен после долгих мучений», «после жестоких мучений». В ряде случаев имеются пояснения, за что принял тот или иной служитель Церкви лютую смерть: «за проповеди», «за колокольный звон», «за отказ сражаться в армии красных против сибирских войск».

Следует отметить, что судьбы духовенства далеко не всегда определялись политическими взглядами. Так, на Кубани в станице Незнамовской в Страстную Субботу 1918 г. красногвардейцы выволокли из церкви священника Ивана Пригорского, который был известен местным жителям своими лево-социалистическими взглядами, и после мучительных пыток убили. В Донбассе сельский священник Драгожинский был убит за то, что в проповеди о религии и атеизме процитировал слова Юлиана-отступника: «Ты победил, Галилеянин!».

Жертвами красного террора становились многие рядовые священнослужители, далекие от всякой политики. В своем заявлении соборному Совету П. А. Сербаринов, брат арестованного в ночь на 26(13) сентября 1918г. петроградского священника Г. А. Сербаринова, писал: «Зная брата как человека осторожного и сдержанного, я убежден, что обвинение его в чем-либо не может иметь серьезных оснований... Рассматривая исторические события и отношение личности к ним с точки зрения Евангелия, он, естественно, не мог привносить в свою деятельность духа непримиримости и резкости».

Митрополит Владимирский Сергий в письме к патриарху от 15(2) ноября 1918 г. извещал, что «в г. Муроме Владимирской губернии находится в тюремном заключении уже более 2 месяцев викарий Владимирской епархии епископ Митрофан, старец 76 лет... Епископ в своей совести не считает себя ни в чем виновным и против советской власти никаких действий не обнаруживал». В заключение этого письма владыка Сергий просил патриарха ходатайствовать перед властью, чтобы «ради старости и болезненного состояния епископа Митрофана заменить тюремное заключение содержанием под домашним арестом».

В документах Поместного Собора и канцелярии ВЦУ, сохранившихся в Российском государственном историческом архиве, содержится немало подобного рода обращений с мест в центральные органы советской власти и Высшее церковное управление.

В своем письме в СНК от 12 октября (29 сентября) 1918 г. патриарх Тихон отмечал, что «множество священников, диаконов и мирян, принимавших ближайшее участие в жизни Православной Церкви, сделались жертвою красного террора». В этом письме Тихон назвал имена целого ряда епископов, арестованных и перенесших «всякие глумления, издевательства и побои», а также «расстрелянных и умерщвленных иным способом». «Смею уверить Вас, — писал патриарху архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе), — все мои сослуживцы — мученики». Сотрудник одной из петроградских газет спросил патриарха, что доносится к нему со всех сторон. Святейший после некоторого раздумья лаконично ответил: «Вопли». Примечательно, что в это же время была предпринята попытка привлечь к судебной ответственности самого патриарха за якобы данное им обещание «полного содействия» официальным представителям Англии и Франции в их организации борьбы против Советского правительства.

По приблизительным подсчетам Д. В. Поспеловского, волна террора 1918—1920гг. выразилась в убийстве не менее 28 архиереев, нескольких тысяч священников и монашествующих и 12 тысяч мирян, в основном из новообразованных союзов защиты Церкви и братств верующих.

Один из руководящих сотрудников VIII отдела Наркомюста М. В. Галкин в статье «Практика антирелигиозной борьбы», посвященной итогам «чисто практической работы первых месяцев после издания основного декрета об отделении церкви от государства» и опубликованной в № 1 журнала «Революция и церковь», констатировал, что «провинциальная хроника изобиловала и эксцессами на почве проведения декрета об отделении церкви от государства». Однако всю вину за эти эксцессы М. В. Галкин взвалил на высшее церковное руководство, которое якобы «толкало церковнослужителей на активные шаги в борьбе с советским строем» и призывало «всюду и везде благословлять широким крестом антисоветские восстания».

Следует отметить, что рассматриваемая статья имеет явно противоречивый характер, поскольку далее ее автор писал, что «самый способ проведения в жизнь церковного декрета провинциальными работниками на местах... был нецелесообразный, непродуманный, непоследовательный, без всякой нужды раздражающий население и затрагивающий религиозные чувства его наиболее отсталой части». По признанию М. В. Галкина, «провинциальные работники все дело борьбы с религиозными суевериями сводили... к более или менее крутым репрессиям». Например, волостной исполком Хвалынского уезда Саратовской губернии постановил родителей, забиравших своих детей из школы после прекращения преподавания там Закона Божия, «предавать суду революционного трибунала».

По мнению М. В. Галкина, в ходе осуществления декрета 23 января больше всего было случаев «открытого оскорбления религиозных чувств граждан». «Так, например, от храмов церковные облачения, архиерейские мантии, платки (илитоны) с престола — все это перешивалось на революционные флаги, и как будто намеренно для раздражения верующих вывешивалось на площадях и на самых людных улицах городских и сельских поселений... Балдахин от раки мощей в одном городе, как будто нарочно, с целью дискредитировать советскую власть, повесили для украшения стен местного отдела народного образования. Удаление икон из общественных мест иногда производили в часы особенного скопления народа, сопровождая удаление совершенно бесцельными выпадами против того или иного культа».

Важно подчеркнуть, что М. В. Галкин, отрицая какую-либо вину «центральной Советской власти» за эти «перегибы» на местах, упрекал ее «скорее в мягкости и снисходительности по отношению к служителям культа, политическая линия которых определилась слишком отчетливо, чем в каких-либо попытках... хотя бы косвенным путем затронуть или оскорбить религиозное чувство сторонников православной религии».

Касаясь «общего направления чисто практической работы в ближайшем будущем», М. В. Галкин настаивал на принятии «энергичных мер к тому, чтобы декрет об отделении церкви от государства в его полном объеме и в согласии с инструкцией НКЮ был бы твердо проведен в жизнь на всей территории Российской Советской Республики». Особо подчеркивалась необходимость продолжать «упорную и энергичную борьбу с контрреволюцией, прикрывающейся флагом религии, предавая служителей культов, виновных в ней, суду революционного трибунала».

Основным итогом первых мероприятий советской власти в религиозной политике было углубление начавшегося раскола общества на верующих и неверующих с их противопоставлением друг другу, а также перевод атеистической властью идейного противостояния с Церковью в область политической борьбы с применением репрессий.