Государственно-церковные отношения в ноябре 1917 — сентябре 1918 гг. 4 страница

Положение в епархиях в связи с религиозной политикой новой власти было предметом постоянного внимания высшей церковной власти. Так, 8 из 13 вопросов, рассмотренных на совместном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета под председательством патриарха, посвящены сообщениям с мест «о гонениях на Церковь». Решением Соборного Совета от 27(14) февраля 1918г., принятым после доклада члена Собора Н. Н. Медведкова о «расследовании на местах случаев насилия, имеющих отношение к Церкви, ее служителям и православным христианам», было поручено «епархиальным начальствам о всяком насилии, о всяком случае арестов, убийств, пролитии крови во время религиозных манифестаций или при исполнении духовенством своих обязанностей учинять на местах через особые Комиссии надлежащие расследования о случившемся и акты таковых расследований препровождать в Священный Синод».

В обстановке анархии и хаоса, охвативших страну, духовенству нередко было трудно отличить действия новой власти от налетов грабителей, воров и насильников, подчас оправдывавших погромы революционной целесообразностью, использовавших социалистическую фразеологию и даже участвовавших в антицерковных акциях местных властей. По сообщению церковной печати, при конфискации Уфимским Советом Одигитриевской обители «ее разгромили в буквальном смысле этого слова. Монастырский храм осквернили. Стены рубили, разламывали, окна выбивали, иконы превратили в щепы и даже... измазали нечистотами. Святой престол один святотатец взял к себе в дом и место трапезы Господней превратил в обеденный стол».

Обстановка в обществе в связи с религиозной политикой советской власти к марту 1918г. обострилась настолько, что в самой Москве могли возникнуть кровавые столкновения. Протоиерей Георгий Голубцов отметил в своем дневнике, что в городе «носились упорные слухи о решении нынешних властителей арестовать патриарха». 6 марта (21 февраля) заседавшее под председательством А. Д. Самарина «многолюдное собрание представителей от всех церковных приходов Москвы» постановило «организовать из прихожан и духовенства охрану патриарха, состоящую из 18—20 добровольцев, которые должны дежурить на Троицком подворье, у Сухаревской башни, резиденции первосвятителя».

Для успокоения общего возбуждения правительству важно было как-то продемонстрировать, что постановления в отношении Церкви имеют цель не нанести ей вред, а лишь отделить ее от государства. С другой стороны, высшая церковная власть убедилась к весне 1918 г. в том, что одного бойкота правительственных декретов и постановлений в отношении религии и церкви недостаточно для их отмены или даже корректировки советской религиозной политики. Сопротивление верующих конфискациям церковного имущества — домов для причта, земельных участков для содержания духовенства и т. п. — вызвало лишь новые репрессии. В этих условиях были необходимы переговоры с Советским правительством.

Первая попытка начать диалог с новой властью в связи с ее религиозной политикой была предпринята Поместным Собором в феврале 1918г. Тогда в Петроград прибыла специальная депутация Собора под председательством А. Д. Самарина, которой было поручено предложить Советскому правительству образовать комиссию с включением в ее состав представителей духовенства и мирян для выработки нового декрета, определявшего деятельность Церкви в обществе и принципы ее взаимоотношений с государством. Однако в Совнаркоме соборную делегацию никто не принял. Вернувшись в Москву, А. Д. Самарин от имени членов делегации просил Собор «расширить их полномочия, чтобы они могли коснуться вообще церковного дела при современном положении дел, а не выражать только протест против большевистского декрета об отделении Церкви от государства». Собор предоставил делегации делать от его" имени «заявления и представления народным комиссарам, какие она найдет нужным и полезным для Св. Церкви». В тот же день, 25(12) марта делегации была назначена встреча с предсовнаркома В. И. Лениным. Управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич, извинившись перед членами Собора, сказал, что «сегодня делегация не может быть принята по случаю неожиданного выезда из Москвы Ленина» и будет принята 27(14) марта.

Следует отметить, что встречу делегации с представителями СНК Собор рассматривал как «крайнюю необходимость», вовсе не означавшую вступление высшей церковной власти в «нормальные и правильные отношения с богоборческой властью». «Крайней необходимостью» было вызвано и постановление Собора «просить Советскую власть о защите на окраинах ныне беззащитного русского населения».

В назначенный день соборную делегацию от имени правительства принимали народный комиссар юстиции Д. И. Курский, народный комиссар страхования М. Т. Елизаров и управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич. В документах Собора и сообщениях церковной печати содержится подробный отчет делегации об этой встрече. А. Д. Самарин, обращаясь к членам правительства, следующим образом определил основную цель возглавляемой им делегации: «...чтобы от имени всего православного русского народа сказать вам слова правды о распоряжениях ваших, касающихся Православной Русской Церкви». Эти «слова правды» заключались, по мнению А. Д. Самарина, «в чувстве глубокого и сердечного возмущения во всех преданных Церкви православных людях изданным декретом "О свободе совести" и всеми распоряжениями, коими Церковь наша стесняется в своей жизни и лишается своего достояния». Основное предложение делегации правительству состояло в том, что для «религиозного успокоения ста миллионов православного русского народа, без сомнения необходимого и для государственного блага», следует отметить постановления Советской власти в отношении религии и Церкви как посягающие на «жизнь и свободу православной народной веры». Член делегации профессор Н. Д. Кузнецов заявил, что «вследствие смысловой (юридической) неясности изданного декрета, некоторые лица на его основании от имени СНК, может быть самочинно, производят явные насилия над церковью» и привел тому примеры.

Представители Совнаркома попросили делегацию изложить в письменной форме все то, что должно быть в декрете пересмотрено или отменено, и указать все те факты насилия, которые совершены по отношению к Церкви на основании неправильного понимания декрета местными властями, а также и впредь доводить до сведения правительства о всех случаях насилия над Церковью и ее служителями. Народные комиссары заверили делегацию Собора в том, что все остальные декреты Совнаркома, касающиеся вопросов Церкви, будут разрабатываться непременно с участием представителей религиозных организаций. Беседа с членами правительства окончилась их обещанием «на днях же сделать распоряжение об удовлетворении содержанием всех служащих в духовно-учебных заведениях за все время недополучения ими такового».

8 апреля Совнарком принял решение об образовании в Народном комиссариате юстиции комиссии по выработке инструкции по проведению отделения Церкви от государства. В нее предписывалось включить представителей всех заинтересованных организаций и ведомств, а также компетентных лиц, но ничего не было сказано о необходимости привлечения для работы над проектами документов духовных лиц и мирян. Несмотря на такое нарушение правительством данных 27 марта обещаний, делегация Собора стремилась продолжить переговоры.

19(6) апреля 1918г., как указывали патриарх и Священный Синод в заявлении СНК от 7 сентября (25 августа) того же года, делегация Собора «просила власть во имя и государственного блага отменить все ее распоряжения, посягающие на жизнь и свободу народной веры». В ответ церковное руководство вновь получило «положительное заверение центральной Советской власти, что для... выяснения границ и способов осуществления декрета [речь идет о декрете от 23 января 1918г.—А. К.] будет создана в Москве особая комиссия с участием представителей всех вероисповеданий».

По мнению санкт-петербургского историка М. В. Шкаровского, в ходе апрельских переговоров делегация начала отступать от своих первоначальных требований³. При этом исследователь ссылается на архивный документ, являющийся «заявлением Собора в СНК о необходимости отмены инструкции 30 августа к декрету 23 января 1918 г.». В этом заявлении конкретных сведений об апрельских переговорах нет⁴. Мы же располагаем сведениями о том, что лишь отдельные члены соборной делегации скорректировали свои требования к религиозной политике советской власти, но не делегация в целом. Особый интерес в связи с этим представляет заявление главного эксперта Собора по вопросу о декретах новой власти в отношении религии и Церкви, члена соборной делегации «по переговорам с народными комиссарами» профессора Московской духовной академии Н. Д. Кузнецова, с которым он обратился в СНК «по поводу декрета 23 января 1918 г.».

Заявление Н. Д. Кузнецова содержало конкретные предложения по замене неприемлемых для Церкви и верующих статей декрета. Например, они должны быть, по его мнению, изложены так: «. Школа отделяется от Церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных учебных заведениях необязательно и может происходить на средства самих родителей учеников... 10. Все церковные и религиозные общества могут существовать лишь на правах частных и подчиняться общим узаконениям о частных обществах и союзах. Они не пользуются никакими преимуществами и пособиями от государства... 13. Имущество, принадлежащее Церкви и другим исповеданиям вместе со зданиями и предметами для богослужения переходит в собственность тех религиозных обществ, которые должны образоваться на основании закона отделения Церкви от государства. На это должен быть предоставлен известный срок, который по условиям русской жизни не может быть менее 3 или 5 лет».

Статью 11 (о недопущении принудительных сборов и обложений в пользу церковных и религиозных обществ, а также мер принуждения или наказания со стороны этих обществ над их сочленами) и 12 (лишение церковных и религиозных обществ права владеть собственностью и прав юридического лица) Н. Д. Кузнецов предлагал исключить вообще без всякой замены в новой редакции. В заключение своих предложений он писал: «Проведение закона отделения Церкви от государства вообще, а в России особенно, не может упускать из виду, что разные отношения, сложившиеся на протяжении 1000 лет, не могут быть ликвидированы немедленно или в какой-либо крайний срок, иначе это может вредно отразиться не только на Церкви, но и на самом государственном порядке... Закон об отделении Церкви от государства должен указать время, с которого он вводится в жизнь, чтобы не захватить Церковь и другие исповедания, так сказать, врасплох и дать им возможность устроить свои дела при новых условиях жизни».

Основные положения этого письма Н. Д. Кузнецова в СНК были впервые изложены им в докладе 22(9) февраля 1918 г. членам Собора по поводу декрета об отделении Церкви от государства. Тогда же собрание просило профессора напечатать его доклад, «если не в типографии, то хотя бы на гектографе, чтобы разослать его по всем епархиям России для осведомления русского народа». Затем доклад был издан брошюрой под названием «Церковь, народ и государство в России».

Следует отметить, что Н. Д. Кузнецов, как член соборной делегации «по переговорам с народными комиссарами», неоднократно представлял в Совнарком протесты по поводу конкретных притеснений духовенства и нарушений церковных интересов. Так, в заявлении от 5 мая 1918 г. он сообщал, что 18 апреля Военно-революционный комитет г. Кологрива (Костромской губернии) наложил на городское духовенство контрибуцию в 10 000 рублей, которую немногочисленные священнослужители не могли внести, и комитет назначил распродажу их имущества. Н. Д. Кузнецов просил СНК срочно разъяснить местной власти неправильность ее действий и предписать отменить незаконно наложенную на духовенство контрибуцию.

Вскоре после этого соборная делегация обратилась в СНК с новым заявлением, в котором были выделены наиболее затрагивающие церковные интересы последние действия и распоряжения советской власти. «Уведомление от большевистской власти о Кремлевских соборах, что они представляют ценность Российской республики, глубоко возмутило религиозное чувство православного человека и наполнило его душу опасением за возможное будущее этих святынь. Созданные и хранимые до сих пор верующим чувством православных русских людей, — подчеркивалось в заявлении, — эти святыни должны остаться в полном их распоряжении». Отобрание от Церкви двух синодальных типографий (Петроградской и Московской), церковных капиталов, находящихся в ведении высших синодальных учреждений, а также разного рода церковных имуществ в приходах, монастырях, архиерейских домах — «точно также составляет посягательство на достояние православного народа, лишают Церковь необходимых средств к существованию, развитию и поддержке просветительных и благотворительных учреждений и не могут не вызывать нового бремени для православного народа, который, по преданности Церкви, будет вынужден нести на ее нужды новые жертвы».

Важно отметить, что в принятом 18(5) апреля 1918г. постановлении «О мероприятиях, вызываемых происходящими гонениями на Православную Церковь», Собор прямо ориентировал духовенство и мирян вступать в переговоры с местной и центральной советской властью. Так, в пункте 13 рекомендовалось «составлять на братских собраниях — приходских, окружных благочиннических, уездных и епархиальных соответствующие письменные, за собственноручными подписями участников собраний приговоры (в нескольких экземплярах) в защиту Церкви и ее достояния и представлять эти приговоры Высшему церковному управлению, местным и центральным органам светской власти, причем, в случае необходимости непосредственных сношений с последними, поручить эти сношения, ввиду явного преследования священнослужителей и церковных старост, братчикам-мирянам, а где нет братств — членам приходских советов из мирян».

Таких «приговоров в защиту Церкви и ее достояния» немало поступало с мест на имя высшей церковной и светской власти. Так, в марте 1918 г. жители Старой Руссы направили в Священный Собор «адрес, имеющий свыше 10 тысяч подписей, по поводу большевистского декрета об отделении Церкви от государства». 28(15) марта 1918 г. Собор постановил «копию с настоящего адреса препроводить в Совет народных комиссаров для сведения».

От Советского государства не последовало никаких положительных откликов на указанные выше в его адрес заявления соборной делегации во главе с А. Д. Самариным. Таким образом, к маю 1918 г. переговоры между делегацией Собора и представителями СНК заглохли, не приведя к реальным результатам.

Советское руководство не только не внесло никаких корректив в свою религиозную политику, но и предприняло действия, способные лишь усилить недоверие к нему со стороны церковных кругов. С переездом Советского правительства в Москву был сильно ограничен доступ верующих в кремлевские храмы и соборы на Красной площади, а также началось выселение из Кремля монахов и монахинь кремлевских Чудова и Вознесенского монастырей. К концу марта обстановка вокруг кремлевских храмов и монастырей обострилась настолько, что 8 апреля (25 марта) Соборный Совет рассмотрел вопрос «об изнесении из Кремля святынь». Вопрос был снят лишь после «заявления товарища председателя Собора А. Д. Самарина, что вход для богомольцев в Кремль, особенно в предстоящие дни Страстной и Пасхальной седмиц, будет, как выяснилось из переговоров с народными комиссарами, облегчен».

Несмотря на возражения Ф. Э. Дзержинского, В. Р. Менжинского, Л. Д. Троцкого В. И. Ленин посчитал нужным разрешить в тот первый год после переезда правительства в Кремль пасхальную службу, чтобы не вызывать недовольство у верующих, но твердо заявил, что это в последний раз. К осени 1918 г. Кремль был практически закрыт для духовенства и мирян.

Временное облегчение доступа верующих к кремлевским святыням было единственной уступкой, сделанной правительством в исполнение обещаний, данных представителями СНК во время переговоров с соборной делегацией.

Из крупных антицерковных акций весны 1918 г. следует отметить начавшееся закрытие многих местных «епархиальных ведомостей», которые, по мнению обозревателя церковной печати М. Ворвинского, с первых месяцев революции «влачили незавидное существование из-за страшной, невероятной дороговизны бумаги и типографских расходов». Теперь к этим трудностям прибавились новые. Национализированным типографиям под угрозой строгой ответственности запрещалось печатать чтобы то ни было для Собора, патриарха и вообще для Церкви². Редактор «Церковных ведомостей» протоиерей П. Н. Лахостский докладывал Собору, что ему «удалось найти одного немца, который по ночам в своей типографии сам набирает "Церковные ведомости", — таким порядком он выпустил 1-ый и 2-ой номера означенных ведомостей и надеется выпустить соединенный 3—4 номера».

На этом фоне почти повсеместного прекращения выхода церковной печати в Петрограде удалось наладить издание епархиального органа — журнала «Церковно-епархиальный вестник». Для обеспечения финансовой поддержки этого органа петроградский епархиальный съезд духовенства и мирян установил на журнал подписную цену и «обязательную выписку во все церкви епархии».

С весны 1918 г. заметно усложнились условия работы Поместного Собора. Московский Совет рабочих и солдатских депутатов постановил реквизировать здание семинарии, где жило около 300 членов Собора, для размещения в ней управления Николаевской железной дороги. Делегации Собора, отправленной в президиум Моссовета, было поручено «выхлопотать если не полную отмену распоряжения о реквизиции, то хотя бы уступку части здания с тем, чтобы члены Собора были оставлены». Несмотря на то, что срока «для очищения здания» в ордере реквизиционной комиссии не было указано, «во двор семинарской усадьбы и в само здание были введены вооруженные солдаты». Протоиерей Георгий Голубцов, решивший в марте 1918 г. осмотреть помещение Московской духовной семинарии, курс которой он окончил в 1888 г., сделал следующую запись в своем дневнике: «Когда я подошел к воротам, то там стоял красногвардейский караул, который потребовал с меня пропускной билет; оказывается, что "начальством" запрещено пропускать кого бы то ни было без особого именного билета, который можно получить в канцелярии Собора» ^!.

В связи с тем, что при осуществлении декрета от 23 января 1918г. на местах возникали многочисленные затруднения и вопросы к центральной власти, 9 апреля СНК поручил Народному комиссариату юстиции «образовать комиссию для выработки в срочном порядке инструкции по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства». В комиссию должны были войти «представители от заинтересованных ведомств и компетентные люди». По мнению М. М. Персица, образованная НКЮ комиссия имела громоздкий состав, включавший представителей семи наркоматов (внутренних дел, просвещения, призрения, имуществ, военного, морского и иностранных дел), что делало ее организационно беспомощной. В. А. Алексеев пишет, что в нее, вопреки первоначальному замыслу, так и не были включены представители духовенства, верующих.

8 мая 1918 г. Совнарком постановил образовать при Народном комиссариате юстиции особый, постоянно действующий отдел для руководства делом отделения Церкви от государства. На следующий же день такое учреждение было организовано и по предложению его руководителя П. А. Красикова названо «Отделом по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства». Возник VIII отдел (впоследствии V), или так называемый «ликвидационный» (имелись в виду задачи ликвидации прежних, дореволюционных отношений между Церковью и государством и оказания помощи органам власти в пресечении контрреволюционной деятельности религиозных объединений), отдел НКЮ. Его бессменный заведующий П. А. Красиков особо выделялся среди большевистских руководителей, весьма отрицательно относившихся к религии. Один из последовательных защитников Православной Церкви профессор Н. Д. Кузнецов в письме на имя В. И. Ленина так характеризовал этого деятеля: «Он человек, полный крайней вражды ко всякой религии, отвергающий всякое ее значение и хорошее влияние на человеческую душу, и потому по своим взглядам очень нетерпимый к религии. Эта нетерпимость, естественно, отражается на деятельности VIII отдела, возбуждающей большое недовольство и даже вражду в верующей части народа».

На первом совещании отдела, состоявшемся 10 мая, были сформулированы основные задачи и функции этого учреждения:

«. Разбор и разрешение многочисленных случаев прецедентарного характера, могущих возникнуть при непосредственном применении декрета.

2. Осуществление почина в издании ряда правительственных актов в развитие, дополнение и разъяснение декрета.

3. Помощь другим органам Советской власти в пресечении контрреволюционной деятельности религиозных объединений».

На практике функции отдела не ограничивались перечисленными выше. Переписка этого учреждения с местными органами советской власти, публиковавшаяся в журнале «Революция и церковь», показывает, что отдел, стремясь «разоблачать антинаучную роль религии и контрреволюционную деятельность духовенства», организовал антирелигиозную пропаганду и различные антицерковные акции. Примечательно, что отдел издавал антирелигиозную литературу. Подобные VIII отделу органы предполагалось учредить и при губернских Советах, а также комиссариатах юстиции.

Важно отметить, что при первых же обсуждениях в VIII отделе НКЮ насущных вопросов государственно-церковных отношений его сотрудники исходили главным образом из политических предубеждений. Например, 18 мая 1918г., заслушав доклад профессора М. А. Рейснера о правовом положении религиозных обществ в новой социальной действительности, П. А. Красиков и М. В. Галкин так обосновали лишение этих объединений собственности и прав юридического лица: «Это враги, с которыми нужно бороться, и потому никаких послаблений к 12-му и 13-му пунктам декрета допускать нельзя». Таким образом, с самого начала в государственную политику по отношению к Церкви была привнесена партийная идеология, установки которой — «религия есть опиум для народа», «при социализме не может быть церкви» и т. п. — довлели над работниками новых государственных учреждений и определяли многие их поступки. Любые устные или печатные выступления духовенства с критикой или обличением акций новой власти в отношении религии и Церкви сотрудники VIII отдела Наркомюста, а также многие советские и партийные работники воспринимали как «провокационные вылазки» против органов советской власти с целью «вызвать религиозный фанатизм населения и направить его в антибольшевистское русло». Несмотря на то, что со стороны священнослужителей не было организованных антисоветских выступлений, уже в рассматриваемый период началась практика суровых санкций государственных карательных органов против представителей духовенства как «активных участников контрреволюционного движения», а на самом деле в подавляющем большинстве случаев — как несогласных с политикой новой власти в отношении религии и Церкви.

10 июля 1918 г. на состоявшемся в Москве V Всероссийском съезде Советов была принята первая Конституция РСФСР, которая законодательно закрепила в статье 13-й основной принцип декрета 23 января — отделение Церкви от государства и школы от Церкви. В этой же статье указывалось, что «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми». Согласно статье 65-й, лишались избирательных прав все потенциальные противники советской власти, к которым также были отнесены «монахи и духовные служители церкви и религиозных культов».

В ответ на попытки церковных кругов посредством набата (тревожного звона) созывать прихожан на защиту церковных и монастырских имуществ при их национализации Совнарком принял 30 июля 1918 г. постановление «О набатном звоне». Согласно ему, категорически запрещался набатный звон в «антисоветских целях» и устанавливалась строгая ответственность виновных вплоть до предания суду².

Становление «религиозной» политики новой власти проходило в условиях неналаженности периферийного аппарата управления. Это обстоятельство существенно затрудняло возможности VIII отдела Наркомюста внести плановость и единообразие в проведение соответствующих акций. По мнению советского исследователя В. Ф. Зыбковца, к лету 1918 г. в большинстве губерний не были созданы органы и аппараты советской власти, которые занимались бы осуществлением правительственных декретов и постановлений в отношении религии и церкви. Вологодский исполком в июне 1918г. сообщал НКЮ, что специальных учреждений, ведающих отделением церкви от государства, в губернии нет. «Является крайняя необходимость в немедленной присылке из Центра соответствующих инструкций и компетентных лиц по указанному вопросу». Исполком Западной области уведомлял тогда же, что в ней нет учреждения, которое проводило бы в жизнь декрет от 23 января 1918 г. «ввиду отсутствия компетентных лиц». С подобными письмами в Народный комиссариат юстиции весной и летом 1918г. обратились Воронежский, Витебский, Рязанский, Пензенский и ряд других губисполкомов. Многие губернские Совдепы обращались в VIII отдел НКЮ с просьбой о направлении к ним «специалистов по религиозному вопросу».

Отмеченные обстоятельства вместе с отсутствием единой инструкции о проведении в жизнь декрета от 23 января 1918 г. создавали условия для административной самодеятельности на местах, которая развивалась в рассматриваемый период в двух направлениях.

Первое, явно преобладавшее в деятельности местных органов власти направление состояло в неограниченном применении репрессивных мер против духовенства и мирян. В этих случаях местные власти истолковывали декрет от 23 января 1918г. как допускающий возможность открытого вмешательства во внутрицерковные дела. В ряде губерний они пытались, по существу, сорвать заседания епархиальных собраний, обсуждавших в основном вопросы религиозного характера. Еще 6 марта (21 февраля) 1918 г. на соединенном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета было «признано необходимым созвать экстренные епархиальные собрания не позднее мая для обсуждения вопросов о положении Церкви при новых условиях ее жизни и о преобразовании епархиального управления» — введение в действие епархиальных советов и упразднение духовных консисторий. Рассматривая эти собрания как «контрреволюционные сборища», представители советской власти нередко обыскивали и без всяких объяснений арестовывали участников заседаний. В связи с этим Высшее церковное управление 15(2) июня 1918г. решило «указать на необходимость ввиду происходящих ныне повсеместно епархиальных съездов сделать срочное распоряжение со стороны центральной Советской власти о недопустимости подобных насилий». В Новониколаевске представители местной власти, явившись под прикрытием красногвардейцев в собор, «начали угрожать арестом священников, сожжением икон и конфискацией церковных ценностей». Верующим было указано, что «храм — это отжившее учреждение. Если желают собираться, то могут в доме революции». Как сообщала церковная пресса, «в Твери, по распоряжению комиссара по вероисповеданию Синицына, эконом архиерейского дома архимандрит Иоанн был устранен от заведывания церковью при главном архиерейском доме... Настоятелем этой церкви назначен уволенный архиереем Серафимом заштатный священник Поветский».

Второе направление, а точнее, тенденция в административной самодеятельности местной власти по «церковному вопросу» заключалась в определенной поддержке, насколько позволяли условия, религиозных объединений. Эта тенденция, отражавшая влияние Церкви на значительную часть населения, особенно в сельской местности, имела место отчасти из-за «засорения волостных и уездных советских аппаратов церковниками». С постепенным закрытием домовых, придворных церквей, а также храмов при государственных учреждениях и учебных заведениях части священнослужителей удалось устроиться на государственную службу. В отчетах Астраханского, Брянского, Владимирского, Витебского, Вологодского, Костромского, Новгородского, Северо-Двинского, Смоленского, Ставропольского, Тверского и Царицынского губ-исполкомов вплоть до 1920 г. сообщалось, что в волостных и уездных советских аппаратах многие конторские должности занимает духовенство. Доходило и до того, что в некоторых периферийных исполкомах священники вели учет церковных и монастырских имуществ и должны были осуществлять их национализацию. Строгое ограничение в предоставлении службы священникам всех вероисповеданий в государственных аппаратах на местах началось лишь после принятия Совнаркомом РСФСР 21 января 1921 г. постановления «О порядке предоставления работы служителям религиозных культов». Постановление категорически запрещало предоставление работы духовенству в сельских и волостных Советах.

Следует отметить, что и органы епархиального управления на местах нередко отрицательно относились к вынужденному временному переходу священнослужителей на гражданскую службу. Так, собрание благочинных церквей Петрограда 28 ноября 1918 г. приняло постановление: «Считать невозможным для приходского и кладбищенского духовенства поступление на гражданскую службу, рекомендовать изыскивать средства на существование на местах по церковному делу около храмов». Съезд также «признал обязательным для духовенства ношение присвоенной сану одежды, отнюдь добровольно не заменяя ее светской».

Ряд местных Совдепов принимали решения вопреки декрету от 23 января 1918 г. Так, Троице-Рослыйский волостной исполком Моршанского уезда Тамбовской губернии постановил оставить метрические книги у духовенства. Согласно «Заметке инструктору», принятой в июне 1918г. Рязанским губисполкомом, церковные и монастырские имущества делились на две части, одна из которых оставалась в ведении «духовного ведомства», вторая являлась «народным достоянием».