Государственно-церковные отношения в ноябре 1917 — сентябре 1918 гг. 3 страница

Итак, первые декреты советской власти обрывали любые связи Церкви и государства и не предусматривали создание новых, поскольку считалось, что при социализме религии быть не должно. Однако провозгласив свободу вероисповеданий, советская власть таким образом признала право на существование Церкви, так как первое невозможно без второго. Следует отметить и то, что власть декларативно отвергла прямую борьбу с Церковью и заявила о своем невмешательстве во внутрицерковную жизнь.

Оппозиционная режиму печать выступила с резкой и аргументированной критикой декретов советской власти в отношении религии и Церкви, отмечая их поспешность и несвоевременность, а также несогласованность друг с другом некоторых положений. «Акт об отделении церкви от государства, — писала кадетская газета "Наш Век", — составлен по упрощенной системе, схематически, в виде нескольких тезисов, спешно выхваченных из программ. Как бы не относиться к идее отделения Церкви от государства во всяком случае, эта реформа чрезвычайно глубокая, затрагивающая именно ту область, в которой законодательство должно подойти с особой осторожностью и бережностью. Декрет не обладает этими свойствами».

Примечательно, что среди Советского правительства не было единого подхода и ясности в толковании этого декрета. Например, управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич следующим образом разъяснял старообрядцам его отдельные положения: «Конфискации подлежат только имущества, жалованные в прежнее время церкви государственной властью, например, земли, а равно предметы, бывшие раньше собственностью государства...; все же, что приобретено на средства церковных общин, например, приходские дома, а также подаренные, пожертвованные и завещанные частными лицами, не подлежат переходу в народное достояние, т. к. уже и без того принадлежат народу, объединившемуся в ту или иную религиозную общину». Однако такое толкование противоречило тексту декрета, где прямо сказано о том, что «все имущество существующих в России церковных и религиозных обществ объявляется народным достоянием». Комментируя встречу управляющего делами СНК со старообрядцами, церковная пресса задавала вполне аргументированные вопросы: «Почему же в декрете не сделано такого ограничения, о котором говорит г. Бонч-Бруевич? И насколько его разъяснения являются с точки зрения нынешней власти авторитетными? И наконец, почему ежедневно захватываются церковные имущества, приобретенные именно на средства церковных общин?».

Среди советского руководства не оказалось почти никого, кто мог бы компетентно и, главное, без идеологических предубеждений заниматься реформированием государственно-церковных отношений. Из состава правительства лишь А. В. Луначарский и В. Д. Бонч-Бруевич специально изучали в свое время некоторые религиозные проблемы: первый из них историю и философию религии, выпустив в годы эмиграции двухтомный труд «Религия и социализм», второй — штундизм, не связанный с традиционными в России конфессиями (на II съезде РСДРП В. Д. Бонч-Бруевич сделал доклад «О работе среди сектантов»).

В комиссию по подготовке декрета об отделении Церкви от государства входил видный юрист, профессор М. А. Рейснер, который свою научную командировку в 1896—1898гг. в Гейдельбергский университет посвятил «вопросу отношений государства и церкви». По собственному признанию, в этот период он «становится противником религиозного угнетения» и в статьях «разоблачает чисто полицейский характер российского церковного и морального законодательства» . После Октябрьского переворота М. А. Рейснер стал вести активную антирелигиозную пропаганду. Неистовым богоборцем был и другой член комиссии — М. А. Галкин (М. Горев), снявший с себя в 1918 г. сан священника. До установления советской власти в церковных кругах Петрограда он был известен своей близостью к Г. Распутину и ставленнику «старца» митрополиту Питириму.

В рассматриваемый период из всех конфессий России гонениям подвергалась в основном Православная Церковь под предлогом того, что она якобы является реакционным и контрреволюционным наследием царизма. Официальная печать пропагандировала, что на протяжении столетий главная функция русского православия, дескать, состояла в том, чтобы освящать и провозглашать незыблемость самодержавия. О том, что только Православная Церковь подвергается гонениям, неоднократно подчеркивалось на проходивших в Петрограде в январе 1918 г. собраниях духовенства и мирян³. «Ведь не только католические и протестантские, — писала в то время церковная пресса, — но и даже церкви нехристианских исповеданий пока неприкосновенны».

К религиозным организациям национальных меньшинств или «инородцев», как тогда их называли, поначалу не применялись какие-либо административные меры. Более того, советская власть приветствовала некоторые шаги их, направленные на сближение с новым государственным строем, например, движение мусульман-коммунистов. 20 ноября 1917 г. Совнарком принял обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», в котором речь шла о предоставлении им свободы вероисповедания: «Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными...». По просьбе верующих 9 декабря 1917г. СНК принял решение о выдаче из фондов Государственной публичной библиотеки краевому мусульманскому съезду Петроградского национального округа «священного Корана Османа». 17 января 1918г. декретом Советского правительства за подписями В. И. Ленина и И.В. Сталина был учрежден специальный комиссариат по делам мусульман. Характерно, что его руководителем стал член Учредительного собрания от Казанской губернии мулла Нур-Вахитов.

Дальнейшие события показали, что отношение новой власти, большевиков, к исламу было в целом таким же, как и к православию. Временная терпимость к мусульманскому духовенству и компромиссы с организациями мусульман-коммунистов объяснялись стремлением советского руководства не спровоцировать конфликт, особенно на религиозной почве, в период привлечения миллионов населения национальных окраин на сторону революции.

Имеется немало примеров, свидетельствующих о том, что определенные компромиссы советская власть допускала в то время по отношению к сектантам, исповедания которых рассматривались как притесняемые и угнетаемые в самодержавной России.

Вытеснение Православной Церкви из всех сфер государственной и общественной жизни, а в недалекой перспективе — уничтожение и самой религии советское руководство рассматривало как сравнительно нетрудную задачу. Большевистским лидерам казалось, что массы трудящихся можно легко и быстро убедить в том, что религия существует для затемнения их классового сознания, для поддержания господства эксплуататоров (помещиков и буржуазии) и для наживы священников. Эта грубая схема при ее осуществлении не могла не вызвать волнения в народе, который в течение почти тысячи лет был связан с православием как с определенной системой религиозного мышления и морали.

Однако убеждения коммунистических вождей в том, что их церковная политика найдет поддержку у населения, включая открытые и массовые преследования Православной Церкви, были отнюдь не беспочвенны. Общий разгул стихийного насилия, царивший в стране в условиях политического хаоса и разгоравшейся гражданской войны, коснулся и Церкви. Епархиальная печать почти в каждом номере публиковала сообщения о многочисленных убийствах и надругательствах над священнослужителями, грабежах церковного и монастырского имущества, которые совершали не столько сознательные атеисты, сколько разнузданные грабители и хулиганы.

Так, в селе Борисово Московского уезда 24 декабря 1917 г., в ночь под Рождество Христово, 9 человек местной крестьянской молодежи пытались убить священника Василия Богоявленского, выходившего после всенощной из храма. Интересно отметить, что все они во время всенощного бдения находились в церкви, некоторые из них прикладывались к иконе, покупали и возжигали свечи и клали на тарелку деньги.

Характерно поведение местных крестьян накануне описи и реквизиции советскими органами имущества Белогорской пустыни в Курской губернии. В ночь с 10 на 11 декабря 1917 г. жители расположенной недалеко от монастыря деревни Горнала организовали из своей среды стражу в количестве 6—10 человек, чтобы не допустить вывоза монашествующими чего-либо из имущества до приезда официальной комиссии. Антиклерикальные и богоборческие настроения получали все большее распространение у населения, особенно в солдатской среде.

Протоиерей Алексий Станиславский на заседании Собора 20 января 1918 г. поделился весьма примечательными наблюдениями, полученными во время поездки в теплушке вагона домой, в Бого-духов. «Все время слышались разговоры по адресу духовенства, в самых грубых выражениях, солдаты не стеснялись присутствия ни женщин, ни детей. Говорили, что всех нас [т. е. духовенство. — А. К] нужно уничтожить как врагов народа. Дорогой они обедали и ужинали, и ни один солдат ни разу не перекрестился». Другой член Собора — протоиерей Александр Суворов — на том же заседании высказал такое суждение об умонастроениях возвращавшихся с фронта солдат: «Они вполне распропагандированы относительно веры и Церкви. По их мнению, сказания об Адаме — ложь, святые мощи — это выдумка попов, чтобы получить доходы. Матери их жаловались мне, что они тушат лампады, зажженные перед святыми иконами».

Либеральная и некоммунистическая печать сообщала об участившихся фактах кощунственного отношения части населения к православным святыням. Например, вечером 3 февраля в часовню Александро-Свирского монастыря на Разъезжей улице в Петрограде ворвалась группа людей в солдатской форме и потребовала от иеромонаха, совершавшего богослужение, прекратить его и закрыть часовню. Иеромонах отказался это сделать, тогда хулиганы стали тащить его из часовни и снимать с него облачение. «Другая часть хулиганов, — писала газета "Петроградское Эхо", — стала тушить свечи и вставлять в подсвечники окурки папирос». После того «как публика, состоящая преимущественно из женщин, подняла крик и вопли», хулиганы выбежали из часовни и успели скрыться.

Насилия и надругательства распоясавшихся хулиганов и бандитов случались и по отношению к служителям неправославных конфессий. Так, утром 3 февраля во время движения похоронной процессии из Обуховской больницы по Введенскому каналу неизвестными лицами была открыта стрельба по сопровождавшему процессию католическому священнику. Ксендз был убит, четверо провожавших ранены.

Анализ антицерковных настроений и действий части населения в конце 1917г. — начале 1918 г. позволяет сделать вывод о многообразии их причин и проявлений — от бессмысленной жестокости и хулиганства, желания завладеть церковным имуществом и землей до сознательного оскорбления и надругательства над верой и ее служителями. Подобного рода насилия и надругательства стали заметным негативным явлением в жизни общества еще с конца лета — начала осени 1917 г. На заседании Собора 17 ноября архиепископ Волынский Евлогий (Георгиевский) сделал «внеочередное заявление о тех кощунственных оскорблениях, которым подверглись святыни Почаевской Лавры октября», когда в ней разместились солдаты стрелкового полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.

В ноября 1917г. Собор принял специальное послание «К чадам Православной Церкви по поводу поступающих сведений о грабежах и убийствах», в котором, в частности, говорилось: «Во множестве приходов различных епархий крестьяне насильственно забрали себе церковную или частновладельческую землю, запахали самовольно причтовое поле, вырубали церковный или частновладельческий лес. Той же участи подверглись и некоторые монастыри, мужские и женские. Постыдная родственность таких насилий со злодейскими убийствами настоящих разбойников сказались с особенной ясностью в начале нынешнего сентября в одном селе под Орлом: здесь был зверски убит уважаемый священник о. Григорий Рождественский со своим юношей-племянником на глазах жены; заграбив деньги, разбойники бежали, заслышав набат, а собравшиеся прихожане, увидев плавающего в своей крови убитого пастыря, принялись растаскивать все оставшееся после грабителей имущество осиротевшей матушки... Отсюда видно, что не одни только отщепенцы человеческого общества, но чуть ли не целые деревни могут постепенно превращаться в злодеев». В заключение послания Собор призывал крестьян «не касаться чужого добра, пока высшая власть, т. е. Учредительное собрание не установит каких-либо новых земельных законов».

Позже, после установления советской власти, на заседаниях Собора неоднократно подчеркивалось, что насилия над священнослужителями, братоубийства, разбои и взаимная ненависть начались «не со вчерашнего дня, не со времени прихода большевиков». С приходом к власти большевистской партии, воспринимавшей Православную Церковь как «часть старой буржуазной государственной машины» и занявшей к ней непримиримую позицию, антиклерикальные, богоборческие настроения среди определенной части населения получили официальную поддержку со стороны государственных органов. Новая власть всячески подогревала и умело использовала указанные настроения в своей борьбе с Церковью как «союзницей и вдохновительницей классовых врагов».

Следует отметить, что духовенство в основном не могло быть положительно расположенным к новому политическому строю, руководство которого провозгласило преодоление религии как средства затемнения пролетарского сознания масс и отвлечения их от идей социализма. Подобные умонастроения священнослужителей совсем не обязательно предполагали организацию антисоветских выступлений, которых и не было со стороны православного клира в рассматриваемый период.

Несмотря на это, коммунистическая пропаганда с первых же месяцев советской власти печатно и устно насаждала предубеждения в контрреволюционности Православной Церкви. «И не становитесь поперек нашей дороги, — угрожающе предупреждала священно- и церковнослужителей большевистская "Правда", — не злоупотребляйте нашим терпением!» На это «Церковные Ведомости» отвечали «гг. комиссарам», что «Православная Церковь, основанная на костях мучеников, угроз не боится».

Пропагандистскому наступлению новой власти духовенство на местах противопоставило свои особые обращения к населению с «Кратким ответом на все главные нападки на Церковь и духовенство». Примером такого рода разъяснительной работы является обращение благочиннического совета Алексинского округа Тульской епархии ко всем окружным приходам, в котором излагалось:

«1) что Православная Церковь есть любящая мать всех трудящихся и обремененных, т. е. всех бедных, угнетенных, бесправных...; 2) что духовенство — сословие, ничего не имеющее общего ни с капиталистами, ни с помещиками, добывающее средства к жизни интеллигентным трудом и трудами своих рук. Корыстных интересов богатых классов оно не поддерживает, по совести не может поддерживать; 3) что несправедливо обвинять духовенство в служении прежнему правительству. Кто же ему не служил и не был в крепких цепях его зависимости;) духовенство, при свободном самоопределении, при отсутствии стеснений, всей своей компактной массой всегда будет с народом и с честными разумными деятелями на благо народа». Обращение заканчивалось весьма эмоциональным воззванием к трудовому народу: «Иди, бедный горемычный трудовой народ к осуществлению своих заветных, дорогих и долгожданных желаний, пробивай дорогу к своему благополучию, — вместе с тобой идет и Церковь, и ее служители, но... не давай в обиду твоей величайшей святыни Церкви и ее установлений, не отталкивай от себя и не обижай, и без тебя много обиженных служителей Церкви».

Наиболее отрицательную реакцию духовенства и верующих вызвал декрет 23 января 1918 г. об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. Сразу же после его опубликования в советской печати Собор образовал «комиссию по проекту постановления о декрете народных комиссаров об отделении Церкви от государства» в следующем составе: протоиерей А. П. Рождественский (председатель), П. Н. Лахостский и П. А. Миртов, князь Е. Н. Трубецкой, С. Н. Булгаков, П. Я. Руднев, А. А. Салов, С. Г. Рун-кевич, Н. Д. Кузнецов. Комиссия отредактировала и «единогласно одобрила для внесения на пленарное заседание Священного Собора» составленный князем Е. Н. Трубецким проект соборного постановления. Уже 25 января Поместный Собор принял это постановление, в котором декрету была дана следующая оценка: «1. Изданный Советом народных комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения. 2. Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви...». Высшее церковное руководство призвало священнослужителей и мирян по существу к бойкоту декрета об отделении Церкви от государства.

27 января упомянутая выше комиссия под председательством протоиерея А. П. Рождественского приступила к составлению проекта «инструкции духовенству по исполнению соборного постановления о декрете народных комиссаров касательно Православной Церкви». Тогда же были выработаны — с учетом накопленного главным образом в Петроградской епархии опыта противостояния гонениям — формы протеста против этого декрета. Так, член Собора Н. Н. Медведков предложил «устраивать внушительные манифестации, называемые на церковном языке крестными ходами». С этой целью необходимо, чтобы «епископатом был выработан проект устройства повсеместных крестных ходов в городах губернских и уездных и густо населенных местностях. В сельских приходах это неосуществимо. Приурочивать крестные ходы нужно к праздничным дням и устраивать их по образцу Петроградского... Нужно, чтобы в них принимали участие и рабочие заводов и фабрик». Вслед за Петроградом в конце января — первой половине февраля 1918г. в ряде городов — Москве, Владимире, Вятке, Нижнем Новгороде, Одессе, Орле, Саратове и др. состоялись многолюдные крестные ходы.

В принятом на заседании Собора 22 января определении «о мерах против захватов насильниками церквей, церковных и монастырских имуществ» предусматривалось, в частности, «немедленно организовать православные братства при приходских храмах и монастырях из окрестных жителей, преданных св. Церкви, для охраны церковного и монастырского имущества», а также «вменить в обязанность приходскому и монастырскому духовенству в проповедях с амвона призывать народ к покаянию и молитве, выясняя смысл текущих событий с христианской точки зрения».

Собор принял также воззвание «к православным христианам», в котором призвал народ не только не следовать декрету 23 января 1918 г., но и объединяться «около своих храмов и пастырей», составлять «союзы для защиты заветных святынь».

Руководствуясь этим определением, собрание представителей приходских советов Москвы, состоявшееся 30 января в епархиальном доме, приняло решение, что «приходы Москвы образуют один союз, во главе которого будет постоянно действующий союзный совет», и одной из основных задач последнего должна явиться «охрана прав православного прихода и храмов». 31 января на первом собрании союзного совета приходских советов Москвы под председательством А. Д. Самарина были выработаны следующие меры «в защиту храмов на случай попыток к их захвату большевиками»: «настоятель храма при нападении большевиков заявит, что храм представляет собственность прихода и что он не отдаст его, пока все прихожане не явятся и не засвидетельствуют, что они не хотят отдавать свою святыню. Если нападение совершится неожиданно, то настоятель обязан созвать прихожан ударами в набат...». Совет решил также «предложить прихожанам московских приходов подписывать протест против декрета об отделении Церкви от государства и представить его в Смольный на вид комиссарам как ясный голос православного населения Москвы против захвата церковных имуществ и, вообще, против гонения на Церковь». Подобные решения принимали многие православные общества и братства, образовавшиеся почти повсеместно в епархиях в конце января — феврале 1918г.

Итак, в первые месяцы 1918 г. Православная Церковь прибегла к трем формам протеста: публичному осуждению действий власти, направленных на подрыв основ церковного устройства, к крестным ходам и организации особых братств и обществ защиты против насилия и разворачивавшихся гонений.

Первые же попытки советской власти осуществить декрет об отделении Церкви от государства вызвали противодействие масс верующих. В Ярославле, по сообщению церковной печати, «попытка завладеть церковным достоянием вызвала грозное народное движение, так что власть вынуждена была объявить военное положение. Много убитых и раненых». В Самаре «местный совет постановил предавать суду революционного трибунала священников за противодействие декрету...».

Жесткая позиция, занятая советским руководством в отношении Церкви, и ответная реакция на нее высшего церковного руководства, а также значительной части рядового клира и верующих сделали неизбежным конфликт между Церковью и государством. Чтобы хотя бы смягчить его, были необходимы широкая разъяснительная работа, исключавшая оскорбление чувств верующих, и особый подготовительный период для осуществления реформ в государственно-церковных отношениях. Однако этому пути проведения церковной политики новая власть предпочла иной, с опорой на силовые методы.

Среди церковных документов, поступивших в первые месяцы 1918 г. в адрес Собора и патриарха, важное место занимают протоколы и постановления приходских и епархиальных собраний с выражением отрицательного отношения православных верующих к декрету 23 января 1918 г. Примечательно, что в ряде таких резолюций одобрялся сам «принцип отделения Церкви от государства, как освобождающий наших духовных руководителей от несвойственных им и тяжелых обязанностей, не совместимых со служением Христу». Верующие выступали против, по их мнению, «неправомерного принятия» и «чересчур поспешного издания декрета» как «акта величайшей важности для положения Церкви». Состоявшееся 5 февраля 1918г. общее собрание прихожан Владимирского храма в Нижнем Новгороде, в котором участвовали 176 человек, считало, что такой документ нужно принимать «не частным, а законодательным путем через Учредительное собрание». «Основной вопрос об отделении Церкви от государства может быть разрешен лишь законно избранным всенародным представительством, — отмечалось в обстоятельном постановлении братства приходских советов Петрограда и епархии от 24 февраля 1918 г. — Всякий иной голос будет голосом самозванца».

Оценивая содержание декрета от 23 января 1918г., приходские собрания отмечали ограничения в его статьях «свободного, открытого и повсеместного исповедания веры» и «нарушения тех канонических и имущественных прав, коими Церковь Православная до сего времени обладала». Наибольшую обеспокоенность пастырско-мирянские и приходские собрания выражали в связи с положениями статей 9 (недопущение преподавания религиозных вероучений во всех государственных, общественных, а также частных учебных заведениях), 12 (лишение религиозных обществ прав владеть собственностью и прав юридического лица) и 13 (объявление всех имуществ религиозных обществ народным достоянием) декрета. По мнению верующих, проведение в жизнь указанных статей декрета сделает невозможной нормальную жизнь приходов, монастырей и духовных школ. «Ставя Православную Церковь в разряд частных обществ и союзов, декрет отнимает у нее элементарные права, присущие всяким союзам и обществам, отказывая ей в праве собственности, посягая на ее права как юридического лица», — указывалось в протоколе собрания 138 прихожан Иоанно-Богословской церкви г. Коломны от 3 марта (18 февраля) 1918 г.. Петроградский епархиальный съезд духовенства и мирян, состоявшийся 11—15 марта (26 февраля — 2 марта) 1918г., принял следующее принципиальное решение: «Собрание признало излишним выносить какие-либо резолюции и суждения по вопросу об отношении к декрету об отделении Церкви от государства после того, как по этому вопросу сказано авторитетное слово высшим органом церковной власти, Всероссийским Церковным Собором...».

Изучение документов приходских и епархиальных собраний позволяет заключить, что оценка, данная Собором декрету 23 января 1918г., в целом разделялась не только духовенством, но и широкими слоями мирян. Это важное обстоятельство высшая церковная власть учитывала в ходе дальнейшей выработки своей позиции в отношении религиозной политики Советского государства.

Сообщения с мест, публиковавшиеся либеральной печатью, свидетельствовали о том, что антирелигиозные акции способствовали укреплению морального авторитета Церкви среди населения, заметно снизившегося за годы первой мировой войны. Газета «Новая Жизнь» отмечала, что «за все время революции никогда не были так переполнены церкви, как после советских декретов». «Новые Ведомости» указывали на «резко бросающийся в глаза подъем религиозного чувства в народных массах Петрограда по сравнению с прошлым годом. Тогда в великий пост в столичных храмах было пусто, иная картина наблюдается сейчас... Год назад низшие классы в упоении первыми днями свободы забыли про Церковь. Особенно резко различия с прошлым годом наблюдаются в рабочих кварталах, где службы на пасхальной неделе проходили при переполненных храмах. Масса народа бывала на миссионерских беседах и на приходских собраниях. Состав богомольцев — народные низы, рабочие с окружающих заводов, но больше всего женщин... Пробуждение религиозного чувства сказывается в мелочах. Участились случаи обращения за советом к священникам по домашним чисто интимным делам».

Участник заседаний Поместного Собора протоиерей Г. Голубцов сделал следующую запись в своем дневнике о посещении Иверской часовни в Москве в феврале 1918 г.: «Вся площадь была покрыта желающими войти в часовню, чтобы приложиться к иконе... Должен признаться, что такой глубокой веры, так ярко выраженной и в истовом крестном знамении, и в светящихся, слезой подернутых глазах, и в движении губ, шепчущих слова молитвы, я ранее никогда не наблюдал».

Религиозный подъем, охвативший значительную часть населения, участие верующих в ненасильственных формах протеста против политики новой власти в отношении религии и Церкви — например, в крестных ходах в Москве и Петрограде участвовали сотни тысяч людей, — все это вселяло в церковные круги надежду, что, как писали «Церковные ведомости», «декрет об отделении Церкви от государства оказался мерой беспочвенной и явно неосуществленной в условиях русской действительности». Духовенство и определенная часть мирян надеялись на то, что бойкот правительственных декретов и постановлений в отношении религии и Церкви приведет к их отмене. Так, собрание представителей приходов Москвы, состоявшееся 25(12) февраля 1918г. в Соборной палате епархиального дома под председательством А. Д. Самарина, «решило перейти к преподаванию Закона Божия в церквах и домах лишь тогда, когда законоучители будут из школы изгнаны штыками» и «выразило надежду, что отмена преподавания Закона Божия не последует». В г. Кимрах родительские комитеты при женской и мужских гимназиях и других училищах постановили «в случае насилия со стороны большевистской власти [имеется в виду удаление из школ преподавателей Закона Божия.—А. К.] немедленно взять всех учащихся из учебных заведений».

В своем дневнике протоиерей Георгий Голубцов отмечал, что «этот декрет [речь идет об отмене преподавания Закона Божия. — А. К.] вызвал дружный отпор со стороны законоучительских и родительских организаций всюду, где только пытались его проводить. Всюду созываются многолюдные собрания и выносятся постановления об оставлении в школе Закона Божия. На угрозы не давать средств на содержание законоучителя родительскими организациями выносятся постановления оплачивать законоучительский труд особыми взносами».

Таким образом, события первых же недель после обнародования послания патриарха от 19 января и соборного постановления от 25 января 1918 г. по поводу декрета СНК об отделении Церкви от государства показали, что эти документы способствовали объединению клира и мирян для противостояния разворачивавшимся гонениями на Церковь. В этих условиях высшая церковная власть продолжала делать основной упор на массовое неповиновение постановлениям Советского правительства в отношении религии и Церкви. 28 февраля Собор принял постановление, в котором указывалось: «. При всех приходских и бесприходных церквах надлежит организовать из прихожан и богомольцев союзы (коллективы), которые и должны защищать святыни и церковное достояние от посягательств... 5. В крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества, чтобы спасти от отобрания в руки неправославных или даже иноверцев... 7. Начальствующие и учащие в духовно-учебных заведениях должны тесно сплотиться с родителями учащихся и служащими в союзы (коллективы) для защиты учебных заведений от захвата и для обеспечения их дальнейшей деятельности на пользу Церкви и православного народа... 10....В случае насильственного удаления... духовных лиц от занимаемого ими места епархиальная власть не замещает их мест и требует восстановления удаленных в их правах на их места... 13. В случае покушения на захват священных сосудов, принадлежностей богослужения, церковных метрик и прочего имущества церковного, не следует добровольно отдавать их... 14. В случае нападения грабителей и захватчиков на церковное достояние следует призывать православный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов и т. д.... 16. Все восстающие на Святую Церковь, причиняющие поругание Святой Православной вере, затрагивающие церковное достояние, подлежат, невзирая на лица, отлучению церковному».

Провести в жизнь эти указания клиру и мирянам на местах было весьма непросто. Церковная печать того времени приводила многочисленные примеры расправ над священнослужителями и верующими. 15 февраля 1918г. был расстрелян крестный ход в Туле (ранен епископ Корнилий и многие другие, убито 13 человек, в том числе 2 рабочих Оружейного завода). В Омске и Шацке Тамбовской губернии красногвардейцы обстреляли крестные ходы. 22 февраля 1918 г. была расстреляна толпа верующих при реквизиции Белогорского подворья в Пермской губернии. Еще с января 1918г. в адрес высшей церковной власти почти ежедневно стали поступать рапорты и донесения правящих архиереев и епархиальных советов о реквизициях и захватах движимого и недвижимого имущества храмов, монастырей и духовных школ. Например, по распоряжению Симбирского Совета рабочих и солдатских депутатов было реквизировано движимое и недвижимое имущество архиерейского дома, в Задонском уезде Воронежской губернии местные власти захватили псаломщическую школу и приют для сирот и престарелых духовного звания.