ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ЯЗЫКОЗНАНИИ 5 страница

Основные сочинения: Ф. Боас «Справочник языков американских индейцев», Э. Сепир «Язык», Б. Уорф «Отношение норм поведения к мышлению и языку».

Американские этнолингвисты были в большей степени этнографам и антропологами, нежели языковедами. Это способствовало формированию у них более широкого взгляда на лингвистику, чем у соссюрианцев и европейских структуралистов. В то время как структурализм стремился обособить лингвистику от смежных областей, особенно от психологии, физиологии, этнографии, культурологии, американские этнолингвисты, прежде всего, Сепир, доказывали плодотворность для языкознания интеграции с другими науками. Почти все структуралисты ратовали за использование точных методов в лингвистике, стремились придать ей статус точной, естественной науки со строгим терминологическим аппаратом, обособить ее от гуманитарных наук. Сепир, напротив, видел лингвистику в числе других гуманитарных наук, изучающих человека, и рассматривал речевую деятельность в ряду других видов человеческой деятельности.

Все этнолингвисты рассматривали язык как явление социальное, неразрывно связанное с культурой народа и обусловленное этой культурой. Если ходьба, дыхание – врожденные биологические функции, то речь – чисто историческое приобретение коллектива, продукт длительного социального развития. Причем, если французские социолингвисты были коммуникативистами (главной функцией языка считали коммуникативную), то американские этнлингвитсы были в большей степени менталистами: они подчеркивали неразрывную связь языка и мышления, этнической ментальности. Язык для них, прежде всего, средство познания мира, и основной предмет их изучения – роль языка в познании. Сепир был убежден, что язык не есть ярлык, налагаемый на уже готовую мысль, при этом мышление и язык находятся во взаимной зависимости друг от друга: «Орудие (= мышление) делает возможным продукт (= язык), продукт, способный усовершенствовать орудие».

Все американские этнолингвисты подчеркивали идею равенства языков: каждый язык, как и каждая этническая культура, уникальны. Ф. Боас решительно выступил против предрассудков об отсталых народах: любое общество, существующее сейчас на земле, – продукт развития многих тысячелетий. Он доказывал, что прогресс не исчерпывается техническим превосходством, например, у австралийских аборигенов – сложнейшая система традиционных обрядов, свидетельствующая о высоком уровне культуры. То же следует сказать и о языках: не бывает отсталых, бедных, несовешенных языков. Боас решительно выступает против расизма. О том же пишут Э. Сепир и Б. Уорф. По мнению Сепира, лингвист настаивающий на том, что тот или иной морфологический тип «знаменует наивысший этап языкового развития, уподобляется тому зоологу, который стал бы рассматривать весь органический мир как некий гигантский заговор для выращивания скаковой лошади или джейсерской коровы». Через все работы Уорфа проходит мысль, что отсутствие в каком-то языке той или иной области всегда компенсируется другой областью. Таким образом, идея прогресса в языке отрицается.

Если французская социологическая школа была диахронической и активно занималась сравнительно-историческими исследованиями, то американская этнолингвистика носила почти исключительно синхронный характер и не пользовалась сравнительно-историческим методом. Связано это со спецификой материала, с которым имели дело американские ученые – языками индейцев, которые были бесписьменными и к тому же весьма значительно отличались друг от друга. Это не давало возможности проследить их историю, и тем более реконструировать «праязык» и построить генеалогическую классификацию этих языков в виде «родословного древа», как это сделал Шлейхер для индоевропейских языков.

Классификация языков в рамках американской этнолингвистики была разработана Э. Сепиром. Сепир отвергает классификации языков, предложенные компаративистами (Шлейхером и др.), на том основании, что эти классификации: а) основывались на случайных признаках, т.е были произвольны; б) учитывали ограниченное количество языков; в) страдали «эволюционным предрассудком», т.е. одни языки рассматривали как находящиеся на более высокой стадии развития (флективные – индоевропейские), другие – на более низкой (аморфные, инкорпорирующие, агглютинирующие). Сепир предлагает типологическую классификацию языков, опирающуюся сразу на несколько оснований:

Сепир накладывает эти признаки друг на друга, и в результате у него получаются такие, например, классы языков:

а) простой чисто реляционный изолирующий аналитический (китайский);

б) сложный чисто реляционный изолирующий синтетический (полинезийские);

в) сложный чисто реляционный агглютинирующий синтетический (турецкий) и т.п.

Таким образом Сепир описал более 20 языков. Основной недостаток его классификации лингвисты видели в том, что она была строго синхронной и не обладала никакой объяснительной силой. А.М.Сухотин: «Беда Сепира в том, что для него классификация только классификация. Она дает одно – «метод, позволяющий нам каждый язык рассматривать с двух или трех самостоятельных точек зрения по его отношению к другому языку. Вот и всё». Никаких генетических проблем Сепир, в связи со своей классификацией, не только не ставит, но, наоборот, решительно их устраняет».

Гипотеза языковой относительности (гипотеза Сепира-Уорфа) состоит в предположении, что структура языка определяет структуру мышления человека и способ познания внешнего мира. Эта гипотеза преемственно связана с идеей Гумбольдта о том, что мы смотрим нам мир сквозь призму языка, язык как бы описывает вокруг человека круг, выйти за пределы которого можно, только вступив в круг другого языка. Иными словами, язык определяет наш способ познания и понимания мира. Люди членят мир, создают свое представление о нем, используя слова, категории и формы языка, на котором они говорят, поэтому картина мира, которую создает человек, является, прежде всего, языковой картиной мира. А следовательно, познание не носит объективного общечеловеческого («надэтнического») характера, как думали, например, представители традиционных школ логики и логического направления в языкознании. Итак, гипотеза лингвистической относительности сводится к следующим основным положениям:

1) языки по-разному членят мир: В статье «Положение лингвистики как науки» (1929) Э. Сепир писал: «Мысль зависит не просто от факта существования, но от конкретного языка, на котором выражается мысль. «Реальный мир» в значительной степени строится на основе языковых норм данной группы. Миры, в которых живут различные общества, – отдельные миры, а не один мир, использующий разные ярлыки… Мы видим, слышим или иным образом воспринимаем действительность так, а не иначе потому, что языковые нормы нашего общества предрасположены к определенному отбору интерпретаций». Сепир, напр., указывает, что в некоторых языках нет разницы между понятиями «убить» и «совершить убийство», поэтому таким обществам непонятны некоторые наши правовые нормы. По-разному представители разных народов членят цветовой спектр: напр., в английском нет разных слов для обозначения синего и голубого; в русском нет «своего» слова для обозначения фиолетового; в казахском не различаются синий и зеленый и т.п. По мнению Б. Уорфа, «сходные физические явления могут создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем». Уорф в статье «Отношение норм поведения и мышления к языку» (1939) сравнивает понятия количества, времени, пространства и материи в языке хопи и в «языке среднеевропейского стандарта» (SAE): напр., мы можем сказать десять человек и десять дней, а в языке хопи возможно только выражение десять человек, так как с числительным могут сочетаться только слова, обозначающие конкретные предметы, поддающиеся счету; вместо выражения десять дней будут использованы описательные выражения.

2) В языке существуют явные и скрытые категории (фенотипы и криптотипы). Первым это разграничение произвел Уорф. Фенотипы – это формально выраженные смыслы; криптотипы – формально не выраженные, но подспудно существующие в языке. Напр., в английском языке криптотипом является категория рода существительных: формально в существительном она никак не выражается, но то, что она подспудно, в глубинах английского языкового сознания существует, проявляется при замене существительного местоимением: boy – he (он), girl – she (она), dog, car – it (оно). Англичанин, конечно, прекрасно понимает, что собака – живое существо, и у нее, в отличие от автомобиля, есть пол, однако язык навязывает ему определенное видение, и он смотрит на собаку как на «неодушевленный предмет». В русском языке такой скрытой категорией – криптотипом, проявляющейся только в винительном падеже, является категория одушевленности (ср. покойник и труп): «рационально» объяснить, почему покойника русское языковое сознание воспринимает как «одушевленное», «живое», а труп – как «неодушевленное», нельзя (исторически это, конечно, объяснимо: когда говорили о покойнике, имели в виду умершего человека, его духовную сущность, характер и т.п., а когда говорили о трупе – всего лишь мертвое тело).

3) Язык является своего рода тормозом для мышления, познания, поскольку картина мира, предъявляемая нам языком, несколько искажает действительность; и нельзя утверждать, что одни языки правильно «видят» мир, а другие – неправильно. Уорф показывает, что язык и мышление взаимосвязаны, и развивающееся мышление движет вперед язык, заставляет его видоизменяться, отвечая на потребности познания. Но в то же время язык, в силу своей системной сложности, играет роль барьера на пути познания. Уорф сравнивает мышление, познание с потоком, а язык – с породами на его пути: твердые породы заставляют поток менять русло, но и поток может увлечь за собой породы.

В советском языкознании гипотеза лингвистической относительности традиционно подвергалась резкой критике, однако до сих пор никому не удалось ни опровергнуть, ни убедительно доказать ее: она так и остается одной из гипотез о связи языка с мышлением, этнической ментальностью и о роли языка в познании.

Американская этнолингвистика предложила ряд методов, позволяющих исследовать языковую картину мира: 1) полевые исследования – опрос информантов (американские этнолингвисты активно участвовали в различных экспедициях, описали множество индейских языков); 2) психолингвистический эксперимент (напр., лингвист может проверить, как язык влияет на восприятие представителями разных народов цветового спектра: так, нем. blau, англ. blue в русском соответствуют два слова – голубой и синий; в ходе эксперимента установлено, что русские легче отделяют голубые кубики от синих, чем немцы, англичане, французы, и дело не в разном устройстве глаза, а в разном восприятии цвета, навязанном языком); 3) метод компонентного анализа семантики слов, используемый для сопоставительного исследования таких групп лексики, как термины родства, цветообозначения, наименования домашних животных и др. (позволяет представить значение слова в виде набора дифференциальных семантических признаков и сопоставить эти «наборы» в разных языках); 4) метод контрастивной грамматики – позволяющий выявить различия (контрасты) в грамматическом строе и лексической системе сопоставляемых языков.

§5.«Новое учение о языке». Так называлась школа в советском языкознании, созданная акад. Николаем Яковлевичем Марром (1864-1934) в середине 20-х гг. и просуществовавшая до мая 1950 г. До революции Марр занимался преимущественно кавказоведением (историей грузинского, древнеармянского и др. языков). В 20-е гг. он постепенно отходит от сравнительно-исторического языкознания, объявляет его «буржуазным» и провозглашает свою теорию языка – «яфетическую». Кроме Н. Я. Марра, видными представителямиэтой школы в 30-40-е гг. являются Иван Иванович Мещанинов (1883-1967), Василий Иванович Абаев (1900-), Ольга Михайловна Фрейденберг (1890-1955), Федот Петрович Филин (1908-1982), Мирра Моисеевна Гухман (1904-89), Соломон Давидович Кацнельсон (1907-85), Николай Фефанович Яковлев (1892-1974).

Основные сочинения: Н. Я. Марр «Вопросы языка в освещении яфетической теории» (1933); И. И. Мещанинов «Введение в яфетидологию» (1929); «Новое учение о языке» (1936); «Члены предложения и части речи» (1945); О. М. Фрейденберг «Миф и литература древности» (1978; 1998).

Основные особенности школы:

Понимание языка как элемента надстройкиявилось применением к языку марксистского учения о базисе и надстройке:

1) язык (наряду с идеологией, правом, религией, наукой, искусством) является частью надстройки и зависит от экономического базиса. Язык понимается как одна из форм общественной идеологии.

2) В классовом обществе надстройка носит классовый характер, а следовательно, классовый характер носит и язык. Таким образом, с точки зрения школы Марра, язык не просто явление социальное, а явление классовое. Разные классы говорят на разных языках, а значит, этнические языки распадаются на классовые языки: «…не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык. И языки одного и того же класса различных стран имеют больше типологического сходства друг с другом, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации».

3) Социальная революция приводит к смене базиса, а вместе с ним и надстройки, а значит и языка (к победе языка одного класса над языком другого класса). Следовательно, в развитии языка, как и других элементов надстройки, могут происходить революции; и именно революции являются основной формой развития языка.

Сравнительно-исторический метод идеально применялся на индоевропейских языках, имеющих длительную письменную традицию, их легко было сравнивать, обращаться к древним формам, зафиксированным письменными памятниками, поэтому индоевропеистика достигла значительных успехов; в применении к другим языкам сравнительно-исторический метод не давал столь надежных результатов. Советское языкознание, как и американская этнолингвистика, столкнулось с необходимостью изучения целого ряда неиндоевропеских языков, очень непохожих друг на друга, многие из которых не имели письменности или богатой письменной традиции. Это стало одной из причин поиска новых методов изучения языков в их истории. С середины 20-х гг. Марр отказывается от сравнительно-исторического метода. Основные положения его критики традиционной компаративистики и индоевропеистики сводятся к следующему:

1) Индоевропеистика занималась «изучением исключительно языков позднейшей системы, прометеидской (по имени Прометей), т.е. языков так называемой индоевропейской семьи, да притом с выбором, в первую голову письменных языков, часто мертвых, языков господствующих и, особенно, господствовавших народов».

2) Индоевропейской языковой семьи не существует, поскольку никогда не было индоевропейского праязыка, который якобы распался на ряд родственных языков; близость индоевропейских (прометеидских) языков Марр объясняет их нахождением на одной «стадии» развития, связывая эту стадию с определенным «хозяйственным типом».

3) «Родство языков», по Марру, это «социальное схождение», а «неродство» – «социальное расхождение»; так, напр., Марр считал, что «народный армянский» типологически имеет больше сходства с «народным грузинским», чем «народный грузинский» – с грузинским «аристократическим»; на этом основании он сближает, в частности, индоевропейский армянский с неиндоевропейским грузинским, находя в обоих черты «яфетической» стадии.

4) Индоевропеистика «работает формальным методом и, сосредоточивая внимание на фонетике и морфологии, отводит словарь на второстепенное место, абсолютно не учитывая явлений семантики, учения о значении слов, закономерно вытекающих из связи языка с этапами развития хозяйственно-общественной жизни».

5) Традиционная компаративистика рассматривала развитие языков как процесс распада праязыка на отдельные ветви-языки в результате дробления языкового коллектива; по Марру, развитие языка происходит ровно наоборот: от многообразия племенных языков к единому языку человечества, и решающую роль в этом процессе играет скрещивание языков (результаты скрещивания он пытается обнаружить во всех анализируемых языках).

Сравнительно-исторический метод был заменен Марром «четырехэлементным палеонтологическим анализом», суть которого сводится к следующему: 1) первоначально люди пользовались «ручным» (кинетическим) языком, который вполне их удовлетворял, пока они еще мыслили примитивным «дологическим мышлением»; 2) все звуковые человеческие языки возникли из инстинктивных выкриков-междометий «сал», «бер», «йон», «рош», имевших «труд-магическое» значение, т.е. попросту не имевших никакого значения; именно поэтому впоследствии разные племена смогли наделить эти четыре элемента самым разнообразным смыслом; 3) «в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх всё тех же четырех элементов».

Для того чтобы доказать, что все слова всех языков восходят к этим «четырем элементам», Марру пришлось отвергнуть открытые компаративистами звуковые законы, отказаться от идеи установления регулярных звуковых соответствий между языками: он совершенно произвольно переставлял звуки в словах, отсекал «куски» слов, полностью игнорируя морфемное членение, так же произвольно соединял «обрубки» разных слов. Никаких строгих правил, подобных тем, которые выработали, напр., младограмматики, «четырехэлементный анализ» не содержал. Не вполне ясно и то, откуда взялись эти четыре элемента, почему их именно 4, а не 6 или 10. Так, элемент «бер» Марр усматривает в грузинском del (дерево), русских дер-ево, бор, латинском ar-bor. Элемент «рош» он обнаруживал в русских словах русый, рыжий, французском rouge, немецком roth (красный), в названиях народов русы и этруски. У слова красный отсекались элементы «к» и «н», и в результате получался тот же элемент –рас- («рош»).

Согласно учению Марра, все человеческие языки проходят в своем развитии одни и те же стадии. Это и получило название единого глоттогонического процесса (т. е. единого «языкотворческого процесса», процесса происхождения и развития языка: язык кинетический сменился языком звуковым. Последующее стадиальное развитие звукового языка рисовалась приблизительно следующим образом: 1) родоплеменному строю свойствен мифологический тип мышления и изолирующе-инкорпорирующий тип языка; 2) раннему классовому обществу свойствен пассивно-логический тип мышления и аффиксирующий или эргативный (по Мещанинову) тип языка; по Марру, это языки яфетические; 3) зрелому классовому обществу свойствен активно-логический тип мышления (современная формальная логика) и флективный тип языка; по Марру – языки прометеидские. При этом количество стадий и классификационные принципы и у самого Марра и у его сторонников не всегда совпадают: Марр ориентировался на структуру слова (как Шлейхер и компаративисты); Мещанинов – на структуру предложения. В отдаленном коммунистическом будущем восторжествует диалектико-материалистическое мышление пролетариата и единый общечеловеческий язык; были у марристов и утверждения, согласно которым человечество перейдет к мышлению и общению без помощи языка.

Странного в этом учении о едином глоттогоническом процессе было много: а) С одной стороны, классификации индоевропеистов (в частности, схема Шлейхера) критиковались за «расизм», за то, что в них индоевропейские языки представлялись высшим типом языка; с другой стороны, сам Марр рассматривает «индоевропейскую» стадию как высшую, с той разницей, что отказывается признавать индоевропейские языки «семьей», отвергая идею «праязыка», считая, что это стадия развития, в которую вступили разные по происхождению языки. б) Развитие языка трактовалось как универсальный процесс «перерождения» одной стадии языка в другую. Это «перерождение», по Марру, происходит путем революционного взрыва, в результате и одновременно со сменой общественного строя; напр., немецкий язык образовался в результате перерождения сванского языка; не романские языки образовались в результате распада латыни, а латынь (язык римских патрициев) – результат «революционного преобразования» одного из италийских (романских) языков; а современные романские и германские языки, таким образом, еще просто не достигли флективной стадии (стадии латыни). в) Во всех языках Марр стремился отыскать следы предшествовавших стадий (в частности, следы эргативного, яфетического строя); именно поэтому свою теорию он именовал «яфетической», или «лингвистической палеонтологией».

С середины 30-х гг. «Новое учение» стремится занять монопольное положение в советском языкознании. Марристы объявляют, что именно это учение является подлинно марксистским, а все прочие направления и школы – «антинаучными», «буржуазными». Уже в 30-е гг. раздаются отдельные одинокие голоса против «Нового учения о языке»: так, открыто выступил против теории Марра Е. Д. Поливанов, признав, однако, за Марром большие заслуги в области изучения кавказских языков. В скрытой оппозиции находились А. М. Селищев, Л. В. Щерба, В. В. Виноградов, П. С. Кузнецов, Т. П. Ломтев и нек. др. языковеды, прежде всего, слависты и русисты, которых особенно не устраивало третирование школой Марра сравнительно-исторического метода. В их работах Марр либо не упоминался вовсе, либо ссылки на него носили ритуальный характер. В зарубежной лингвистике марризм попросту игнорировали. К концу 40-х гг. положение в советском языкознании стало нетерпимым, подверглись шельмованию многие известные языковеды (С. Б. Бернштейн, П. С. Кузнецов, В. В. Виноградов, Б. А. Серебренников и др.). В сложившейся обстановке группа языковедов, в числе которых был Арнольд Степанович Чикобава, обратились лично к Сталину с просьбой «разобраться» в сложившейся ситуации. И вождь разрешил открыть «свободную дискуссию» о «Новом учении» на страницах «Правды». Дискуссия началась 9 мая 1950 г. разгромной статьей А. С. Чикобавы против марризма.

Сталин внимательно следил за ходом дискуссии и в конце концов вмешался: 20 июня в «Правде» появилась его первая большая статья «Относительно марксизма в языкознании», построенная как ответы на вопросы «товарищей из молодежи»; затем появились еще две статьи (4 июля и 2 августа), т.к. «вопросы товарищей» не иссякали. В этих статьях были окончательно расставлены все «точки над и» относительно теоретической сущности учения Марра и положения дел в советском языкознании. Положение дел в советском языкознании, сложившееся в результате безраздельного господства школы Н. Я. Марра, Сталин охарактеризовал как «аракчеевский режим», нетерпимый для развития науки, поскольку «никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики». Что касается самой сущности «Нового учения о языке», то Сталин охарактеризовал его как вульгарно-социологическое и подверг резкой критике по следующим основаниям:

1) Язык не является надстройкой над базисом и не носит классового характера: этнические языки существуют на протяжении тысячелетий, гораздо дольше любых базисов и надстроек. Сформулировав этот тезис, Сталин развивает марксистское учение о базисе и надстройке, четко перечислив входящие в надстройку элементы и определив место языка в ряду общественных явлений: «служебная роль языка как средства общения людей состоит не в том, чтобы обслуживать один класс в ущерб другим классам, а в том, чтобы одинаково обслуживать все общество, все классы общества. Эти собственно и объясняется, что язык может одинаково обслуживать как старый, умирающий строй, так и новый, подымающийся строй, как старый базис, так и новый». До Сталина «классический» марксизм все общественные явления относил либо к базису, либо к надстройке. Сталин, таким образом, выделил третью область общественных явлений, которые существуют на протяжении всей истории человеческого общества, не меняются со сменой базисов и надстроек и не носят классового характера. О том, какие еще явления, кроме языка, следует отнести к этой области, он четко не проговаривает (упоминая, напр., орудия производства, мышление).

2) Языку свойственна только эволюционная форма развития, революции в языке невозможны, в противном случае разрушалось бы взаимопонимание между членами общества, а значит, разрушалось бы и само общество: «развитие языка происходило не путем уничтожения существующего языка и построения нового, а путем развертывания и совершенствования основных элементов существующего языка. При этом переход от одного качества языка к другому качеству происходил не путем взрыва, не путем разового уничтожения старого и построения нового, а путем постепенного и длительного накопления элементов нового качества, новой структуры языка, путем постепенного отмирания элементов старого качества». Сформулировав этот тезис, Сталин развивает марксистское учение об эволюции и революции, показав, что далеко не всем формам общественного сознания свойственно революционное развитие, предостерегая от увлечения «теорией взрывов».

3) Обосновав эволюционный характер развития языка, Сталин выделяет в языке основной словарный фонд и грамматический строй как компоненты языка, остающиеся стабильными на протяжении тысячелетий и обеспечивающие преемственность в развитии языка.

4) Сталин предлагает отличное от марровского понимание влияния социальных факторов на язык, рассмотрев, каким образом влияют на язык разные классы, каково место социальных жаргонов в языке, какую роль в языковом развитии играют языковые контакты и смешение («скрещивание») языков, какими путями идет складывание национальных языков из языков народностей, каково будущее человеческих языков (каким может быть единый язык человечества). Таким образом, Сталин заложил основы для создания в советском языкознании нового социологического учения об эволюции языка.

5) Сталин подвергает критике «четырехэлементный анализ», назвав его «гаданием на кофейной гуще», «труд-магической тарабарщиной», и реабилитирует сравнительно-исторический метод, который, несмотря на недостатки, всё же лучше метода Марра и позволил языкознанию сделать ряд открытий. Сталин считает родство языков, в частности, славянских, несомненно доказанным фактом. Благодаря сталинскому вмешательству в СССР возобновляются сравнительно-исторические исследования, возрождается интерес к славистике, к наследию отечественного языкознания начала ХХ в. (А.А.Шахматова, Ф.Ф.Фортунатова, А.И.Соболевского, В. А. Богородицкого и др.), когда русская лингвистика была одной самых передовых в мире.

Все историки языкознания, как отечественные, так и зарубежные, согласны с тем, что вмешательство Сталина в развитие советского языкознания было благотворным, расхождения связаны с теоретической оценкой сталинских статей: одни полагают, что они носили элементарный характер и не содержали ничего нового по сравнению с достижениями лингвистики рубежа XIX-XX вв., находят в статьях мелкие ошибки и неточности, сводя «вклад» Сталина только к разгрому марризма; другие находят в работах Сталина перспективные идеи, которые открывали новые возможности для дальнейшего развития социологического направления. Как бы там ни было, но советское языкознание не пошло по «сталинскому пути»: последовавшая вскоре смерть И. В. Сталина и первая волна «десталинизации» привела к тому, что актуальные теоретические проблемы марксизма и общего языкознания не только не были решены, но была снята и сама их постановка: советские языковеды, глотнув «воздуха свободы», как обычно, повернулись спиной к традициям отечественного языкознания и обратили взоры на Запад, к структурализму, который там доживал уже последние дни.