Манипуляции массами и психоанализ 11 страница

В данном случае мы кратко рассмотрели механизмы формирования массы со стороны «отрицалов» (уголовников, «блатных», не признающих законы администрации лагеря).

Однако весьма любопытным будет проследить и те возможности, которыми пользуется администрация колонии.

Во главе колонии (в советские времена было четыре режима: общий, усиленный, строгий и особый) стоит начальник лагеря, «хозяин» — как зовут его заключенные.

Законы ГУИН (главное управление исполнения наказаний) по содержанию в исправительных учреждениях направлены также на формирование единой (обезличенной) массы. Одним из факторов, объединяющих ЗЭКов в такую массу, служит страх. В данном случае администрация, не мудрствуя лукаво, всячески демонстрирует, что есть враг. И этим самым «врагом» (образ врага), которого надо бояться является она сама. В ином случае будут применены механизмы подавления воли. Главное (для власти) — сломать осужденного, продавить его волю, сделать его рабом; на это бросается весь аппарат фискальных органов, от следователей и оперативных работников до таких же заключенных, «отрабатывающих» перед администрацей лагеря свои былые «проколы». Причем зачастую «репрессии» (пытки) начинаются еще при задержании, помещении в СИЗО (следственный изолятор), тюрьму (когда вы еще не осуждены, а только находитесь под следствием, и, в принципе, вина ваша пока еще не доказана судом).

Например, вас могут посадить в «стакан» (одиночную камеру, где вы уместитесь только в скрюченном состоянии и по горло будете сидеть в ледяной воде с хлором. Или подвесят за руки и будут бить дубинками по пяткам. Но даже если и «по счастливой случайности» вы избежите этого, то сама обстановка, созданная администрацией тюрьмы, кажется, направлена на все, чтобы лишить вас человеческого достоинства. (Т. е. перед нами процесс инициализации, лишения «Я», превращения в массу). Начиная от камер где спят в 2 — 3 смены потому что переполняемость в несколько раз, стоит спертый воздух, всегда накурено — помещение не проветривается, помыться практически невозможно (разве что «на дальняке», забравшись «на парашу» — ополоснуться), радио орет на максимальную громкость, и все на виду. Спрятаться (и побыть наедине) ни в тюрьме, ни в колонии невозможно. На вас все время смотрит сотня глаз. В любой момент вы должны «следить за базаром» (контролировать слова), потому как мат или двояко сказанное слово может «выйти боком»; и это притом что спе-5 цифика нахождения в одном помещении нескольких десятков, а то и сотен людей (особенно находящихся в «подвешен-

ном» состоянии — в ожидании приговора) просто вынуждает в качестве «защиты от скуки» постоянно придумывать новые занятия, и нардами, шахматами да картами дело не ограничи

вается. Вы можете «попасть в поле зрения» решившего над вами поиздеваться «беспределыцика» (определенная категория заключенных, которая игнорирует «воровские» законы, унижая других заключенных, избивая их, может даже — ни за что— «опустить», тогда как «по понятиям» подобное не допускается, должна быть серьезная причина, чтобы избить, унизить человека). Кроме того, в камерах происходят периодические (внезапные) «шмоны» (обыски), как положено, — с собаками и немотивированными избиениями, заключениями «на кичу», что и так усиливает общую тревожность, которая создается общей «подвешенностью» состояния — ожиданием приговора. Это выматывает зачастую намного сильнее, чем условия содержания. И администрация, конечно же, это знает. И ловко играет на этом, усиливая эффект «присутствия» и добиваясь— благодаря этому— «признаний». Зачастую— «в несуществующем» (процент невинно осужденных в наших колониях традиционно достаточно высок). Также администрация всячески старается вызвать (и самими условиями изоляции это с легкостью достигается) у подследственных (большей частью) и осужденных (меньшей, но тоже присутствует) чувство вины. (Причем, главным образом, не вины, перед потерпевшими, «терпилами».) Те, кто поддается — начинает «копаться» в себе, — моментально сникает. Их воля легко подавляется. И вполне проявляется то, что Фрейд называл танатос, желание смерти. (Кстати, поэтому в СИЗО запрещены предметы, которые могут привести к самоубийству: из обуви вынимаются шнурки, «мойки» (лезвия), вилки, ножи и т. п. запрещены. Алюминиевые миска и ложка — столовый набор ЗЭКа.

Кроме того, администрация достаточно активно применяет «метод кнута и пряника». Ужесточением (избиениями,помещением в БУР), лишением — часто немоти-рованным — свиданий³¹, передач, писем (раньше — в совете -

31 В зонах положены «короткие» (краткосрочные) свидания — (через стекло — по телефону), и длительные — с проживанием 1,2, 3 суток в специально отведенных помещениях, куда «запускаются» (после предварительного обыска и ЗЭКа, и родственников, — список запрещенного — вывешен в нескольких местах перед входом) десяток зэка с семьями (свидание положено только с родственниками, с обязательными проверками документов, предоставлением необходимых справок, разрешений и т. п.), каждой «семье» отводится по комнате (в зависимости от числа приезжих — с одной, двумя, тремя кроватями — и соответствующим объемом комнат; но обычно кие времена — переписка была ограничена) и т. п. и поощрением (возможностью попасть «на больничку», на более легкую работу (например, в хлеборезку), получить отпуск (начиная с горбачевских времен стали практиковать отпуска домой), попасть «на расконвойку», «химию», УДО (условно-досрочное освобождение) и проч.

Таким образом «хозяин» (начальник колонии, тоже своего рода «вождь» или, лучше сказать, «отец») может управлять вверенной ему массой.

Вернувшись к вопросу уголовной символики, конечно же, следует назвать и татуировки («портачки», как называют их ЗЭКи). Татуировки— это, бесспорно, символ, по которому прочитывается принадлежность ЗЭКа к определенным тюремным кастам, выражается отношение к другим заключенным (особые татуировки «опущенных», воров в законе...), отношение к жизни в обществе, к женщинам, к чести, совести, мужеству, роду занятий, «специализации» в уголовном мире, количество «ходок», лет, проведенных за решеткой, нахождение на «малолетке» (колонии до 18 лет, с еще более жесткими законами, чем на «взрослых» зонах, с до сих пор сохранившимися «прописками» и беспределом) и т. п.

Например, звезды на плечах (означающие буквально «никогда не надену погон») характеризуют отрицательно настроенных (к порядкам администрации лагеря) осужденных. К этой же серии относят и звезды на коленях («никогда не стану на колени»), голова — оскал — тигра («отрицательно настроен к власти, к режиму, способен дать отпор, постоять за себя»), голова кота (символудачи, осторожности), нож в руке («баклан», хулиган) и проч.

Однако следует заметить, что в последние (постсоветские) времена отношение к татуировкам изменилось. Если раньше ее мог носить только тот, кто подвергался уголовному наказанию (за исключением специфических татуировок, рас-

6 конфорок и несколько разделочных столов), один большой — обычно длинный, вдоль комнат — коридор, и,— иногда (т. е. в отдельных колониях), — совместная комната — что-то типа красного уголка — отдыха с телевизором, диваном и креслами).

пространенных в Советской армии), и только в соответствии с принадлежности к той или иной тюремной иерархии (никто не мог «колоть» татуировку вора — если вы «баклан» или мошенник),— иначе (при попадании за решетку за нее приходилось «отвечать» (заставляли зачищать кожу кирпичом, обжигать кислотой, выжигать спичками, срезать..., а могли и просто «опустить» или убить), то начиная с объявленной Горбачевым перестройки — и особенно в наши дни — татуировки делают себе все кто угодно. И, вероятно, как особый апофеоз, переводные и смываемые татуировки подростков.

2.2. Символика советской (российской) действительности общества «законопослушных» граждан

Пожалуй, данная тема уже достаточно проработана (и освещена) Владимиром Александровичем Медведевым и Яной Дубиковской. Поэтому отсылаем читателя напрямую к работам Медведева («И как один умрем в борьбе за это... Психоанализ символики советской культуры» и т. п.) и Дубиковской («Стоп. Кадры!» и др.).

Единственно, что позволим себе, — кратко перечислить основное.

Итак, как верно заметил Медведев, важный фактор советской культуры— ее посттравматический характер. «... Эта культура невротическая, замечает он, регрессировавшая к мироощущению младенца в результате шокового травматического переживания... Культура эта носила естественный характер, ее никто насильно не внедрял, масса воспроизводила ее в фобийных фантазиях и избрала себе тех лидеров, в данном случае — большевиков и, поначалу, левых эсеров, которые наиболее адекватно персонифицировали ее активные инеосознаваемые запросы»³².

Медведев замечает, что в советской культуре становится значимым «образ врага», враждебного окружения. А значит, — для совместного противостояния агрессии люди сплачиваются в массу. «...Враждебный агрессор является необходимым внут-

32 Медведев В. А. И как один умрем в борьбе за это... Психоанализ символики советской культуры // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. Т.2. СПб., 2004. С. 15-17.

ренним элементом советского мифа», — замечает Медведев³³. Потому, по его мнению, получил рождение универсальный миф — «миф об империализме». «Империализм,— замечает Владимир Александрович, — представлял собой постоянно активный центр фрустрации, само существование которой обосновывало необходимость принятия принципа реальности (т. е. системы лишений и добровольных отказов) для массы советского типа, идеологически ориентированной на торжество принципа удовольствия («наша цель — коммунизм!»). Символически империализм выражался несколькими фигурами, фо-бийное подключение к каждой из которых зависело от степени защитной регрессии массы»³⁴.

Далее, как верно замечает Медведев, в советском обществе создавался «особый тип организации власти»³⁵. Были уничтожены промежуточные властные пирамиды. Достаточно верно замечено Медведевым о еще одном пласте советской культуры — культуре воинственного сиротства. (Главной фигурой является Павлик Морозов, «советский Эдип, который убил собственного отца... не для того, чтобы овладеть матерью, а для того, чтобы слиться с массой...»³⁶.)

И поистине гениальная находка Медведева (достаточно много объясняющая) — особый характер «жертвенности» советской культуры, советского человека³⁷. Сюда вполне можно отнести и подвиги Гастелло, Талалихина, Матросова, Павла Корчагина...

«Жертвенность культуры советского типа, — замечает Медведев³⁸, — базируется на чувстве вины, но не на чувстве вины иудео-христианского мифа. Там чувство вины — «первородный грех» — связано с тем обстоятельством, что у тебя была мать, ты привязан к ней симбиотическими узами и не можешь до конца от них избавиться в мире отцов. В советской культуре все иначе: здесь первородная привязанность к матери полностью реабилитирована. Родина-мать — это святое... Чувство вины возникает за то, что у тебя был отец, какой-то другой отец, а не только великий Отец-Герой». И по-

00 33 Там же. С. 19-20.

1П

I

34 Там же. С. 20.

35 Там же. С. 23.

36 Там же. С. 24-25.

37 Там же С. 25.

38 Там же. С. 25-26.

тому сознательно готовы были ожидать нападения внешних агрессоров (внутренних и так хватало), чтобы («Если завтра война, если завтра в поход...») начать отыгрывать фантазии, которые внедрялись в подсознание масс.

Однако коммунисты пошли значительно дальше. Чтобы закрепить подобную симптоматику у поколений (а, как верно заметил Медведев, «если более трех поколений деятельно воспроизводят некий миф, он становится реальностью, т. е. закрепляется филогенетически... становится плотью и кровью социума, и избавиться от него в обозримой исторической перспективе практически невозможно»³⁹, необходимо было ввести ее в структуру сказок (см. более чем блестящий анализ сказок нашего детства, выполненный Медведевым в работах: «Отречение от решета: архетип сиротства в русской сказке и российской судьбе» и «Российская архетипика в зеркале народной сказки»⁴⁰), создать соответственную модель идеологии, символики— таким образом, чтобы «...сделать имперский миф и его фобийные символы органичными человеку, чтобы он их искал и подключался сразу же к ним, а когда их нет, чтобы он их создавал, спонтанно их генерировал»⁴¹.

Вернувшись к символике советской культуры (и настоятельно рекомендуя прочитать работу Медведева «И как один умрем в борьбе за это... Психоанализ символики советской культуры»⁴², отметим особый символизм «демонстрации».

«...Любая "демонстрация"— замечает Медведев⁴³, — это всегда некий эксгибиционистский акт, в ходе которого возникает возможность проявить, символически отыграть скрытые, неосознаваемые желания. Главный смысл "демонстрации" от-

39 Там же. С 17.

40 Медведев В. А. Отречение от решета: архетип сиротства в русской сказке и российской судьбе // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. СПб., 2004. т. 2. С. 126—170. и Российская архетипика в зеркале народной сказки// там же. С.171-181.

41 Медведев В. А. И как один умрем в борьбе за это... психоанализ символики советской культуры // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. СПб., 2004. т.2. С. 29-30.

42 Там же С. 10-62.

43 Там же. С. 41-42.

крывается той реакцией, которую она провоцирует... Советские демонстрации в этом смысле парадоксальны. Катарсис испыты-вается массой... (когда) масса становится актером, символически демонстрируя свои тайные желания и явно ожидая некоей реакции на свое поведение... В ходе самой демонстрации в ответ на инфантильный призыв массы к проявлению родительской воли вожди обязаны были выдавать сугубо фрустрационную модель поведения. Они появлялись на трибуне Мавзолея, выстраиваясь в соответствии с рангом верховного членства, и застывали в неподвижности, периодически покачивая головами... классическая ситуация отзеркаливания запроса подчеркивалась еще и тем ритуальным обстоятельством, что масса обязана была проносить мимо вождей их же собственные портреты...». Медведев также подробно разбирает символику молодежных формирований советского времени. Не повторяясь, отсылаем вас к его статье «...символика советской культуры».

Также к символике советской культуры безусловно относится и партийное собрание (и собрание трудового коллектива, подробный психоанализ которого можно прочитать у Яны Дуби-ковской на ее сайте или в книге «Стоп. Кадры!»⁴⁴). Как замечает Медведев, партийное собрание— это «верхушка... ритуальной пирамиды»⁴⁵. Не останавливаясь (и отсылая всех к уже упоминавшейся статье), мы лишь кратко перечислим векторы глубинно-психологической действительности символики и ритуалисти-ки советского партийного собрания.

Это и «мистерия приобщения членов партии к единому истоку... существования, к жертвенной идеологии советского мифа», и перманентное поминание (в душах советских людей Ленин должен был ежедневно воскрешаться), и партийная атрибутика, и «Доска почета», и т. п.⁴⁶

О 44 Персональный сайт Дубиковской.

(О

45 Медведев В. А. И как один умрем в борьбе за это... психоанализ символики советской культуры // Сны о России. Психоанализ российской действительности и русской судьбы. СПб., 2004. т.2. С.50.

46 Там же С. 51-64.

2.3. Управление массами двух типов (ЗЭКи и «законопослушные» граждане).

Отличия и точки соприкосновения

Мы, главным образом, уже перечисляли (в соответствующих разделах) механизмы управления подобными массами. В данном случае следует лишь как-то структурировать полученные выводы.

Итак, общие точки соприкосновения в управлении двумя (данными) типами масс — это:

1) единый вождь (лидер, генеральный секретарь, пахан, вор в законе, «хозяин» — начальник лагеря или тюрьмы);

2) единые механизмы управления посредством формирования основанные на:

а) образа врага (и, конкретно, враждебного окружения: будь то империалистический агрессор, «менты», администрация колонии, другие ЗЭКи...).

б) чувства вины (в советском обществе, например, вождь, «отец», Ленин — «умер за нас, а мы живем»; Сталин — «думал за всех, беспокоился, значит, и мы должны оправдать его доверие» и т. п.; в среде заключенных — то же самое в отношении «пахана» и других ЗЭКов. Ведь он так же «делает все, чтобы другим ЗЭКам в колонии жилось сносно — приемлемо, как дома.⁴⁷

в) чувства тревоги (у ЗЭКа — сама обстановка заключения, фактор непредсказуемости, неожиданности, возможность в любой момент «попасть в немилость» со стороны администрации или других ЗЭКова; в советской культуре «законопослушных» граждан — империалистический миф; страх «жить лучше, чем другие», что означало «попасть на крючок» соответствующих органов (КГБ, МВД, ОБХСС...);

47 Недаром камера в тюрьме — на блатном жаргоне — называется «хата». А одна из форм т. н. «прописок» — когда при входе в камеру лежит белое полотенце, и другие зэка смотрят за реакцией вновь прибывшего. Новички — («первоходы», от слова «ходка») — переступают, боясь запачкать. Опытные зэка (случайно попавшие «под эксперимент» с «пропиской» — обычно, еще до того, как человек заходит в камеру — информация о нем, поступившая по тюремной почте, уже имеется) — вытирают ноги, отшвыривая — мол, что это вы, братва, — «бродягу» не узнали? Я — домой пришел!».

3) схожая символика и атрибутика. Воровские сходки, «разборы», собрания, «демонстрации»... Кстати, для ЗЭКов формой «демонстрации» можно считать построение — утром, перед «разводом» на работы, и вечером, после работы, перед возвращением с рабочей зоны, «промзоны», в жилую и дальнейшим размещением по корпусам — когда вас «пересчитывают», зачитывая— как в армии— какие-то требования администрации и т. п. К схожим символикам можно отнести и «Доски почета» (в колониях — фотографии и списки фамилий «активистов» вывешивают на видное место, являя пример для остальных тех, кто «стремится трудом искупить свою вину»);

4) формы стимулирования. В обычном обществе (тех, кто «еще не сел») — партийный билет (в партию было не так просто вступить), различные специальные поликлиники, возможность получения дефицитных товаров, путевок в санатории-пансионаты и т. п.. Сродни ЗЭКа— УДО, отпуск, досрочные «свидания» и т. п. — от администрации; свою долю «от общака» (для поддержания сил и для тех, у кого нет родственников, а значит, не от кого получать «передачи»), возможность подняться вверх по иерархической уголовной лестнице— стать «жуликом», «смотрящим», «вором в законе» и т. п. — в уголовной среде.

Что же касается различий в управлении двух (рассмотренных нами) масс, то они весьма специфические и практически не выходят за рамки тех основ прикладной глубинной психологии, которые заложил еще Зигмунд Фрейд.

3. Филогенетические схемы опыта тюремного прошлого в контексте формирования бессознательного

3.1. Структура (формирования) бессознательного

Подобное уже отмечалось нами в ряде собственных работ о структуре бессознательного. Поэтому перечислим лишь основные моменты.

Бессознательное формируется определенным (и, по сути, бесхитростным) образом. Любая информация, которая когда-то проходила мимо нас (могла быть нами увидена, услышана, прочитана и т. п.) прямиком отправляется в бессознательное. И при определенных условиях может быть извлечена обратно.

3.2. Филогенетические законы формирования бессознательного

По мнению Фрейда (и Юнга; теория о коллективном бессознательном), в нашем бессознательном находится не только информация, полученная индивидом при жизни, но и т. н. нуминозный опыт (по Юнгу), опыт предшествовавших поколений.

Все то, что было накоплено цивилизацией (многими поколениями людей), находится в бессознательном каждого индивида. И точно так же (при определенных условиях) может быть извлечено наружу.

3.3. Тюремный опыт как основа филогенетических схем влияния (формирования) бессознательного

Итак, мы приблизились, пожалуй, к самому интересному. Правда, подобного рода «интерес» мало хорошего способен дать как нам (бывшим советским гражданам), так и будущим поколениям (потенциальным гражданам Российской Федерации) . И заключается этот самый интерес в своего рода филогенетической памяти поколений, несущих в своем подсознании (бессознательном) особого рода травму, связанную с опытом репрессий (любого рода) или — если уж напрямоту — опытом тюремно-лагерных заключений.

Даже если никто из нас (или наших родственников) не был в заключении, все равно волей-неволей (неволей или волей нашей российско-советской действительности) мы имеем вполне сносное (у кого-то больше, у кого-то меньше) представление о жизни «за решеткой». Тем более (недавний «опыт» с Ходорковским), надо обладать совсем «нездоровым» самомне

нием, чтобы «зарекаться» от подобного. Никто (абсолютно никто, вспомним высказанные мысли и огромное подсознательное желание новых руководителей ряда бывших республик уголовных преследований в отношении своих предшественников) не может быть уверен, что его жизненный путь на определенный срок не омрачит пребывание «в местах не столь отдаленных». А опыт советской действительности (когда в одночасье сажали или расстреливали не только рядовых граждан, но и руководителей государства, министров, членов политбюро и их жен, родственников) вообще висит дамокловым мечом над каждым из нас. Тюремный опыт прочно сидит (каким-то отдельным — сформировавшимся — пластом) в нашем бессознательном. Формируя определенные страхи, тревожности, беспокойства и позволяя — при случае— «надавить» в нужную сторону (задействовав определенные механизмы влияния на бессознательное), чтобы добиться эффекта подчинения. Манипуляции. Манипуляции — над массами бывших советских (ныне российских) граждан. Своего рода «правопреемниц» негативного опыта тюремно-лагерных заключений, формирующих наше бессознательное. Коллективное бессознательное. Или — филогенетическую память.

И надо только знать как активировать режим фобийной симптоматики, до времени скрытый в каждом из нас.

Глава 42. Кинематограф и литература. Единство и борьба противоположностей в контексте влияния на подсознание

На самом деле, быть может, и проблемы такой не существует. Вернее, совсем нет между литературой и кинематографом противостояния. Потому как — уже почти изначально — они оказывают совсем даже общее влияние на психику. В первую очередь, конечно же, «атакуя» бессознательное. И вот уже в этой (состоявшейся?!., несостоявшейся?!..) атаке на подсознание, замечаем мы, вероятно, используется совсем даже иной ка-

2 либр... Ибо восприятие (как и получаемое воздействие) весьма

г¹ разное.

Но тогда какое же оно, это восприятие? В чем выражается? Сможем ли мы — снимая завесу над тайной — хоть как-то действительно влиять на величину этого самого воздействия?!..

Скажем сразу, что, быть может, перед нами во всей своей метафорической красе проявляется уже изначально выраженный дисбаланс, заключающийся в силе восприятия (осознания) действительности... Например, почти тотчас же становится понятно (стоит только окинуть взглядом эти две вершины противопоставления), что кинематограф, в некотором роде, как бы заранее имеет «более выигрышные» позиции. Причем при более внимательной оценке понимаешь, что здесь почти исключительно только численное преимущество. По расстановке, так сказать, шахматных фигур на доске. (Ибо если допустить подобную метафору, окажется, что в кинематографической команде, на первый взгляд, например, штат значительно выше. Это и сценарист, и режиссер, и оператор, и автор музыки, и актеры, иные, быть может, «менее значимые» сотрудники, но без которых конечный продукт (сам фильм) был бы никак невозможен).

Тогда как в подобном противопоставлении у литературы только один важный персонаж— автор. Но так как и фильм иной раз значительно проигрывает, если демонстрируется на любительской пленке, точно так же и рукописный,— а то даже и не отпечатанный на машинке, текст воспринимается иначе, чем, например, набранная в типографии книга. И уже в этом случае «штат» (до того состоящий из одного лишь автора) неким странным образом возрастает (появляются редактор, корректор, наборщик и т. п., как будто бы уже и «независимые» сотрудники).

И уже в итоге если и следует нам проводить некакую параллель между литературой и кинематографом, то в первую очередь следует обращать внимание на уровень (в плане силы) воздействия на подсознание.

И вновь кинематограф оказывается в более выигрышном положении.

Попробуем рассмотреть и кинематограф, и литературное произведение в плане воздействия на подсознание. Итак, кинематограф.

Контакт нашего подсознания со смысловым значением фильма происходит на нескольких уровнях. Задействуют-ся различные органы чувств, а именно зрение и слух. Причем, в отличие от книги, где первоначальный (и почти только единственный, если мы берем во внимание сенсорное вое

приятие у людей, имеющих ограничение по зрению) контакт происходит только со зрением и получаемая таким образом информация рождает, в свою очередь, воображение (которое затем смешивается с содержанием того бессознательного, что существует у каждого из нас порой в немыслимых объемах, — один коллективный опыт человечества чего стоит!), в варианте с кинематографом, казалось, та же самая информация, получаемая зрением, на самом деле выражена в совсем даже иной форме, т. е. перед нами уже некая единая картинка. И образы, которые в литературе (посредством преобразованных букв — слов — предложений) еще только должны родиться в этом варианте уже сформированы. А значит, процесс адаптации этой (новой) информации подсознанием будет происходить значительно быстрее.

Причем воображение включается точно так же. Но вот между ним и первоначальным контактом с базовой целью есть еще одно, дополнительное звено. Которое опять же (учитывая, безусловно, только высокопрофессиональные фильмы, как и высокохудожественную литературу, о меньшей говорить не стоит хотя бы потому, что там уже действуют иные «правила игры») имеет свое, порой неоценимое, значение.

Ко всему прочему порой значительно «усиливает» фильм, оказывая дополнительную поддержку в плане восприятия, создавая дополнительный эффект и т. н. «музыкальность» фильма. (Что, кстати, заранее исключается при чтении литературно-художественного произведения. Разве что это будет прослушивание передачи — чтение — по радио. Или вы будете читать, музыку самостоятельно. Но надо помнить, что эффект в этом случае зачастую может быть даже обратно пропорционален ожиданию. Ибо несвязанные между собой текст и музыка по форме оказываемого воздействия, т. е. трансформации в восприятии психикой, будут не только, как в варианте с фильмом, не делать «одно дело», а даже наоборот — друг другу же и мешать.)

Но, как мы уже заметили, как раз в кинематографе музы-(О ка значительно усиливает т. н. эффект ожидания. И тогда уже |£ наше воображение «включается» намного быстрее. Да и само

воздействие на подсознание значительно больше. Ибо тогда, когда в варианте с литературным произведением нам еще только предстоит обработать новую информацию, тогда, когда еще

только ожидается «контакт» этой новой информации с той, что находилась ранее в бессознательном (после чего, собственно, и возможна некая трансформация, в результате которой две информации — старая и новая смешиваются, вытягивая за собой ассоциативный ряд оказывающий воздействие на психику) , в варианте с кинематографом хоть и происходит нечто подобное, но в роли «усилителей» выступают уже, как мы заметили ранее, музыка и образы актеров, в чертах и поведении которых мы иногда (подсознательно) угадываем знакомое нам поведение некоторых виденных когда-то людей; и тогда уже все это вместе взятое действительно значительно усиливает эффект ожидания. (Тем более если еще и режиссер, желая дополнительно усилить эффект, вводит в действие новых, не знакомых нам актеров. Тем самым строит дополнительный дисбаланс между вымыслом и действительностью, заставляя иной раз принимать первое за второе.)

Вряд ли на это способна литература. Не потому ли и Набоков — а уж он как никто другой способен был воздействовать на наше подсознание образами героев своих произведений — так ценил кинематограф! Тем более если внимательно читать его произведения, то словно начинаешь сам создавать, режиссировать фильм. Ибо постоянно находишься в плену его фантазий, иной раз демонстрируемых нам по типу прокручиваемой киноленты. Когда, попадая под действие транса, (то ли от его таланта, то ли от силы воздействия словом), на миг забываешь, что ты всего лишь одинокий читатель; ибо приходит и ощущение сопереживания героям, и ощущение проживания жизни вместе с ними.