ИССЛЕДОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ 1 страница

В самом центре теории аналитической психологии стоит концепция коллективного бессознательного. В соответствии с этой концепцией, в глубине индивидуальной психе каждо­го человека скрывается определенный поведенческий обра­зец, паттерн. Объяснить этот паттерн с позиции личного опыта нельзя, поскольку он является психическим отложе­нием, накапливавшимся человеческой душой в течение своей многовековой истории. Эта концепция коллективного бессознательного, вместе с проявляющими его архетипами, несомненно, является величайшим вкладом Юнга в совре­менную психологию. Мир коллективного бессознательного и архетипов настолько богат и настолько изменчив, что, за ис­ключением тех, кто лично испытал анализ, люди затрудняют­ся в его понимании и испытывают сложности в своих подхо­дах к нему. На эту трудность указывают вопросы, обращен­ные к аналитическим психологам, как о практическом ис­пользовании, так и терапевтической ценности концепции коллективного бессознательного и архетипов. Этот раздел и будет попыткой ответить на эти вопросы. Исследование сно­видений иллюстрирует различные подходы и особые воз­можности, предлагаемые аналитической психологией. Пока­зательная ценность сновидения значительно возрастает, ког­да оно возникает под влиянием активного воображения. Об­суждение этого процесса вводит еще глубже в проблемы, связанные с вновь открытыми в аналитической психологии методами.

Возьмем, к примеру, сновидение тридцатилетнего мужчи­ны, адвоката, однобоко развитого интеллектуала с интуицией как вспомогательной функцией. Он обратился ко мне за помощью по поводу резко выраженной отрицательной фикса­ции к матери. Эта фиксация проявила себя необычным об­разом. Когда пациенту было восемнадцать лет, в танцклассе он увидел девушку, к которой, несмотря на полное отсутст­вие взаимности, его повлекло самым непреодолимым обра­зом. Вскоре она наотрез отказалась с ним встречаться. Но пациент не отказался от своего страстного увлечения, а со­здал удивительный мир фантазии, надежно защищавшей его от любых контактов с противоположным полом. Главной чер­той этих фантазий была вера, что он и эта девушка были предназначены друг другу "судьбой" (это принималось им без всяких оговорок), что она просто пытается избежать при­знания этого факта, но по прошествии определенного срока они соединятся, даже если для этого потребуются годы. На это убеждение не повлиял известный пациенту факт, что она на протяжении нескольких лет была с другим мужчиной. Сно­ва и снова мысли его возвращались к ней. Напряжение до­стигло такой силы, что у пациента начались галлюцинации, ему казалось, что он постоянно видит ее то на улице, то в те­атре, то еще где-нибудь. Он писал ей оскорбительные пись­ма и страдал от приступов безудержного гнева. Эти галлю­цинации и эмоциональные взрывы довели его до такого со­стояния, что он обратился к помощи аналитика.

Из приведенных выше симптомов видно, что пациент об­ладал во многих отношениях шизоидной личностью с опас­ными взрывными тенденциями. Этот факт нужно запомнить, так как позже я вернусь к нему.

Во время анализа открылось, что, за исключением их пер­вой встречи двенадцать лет тому назад, его так называемые амурные дела не имели под собой никакой почвы. Они не ос­новывались даже на привязанности к какой-то конкретной личности, ведь эта девушка во всех отношениях была сущес­твом из фантазий и функционировала просто как образ, на который проецировались его эмоции. Так что его рассказ не был выражением подлинных чувств, а был лишь симптомом его отрицательной фиксации к матери. Именно эта фиксация и привела к такому жесточайшему противостоянию ко всему, что как-то связано с противоположным полом. Он создал во­ображаемую любовную историю только для того, чтобы под­твердить и интенсифицировать этот антагонизм, и, тем самым, избежать необходимости взглянуть в лицо проблемам любовной и эмоциональной сторон жизни. Пациент находил­ся в очень остром периоде и потому первые три месяца мы провели в обсуждении и распутывании основного клубка его тщательно построенной системы инфантильных реакций. Спустя три месяца пациент принес мне свой, записанный на бумаге, сон, который я привожу в этом разделе:

"Я присутствую на довольно скучной вечеринке. В углу смежной комнаты, куда я вошел от нечего делать, я обнаружил двух игрушеч­ных животных. Одним из животных был обыкновенный игрушечный плюшевый мишка, а другим - волчонок. Волчонок был в четверть размера мишки, но лапы его имели очень острые когти, которые показались мне настолько живыми, и настолько опасными, что я ис­пугался - ведь он мог просто схватить ими меня за шиворот. Поэ­тому я постарался поступить так, чтобы он не мог обойти меня сбо­ку и ухватить когтями за шею. А затем я позволил волчонку рвать конями шерсть медведя, которого уговаривал не бояться. так как постоянно наблюдал за тем, чтобы ему не причинил никакого вре­да этот злой волчонок. Но вот, внезапно, волчонок вырвался из мо­их рук и тут же бросился прочь из комнаты и из дома, и вдруг я по­нял, что на воле он очень быстро превратится в большого и очень опасного зверя. Кто-то сказал, что то что я испытал - это перво­бытный червь, гигантская змея, окружающая мир, или иначе говоря, дракон, враг человека"

Этот сон произвел глубокое впечатление на пациента, но при этом никаких явных ассоциаций провести не удалось. Для того, чтобы вызвать бессознательное к ответу, я предло­жил ему попытаться создать картину "гигантской змеи, окру­жающей мир". Пациент с энтузиазмом воспринял мое пред­ложение. Через два дня он принес мне не одну, а целых пять картин. Интересно, что заканчивая первый рисунок, пациент рассказал, что вдруг почувствовал непреодолимый импульс продолжать рисование, из-за чего он не выпускал перо всю ночь. Более того, он сказал, что картины получались как бы сами собой, совершенно спонтанно, без какого-либо контро­ля со стороны его сознания, или желания. Заметим, что это типичное состояние для процесса активного воображения. Прекратить работу пациенту позволило чувство глубокого облегчения и исполненного долга, наступившее после окон­чания пятого рисунка. Что же касается смысла рисунков, то для пациента они оказались, пожалуй, еще большей загад­кой чем само сновидение.

Описать ассоциации, связанные со снами и с рисунками, пациент не смог. Из этого мы можем заключить, что симво­лизм его сна, а также рисунков, возник из психического уровня, лежащего за пределами досягаемости сознания па­циента, то есть он (символизм) наполнен не личным содер­жимым, а скорее, архетипами - проявлениями коллективно­го бессознательного. Вопреки нашей обычной практике ис­пользования ассоциаций пациента, мы, столкнувшись с та­кой ситуацией, можем совершенно оправданно вмешаться в нее и использовать наши знания о коллективном символиз­ме, и если мы действительно хотим разгадать смысл этого содержимого, то такое вмешательство становится основой нашей тактики. В дальнейшем я буду использовать интер­претацию нашего метода амплификации, то есть буду ис­пользовать соответствующие рисунки в области мифологии и фольклора.

Сон пациента можно разделить условно на три эпизода:

1) вечеринка, где наш гость отчаянно скучает;

2) смежная комната, в которой он находит животных - ос­новные события происходят именно здесь;

3) "внешний мир", где волчонок превращается в первобыт­ного червя-змею-дракона.

Сновидения мы всегда рассматриваем как спонтанное са­мооткровение в символической форме фактического состоя­ния бессознательного видящего сон. Для нас всегда сущес­твует главная проблема: какую однобокую, а значит и не­удовлетворительную позицию сознательной жизни, старает­ся компенсировать сновидение поскольку мы считаем, что связь бессознательного с сознательной психе носит компен­сационный характер. Вот почему очень важно знание реаль­ной, фактической ситуации пациента. В ходе обсуждения сновидения стал более ясным образ скучной вечеринки – за ним в бессознательном скрывался компенсаторный фактор его безразличной социальной позиции. "Вечеринка" может символизировать либо хорошую приспособленность к соци­альной и общественной жизни, либо, с другой стороны, пол­ную беспомощность.

Но, кроме того, "вечеринка" может персонифицировать и повседневную жизнь, вернее, ту ее часть, которая полностью покрыта комплексами нашего эго, и, следовательно, симво­лизирует эго. В психологическом отношении любому успеху сопутствует определенный этап в развитии эго-сознания, но добиваться успеха надо не за счет инстинктивных и естес­твенных сил индивида. Ведь область эго - это только самый верхний пласт обширной сферы нереализованного бессо­знательного, ассимилировать содержимое которого необхо­димо с максимальной возможностью. Односторонняя иден­тификация эго-комплекса, который отражает только часть личности, с целостной психе, должна была привести к про­извольному ограничению цельной личности и подавлению самим эго всех воспринимаемых как возможный источник опасности тенденций, более того, отрезанных от подлинного эмоционального опыта. Нельзя же назвать полноценной жизнь, которая лишь идентифицируется с ограниченной сфе­рой общественной жизни, или которую кто-то может назвать коллективным сознанием; и поэтому, сделанный бессозна­тельным комментарий относительно односторонней позиции пациента находит очень точное и живое выражение в форме состояния скуки. Если ситуация не приносит нам ничего но­вого, конструктивного и стимулирующего, то мы считаем ее скучной. Именно таковой и была повседневная жизнь наше­го пациента, обязанностью которого было внесение измене­ний в свою обыденность. Сон же не объясняется простым критическим разбором, он указывает путь к новому и живо­му опыту.

Здесь нам пригодится богатый опыт толкования сновиде­ний, а именно: сюжет снов можно разделить на три части, в соответствии с тройным временным паттерном, состоящим из прошлого, настоящего и будущего. И это разделение показано в нашем сне очень четко: вечеринка, смежная комната и внешний мир. Вечеринка - изначальные проблемы пациента, т.е. корни его невроза исходят из прошлого, следующий этап - вход в смежную комнату - отражает его те­перешнюю критическую ситуацию; т.е. вопиющее фактичес­кое состояние его проблем, требующее их разрешения. Мы вправе предположить, что третья часть происходит во внеш­нем мире, и предвещает пациенту достижение в будущем нового видения, более зрелого отношения к жизни, посколь­ку уже преодолены его теперешние трудности. Ведь решить­ся сделать следующий шаг пациента заставило убеждение, что именно откровенно односторонняя жизненная позиция стала причиной его нервных расстройств. Что же несет в се­бе следующий шаг? Из области социальной скуки, из своей интеллектуальной односторонности он выходит в смежную комнату, пустую, если не считать двух игрушечных животных, начавших с ним играться. Во время этой игры, вернее, если придать должную динамическую потенцию этому сну, в ре­зультате этой игры, две игрушки оживают. Процесс оживле­ния происходит как бы случайно и почти нечаянно: посколь­ку благодаря "игре" эти объекты (игрушки) обеспечиваются психической энергией, они оживают. Активность фантазии стимулируется самой игрой, создавая таким образом новые потенциалии.

«Игра» передает важнейшую идею, что нечто можно сделать просто и без напряжения, как бы попутно, играя. Но играть с чем-то означает пе­редачу во власть объекту игры самого играющего, он, так сказать, вли­вает свое собственное либидо в предмет, с которым играет. Результа­том такой игры становится вызванная в воображении при помощи ма­гических действий жизнь. Ведь давно уже известно, что игры детей и примитивных племен представляют собой магические действия - они обладают, как им кажется, абсолютной реальностью, хотя и пребываю­щей на другом уровне, отличном от так называемого уровня "конкрет­ной" реальности. Играть - значит устанавливать связь между фантазией и реальностью, пусть даже при помощи магического воздействия свое­го собственного либидо. Таким образом игра становится rite d'entree. помогая найти путь для адаптации к реальным объектам. Вот почему так серьезно относятся к играм примитивные люди, Все примитивные племена, затевающие между собой военные игры, очень легко переходят к поединкам, во время которых люди ранят и даже убивают друг друга. См. например, Werner: Einfuhrung in die Entlwick-lungspsychologie, Barth, Leipzig, 1926, c.136ff.: На Цейлоне существует одно из наиболее примитивных из известных нам племен ведды. Их иг­ры - сцены сражения - часто приводят к настоящим поединкам так же просто, как сразу же после исполнения сцен охоты начинается насто­ящая охота на диких животных (но в последнем случае эта сцена действует уже в противоположном смысле, уже как rite de sortie, восстанав­ливающей адаптацию к реальности повседневной жизни). Даже у цивилизованных до определенной степени племен довольно часто случа­ется, что зрители вмешиваются в ход разворачивающейся перед ними драмы и тут же, на сцене, избивают изображающего злодея актера так, как будто события происходили на самом деле..." А вот игры детей называются актом "непреднамеренного саморазви­тия" (Groos, цитируется по С.W.Valentine, The Psychology of Early Childhood. Methuen, London, 1942, p. 150). Это как бы бессознательное и инстинктивное приготовление к будущей взрослой жизни, "серьез­ной" деятельности. В играх отражаются не только взаимосвязь ребен­ка со своими внутренними процессами, но также его связь с людьми и событиями, происходящими во внешнем мире" (M.Fordham, The Life of Childhood, Kegan Paul, London,1944, c.110f).

Животные в сновидениях, это легко понять, отражают уровень инстинктов. Животное является "предчеловеком", в нем олицетворяется животная сторона нашей природы, -животные выражают инстинктивное либидо и бессознатель­ное вообще. (Jung, Modern Man in Search of a Soul, CW v.16, p.159)

Но все таки почему именно медведь, волк и змея? И вот тут, чтобы при отсутствии любых ассоциаций со стороны пациента ответить на этот вопрос, необходимо привлечь наши знания коллективного психического мате­риала. Начнем с медведя. С древнейших времен в качестве символа материнства использовался образ медведя. Он иг­рает огромную роль в античной Греции, но я хочу привести несколько характерных, отобранных из огромного количест­ва, примеров. Например, медведь играет важную роль в культе Артемиды, богини, образ которой наиболее тесно ас­социируется с основными функциями женского пола: боги­ня деторождения и воспитания детей. Для всех молодых де­вушек было традицией приносить ей в жертву драгоценнос­ти или игрушки. (Pobert, Griechiche Methologie, 4th edition, Weidmann. Berlin, 1894. vol.I, p.319) Артемиду и ее жриц очень часто пред­ставляли в виде медведицы. Во время ежегодного обряда инициации в Афинах девочки в возрасте 5-10 лет выполня­ли символический ритуал, связанный с именем Артемиды: они одевали медвежьи шкуры и назывались arktoi, или мед­веди. Этот культ медведицы обнаруживался в древности во всех культурах, где, отражая этическую сторону материнст­ва, существовал культ Великой Матери.

Совсем в другой части света также существовало покло­нение богине-медведице: богиня Артио из кельтской культу­ры, чья слава увековечена на гербовых щитах швейцарской крепости Берн. При желании таких примеров можно привес­ти достаточно много. Основывается этот символизм на хо­рошо известном факте, что медвежата в первое время осо­бенно беспомощны, а медведица ведет себя исключительно нежно и самоотверженно по отношению к своим детям. На это особенно обращали внимание Плиний и Плутарх. Нет сомнения в том, что символом материнства в подавляю­щем большинстве случаев была медведица, этот факт под­тверждается огромным психологическим материалом. Сим­волизм волка не столь четкий и прямой. Также как и мед­ведь, волк отражает символ матери, но только в этом слу­чае акцент делается, главным образом, на материнских ин­стинктах, проявляющихся в любви к странникам, изгнанни­кам, т.е. к тем, кому грозит опасность. В Римской мифоло­гии существует один такой, всем хорошо известный пример, когда волчица вскормила двух основателей Вечного Города. Однако в мифах других народов волк играет опасную и да­же жуткую роль. Даже в римской мифологии волк не всегда несет положительные качества. Лупа, или волчица, была распространенным термином для проституток, что является уже прямой антитезой материнского аспекта женщины. Оче­видно, что это имя стало использоваться для прозвища про­ституток благодаря хищной природе волков. Для Данте волк - символ скупости и жажды владения материальными ценностями. В греческой мифологии волк, этот свирепый обитатель мрачных и непроходимых лесов, олицетворяет со­бой уничтожающую силу чумы или "чумы бубонной, во мра­ке идущей", противопоставляется доброму свету, Апполону, другое имя его - Lykios (от Lykos, волк), то есть бог, отгоняющий крадущихся волков от стада или отар). Интересно, что для краснокожих индейцев Северной Америки волк -олицетворение тусклой, болезненной луны, противопоставление силе света. (См. Krickebery, Indianermarchen aus Nordamerika, Diedenchs Jena. 1924. p 373) В сканди­навской мифологии волку отводится особенно характерная роль. Он - дьявольский обитатель пустыни, Демон. А раз так, го он наделен силой "дурного глаза". Зловещая роль волка как "оборотня", или человека-волка, всем хорошо известна, поскольку это самый излюбленный образ, принимаемый колдунами и ведьмами. Отголоски этого слышатся до сих пор в различных сказках и историях.

Но самое сильное выражение зловещей и деструктивной природы волка можно найти только в Эдде, в саге о Волке Фенрире. Великанша Ангрбода, пророчица зла, порождает вместе с Локи трех хтонических чудовищ, которые принесут беды и разрушения богам и людям: Хель, богиню подзе­мелья, змея Мидгарда и наиболее ужасного из всех, беспо­щадного волка Фенрира. Когда наступит конец света и бо­ги вступят в смертный бой с великанами, то именно Фенрир проглотит самого могучего бога Одина. Все вместе они представляют огромную опасность для мира, символизируя собой конец света. (Волк играет сходную роль в Персидской Авесте, где сказано, что после победы Ахурамазды - доброго начала - Время Волка пройдет, настанет время Ягненка (См. Chantepie ае la Saussaye. Lehrvbuch tier Religionsgesch'chte, Mohr, Tubingen, 1925. vol.2, p.253))

Интересную параллель, прямо относя­щуюся к нашему сновидению, легко заметить именно в скандинавской мифологии, где говорится, что сразу же после рождения все чудовища очень быстро выросли и пре­вратились в опасных зверей. А вот еще одна точка сопри­косновения с нашим сном: волк очень тесно связан со змеей и с ее эквивалентом - первобытным червем - дра­коном, а в скандинавской мифологии волк Фенрир и змей Мидгард - братья. В сновидении смысл волка, его значе­ние, очень четко связаны со свирепой и хищной натурой этого зверя, олицетворяющего мрачную, страшную природу подземного мира.

Для того, чтобы полностью охватить символизм медве­дя и, особенно, волка, нам постоянно нужно не выпускать из внимания трансформацию в змею. Змея ~ наиболее плодородный символ бессознательного, причем настолько, что порой заменяет собой само бессознательное. Змеи очень часто встречаются в подземных пещерах и на боло­тах и это дало основание считать их вышедшими из ада земными животными, божествами преисподней, а извест­ный факт, что они сбрасывают свою кожу породил веру в их бессмертие. Всегда тайное и наводящее ужас появле­ние превратило их в символ зловещего могущества ин­стинктов, на самом деле - целостного бессознательного, действующего во мраке, но поражающего с молниеносной быстротой. Представлением о них как о выразителях и но­сителях демонической силы они обязаны своей ядовитой природе в той же мере, как и апотропейная сила исцеляю­щей змеи Асклепия (Эскулапа). Например, в греческой ми­фологии символом земли выступает бог подземного цар­ства змей-гигант Пифон, олицетворяющий собой преис­поднюю, которого убил Апполон, бог света, и для увекове­чения памяти победы над драконом основал храм Пифона в Дельфах. где пророчествовала Пифия. С культом змеи связано также и почитание богинь подземного царст­ва - Эриний. Относительно Пифии у Hans Leisegang, Die Gnosis. Kroner, Leipzig, 1924, p.111 сказано: "Дракон из недр земли посылает дух pneuma к Пифии, вводящий ее в транс, сама же Пифия сидела на тре­ножнике со змеей на коленях". Много подобных примеров можно встретить у Erwin Rohde's Psyche. Мрачный, недо­брый характер змеи, обитательницы подземного мира, объясняет использование ее образа как символа Врага, который возникает во многих легендах и сагах: например, история о грехопадении человека, Вавилонском Тиамат, змее Мидгард, символизирующем еще и Потоп и так да­лее. Дракон или змея, очень часто выступает в роли стра­жа лежащих в тайниках сокровищ, овладеть которыми мож­но, лишь убив дракона. С другой стороны, победа над дра­коном или змеей, дарует удивительную мудрость и могу­щество, что видно по самому имени, данному греческой жрице Пифии. В саге о Зигфриде речь идет о том, что только победив дракона и выпив его кровь, он смог свобо­дно понимать язык птиц. См также легенду о Мелампе, чьи уши прочистили во время его сна две змеи, что сделало его способным понимать язык древесных чер­вей и птиц (Bachofen, Urreligion und antike Symbole (ed.by C.A,Bernoulli), Reclain Leipzig, 1926, Vol.2, pp.57. 439) - это особенно удачный образ бессознательного как носителя мудрости. В японской мифологии ге­рой Сусаноо убивает дракона, во чреве которою спрятан чудесный меч и женится на девушке - пленнице дракона (Chantepie de la Saussaye. Vol.1, p.281f)

Эго - символ опыта, который человек может добыть, лишь "преодолев", то есть соединив силы "подземного мира" (то есть бессознательного, мощь инстинктов). Еще один пример того, какую роль играет змея, можно встретить в Элевсинских мистериях Деметры. Во время обряда посвящаемый должен поцеловать искусственную змею, что символизировало его ассимиляцию сил подземного мира. Змея как холоднокровное жи­вотное выражает в своем образе холодную нечеловеческую, неизъяснимую сторону инстинктов, то есть чисто рефлектор­ные биологические поступки. Их внезапная атака и опас­ность, таящаяся в них, сделали змей символом страха. Це­ремония целования змеи во время проведения ритуала мис­терий олицетворяет победу над этим страшным зверем, по­корение и ассимиляцию (=поцелуй) самых темных челове­ческих инстинктов, приводящих тем самым к их соединению и достижению психологического освобождения и психичес­кой завершенности.

В раннем христианском гностицизме мы найдем прямое продолжение нашего символизма. Особенно хорошо это видно в проведении празднования обряда Причастия гнос­тической сектой Офитов. Они помещали на столе свален­ные в кучу хлеба и заставляли змей взбираться на верхний хлеб, после чего они целовали рот змеи и падали перед ней ниц. Именуемая Л/aas или Ophis эта змея была для них сим­волом nous, знанием и мудростью, сотворившим мир и да­ровавшим избавление. Для них змея символизирует образ самого Спасителя. С верой в сокровенную мудрость змеи связано использование ее как символа темных, инстинктив­ных уровней. Вот почему, например, змея была выбрана Асклепием в качестве символа, и также потому, что она не­сет яд.

В храме Асклепия в Эпидавросе содержалось мно­жество змей. С психологической точки зрения интересно вспомнить известный факт, что Асклепий пользовался уникальным методом исцеления пациентов во сне и использо­вал их сны в качестве исцеляющего внушения, которым он затем воздействовал на пациентов.

Все это является ясным и убедительным примером того, что змея использовалась как воплощение бессознательного, несущего в себе зачатки новой и до сих пор неведомой ис­целяющей силы. Благодаря этому змея стала известной еще и как символ возрождения. Эта идея поддерживается верой в ее бессмертие, основанной на знании факта ежегодной смены кожи у змей. Именно из-за этой идеи о бессмертии змеи, образ змеи стал рассматриваться как символ души в целом. Вот почему в Африке умершие возвращаются в виде змей, а в Греции в змеях видят вышедшие из могил души ге­роев. Греки считали, что змеи и птицы наделены душой, но если у змей она по сути земная, то у птиц - духовная, и змеи и птицы почитались в древних Афинах

Для римлян змея была инкарнацией Гения и Юноны. Именно порожденная землей душа наделяет человека маги­ческой силой, В Дионисиево-Сабазиевых мистериях Малой Азии золотая змея пропускалась через одежды пос­вящаемого, поскольку змея здесь отождествлялась с божес­твом, даровавшем избавление и бессмертие душе.

И приводить подобные примеры можно бесконечно, особенно для египтян', но индийская мифология просто изобилует ими. Змея у индусов играет особую роль. И здесь обязательно нужно упомянуть о змее Кундалини, вы­ражающей собой главную силу души (См. Avalon, The Serpent Power, Ganesh, Madras, 1924.) в Кудалини Йоге, и в то же время она - символ Мирового Змея Шеша или Ананта, символического животного Вишну/Кришны. (Zimmer, Maja, Stuttgart, 1936, pp.44; Glasenapp, Der Hinduismus, Wolff, Munich, 1922, pp,73,229)

О символическом значении змеи теперь уже достаточно сказано и ясно, что она представляет собой олицетворение хтонического земного бессознательного, инстинктивного слоя во всей его тайной магии, мантической и целевой силе, равно как и со всей присущей ему опасностью, кото­рую нужно преодолеть. Именно это противоречие объясняет чувство благоговения и страха, внушаемое змеями. И пока оно находится в господствующем положении, до тех пор си­ла его не сможет интегрироваться в глубинах человеческой психе, оно напоминает Потоп, сокрушающий человеческое самосознание, становится разрушающим ядом. Но если че­ловек сможет преодолеть его силу и присоединить ее к сво­ему сознанию, то она превратится в созидательную энергию, наградит его тайным знанием и одарит духовным перерож­дением.

Разобрав таким образом символическое значение трех виденных во сне животных, мы можем непосредственно при­ступить к настоящей интерпретации самого сновидения.

Как мы уже упоминали, повседневной жизни пациента со­ответствует первая часть сна (скучная вечеринка). Она отра­жает сознательный уровень, где в центре всего сознания (Jung, Psychological Types, p.540) стоит "Я", эго. Он выходит из психической сферы своей со­циальной и, в данном случае, очень скучной жизни именно в момент перехода в соседнюю комнату. Войдя в нее, он тут же сталкивается лицом к лицу со "своими" животными. Дру­гими словами, он во сне переходит со своего эго-уровня в мир инстинктов. Символизм медвежонка и волчонка оказал­ся связан с особенностями его психического состояния. Медведь - символ матери, отражающий все те инстинкты, которые пациент сфокусировал или спроецировал на свою мать. Другими словами, медведь - олицетворение инфан­тильной фиксации на матери-образе. И пока медвежонок пребывает его инстинктивным животным, до тех пор инстин­кты пациента будут неразвитыми и примитивными и пол­ностью управляемыми инфантильным желанием по-детски покапризничать, побаловаться. Но в этой же "комнате ин­стинктов" пациент одновременно сталкивается с противопо­ложностью медведя - волком. Интересно, что и волк тоже содержит в своем образе слабый намек на материнскую сущность животного (вспомним историю Ромула и Рема, но даже здесь, хотя волчица и выступает как кормилица, как нянька брошенных в пустыне детей, все равно существует упоминание дикого нрава волка). Но все же главной чертой его животной природы, как показывают остальные примеры, является дикость, свирепость, хищность и жадность этого зверя. Иначе говоря, в этой ситуации пациент непосред­ственно столкнулся с противоречивым характером инстинктов жажда материнской заботы и защиты встречается с на­стоящей противоположностью - дикой, неуправляемой ярос­тью и всепоглощающей жадностью своих инстинктов. Весь­ма симптоматично, что в этой ситуации пациент начинает ус­покаивать медвежонка, просит его не бояться, обещает за­щищать его от когтей злого волчонка. В этом суть его состо­яния. Нежная, снисходительная мать, соответствующая обра­зу его инфантильной материнской фиксации, должна быть любой ценой защищена от каких бы то ни было нападок со стороны большого и злого волка, который, заметьте, всего лишь с четверть своего размера. Но неумолимое требование жизни, внутренний закон психологического развития, не поз­волит осуществиться его обещаниям, в конце концов этот за­кон побеждает. В самом начале волк представляется каким-то крошечным, даже "невинным", но в последующем он обе­щает стать обладателем сверхъестественного могущества, он способен быстро вырасти до чудовищных размеров, а уже в самом конце своего развития он трансформируется в су­щество, способное охватить собою весь мир.

Чтобы понять происходящее, нам надо внимательнее рас­смотреть момент превращения игрушек в живых существ. Начать следует с того, что под маской игрушечных животных скрывались инстинкты пациента. Для всех людей, относящихся к интуитивным интеллектуалам, характерно желание жить на более высоком уровне, чем уровень обычных быто­вых потребностей. Это же относится и к основным требова­ниям инстинктов и страстей. Пациент превозмог страх перед своими инстинктами и преодолел силу своих страстей, за­ставлявшую его более десяти лет судорожно хвататься за воздушный призрак, что давало ему возможность эффектив­но избегать, хотя и со страшной ценой для себя, осущес­твления своих инстинктов и эмоциональных потребностей. Это означает, что с одной стороны его инстинкты оставались в детском, зачаточном состоянии, слишком легко удовлетво­ряющимися игрушечным миром выдумок и фантазий (откуда и возникли игрушечные звери), а с другой стороны, подавле­ние истинной сути инстинктов заставило их отомстить паци­енту своим повторным появлением в наиболее грубой и при­митивной форме при помощи образа волка. Постепенно, шаг за шагом, сопровождаемая сверхъестественной логикой, трансформация животных из игрушек в живые существа вы­свобождает всю их потенциальную энергию. Уже сам факт его прикосновения к ним вывел на поверхность, привел в движение их скрытую жизнь. Другими словами, чтобы ее об­наружить, пациенту пришлось перейти на инстинктивный уровень и вместо того, чтобы заниматься безобидными, без­ответными фантазиями, ему пришлось перенести настоящий взрыв неразрешенных проблем, угрожавших самому его су­ществованию. Он как бы "случайно", нечаянно попал в состя­зание не на жизнь, а на смерть со своими огромными фун­даментальными проблемами.