ИСХОДНЫЕ АРТ-ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ 15 страница

Развитие

Через восемь недель миссис Г. попыталась взять инициативу в свои руки и принесла транспортир, чтобы рисовать разные формы. После это­го она начала составлять из журнальных вырезок «рассказы в картин­ках». Ей доставляло удовольствие накладывать одну картинку на дру­гую, создавая «трехмерные» изображения. В процессе этой работы она рассказывала мне о своих прошлых зарубежных поездках и увлечениях, ныне оставленных ею (в частности, коллекционирование картинок с изображением флагов, кораблей и лошадей). Она поделилась опасения­ми относительно своего здоровья и все больше обнаруживающейся зави­симости от мужа. Примерно в это время врачи изменили ей лекарствен­ные назначения, и ее депрессивные симптомы заметно ослабли.

По поводу своего рисунка под названием «Рыба, вытащенная из во­ды» (рис. 3.3) миссис Г. сказала, что она ощущает себя рыбой, выбро­шенной на сушу, и что в последнее время из-за болезни и определенных затруднений в общении ей трудно принимать гостей.

Рост самоуважения

На протяжении восьми недель пребывания в дневном стационаре и посещения арт-терапевтических занятий самооценка миссис Г. ощутимо повышалась. К концу второго месяца пациентка уже с гордостью говори­ла о состоявшемся праздновании «золотой свадьбы» и даже решила создать на эту тему коллаж. В свою работу она включила некоторые укра­шения из праздничного торта, явно имевшие для нее большое значение.

Постепенно к ней возвращались прежние интересы, а ее общее состо­яние улучшалось. Вскоре она была выписана из дневного стационара,но по ее просьбе еще некоторое время я продолжала с ней заниматься. Она уже не была так насторожена, как раньше, а в ее взгляде появились теп­лота и юмор. Нередко, задумавшись, она смотрела в пространство, но в этом не было попытки избежать об­щения.

Теперь она создавала довольно крупные коллажи из журнальных вы­резок, которые отличались вырази­тельностью, энергией и яркостью кра­сок (рис. 3.4).

Прежде чем отправиться на от­дых, миссис Г. решила завершить курс арт-терапии. На последнем занятии она обняла меня и пожелала всего хо­рошего, а мистер Г., поджидавший жену в холле, заявил мне, что они со­бираются вместе рисовать акварельными красками.

ГРУППОВАЯ АРТ-ТЕРАПИЯ

Длительность пребывания пациентов в дневном стационаре различ­на, поэтому было совершенно естественным вести открытые группы — в них в любое время могли включаться новые пациенты. В такой форме работы обычно трудно обозначить начало, середину и окончание процес­са. Но одна группа отличилась от прочих: все восемь ее участников (двое мужчин и шесть женщин) посещали занятия с начала и до конца на про­тяжении шести месяцев. Я постараюсь описать групповую динамику, не концентрируя внимания на отдельных пациентах.

Начало работы

В самом начале работы обнаружились три женщины, проявившие живой интерес к занятиям изобразительным творчеством и не испыты­вавшие затруднений в рисовании. Остальные же чувствовали себя на­пряженно и выражали сомнение в том, что групповая арт-терапия смо­жет им в чем-либо помочь. Я объяснила группе, что владение художе­ственными навыками не является обязательным, что задача создать «ше­девры» не стоит и что я не буду делить рисунки на «плохие» и «хорошие». Я постаралась донести до пациентов' собственное понимание смысла групповой работы — лучше узнать себя и других. Каждый из участников группы (если не считать трех упомянутых мной женщин, решивших, что им предстоит рисовать цветы) слушал меня с довольно напряженным вы­ражением лица. В этих условиях от меня требовалась определенная ди­рективность, по крайней мере, в первые два-три занятия для того, чтобы помочь престарелым пациентам справиться с тревогой.

Я предложила им воспользоваться техниками «изображение имени», «каракули» и «завершение рисунков» как наиболее способствующими снижению тревоги и устранению страха перед рисованием и дающими ощущение большей творческой свободы. «Изображение имени» сопро­вождалось комментариями вроде этого: «Как, оказывается, здорово изо­бражать свое имя крупно и ярко!» А одна женщина заявила, что раньше никогда не обращала внимания на свое прозвище, которое много лет употреблял ее муж.

Техника «каракули» способствовала оживлению воспоминаний. Дру­гая участница на основе своих каракулей изобразила книгу, заявив, что в последнее время ей стало трудно сосредоточиться во время чтения. Еще одна женщина (в дальнейшем я буду называть ее миссис П.) поде­лилась своими воспоминаниями о жизни на острове Ямайка. После это­го группа решила создать коллективное панно и включить в него изобра­жение ямайского дома этой женщины. Мисс П. руководила рисованием и подсказывала, как выглядит ее дом. Эта работа, несомненно, способ­ствовала сближению участников группы.

Несколько женщин выразили обеспокоенность перспективой поме­щения в интернат и утраты своих домов, в которых они жили с начала замужества. Никто из них в последнее время уже не мог уследить за сво­им достаточно большим хозяйством. Один мужчина рассказал о былой работе в торговом флоте и о том, как изменилась его жизнь после возвра­щения в Бристоль.

Мы обращались к темам семейных отношений (в частности, исполь­зовали технику «семейное дерево»), брака (рисуя сцену венчания), де­тей и внуков. Для отражения чувств и мыслей, связанных с жизнью па­циентов в настоящий момент, использовалась техника коллажа. Одна женщина создала «винегрет» из разных материалов и сказала, что он иллюстрирует состояние растерянности, свойственное ей в последнее время. Другая призналась нам, что не может находиться одна дома и по­этому старается больше гулять, но на улице чувство одиночества захва­тывает ее только сильнее, — во время рассказа она выстраивала кол­лаж, который в законченном виде отражал радость общения с людьми.

Середина работы

На этом этапе группа сплотилась, пациенты стали чутки к отсут­ствию того или другого человека на занятии. Меня, например, спраши­вали: «Где же Агнес, с ней все в порядке?» Они заботились друг о друге и демонстрировали приверженность совместной работе. В этот период использовалась техника коллективной росписи: каждому отводилась определенная часть общего листа. Я начертила большой круг и разделе­на его на сегменты — по числу участников группы. Затем я пояснила: каждый может рисовать в пределах своего сегмента что ему заблагорас­судится, в центре же круга могут рисовать все. В процессе работы участ­ники внимательно относились к тому, что делают соседи слева и справа, и стремились, чтобы создаваемая ими часть изображения «вписывалась» в общую композицию. Исключением был единственный в тот день в груп­пе мужчина. Он старался работать обособленно и изобразил корабль, на котором плавал в годы своей работы в торговом флоте. Посмотрев на за­конченное изображение, участники отметили, что каждому удалось со­хранить на рисунке свое «Я» и в то же время всем вместе — создать еди­ное целое.

Завершение работы

Через шесть месяцев после начала занятий, когда работа группы под­ходила к концу, один из участников заявил, что ощущает себя здесь как в родной семье. Три женщины были представлены на клинической кон­ференции, на которой присутствовали разные специалисты. Было при­знано, что все эти женщины уже готовы к выписке. Кроме того, комис­сия сочла целесообразным обеспечить дальнейшую поддержку пациен­тов, используя возможности социальных центров. Несколько женщин, посещавших эту группу, выразили интерес к продолжению арт-терапев­тических занятий, поэтому после выписки из дневного стационара они были включены в новую группу, состоящую из амбулаторных пациентов.

Состав группы заметно изменился, и мной было принято решение за­кончить работу с ней и начать новую.

Я положила на стол три большие коробки с материалами для колла­жа и предложила участникам, разделившись по парам, создать из этих материалов совместную композицию. Один из них обозначил границы рисунка, создав подобие рамки, другой работал в середине (рис. 3.5). Первый заявил, что его действия отражают стремление следовать за вто­рым, и признал, что никогда в жизни не являлся лидером. В конце заня­тия участники сказали, что эта работа сблизила их друг с другом. На по­следней встрече вновь использовалась совместная работа: участники группы обводили на листе каждый свою ладонь, что символизировало акт прощания.

Я попросила группу поделиться впечатлениями от арт-терапевтиче-ских занятий и сказать, чем наша работа отличалась от «рисования цве­тов» или «создания высокохудожественных произведений», предназна­ченных для последующего экспонирования или украшения помещений. Одна женщина заявила, что все равно не научилась рисовать и что ее внук рисует даже лучше. Остальные же признали, что теперь чувствуют себя значительно свободнее: они смогли сблизиться с другими людьми и получить удовольствие от то-

За эти месяцы я тоже сблизилась с участниками группы и сожалела о завер­шении работы.

Как уже было отмечено, вскоре пациенты выписались из дневного стационара и стали получать помощь на базе социальных центров. Одна женщина включилась в работу с новой группой, со­стоящей из амбулаторных пациентов. Выходя из каби­нета, она повернулась и, об­ращаясь ко мне, произнесла: «Увидимся на следующей не­деле, все было здорово!»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Работа с людьми преклонного возраста была непростой, но интерес­ной. Многим старикам было непросто преодолеть определенные сложно­сти в работе, связанные с пониженностью их физических возможностей и эмоциональными проблемами. Однако они смогли увидеть смысл в со­бытиях своей жизни. Словно лосось, плывущий против течения во вре­мя нереста, они двигались вверх, к истокам реки...

Структурированные арт-терапевтические занятия оказались для них весьма подходящей формой работы; позволившей выразить мысли и про­блемы, связанные с возрастом. По мере того как мне удавалось преодо­леть их страх перед рисованием, положительные и отрицательные пере­живания все более ярко и полно отражались в работах. Участие в арт-те­рапевтических занятиях вызывало у пациентов чувство сплоченности, и мне было лестно ощущать себя членом этого коллектива.

Поначалу мне было непросто работать рядом с другими специалиста­ми, и это заставляло меня рассказывать им об арт-терапии и регулярно оценивать результаты своей деятельности. Постепенно число пациен­тов, направляемых на арт-терапию, росло.

Хотелось бы надеяться на то, что подходы к работе с психогериатри­ческими пациентами будут меняться. На мой взгляд, возможность твор­ческого самовыражения для людей преклонного возраста столь же важ­на, как забота об их физическом состоянии и помощь в бытовых и соци­альных вопросах.

ЛИТЕРАТУРА

Mian I. И. Psythiatry of Old Age Strvict. Bristol: Southmead Health Authority, 1985.

Pitt B. Psychogeriatrics — an Introduction to the Psychiatry of Old Age. Lon­don: Churchill, Livingstone, 1982.

АРТ-ТЕРАПИЯ И ПРЕСТАРЕЛЫЕ ПАЦИЕНТЫ С ВЫРАЖЕННЫМИ РАССТРОЙСТВАМИ ПАМЯТИ

Анжела Банере

Печатается по изданию: Byers A. Beyond Marks: On Working with El­derly People with Severe Memory Loss//Inscape. Vol. 1.1995.P. 13-18.

Сведения об авторе. Анжела Байере — получила диплом в об­ласти искусства и дизайна по керамике. С 1984 по 1985 г. прошла под­готовку по арт-терапии при Goldsmith's College (Лондон). В течение ряда лет работает в основном с пожилыми и престарелыми пациента­ми в Южном округе Лондона и других городах Великобритании.

Данная статья основана на наблюдениях за работой престарелых па­циентов с выраженными расстройствами памяти, имеющих склонность к сортировке и организации различных материалов. В ней описывается, каким образом использование материалов и предметов в арт-терапевти­ческой работе может способствовать стабилизации эмоционального со­стояния пациентов данной группы. Анализируются моменты переноса и контрпереноса.

<...>

Термин «выраженные расстройства памяти» обозначает наличие у человека лишь крайне непродолжительной, кратковременной памяти. В этом случае мысли покидают сознание настолько быстро, что утрачи­вается логика нормального мышления. Тем не менее многие фрагменты долговременной памяти остаются сохраненными и смешиваются с обра­зами восприятия. Чувства могут возникать и угасать быстрее, чем при нормальной памяти, но их интенсивность остается прежней. Часто чело­век с такими нарушениями не способен подобрать правильные слова и использует иные определения, из-за чего его речь невразумительна и малопонятна.

Работать с такими пациентами непросто. Высказывания окружаю­щих надолго не удерживаются в их памяти и не осмысляются в достаточ­ной степени. Однако физические объекты, которые можно видеть, обо­нять или трогать, воспринимаются ими более устойчиво. Если человек утрачивает сознание объекта, он может посмотреть на него, понюхать или потрогать, чтобы вернуть ускользающее понимание. Объект, воз­можно, активизирует воспоминания и ассоциации, которые могут доль­ше сохраняться в сознании. Аналогичным образом мазки, линии, цвета и формы могут часто напоминать художнику о мыслях и чувствах, напол­нявших его во время создания произведения.

Данные наблюдения, касающиеся работы с престарелыми пациента­ми, отражены в работе Вилке и Байере (Wilks, Byers, 1992). Там говорит­ся, что «устойчивый характер художественных форм может иметь осо-і бенно конструктивное и стабилизирующее влияние на психотерапевти­ческий процесс в случаях затрудненного осознания клиентом своего "Я"». «Для больного продукт изобразительного творчества выступает в роли элемента определенной системы координат, имеющей постоянный характер» (р. 98). И. Ослер (Osier I., 1990) описывает свою работу с от­носительно молодым пациентом, страдающим болезнью Альцгеймера, | также снижающей кратковременную память. И. Ослер отмечает, что по мере того как клиент погружается в изобразительную деятельность,^ «происходит концентрация внимания, его уже не отвлекают беспокой-: ные мысли и иллюзии». «Уходят замешательство и тревога» (Osier I., 1990, р. 21). Когда больной смотрит на свой рисунок неделю спустя, «не­зависимо от оценки собственной работы, настроение его меняется, он становится умиротворенным». «И это изменение в настроении связано не просто с воспоминанием о процессе работы над образом, а с чем-то' иным» (Ibid, р. 22).

В арт-терапевтической практике многие престарелые люди с выра­женными нарушениями памяти не проявляют интереса к рисованию. Они больше расположены к игре с материалами, что указывает на осо! бый смысл, который имеет для них это занятие. Как и при создании об­разов, такая деятельность протекает в «пространстве» между пациентом. и арт-терапевтом. В этом процессе можно наблюдать повторяющиеся элементы. Поскольку пациент не в состоянии сохранить образ в своем сознании надолго, его работа не развивается. В нормальных условиях создание образа имеет прогрессивный характер: один мазок или штрих ведет к другому, новым образам и идеям, а в финале процесса может воз-¹ никнуть законченное произведение. У пациента же с выраженными рас-, стройствами памяти работа имеет стереотипный характер и продолжа--ется до тех пор, пока психотерапевт не закончит сессию либо пока вни­мание пациента не будет отвлечено от материалов.

Психотерапевт или группа не всегда воспринимаются пациентом, на­ходящимися за пределами его «Я». Они вплетаются в его работу. Такое

Арт-терапевтическая работа с пожилыми людьми 217

слияние всего и вся вокруг и внутри человека описано Вилке и Байере (Wilks, Byers, 1992). Оно напоминает происходящее с наделенными нор­мальной памятью пациентами при арт-терапевтическом переносе — психотерапевт с группой воспринимаются ими как давние знакомые, к которым когда-то ощущалась привязанность, и сиюминутные чувства к ним отражаются в создаваемых в данный момент образах. Однако это происходит на сознательном или полусознательном уровне. Клиент по­нимает, что психотерапевт и группа имеют свою собственную идентич­ность. Напротив, человек с выраженными расстройствами памяти к по­добной дифференциации не способен.

ПРОЕКТ

Меня заинтересовала деятельность пациентов с выраженными рас­стройствами памяти. Я имела возможность наблюдать ее при самых раз­ных обстоятельствах. С помощью моего менеджера я подготовила проект исследования данного феномена в условиях крупного психиатрического стационара. Целью исследования было изучение особенностей работы с материалами на сессиях, напоминающих сеансы индивидуальной арт-терапии, но с большим разнообразием материалов. Психиатрическая клиника, в которой я работала, предоставила два помещения на полдня каждую неделю в течение шести месяцев для проведения исследования.

Мне было очевидно, что такая работа пациентов больше напоминает игровую терапию, чем арт-терапию, — их деятельность не ведет к созда­нию законченного продукта творчества. Поэтому я проконсультирова­лась с драматерапевтом Энн Каттенах, которая подтвердила, что она и другие ее коллеги, работая с пациентам, имеющими выраженные рас­стройства памяти, пользуются материалами аналогичным образом.

Наши занятия проходили в столовой, в перерывах между приемами пищи, и небольшой комнате, в которой стояли стол и стулья, а также ин­дивидуальные шкафчики персонала. Оба помещения не были специаль­но предназначены для арт-терапевтических сессий, но имели несомнен­ное достоинство: удовлетворительную изоляцию.

Обычно я располагала материалы на столе: разные виды бумаги,, кус­ки текстиля, небольшие пластиковые емкости с пробками и без них, про­волоку, шерсть, липкую ленту, оберточную бумагу, карандаш, линейку и ножницы. В дальнейшем я добавила отвертку, куски древесины и сум­ку с материалами, отобранными из-за их интересной фактуры (камни, губка и т. д.). По возможности я приносила нетоксичную глину для мо­делирования и тарелку с желе.

Я предлагала пациентам пройти в комнату. Иногда некоторые из них отказывались выйти из коляски, — по-видимому, не понимали, что от них требуют. Мне казалось, что они были не в состоянии осознанно со­гласиться на наши занятия. В таком случае я помещала некоторые мате­риалы на подносе перед пациентом. Обычно он начинал изучать их. Ду­маю, условия были далеки от идеальных. Я нередко испытывала затруд­нения и ощущение открытости, располагаясь напротив пациентов. Однако это их не смущало, поскольку их внутренний мир сливался с окружающим пространством.

Мне удалось поработать с десятью мужчинами и женщинами. В па­латах мужчин было меньше, и их родственники реже давали согласие на арт-терапевтическую работу. Из десятерых я выбрала пару женщин и пару мужчин. С каждым я занималась дважды в неделю по 45 минут. Я остановила на них свой выбор, поскольку они более активно реагиро­вали на предложенные им при первой встрече материалы. Чтобы лучше запомнить и понять, что пациенты говорили, когда это было возможно, я записывала занятие на аудиокассету.

РЕАКЦИИ

Миссис С, 82 года, диагноз «болезнь Альцгеймера». На момент ис­следования пережила ряд тяжелых утрат: смерть родителей, единствен­ных брата и сестры, развод. Пять лет назад умер бывший муж, после чего у миссис С. было отмечено быстрое ухудшение состояния. Больной тре­бовалось некоторое время, чтобы погрузиться в изучение материалов. После этого она полностью уходила в работу: прикрывала объекты ку­сочком ткани, как бы пряча их, либо заворачивала предметы в бумагу или ткань. Иногда она разглаживала бумагу, проводила много времени, собирая в складки юбку, порой пряча в них рулон липкой ленты, ножни­цы или свои тапочки. Несколько раз она выразила желание взять липкую ленту для своего сына. Большую часть времени миссис С. что-то говори­ла, но понять ее было трудно. Я смогла лишь разобрать, что она хотела бы отправиться к своей матери, сыну или брату. Когда ей разрешалось вернуться в помещение, она предпочитала остаться и продолжать мани­пуляции с материалами. Работа с ними продолжалась у нее от 10 до 30 минут.

Раньше миссис С. занималась шитьем, и порой казалось, что она представляет себя за этим занятием. Однажды она заявила мне, что про­сит оплатить ее труд из расчета два фунта стерлингов в час. Когда я де­лала какие-либо замечания, она говорила «нет», возможно демонстрируя этим свою потребность в независимости. Интерес к заворачиванию и прятанью предметов выдавал ее желание держать вещи при себе, а стремление идти к матери или брату указывало на обращенность к наи­более важным отношениям жизни. Будучи оставленной наедине с собой, она выражала волнение по поводу своего сына и матери. Казалось, что в ее представлении мать и сын зависели от нее. В обеспокоенности старой женщины сквозила потребность быть кому-то нужной. Был очевиден конфликт с собственной беспомощностью и зависимостью от других.

Однажды миссис С. пришла на занятие в слезах. Она не проявляла интереса к материалам в течение 20-30 минут, но затем погрузилась в работу, ее настроение изменилось, и она перестала плакать. Кроме это­го случая я не заметила каких-либо изменений ее настроения во время занятий.

Другая пациентка — миссис Д., 90 лет, диагноз «сенильная демен-ция». Жила со своим сыном до того, как оказалась совсем беспомощной и была помещена в стационар. Имела дочь. Эта пациентка приходила ко мне трижды. Еще один раз она не смогла прийти, и я сама принесла ей предметы на подносе (рис. 3.6).

Она обычно проводила со мной от 30 до 50 минут. Миссис Д. свора­чивала бумагу, произнося: «Сложи ее, сложи ее...» Она изучала предме­ты, заглядывала в емкости, иногда показывала их мне. Иногда, подобно миссис С, прятала предметы под бумагу или ткань (рис. 3.7).

Однажды, будучи неспособной распутать резиновую ленту, спрятала
ее, тем самым убрав проблему из собственного поля зрения, а из поля
зрения окружающих —
свою неспособность ре-
шить задачу самостоя-
тельно. Она заворачива-
ла ножницы в бумагу, из-
готавливая «посылку» и
пряча ее под свой карди-
ган, чтобы затем взять с
собой в палату.Я забра-
ла сверток и развернула
его, лишь когда она поза-
была о нем. На следую-
щей неделе я вновь пока-
зала ей НОЖНИЦЫ, И она Рис. 3.6. Поднос с предметами, аранжированными
опять стала заворачивать миссис Д. в конце сессии

их в бумагу еще более туго и аккуратно. Создавалось впе­чатление, что эти «посылки» очень важны для нее. Я рас­сматриваю их как транзит­ные объекты, сохраняющие опыт занятий в то время, когда ее память не позволя­ла этого сделать (рис. 3.8).

МИССИС С. говорила боль-Рис. 3.7. Нечто спрятанное под куском ткани шую часть времени, но по­нять ее было трудно. Она, казалось, комментировала предметы и выражала реакции на то, чем они ей представлялись. Пациентка включала в свои высказывания фрагмен­ты, отражающие ее прошлую жизнь. Например, она говорила: «О, здесь довольно красиво... Куда же мы пойдем?.. Я, кажется, забыла, что мне нужно... Можно я возьму часть?» Она называла меня «дорогая» или «не­послушная девочка», и временами казалось, что она делится со мной сво­ими секретами. Иногда она, помня обо мне, комментировала свои дей­ствия. Мне представлялось, я являюсь частью драмы, разворачивающей­ся в ее сознании и проецирующейся во внешний мир, однако не столь важной частью, как это могло бы быть при переносе у людей с ненару­шенной памятью. В ходе занятий миссис С. становилась более активной, при этом значимость моей персоны в том, что она делала, снижалась.

Мистер Э., 87 лет, диагноз «многоочаговая деменция». Мистер Э. вы­рос в провинции. Его отец был полицейским. Все его восемь братьев и

сестер к моменту исследова-
ния уже умерли. У него са-
мого было пятеро детей. Мис-
тер Э. лишь один раз при-
шел на занятие, и я трижды
приносила ему материалы в
помещение дневного пребы-
вания — либо потому, что
он не очень хорошо себя чув-
ствовал, либо потому, что
он не мог встать с кресла.
Придя на занятие, мистер Э.
Рис. 3.8. «Посылка» начал исследовать простран-
ство и вещи. Он провел некоторое время за столом, выбирая предметы, засовывая пальцы в емкости, отрывая кусочки вощеной бумаги от руло­на и скатывая из них трубочку, которую потом помещал в различные по­лости. Затем мистер Э. встал и начал исследовать комнату, толкать дверь, двигать мебель. Он находился со мной около тридцати минут.

Следующее занятие продолжалось лишь 15 минут и проходило в ком­нате дневного пребывания. Здесь предстояло празднование чьего-то дня рождения. Мистеру Э: было интересно. Он начал подносить вещи ко рту и тактильно их исследовать. На третьем занятии он чувствовал себя не очень хорошо, но реагировал на предметы, либо засовывая их в рот, либо двигая ими вокруг губ. Я предложила ему блюдо с большим количеством желе. Мистер Э. начал изучать блюдо. Обнаружив желе, пациент взял его в рот и зарыдал. Его чувства были очень яркими, но вскоре он успо­коился, и на его лице появилось выражение удовлетворенности, а за­тем — любви.

Четвертое — последнее — занятие вновь проходило в комнате днев­ного пребывания, поскольку мистер Э. не мог встать с кресла. Вначале он изобразил жестом крест, а затем — лишь начало этого жеста. Он так­же указал на персонал, мои серьги, юбку и пуговицы. Затем он поместил небольшой круглый контейнер в глину, выпил чашку чая и попытался ощупать ее изнутри. Он был очень обрадован, я думаю, из-за моего при­сутствия, — все время обращался ко мне. Он существовал в реальности, определяемой переносами, и мне казалось, что я представлялась мисте­ру Э. кем-то из дорогих ему людей. Мое присутствие оживляло в нем вос­поминания о том, по поводу чего он испытывал чувство вины. Он произ­нес: «О, Господи, Господь Всемогущий... я люблю тебя, я люблю тебя...» Иногда он почти переходил на рыдания. Затем он сказал: «Бедняга, я не сделаю тебе больно... прости меня... прости меня». Создавалось впечат­ление какого-то самобичевания, которое производило над ним его супер-эго. Это занятие продолжалось три четверти часа. За исключением на­шей первой встречи, когда мистер Э. обследовал новое для себя поме­щение, работа с материалами вызывала у него оральную реакцию, выраженности которой соответствовала интенсивность переживаний.

Мистер Ф., 77 лет, диагноз «многоочаговая деменция». В прошлом водопроводчик. Двадцать лет назад перенес черепно-мозговую травму. С этого времени у него стали проявляться импульсивность, агрессивность и неусидчивость. Он действительно был непоседлив. Зачастую его было трудно заставить выполнить простые просьбы. Во время занятий он был очень активен, смотрел на материалы с большим интересом, выбирал вещи и клал их в разные места, изучал предметы, переворачивал и снова ставил их в исходное положение, просовывал пальцы в отверстие внут­ри рулона вощеной бумаги, даже попытался вытащить поролон из старо­го кресла, что потребовало от него больших усилий. Кусочек поролона, завернутый в край своего джемпера, он дал мне. На третьем занятии, де­лая вид, что пьет, мистер Ф. поднес контейнер к губам, а также попытал­ся обернуть бумагой свою ступню. Он надавливал на вены на ноге, слов-і но это был неодушевленный предмет, потом взял меня за руку: «Поло­жи сюда», — будто это была часть его собственного тела. Он проводил много времени, двигаясь по комнате, изучая все на своем пути, трогая вещи и пытаясь с силой открыть дверь. Часто, обращаясь ко мне, гово­рил: «Пошли», — словно я была партнершей в его занятии. Иногда он просил моей помощи.

При четвертой встрече мистер Ф. был очень беспокоен и отказался идти в помещение для работы, поэтому я решила остаться с ним. Он хо­дил вперед и назад, с силой толкая стены, двигая мебель и пытаясь от­крыть дверь. Он даже попытался сломать радиатор, а затем снял свои шлепанцы и лег на кровать. Взяв меня за руку, он сказал: «Отдай мне», — и затем попробовал передвинуть мою ногу. Эти действия вызы­вали у меня беспокойство, и я пыталась контролировать его движения. Он много говорил, но понять его было трудно. Занятие продолжалось сорок пять минут. Обычно настроение мистера Ф. не менялось на протя­жении занятий. Он часто не мог разобраться, что было его собственным телом, а что принадлежало мне или окружающему пространству. Анало­гичным образом, он не мог смириться с внешними ограничениями. Недо¹' статочное осознание границ своего тела было для него очевидной про­блемой.

ОБСУЖДЕНИЕ

На основе проведенных исследований можно констатировать нали­чие следующих видов деятельности пациентов: выбор, изучение, при­крывание, прятанье, заворачивание, помещение в рот и перемещение вокруг губ предметов, обследование емкостей изнутри, в том числе по­мещение внутрь них пальцев, разглаживание и складывание бумаги и ткани, обследование комнат, перемещение мебели, толкание дверей и стен. Некоторые из этих действий имели определенное отношение к жизненному опыту пациентов. Другие, как, например, изготовление по­сылок, были наделены, по-видимому, символическим смыслом. Пациен­ты проявляли большой интерес к физическим свойствам предметов в попытке определить, каковы эти предметы и что с ними можно делать. Возможно, имеет место ранняя стадия регрессии, что связано с потреб­ностью заново пережить забытое: у детей на определенном этапе разви­тия формируется ощущение своей физической отделенности от родите­лей и окружающего пространства. Я имела возможность наблюдать, как нарушенная кратковременная память изменяет сознание, результатом чего становится искаженное восприятие пространства, времени и соб­ственной личности. Описанные четыре пациента проявили склонность к определенным видам деятельности: первые три реагировали в основном на материалы, четвертый — на окружающее пространство. Они не со­здавали образов, которые могли бы служить им инструментом для коор­динации. Тем не менее в двух описанных случаях женщинам удалось до­стичь определенной устойчивости в восприятии материалов, которые относительно долго удерживали их внимание, — у пациенток возникли ассоциации с тем, что они делают. Мужчины использовали объекты раз­ным образом, исследуя их орально и пространственно. По-видимому, они переживали регресс на ранней стадии развития. Их внимание, однако, удерживалось на предметах дольше, чем обычно. Работа пациентов, когда им удавалось войти в нее, была относительно устойчивой и продолжи­тельной. Все окружающие люди и предметы, не являвшиеся материала­ми занятий, осмыслялись пациентами в контексте собственных действий. В случае с мистером Ф. это проявлялось в том, что я воспринималась им не как другое лицо, а лишь как один из предметов в мире его вещей, в ко­тором внутреннее сливалось с внешним. Однако мне кажется, что я была частью трехсторонних отношений, в которых помимо меня и пациента существенное значение имела игровая среда между нами. Не было какого-либо развития процесса от начала до конца. Не было осознания пациен­тами регулярного характера занятий — они не понимали, ни кто я, ни почему мы встречаемся каждую неделю. Наблюдалось смешение осозна­ваемых и неосознаваемых элементов психической деятельности. Нару­шения памяти приводили к утрате ощущения реальности, необходимого для осознания ситуации. В связи с этим действие большинства кон­структивных факторов арт-терапевтической работы (изобразительного процесса, его протяженности во времени, интеграции неосознаваемых элементов в сознание и других) оказывалось невозможным.