ИСХОДНЫЕ АРТ-ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ 8 страница

Область, которую я попытаюсь сейчас исследовать, находится не «между эстетическим и психологическим» (Maclagan D., 1994). В ней эстетическое глубоко психологично, поскольку происходит ПОЧТИ ПОЛ-І ное слияние человека с эстетическим объектом, что заключает в себе значительный потенциал для психической трансформации. Однако, ана! лизируя свою работу с пациенткой, я заметила: прежде чем возникнет^ эстетическое переживание, должен проявиться сильный инфантильный, перенос на психотерапевта при почти полном молчании пациента. В мо-ч мент сильного эстетического переживания Кэти произнесла: «Прекрас-1 но, это прекрасно...» В тот миг она словно слилась с образом восприятия, пребывая в состоянии зачарованности материнским образом. Произо-;! шел перенос на эстетический объект и детское, идеализированное при­знание его красоты.

Момент эстетического переживания был очень волнующим и позво­лил моей пациентке воссоздать «хороший внутренний объект», ощутить! реальность психотерапевтических отношений. Она смогла затем сделать і выбор в пользу самопознания, по-видимому найдя в работе Гольбейна нечто, символически выражающее ее детские переживания по поводу;; матери. После Кэти символически изобразила на рисунке свои с ней от­ношения. Это было изображение треснувшего яйца, лежащего среди множества целых. Мне кажется, что в момент эстетического пережива-1 ния часто имеет место состояние единения, которое затем сменяется^ оценкой и стремлением к разотождествлению с объектом идентифика­ции и признанию своей самодостаточности. Сначала Кэти молчала, но! после пережитого ею слияния с работой Гольбейна она была способна работать самостоятельно, опираясь на «хороший внутренний объект». | Она изобразила черное треснувшее яйцо, которое мне представляется символом того ребенка, которым она себя ощущает. Мне кажется, чтга треснувшее яйцо одновременно символизирует и то старое, что повреж- • дено, и то новое, что лишь появляется. Появление нового связано е| трансформирующими качествами эстетического переживания. Кэти! могла бы оставаться в неподвижной тишине, но она сделала выбор в! пользу жизненного роста и развития. В процессе психотерапии перем

ней стояла дилемма: открыть себя для психотерапевтического общения или в страхе убежать в свои ранние детские отношения. Мне кажется, что выбор в пользу психического роста и развития должен всегда делать­ся на определенном этапе психотерапевтической работы. Через перенос Кэти смогла создать для себя идеализированный, всегда доступный об­раз матери. В непосредственном виде этот перенос был рискованным (по причине пережитой мною самой депривации в раннем возрасте), поэто­му пациентка предпочла картину Гольбейна. Картина не может быть не­предсказуемой, не может переживать депрессию, она более надежна по сравнению с живым человеком.

Эстетическое переживание дает ощущение раппорта с эстетическим объектом, будь то реальный человек, пейзаж, картина, поэма или что-то иное. Зачастую при этом имеет место неожиданно возникающее пережи­вание восторга или благоговения. Происходит слияние с объектом вос­приятия — «захваченность духом объекта» (Bollas С, 1987). И это есть бытийное, а не умосозерцательное состояние, которое охватывает все человеческое существо и дает ощущение того, что вы и объект взаимо­дополняете друг друга. Подобное состояние у ребенка, переживающего психическую анестезию, может быть вызвано лишь стимулами особого рода. Случай с Кэти очень показателен и убеждает меня в том, что в про­цессе психотерапии наиболее существенными являются воспоминания переживаний психической и физической защищенности ребенка со сто­роны матери. Эти воспоминания очень глубокие и волнующие, они окра­шены благоговением. Боллас описывает первые эстетические пережива­ния, как те, которые связаны с «материнской формой отношения». Наи­более ранние эстетические переживания такого рода являются трансформирующими — мать приходит к ребенку, чтобы погасить в нем страх или устранить неприятные физические ощущения: сырость, голод или холод. Мать трансформирует их в приятные ощущения. Боллас опи­сывает то, как мать сопереживает ребенку, оставаясь с ним, — это свое­образная форма диалога, происходящего между ними еще до того, как ре­бенок обретает способность осмыслять свое существование.

Эстетическое переживание всегда имеет трансформирующие каче­ства. Эстетический же объект, по-видимому, является основой транс­формирующего опыта, посредством которого преодолевается психиче­ская фрагментированность и интегрируются разные элементы «Я». Это напоминает момент, в который художник после работы над своим произ­ведением вдруг останавливается и пытается оценить, что он создал. То­гда может возникнуть ощущение завершенности или правильности со­зданного.

Изучая новорожденных, можно наблюдать элементарное пережива­ние ими прекрасного. Следующие примеры, касающиеся реакций маль­чика в возрасте пятнадцати-восемнадцати недель, могут быть иллюстра­цией этих переживаний.

1. Мальчик издал какой-то звук, и мать спросила его: «Кто это снова голо­ден?» Затем она склонилась над ним: «Какой ты большой, какой ты прекрасный большой малыш». Мальчик улыбнулся-матери, извиваясь от удовольствия. Ко­гда мать выпрямилась, мальчик продолжал смотреть туда, где она только что была, а затем сразу погрузился в сон. Его руки запрокинулись вверх над голо­вой.

2. Мать пришла поговорить с ребенком. Она наклонилась над ним, ее локти уперлись в пеленальный столик, а лицо было совсем близко от лица ребенка. Мальчик издал радостный звук и попытался имитировать некоторые звуки ма­теринского голоса. Он словно хотел ей что-то сказать, и его руки протянулись к ней, будто стараясь обхватить ее, но не дотрагиваясь до ее фигуры. Мать сказа­ла: «Ах, как тебе нравится говорить со мной!» Затем она взяла малыша на руки, чтобы начать кормление. Его глаза при этом сияли так, что казалось, вот-вот и они выскочат из орбит от переполнявших его чувств.

3. Мать склонилась над малышом, и он стал приветствовать ее на своем язы­ке. Она же удовлетворенно улыбалась ему, но затем встала и подошла к дивану, чтобы выпить там чашку чая. Лицо малыша тут же приняло равнодушное выра­жение, словно «погасло», и он принялся исследовать поверхность стола, на ко­тором лежал.

Эти описания демонстрируют яркость, присущую, казалось бы, обы-_; денным проявлениям жизни и любви во взаимоотношениях матери и pe-j бенка. Оба участника диалога получают бесконечное удовольствие и ощущают свет, который несет каждому из них жизнь другого. Меня по­разило то, что ребенок интернализирует присутствие матери — продол­жает смотреть туда, где ее уже нет, и погружается затем в блаженный сон или пытается обнять ее воображаемый образ. Когда же мать отходит от него, его лицо перестает излучать свет. Однако при этом он словно все еще ощущает ее присутствие внутри себя, заинтересованно иссле­дуя пространство вокруг. Ребенок только что потерял ее из вида, но это не удручает его, и он способен воспроизвести положительный опыт, в от­личие от множества детей, с которыми мы имеем дело в психотерапии.

Меня очень впечатляет описание психотерапевтической работы с неблагополучным ребенком в возрасте двадцати месяцев, сделанное С. Рейд. С. Рейд приводит примеры переживаний ребенком прекрасного, в его взаимоотношениях с психотерапевтом. Эти переживания являют­ся предпосылкой для развития у ребенка эстетических чувств (Reid S.,

1990). Описываются, например, эстетические переживания ребенка, возникающие при наблюдении за игрушечной бабочкой, порхающей внутри мяча. На следующей неделе после этого ребенок заговорил. Ав­тор подчеркивает важность эстетических переживаний и необходимость полной концентрации внимания ребенка на объекте. Предпосылкой для этого являются те физические и психологические условия, которые соз­дает психотерапевт психологически отягощенным детям. Я описала сли­яние Кэти с эстетическим объектом (работой Гольбейна). Другой мой юный пациент по имени Райн пережил при созерцании этой работы со­стояние благоговейного восторга. С. Рейд упоминает П. Фуллера и его понятие эстетического чувства, которое ведет к утрате привычного ощу­щения своего «Я» при сохранении, однако, ощущения Самости (Fuller Р., 1980). И Кэти, и Райн определили одним словом то, что они пережили. Кэти сказала: «Прекрасно...», а Райн — «Великолепно!» При этом их лица словно осветил внутренний свет, и вскоре они были способны про­двигаться вперед в психотерапевтическом процессе. У меня же было впе­чатление, будто я присутствую при каком-то очень важном событии. Ду­маю, это может быть своеобразным подтверждением того, что в психо­терапевтических отношениях очень важно наличие неких исходных условий в виде надежной и достаточно защищенной психотерапевтиче­ской среды, как во внутрипсихическом, так и физическом смысле.

С. Рейд отмечает, что устойчивый положительный опыт общения с матерью на первом году жизни вселяет в нас энтузиазм и любовь к жиз­ни и что ребенок должен сделать этот опыт своим внутренним достояни­ем. Кэти переживала очень сложный момент в своем развитии, когда ей из-за рождения сестры стали уделять меньше внимания, но она, имея по­ложительный опыт общения с матерью в раннем детстве, смогла актуа­лизировать его в процессе переноса на картину Гольбейна. Я была пол­ностью сконцентрирована на Кэти во время этой сессии. Тишина лишь подчеркивала концентрацию. И я думаю, что Кэти, как всякий ребенок с дисгармонией развития, очень нуждалась в такой концентрации с моей стороны, дающей ей впечатление моего терпеливого присутствия.

В своей предыдущей статье «Образы сердца» я писала об особой яр­кости в глазах матери и о необходимости для ребенка ощущать в процес­се психотерапии, что психотерапевт думает о нем. В этом уже заложен эстетический элемент, связанный со способностью видеть прекрасное (Case С, 1990). Может быть, на картине Гольбейна как раз и отражено то смешанное состояние серьезности и нежности, которое характерно Для матери, смотрящей на своего ребенка?

КЛИНИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ

Следующая сессия, которую мне хотелось бы описать, касается моей работы с двенадцатилетним пациентом по имени Райн. Как и Кэти, он пережил в раннем детстве ряд неприятных семейных ситуаций, хотя и был обеспечен устойчивым материнским вниманием. Он, в частности. стал свидетелем физического насилия, пережил утрату привязанностей, имел в раннем детстве нескольких лиц, заменяющих ему мать, и в конце концов вновь стал жить с матерью и ее сожителем, а также сводными братьями и сестрами. Мать недолюбливала Райна, так как он напоминал ей о его отце. В то же время она использовала его как эмоциональную за-мену отсутствующему у нее в тот или иной момент жизни партнеру. Райн выглядел несколько старше своего возраста. Он обычно сидел за столом психотерапевтического кабинета широко расставив ноги, — с ощущением своего мужского достоинства и стремлением скрыть тре вогу, словно он пришел на интервью к работодателю.

Отец после нескольких лет отсутствия незадолго до этого возобновил общение с Райном. На протяжении шести сессий я слушала рассказы, мальчика о его прошлом и настоящем, о том, как им пренебрегали, изде-вались над ним, как ему не хватало родительского внимания, как он за-менял родителей своим сводным братьям и сестрам, как родители обма-нывали его и как часто он терпел физические и финансовые лишения. Он пытался сопоставить разных мужчин — сожителей своей матери, — за­менявших ему время от времени отца. Одного из них, внезапно бросив-шего его мать, Райн вспоминал с особой теплотой и назвал лучшим из отцов, которых он имел. Он рассказал о том, сколь болезненны были для него приходы в их дом детей этого человека — Райну не разрешали с ними встречаться. Он рассказывал обо всем этом, а я слушала, изредка комментируя его слова и задавая вопросы. Во время и после сессий Я чувствовала себя подавленной и раздраженной, пребывая в недоумении ПО поводу достижения какого-либо психотерапевтического результата с таким ограниченным по своим психологическим возможностям пациен- том. Райн не делал никаких попыток к рисованию, хотя материалы для изображения находились рядом с ним. После каждой сессии он жаловал­ся на головную боль, а также на то, что я говорила слишком много, и что он вряд ли придет ко мне опять. Однако он приходил вновь и вновь, хотя часто болел и нередко отсутствовал на занятиях в школе.

На одну из сессий Райн пришел с небольшим опозданием, настойчи­во постучал и вошел. На нем была порванная куртка, застегнутая на мол­нию до самого подбородка. Его одежда была помята и плохо сидела на нем. Мальчик выглядел так, словно не выспался. Примерно в середине занятия он начал говорить о том, как много трудностей в его жизни, а за­тем — о своем отце. Он выразил беспокойство по поводу своей матери, которая хочет поменять место жительства. Райн не знал, насколько да­леко от отца он окажется в результате переезда. Он начал было гово­рить, но внезапно остановился: забыл, что хотел сказать. Я думаю, это произошло в тот момент, когда он ощутил чувство гнева. Он испытывал явное замешательство в сложившейся атмосфере этой сессии и спросил, не мешает ли мне шум. Я ответила, что нет, и тоже испытала замеша­тельство. Райн наклонился и внезапно встал. Его куртка была расстег­нута, и стала видна большая музыкальная брошь в виде медведя, несуще­го рождественские подарки. В груди медведя горела красная лампочка, и раздался один из рождественских гимнов — «Красноносый Рудольф» — после чего зазвучала мелодия «Санта-Клаус приходит в город». Райн по­вторно нажимал на кнопку, и гимн звучал вновь и вновь, так что все это вместо эффекта неожиданности создавало довольно нелепое впечатле­ние. Иллюзия игривого отцовского образа Дедушки Мороза в виде сахар­но-белой фигуры медведя явно контрастировала со всем предыдущим материалом сессии.

Затем Райн принялся рассказывать о своих потасовках с братом, к которому он сильно ревновал мать. Музыка зазвучала вновь. Потом я узнала, что мой пациент вместе с социальным работником составляет карту своей жизни, отражающую тот ее отрезок, когда он испытывал ненависть к отцу. Затем мальчик сказал, что любит что-нибудь масте­рить, и стал осматривать кабинет. Его взгляд в замешательстве остано­вился на картине Гольбейна. Тогда он посмотрел на краски и иные изо­бразительные материалы: «Я раньше любил лепить из глины». Я дала понять: он может пользоваться любыми материалами. Райн вновь по­смотрел на картину Гольбейна и произнес: «Ох ты!.. Великолепно!» (По­том всякий раз, глядя на картину, он повторял это слово.) Он посмотрел на меня, и в этот момент я ощутила некоторое тепло, возникшее между нами. Райн встал, снял куртку и снова нажал на кнопку броши. Потом взял глину, заявив, что не знает, что из нее делать. Под гимн «Санта-Кла­ус приходит в город» он расплющил глину в круг. Райн объявил, что хо­чет изобразить своего отца. Он написал слово «отец» на глиняном круге, а потом замазал надпись. Вновь написал «отец», используя стек, и затем снова замазал написанное. Потом он стеком в третий раз написал «отец» и провел поперечную линию, сказав, что ему нравится глина, поскольку с ней можно делать все, что захочется: можно ее мять или создавать гладкую поверхность. При этом он начал энергично бить глину ребром ладони, как в карате. Ударяя, Райн словно прилагал большие усили к тому, чтобы разделить, с одной стороны, «ненавистного отца» своег прошлого, который чуть не убил мать, и, с другой стороны, новый обр отца, который должен был стать для него «настоящим отцом». Мать н могла помочь Райну в этом и прояснить ему его же сложные чувства она ненавидела своего бывшего мужа и с большим трудом могла выно сить встречи мальчика с отцом.

Затем Райн с большим усилием прекратил бить по глине и разглажи­вать ее. Ему захотелось сделать яблочный пирог. Я указала на его сме-;^ шанные чувства ненависти и любви, его агрессивные импульсы и вмест с тем его намерение сделать нечто съедобное и вкусное. Во всем этом проявлялась его неприязнь к отцу в прошлом и чувство любви, связан­ное с отношениями с отцом в настоящем. Он признался, что хотел бы сделать нечто съедобное для отца. Я вновь обратила внимание Райна на его смешанные чувства любви и ненависти.

Райн взял небольшой кусок глины и раскатал его в пирамиду, затем написал на ней «папа» и показал мне. После этого он, сложив руки опре­деленным образом и сказав, что в карате таким образом заряжают орга­низм энергией, ударил изо всех сил по глиняному кругу. Мне показа­лось, все кончено, но Райн сделал углубление в центре круга и вставил в него пирамиду. Он добавил кусочки глины, изображая из пирамиды иг­рушечный дом, и провел линии, имитирующие сад. Затем еще раз напи­сал на круге «папа» и изобразил вокруг дома лаву, вытекающую из пира­миды, словно из жерла вулкана. Закончив, мальчик попросил у меня раз­решения взять с собой его произведение, названное «папа—дом— вулкан», чтобы подарить его отцу. В этот момент игрушечный медведь, имитирующий веселого рождественского папашу, как бы отошел на вто­рой план, уступая место напряженному противостоянию полярных чувств Райна: одно из них — чувство неприязни к отцу в прошлом, дру­гое — страстное желание иметь отца и дом в настоящем. Райну удалось создать образ, объединяющий и надежды, и страхи, и чувство гнева, свя­занное с амбивалентным отношением к отцу.

ОБСУЖДЕНИЕ

Какую же роль играли эстетические переживания, относящиеся к картине Гольбейна, в разрешении конфликта между прошлым и настоя­щим моих пациентов? Мне представляется важным эффект неожиданно­сти, связанный с рождественским медведем. Был ли он своеобразной попыткой Райна внести эстетический элемент в мое восприятие? Маль­чик, по-видимому, хотел озадачить и удивить меня. Музыкальная, светя­щаяся красным светом кнопка, расположенная на фигуре медведя, мо­жет символизировать любовь и сексуальные переживания Райна, обра­щенные ко мне в результате переноса. Эта кнопка напомнила мне светящееся сердце, сосок, а также пенис. Как и Кэти, Райн нуждался в моем полном внимании к его переживаниям, связанным с унижением, жестокостью, пренебрежением и недостатком внимания, о которых он рассказывал мне. Игрушка же привнесла атмосферу игры и тепла, но при этом вряд ли имела какое-либо отношение к реальному опыту Райна и образу «хорошего отца». Этот образ проявился позже, во время работы с глиной, когда Райн обратился к своим надеждам и устремлениям, уси­лившимся во время Рождества. Райн хотел сделать мне сюрприз, сам страстно желая приятно удивиться любви отца. Этот момент нес в себе сложную смесь направленных на меня чувств. Чуть позже Райн пережил эстетические чувства, замешательство и восторг, связанные с работой Гольбейна. Фактически в первый раз во время сессии Райн воочию пе­реживал внутренний конфликт любви и ненависти. При этом он смог создать образ из глины, и мне кажется, что его творческий акт совпал с моментом психической трансформации. Как и для Кэти, для Райна было, по-видимому, слишком рискованно перенести совершенные свойства на меня, поэтому первоначально перенос их произошел на картину, и лишь потом чувства, связанные с переносом и личностью психотерапевта, ста­ли предметом обсуждения. В работе с этими детьми можно было наблю­дать переход от молчаливого, пассивного состояния, перемежающегося жалобными монологами, к более активному взаимодействию со мной, побуждающему их работать самостоятельно. Для обоих пациентов кар­тина Гольбейна связана с инфантильными представлениями о матери. Перенос на психотерапевта сменялся переносом на картину, что во вто­рую половину сессии освобождало меня для живого присутствия в ат­мосфере здесь-и-сейчас, а моих пациентов — для творчества. При пере­носе их жалобные монологи о прошлом и настоящем были одновремен­но мольбами ко мне оградить их от травм прошлого и настоящего, быть Для них благом. Актуализируя положительные стороны своего опыта, Дети использовали меня и условия арт-терапевтической сессии для ис­следования своих чувств.

И Кэти, и Райн пережили моменты «слияния» с картиной, после кото­рых были способны работать с материалом и перейти к иным отношениям со мной. Райн, например, перестал жаловаться на то, что моя разговор­чивость вызывает у него головную боль, но у него сохранялись жалобы соматического характера, которые я рассматриваю как соматизацию еще не проработанных и не осознанных им переживаний.

Кэти и Райна объединяло и то, что в определенный момент сессии между пациентом и психотерапевтом возникало тепло. В случае с Рай-ном оно стало ощущаться сразу после того, как мальчик посмотрел на работу Гольбейна, а в случае с Кэти, когда она показала нарисованные ею яйца. Райн имел очень значимый для него опыт общения с отцом. Ра­боту Райна можно рассматривать как попытку создать «дом для отца»! внутри себя самого, а также как выражение желания иметь место в доме отца. Райн мог обнародовать свои желания такого рода во время арт-те­рапевтической сессии, но не дома — его мать не выносила даже упоми­нания об отце.

Почему же работа Гольбейна столь схоже воспринимается такими разными детьми? Она является единственным предметным изображени­ем на стенах моего кабинета. Часто рассматривая ее, я задаюсь вопро­сом, не совмещает ли она в себе качества ребенка и взрослого? Обычно считают, что изображенная на портрете женщина воплощает благород­ство и целомудрие. Она, как известно, была избранницей короля Генри­ха, которая должна была родить ему наследника, в чем поклялась во вре­мя церемонии венчания. Не просматривается ли в облике Джейн Сеймур еще и детскость, запечатленная в тот момент, когда ребенок вдруг осо­знает свою ответственность. Именно эта ответственность ребенка на картине может бессознательно затрагивать моих юных пациентов, по­зволяя им сделать шаг в направлении психического роста.

Описанные в статье краткие наблюдения за ребенком показывают, как регулярный положительный опыт контакта с матерью дает ему ощу­щение того, что он является для нее высшей ценностью. Не случайно для; возникновения переживания прекрасного в момент восприятия портре­та Гольбейна маленьким пациентам очень важно было ощущать мое пол­ное внимание.

Существенным представляется и элемент идеализации, присутству­ющий при переносе. Идеализация рассматривается М. Клейн как форма: защиты от страха и депрессии и одновременно как необходимая предпо-^! сылка для развития Эго (1952). Думаю, это может означать то, что эле-; менты опыта ребенка, связанные с положительными моментами в егоі отношениях с матерью, идеализируясь, защищают его личность. Другая же — отрицательная — часть этого опыта отчуждается в виде «плохого;

объекта». Когда гнев и ненависть отчуждены, они воспринимаются как внешние и не угрожающие личности явления. Интернализация идеаль­ного объекта придает личности уверенность и ощущение внутренней силы, позволяющей ей защитить себя от темных аспектов фантазийной жизни. В этом смысле идеализация является средством защиты и одно­временно необходимой предпосылкой для психического развития.

«В "параноидно-шизоидном" состоянии переживание любви и нена­висти по отношению'к одному и тому же предмету порождает невыноси­мую тревогу и является выражением важнейшей психологической ди­леммы, которую необходимо разрешить. Она решается, главным обра­зом, путем разделения любимых и ненавистных свойств себя самого, с одной стороны, и любимых и ненавистных свойств объекта, с другой. Лишь так индивид может полюбить предмет, пребывая в состоянии без­опасности, и дать волю своей ненависти, не рискуя разрушить любимый объект» (Ogden Т., 1989).

Как поясняет Т. Огден, когда расщепление свойств объекта является основным способом защиты, человек формирует для себя психологиче­ски безопасное состояние. Он разделяет, с одной стороны, то, чему угро­жают, и, с другой стороны, то, что угрожает. Таким образом, для Райна идеализация являлась средством защиты его любви, переживаемой при созерцании работы Гольбейна. Ненависть же к отцу была выражена им в его работе с глиной. Затем Райн исследовал свое чувство ненависти и попытался его обуздать, — то сминая глину, то вонзая в нее стек, то раз­глаживая ее. В каком-то смысле мальчик тем самым пытался нейтрали­зовать чувство боли и угрозы, вызванное ненавистью. Райн успешно со­единил свои амбивалентные переживания в глиняной композиции пос­ле того, как его любовь смогла утвердиться при созерцании работы Гольбейна.

В одной из глав своей замечательной статьи А. Альварез очень трога­тельно пишет о том, что «первое появление идеальных объектов в фан­тазиях хронически депримированных детей может отражать не только сопротивление депривационным переживаниям и их вытеснение, но и совершающийся психический рост» (Alvarez А., 1992). Она также при­водит цитату из работы Г. Розенфельд о том, что «психологически уязви­мые пациенты могут испытывать потребность в идеализации психотера­певта для того, чтобы создать для себя благоприятную атмосферу» (Ro-senfeldH., 1987).

В моей работе с обоими детьми определенные стороны переживаний были ими идеализированы, проецируясь на работу Гольбейна. Можно определенно говорить и о том, что некоторые высказывания Райна, ка| сающиеся личности психотерапевта, его бесконечные жалобы на то, что мои разговоры вызывают у него головную боль, отражают отчуждение* негативных свойств и одновременно актуализацию следов положительно-.' го опыта. Это знаменовало исходную позицию для последующего осмыс­ления им своих амбивалентных чувств любви и ненависти к отцу при соз*; даний глиняной композиции.

У Кэти же ее переживания, вызванные эмоциональной холодностью матери, часто ощущаемые ею как состояние внутренней пустоты и стаг-і нации, подверглись отчуждению в момент идеализации, что позволило" девочке начать работу над рисунком. Позднее, в процессе психотерапии переживания, связанные с идеализацией, должны были быть интегриро­ваны с отчужденным гневом и ненавистью. Так или иначе, эти пережи­вания способствовали созданию исходной благоприятной атмосферы, в которой могла начаться сложная работа по психической интеграции. Оба ребенка в определенный момент нуждались в актуализации опыта' идеальных отношений, которых им явно не хватало в реальной жизни. Возможно, идеализация также способствовала появлению у них поло­жительных ожиданий. Приведенное клиническое описание, в котором ярко представлены амбивалентные чувства Райна, иллюстрируют фено­мен латентной боли, связанный с переживанием прекрасного. Оно быс­тротечно и нередко покидает нас сразу после того, как мы испытали со­стояние экстатического растворения в созерцаемом объекте.

Приведенные описания, касающиеся отношений матери и ребенка, показывают, насколько ярки и в то же время преходящи положительные чувства младенца. Они напоминают эстетические переживания, вспыхи­вающие, как фейерверк, и быстро исчезающие, оставляющие нас под сводами ночного неба. Воспоминания и чувства, связанные с образом матери, могут быть очень живыми, но при этом мы отчуждаем от себя иной образ матери, который не удовлетворяет нас и маячит, словно при­зрак, пытающийся занять место эстетически привлекательной матери.

Я хотела бы в связи с этим обратиться к работам Д. Мельтзер и М. Вильяме, которые пишут о восхищении красотой и роли эстетическо­го конфликта в психическом развитии (Meltzer D., Williams М., 1988). Д. Мельтзер объединяет свои мысли о природе эстетического конфлик­та с идеями В. Биона об «отсутствующем объекте»: «Переживание пре­красного по своей природе заключает в себе возможность разрушения». «В терминах Биона объект эстетического созерцания содержит в себе тень отсутствующего разрушителя. Весенняя береза с распускающейся листвой заключает в себе скелет зимнего дерева. То, что в хрупком Эго ребенка было разрушено, должно быть в нем воссоздано на последую­щих этапах психического развития, с тем чтобы красота предмета могла быть воспринята непосредственно, не причиняя ущерба душе, чего так опасался Сократ» (Bion W., 1988).

Наиболее ранние эстетические переживания формируются на пре-вербальном уровне и не поддаются словесному описанию. Д. Мельтзер пишет о том, что эстетический объект доступен и в то же время загадо­чен и непознаваем. «Это конфликт, который может быть описан как следствие эстетического влияния привлекательного образа матери, внешне доступного для чувственного восприятия, но в то же время зага­дочного изнутри и нуждающегося в созидательной работе воображения» (MeltzerD., 1988).

Замешательство Райна при созерцании работы Гольбейна могло быть связано с растворением старых и формированием новых границ его «Я». Мы испытываем нечто подобное в моменты сильных эстетических пере­живаний, когда сливаемся с объектом, а затем отделяемся от него и ощу­щаем, что эстетический объект удивительно точно встраивается в наше сознание. В моей работе с детьми очень важным представляется то, что они смогли подобрать слово, точно отражающее характер их эстетиче­ских переживаний. С. Боллас полагает, что слово связано со вторым уровнем эстетических переживаний и становится новым трансформаци­онным объектом. Он пишет: «В то время как мать, преображая бытие своего ребенка, формирует первый уровень эстетических переживаний, слово формирует и трансформирует "Я" и является иным инструментом в развитии эстетических переживаний индивида» (Bollas С, 1987).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На материале приведенных клинических описаний я попыталась по­казать, как переживание детьми слияния с объектом эстетического со­зерцания делает их способными к взаимодействию с психотерапевтом и созданию символических форм для выражения собственных мыслей и чувств. В статье я лишь кратко коснулась таких сложных понятий, как эстетический опыт и конфликт, идеализация и перенос, перенос на объект в пространстве кабинета, переживание прекрасного, эстетиче­ское и психологическое, а также идеализация, связанная с расщеплени­ем свойств объекта в процессе психического развития. Заинтересован­ным читателям я рекомендую ознакомиться с используемыми мной ли­тературными источниками.