МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ЗДОРОВЬЯ УКРАИНЫ 38 страница

Но в той же самой работе Фрейд воспроизводит и иную позицию, выраженную им в "Трех очерках...", хотя и не­сколько видоизменившуюся в 1915 г., а именно об агрес­сивности, независимой от сексуального инстинкта. Эта аль­тернативная гипотеза предполагает, что источником агрес­сивности являются инстинкты "Я". Фрейд писал: "Нена­висть как отношение к объектам старше любви. Она проис­ходит из изначального отвержения нарциссическим «Я» внешнего мира[324] и потока его стимулов. Будучи реакцией на вызванное объектами неудовольствие, она всегда тесно связана с инстинктами самосохранения, так что сексу­альный инстинкт и инстинкты «Я» могут без труда соста­вить противоположности, повторяющие противостояние между любовью и ненавистью. Когда инстинкты «Я» преобладают над сексуальной функцией, как бывает на стадии садистско-анальной организации, они придают ин­стинктивной цели также и свойства ненависти" (Курсив мой. — Э. Ф.).

Здесь Фрейд полагает, что ненависть старше любви и что она коренится в инстинктах "Я", или инстинктах са­мосохранения, в первую очередь отвергающих "поток сти­мулов" из внешнего мира и составляющих противополож­ность сексуальным импульсам. Не мешало бы походя упо­мянуть о том, насколько важна подобная точка зрения для Фрейдовой целостной модели человека. Создается ви­димость, будто бы ребенок первоначально отвергает внеш­ние стимулы и ненавидит мир за то, что тот вторгается в него. Эта позиция противоречит той, подкрепленной зна­чительным количеством недавно появившихся клиниче­ских наблюдений, которая показывает, что человек, в том числе и ребенок нескольких дней от роду, жаждет внеш­них стимулов, нуждается в них и далеко не всегда питает ненависть к миру за его вторжение.

В той же работе Фрейд делает следующий шаг в опре­делении ненависти: "Я" питает отвращение ко всем объек­там, ставшим для него источником неприятных чувств, и преследует их, намереваясь разрушить, безотносительно к тому, не помешает ли это сексуальному удовлетворению или удовлетворению потребности в самосохранении. Дей­ствительно, можно утверждать, что подлинные прообразы отношений ненависти проистекают не из половой жиз­ни, а из борьбы "Я" за сохранение и поддержание самого себя" (Курсив мой. — Э. Ф.),

Статьей о влечениях и их судьбе (1915) завершается первый этап размышлений Фрейда о деструктивности. Мы видели, что он одновременно придерживается двух пред­ставлений: об агрессивности как части сексуального вле­чения (оральный и анальный садизм) и об агрессивности, независимой от сексуального инстинкта, об агрессивно­сти как свойстве инстинктов "Я", которые не приемлют вторжения внешних влияний и препятствий, мешающих удовлетворять сексуальные потребности и потребности в самосохранении, и противятся подобному вторжению.

В 1920 г. работой "По ту сторону принципа удоволь­ствия" Фрейд начинает основательный пересмотр всей своей теории инстинктов. Б этой работе Фрейд приписал характеристики инстинкта "навязчивому повторению"; здесь же он впервые постулировал новую дихотомию Эроса и инстинкта смерти, природу которого он обсуждает бо­лее подробно в книге "Я и Оно" (1923) и в последующих сочинениях. Эта новая дихотомия инстинктов[325] жизни (Эроса) и смерти приходит на смену первоначальному делению на инстинкты "Я" и половые инстинкты. Хотя Фрейд пытается отождествить Эрос и либидо, новая по­лярность вводит совершенно отличное от прежнего по­нятие влечения[326].

В работе "Цивилизация и недовольные ею" (1930) Фрейд сам дает краткое описание развития своей новой теории. Он писал: "Так, инстинкты «Я» были поначалу противо­поставлены влечениям, направленным на объекты. Энер­гия последних получила название «либидо»[327]. Появилась противоположность между инстинктами «Я» и направлен­ными на объекты «либидозными» инстинктами любви (в самом широком смысле этого слова)...[328] Этой несогласо­ванностью тогда пренебрегли — садизм ведь столь оче­видно принадлежит к сексуальной жизни, где жестокие игры могут занять место игр нежных... Решающим здесь было введение понятия «нарциссизм», т. е. учения о том, что само «Я» заполнено либидо, будучи его первоначаль­ным жилищем и оставаясь в известной мере его штаб-квартирой...[329] Следующий шаг был мною сделан в «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), когда мне впер­вые бросились в глаза навязчивость повторения и кон­сервативный характер инстинктивной жизни. Отталки­ваясь от спекуляций по поводу начала жизни и биологи­ческих параллелей, я пришел к выводу о существовании другого влечения, противоположного инстинкту само­сохранения, который поддерживает жизненную субстан­цию и созидает из нее все более обширные объединения. Это влечение направлено на разрушение таких объеди­нений, оно стремится вернуть их в изначальное неорга­ническое состояние. Итак, помимо Эроса имеется и ин­стинкт смерти"[330] (Курсив мой. — Э. Ф.).

Когда Фрейд писал "По ту сторону принципа удоволь­ствия", он вовсе не был полностью убежден в обоснован­ности новой гипотезы. "Меня могли бы спросить, — пи­сал он, — убежден ли я сам, и в какой мере, в развитых здесь предположениях. Ответ гласил бы, что я не только не убежден в них, но и никого не стараюсь склонить к вере в них. Правильнее сказать, я не знаю, насколько я в них верю"[331]. После предпринятой попытки воздвигнуть но­вое теоретическое сооружение, угрожавшее поставить под сомнение многие предшествовавшие представления, после затраченных на нее грандиозных интеллектуальных уси­лий подобная искренность Фрейда, буквально пронизыва­ющая всю его работу, особенно впечатляет. Следующие восемнадцать лет он провел за разработкой новой теории и приобрел все возраставшее чувство уверенности, которо­го у него не было вначале. И дело не в том, что он доба­вил к своей гипотезе совершенно новые аспекты; то, что он сделал, заключалось скорее в полной интеллектуаль­ной "переработке", которая убедила его самого и, должно быть, сделала особенно огорчительным то обстоятельство, что лишь немногие из его последователей по-настоящему поняли его взгляды и разделили их.

Новая теория впервые была полностью изложена в "Я и Оно" (1923). Особое значение имеет допущение того, что "каждому из этих двух видов первичных позывов был бы приписан особый физиологический процесс (рост и распад) и в каждой живой субстанции действовали бы оба первичных позыва, но все же в неравных долях, чтобы одна субстанция могла быть главным представи­телем Эроса"[332].

В этих формулировках Фрейд раскрывает новое направ­ление своей мысли еще яснее, чем в работе "По ту сторону принципа удовольствия". Вместо механистического физи­ологического подхода прежней теории, основанной на том, что напряжение создается химическим путем, после чего возникает потребность уменьшить это напряжение до нор­мального уровня (принцип удовольствия), в новой теории предлагается биологический подход, согласно которому каждая живая клетка предположительно оснащена двумя основными свойствами живой материи — Эросом и стрем­лением к смерти; впрочем, принцип понижения напряже­ния сохранен, причем в более радикальной форме: в виде уменьшения возбуждения до нулевой отметки (принцип нирваны*).

Спустя год (1924) в статье "Экономическая проблема мазохизма" Фрейд делает дальнейший шаг в прояснении отношения между двумя инстинктами. Он писал: "Задача либидо — обезвредить разрушительный инстинкт, и оно выполняет свою задачу, в значительной степени отводя инстинкт вовне, на объекты внешнего мира, охотно ис­пользуя при этом особую органическую систему — муску­латуру. Инстинкт поэтому называется разрушительным инстинктом, стремлением к господству или волей к влас­ти[333]. Часть инстинкта прямо предназначена обслуживать половую функцию, в чем ей принадлежит важная роль. Это садизм в собственном смысле слова. Другая часть не задействована в этом перенесении вовне; она остается внутри организма и с помощью описанного выше сопутствую­щего ей полового возбуждения становится там либидозно связанной. Именно эту часть мы должны признать исход­ным эротогенным мазохизмом".

В "Новых вводных лекциях"[334] (1933) сохранена приня­тая ранее позиция: Фрейд говорит о наличии "эротиче­ских [влечений], которые стремятся привести все еще жи­вую субстанцию в большее единство, и влечений к смер­ти, которые противостоят этому стремлению и приводят живое к неорганическому состоянию"[335]. В тех же лекциях Фрейд писал о первичном разрушительном влечении: "Мы можем его воспринять лишь при этих двух условиях — если оно соединяется с эротическими влечениями в мазо­хизме или если оно как агрессия направлено против внеш­него мира — с большим или меньшим эротическим добав­лением. Напрашивается мысль о значимости невозмож­ности найти удовлетворение агрессии во внешнем мире, так как она наталкивается на реальные препятствия. Тогда она, возможно, отступит назад, увеличив силу господ­ствующего внутри саморазрушения. Мы еще увидим, что это происходит действительно так и насколько важен этот вопрос. Не нашедшая выхода агрессия может означать тяжелое повреждение; все выглядит так, как будто нуж­но разрушить другое и других, чтобы не разрушить са­мого себя, чтобы оградить себя от стремления к само­разрушению. Поистине печальное открытие для мора­листа!"[336] (Курсив мой. — Э. Ф.).

В своих последних двух статьях, написанных за два года до смерти, Фрейд не внес никаких существенных из­менений в представления, разработанные им в предыду­щие годы. В статье "Анализ временный и вечный" (1937) он даже больше подчеркивает могущество инстинкта смерти. "Но самый сильный из всех мешающих факторов, —-пи­сал он, — и к тому же совершенно не подвластный конт­ролю... ~ это инстинкт смерти" (Курсив мой. — Э. Ф.).

В "Очерке психоанализа" (написан в 1937 г., опубликован в 1940 г.) Фрейд вновь подтвердил в систематизирован­ном виде свои более ранние положения, не внеся никаких существенных изменений.

2. Судьба Фрейдовых теорий инстинкта смерти и Эро­са и их критика.

Приведенное краткое описание новых Фрейдовых тео­рий Эроса и инстинкта смерти наверняка не продемонст­рировало в должной мере, сколь радикальной была заме­на старой теории и что Фрейд так и не уразумел радикаль­ного характера этой замены, в результате чего увяз в мно­гочисленных теоретических непоследовательностях и внут­ренних противоречиях. На следующих страницах я поста­раюсь описать значение этих изменений и проанализиро­вать конфликт между старой и новой теориями.

После первой мировой войны Фрейд располагал двумя новыми точками зрения. Первая состояла в признании силы и интенсивности агрессивно-деструктивных стремле­ний человека, независимых от сексуальности. Назвать этот взгляд новым было бы не совсем корректно. Как я уже показал, не то чтобы Фрейд совершенно не подозревал о существовании агрессивных импульсов, независимых от сексуальности. Но такое понимание выражалось им лишь спорадически и никогда не подменяло собой главной гипо­тезы о базисной полярности сексуальных инстинктов и инстинктов "Я", хотя в дальнейшем с введением понятия нарциссизма эта теория претерпела изменения. В теорети­ческом осмыслении инстинкта смерти человеческая де­структивность получила полное признание и превратилась в один из полюсов существования, составляющих самую сущность жизни, в полюс, находящийся в борьбе с другим полюсом — Эросом. Деструктивность становится первич­ным феноменом жизни.

Вторая позиция, характеризующая новую теорию Фрей­да, не только не имеет корней в предыдущей теории, но и полностью противоречит ей. Это взгляд, согласно которо­му Эрос, наличествующий в каждой клеточке живой суб­станции, имеет своей целью объединение и интеграцию всех клеток и, сверх того, обслуживание культуры, инте­грацию более мелких единиц в единство человечества. Фрейд открывает несексуальную любовь. Он называет инстинкт жизни также и "любовным инстинктом"; любовь тожде­ственна жизни и развитию, она, борясь против инстинкта смерти, детерминирует человеческое существование. В преж­ней теории Фрейда человек рассматривался как изолиро­ванная система, движимая двумя импульсами; к выжива­нию (инстинкт "Я") и к получению удовольствия через преодоление напряжений, в свою очередь произведенных химическим путем внутри тела и локализованных в "эро­генных зонах", одной из которых являются гениталии. В этой картине человек был изначально изолирован и всту­пал в отношения с представителями иного пола, чтобы удовлетворить свое стремление к удовольствию. Отноше­ния между полами уподоблялись тому, как складываются отношения между людьми на рынке. Каждый озабочен только удовлетворением своих потребностей, но как раз ради их удовлетворения он и вынужден вступать в отно­шения с другими людьми, предлагающими то, в чем он нуждается, и нуждающимися в том, что он предлагает.

В теории Эроса все совершенно по-иному. Человек уже рассматривается не как изначально изолированный и эго­истичный, не как "человек-машина", но как изначально соотнесенный с другими людьми, движимый жизненными инстинктами, которые принуждают его к объединению с другими. Жизнь, любовь и развитие — одно и то же, и, кроме того, они представляют собой нечто глубже укоре­ненное и более фундаментальное, чем сексуальность и "удо­вольствие".

Изменение в воззрениях Фрейда ясно видно по его пе­реоценке библейской заповеди "Возлюби ближнего своего, как самого себя". В статье "Почему война?" (1933) он писал: "Все, что устанавливает эмоциональные связи между людьми, должно противостоять войне. Такие связи могут быть двоякого рода. Прежде всего это отношения, подоб­ные отношению к объекту любви — даже при отсутствии сексуальной цели. Психоанализ не нуждается в том, что­бы стыдиться, говоря о любви, — ведь религия говорит то же самое: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Только это легко предписать, но трудно исполнить. Дру­гого рода эмоциональная связь возникает через идентифи­кацию. Все, что представляет собой для людей общезна­чимый интерес, возбуждает подобную общность чувств, идентификацию. На этом в значительной мере покоится здание человеческого общества"[337] (Курсив мой. — Э. Ф.).

Эти строчки написал тот самый человек, который всего тремя годами раньше завершил комментарий той же биб­лейской заповеди словами: "Зачем тогда торжественно выступать с подобным предписанием, коли его исполне­ние невозможно считать разумным?"[338]

Произошла прямо-таки радикальная смена позиции. Фрейд — противник религии, назвавший ее иллюзией,

которая мешает человеку повзрослеть и обрести самостоя­тельность, — теперь цитирует одну из фундаментальней­ших заповедей, которая встречается во всех великих гу­манистических религиях, считая ее опорой для своего пси­хологического допущения. Он подчеркиваем, что "психо­анализ не нуждается в том, чтобы стыдиться, говоря о любви..."[339], но на самом-то деле Фрейду нужно это утвер­ждение, чтобы преодолеть смущение, которое он, должно быть, испытывал, столь резко изменив свои представле­ния о братской любви.

Отдавал ли Фрейд отчет в том, насколько резко из­менился его подход? Осознавал ли он всю глубину и непри­миримость противоречия между старой и новой теориями? Совершенно очевидно, что нет. В "Я и Оно" (1923) он отождествлял Эрос (инстинкт жизни, или любовный ин­стинкт) с сексуальными инстинктами (плюс инстинкт само­сохранения): "Я думаю, что следует различать два вида первичных позывов, из которых один — сексуальные ин­стинкты, или Эрос, — гораздо более заметен и более досту­пен для изучения. Этот вид охватывает не только непо­средственный безудержный сексуальный первичный позыв и исходящие от него целепрегражденные и сублимирован­ные движения первичного позыва, но и инстинкт самосо­хранения, который мы должны приписать «Я». В начале аналитической работы мы, по веским причинам, противо­поставляли этот инстинкт сексуальным первичным позы­вам, направленным на объект"[340] (Курсив мой. — Э. Ф.).

Именно потому, что Фрейд не отдавал себе отчета в наличии противоречия, он и предпринял попытку прими­рить новую теорию со старой таким образом, чтобы они казались продолжением друг друга без резкого разрыва между ними. Подобная попытка не могла не привести к многочисленным внутренним противоречиям и непоследо­вательностям в новой теории, которые Фрейд вновь и вновь старался увязать, сгладить, а то и вовсе отрицать, разу­меется безуспешно. На следующих страницах я попыта­юсь описать превратности новой теории, причина которых в неспособности Фрейда понять, что новое вино — и в данном случае, уверен, лучшее вино — нельзя сливать в старые мехи.

Прежде чем приступить к анализу, надо упомянуть еще одно изменение, которое, оставшись неосмысленным, еще больше усложнило дело. Фрейд построил свою прежнюю теорию по легко различимой научной модели: это механи­стический материализм, бывший идеалом научности для его учителя фон Брюкке и для целого ряда представителей механистического материализма, таких как Гельмгольц, Бюхнер и другие[341]. Они рассматривали человека как маши­ну, движимую химическими процессами; чувства, аффек­ты и эмоции объяснялись как результат особых физиоло­гических процессов, поддающихся познанию. Большин­ство открытий, сделанных в последние десятилетия в об­ласти гормональных систем и нейрофизиологии, были этим людям неизвестны, тем не менее они отважно и изобрета­тельно отстаивали правильность своего подхода. Потреб­ности и интересы, у которых не обнаруживалось телесных источников, просто игнорировались; те же процессы, ко­торые не отрицались, истолковывались в соответствии с принципами механистического мышления. Физиологиче­скую модель фон Брюкке и Фрейдову модель человека мож­но было бы воспроизвести сегодня на специально запрог­раммированном компьютере. В "Оно" возникает опреде­ленное количество напряжения, которое на определенном этапе надо высвободить и понизить, в то время как реали­зация этого процесса контролируется другой частью — "Я", наблюдающим за реальностью и препятствующим высво­бождению, если оно противоречит жизненно важным по­требностям. Этот Фрейдов робот напоминал бы робота из научной фантастики Айзека Азимова, но имел бы другую программу. Его первейшим правилом было бы не причи­нять вреда человеческим существам, а избегать для себя вреда или саморазрушения.

Новая теория уже не следует механистической "физиологизирующей" модели. Она концентрируется вокруг био­логической ориентации, в которой первичными силами, движущими человеком, признаются основополагающие силы жизни (и противостоящие им силы смерти). Теоре­тической основой теории мотивации становится природа клетки, а значит, и всей живой субстанции, а не физиоло­гический процесс, протекающий в определенных органах тела. Новая теория была, пожалуй, ближе к виталистской философии, чем к представлениям немецких матери­алистов-механицистов. Но, как я уже говорил, Фрейд не отдавал себе ясного отчета в этой перемене; поэтому он вновь и вновь пытается применить к новой теории свой физиологизирующий метод и неизбежно терпит провал в своей попытке отыскать квадратуру круга. Однако в од­ном важном аспекте у обеих теорий есть общая посылка, оставшаяся неизменной аксиомой мышления Фрейда: это представление о том, что руководящим законом психиче­ской системы является стремление понизить напряжение (или возбуждение) до постоянного низкого уровня (прин­цип постоянства, на котором покоится принцип удоволь­ствия) или до нулевого уровня (принцип нирваны, на ко­тором базируется инстинкт смерти).

Теперь нам предстоит вернуться к более подробному анализу двух новых воззрений Фрейда: взглядов на ин­стинкт смерти и инстинкт жизни как на первичные детер­минирующие силы человеческого существования[342].

Что побудило Фрейда постулировать инстинкт смерти? Одной из причин, о которой я уже упоминал, было, веро­ятно, воздействие первой мировой войны. Как и многие другие представители его времени и его поколения, он раз­делял оптимистическое видение мира, столь характерное для европейского среднего класса, но неожиданно для себя столкнулся с неистовой ненавистью и разрушением, чему вряд ли поверил бы до 1 августа 1914 г.

Можно было бы поразмышлять о том, что к этому ис­торическому обстоятельству не мешало бы добавить лич­ностный фактор. Как мы знаем из биографии, написанной Эрнстом Джонсом, Фрейд был буквально поглощен мыс­лями о смерти. После сорока лет он ежедневно думал о том, как будет умирать; на него нападал Todesangst (страх смерти), и к словам "до свидания" он нередко прибавлял: "Может быть, вы никогда больше меня не увидите". Мож­но было бы предположить, что тяжелая болезнь Фрейда запечатлелась в его сознании, подкрепив страх смерти, и тем самым внесла свой вклад в формулировку инстинкта смерти. Однако подобное предположение, выраженное в столь упрощенной форме, несостоятельно, поскольку пер­вые признаки болезни дали о себе знать не раньше февра­ля 1923 г., спустя несколько лет после выработки кон­цепции инстинкта смерти. Но, наверное, не так уж проти­воестественно допустить, что его прежняя поглощенность мыслями о смерти обрела еще большую интенсивность после того, как он заболел, и подвела его к представле­нию о том, что в центре человеческого существования на­ходится скорее конфликт между жизнью и смертью, неже­ли конфликт между двумя жизнеутверждающими влече­ниями — половым желанием и влечениями "Я". Допуще­ние, согласно которому человеку приходится умирать по­тому, что смерть — сокровенная цель жизни, можно было бы считать своего рода утешением, предназначенным для того, чтобы облегчить страх смерти.

В то время как исторические и личностные факторы составляют единый набор мотивов для конструирования инстинкта смерти, есть еще один набор факторов, скло­нивший, должно быть, Фрейда к принятию теоретическо­го положения об инстинкте смерти. Фрейд всегда мыслил дуалистически. Он рассматривал противоположные силы в их борьбе друг с другом, а процесс жизни считал исхо­дом этой борьбы. Секс и влечение к самосохранению были первой версией, подходящей для дуалистического толко­вания. Но с введением понятия нарциссизма, включивше­го инстинкты самосохранения в сферу либидо, прежний дуализм оказался под угрозой. Не навязывала ли теория нарциссизма монистического толкования, согласно кото­рому все инстинкты либидозны? И что еще хуже, не под­тверждала ли она одну из главных ересей Юнга, что поня­тие либидо обозначает всю психическую энергию? Дей­ствительно, Фрейду пришлось выпутываться из этой не­выносимой дилеммы, невыносимой потому, что она озна­чала бы согласие с представлением Юнга о либидо. При­шлось ему найти новый инстинкт, противоположный ли­бидо, чтобы заложить основу для обновленного дуалисти­ческого подхода. Инстинкт смерти отвечал этому требова­нию. Вместо старого дуализма был найден новый, суще­ствование вновь можно было рассматривать дуалистиче­ски как арену борьбы противостоящих инстинктов — Эроса и инстинкта смерти.

В случае с новым дуализмом Фрейд следовал образцу мышления, о котором позже еще пойдет речь, а именно: он разработал два широких понятия, в которые следовало втискивать любое явление. Так он поступил с понятием сексуальности, расширив его настолько, что все, что не есть инстинкт "Я", принадлежит сексуальному инстинк­ту. Тем же путем он следовал и в случае с инстинктом смерти. Он настолько расширил его, что в результате лю­бое стремление, не подпадающее под Эрос, оказывалось принадлежащим инстинкту смерти, и наоборот. Таким об­разом, агрессивность, деструктивность, садизм, стремле­ние к контролю и господству, несмотря на качественные различия, стали проявлениями одной и той же силы — инстинкта смерти.

И еще водном аспекте Фрейд следовал тому же образцу мышления, столь сильно повлиявшему на него на более ранней стадии развития его теоретической системы. Об инстинкте смерти он говорит, что тот первоначально пол­ностью находится внутри; затем часть его выпускается наружу и проявляется как агрессивность, в то время как другая часть остается внутри в качестве первичного мазо­хизма. Но если выпущенная наружу часть встретится с препятствиями слишком значительными, чтобы их пре­одолеть, инстинкт смерти возвращается внутрь и прояв­ляется как вторичный мазохизм. Это точно тот же обра­зец рассуждения, что использовался Фрейдом при обсуждении нарциссизма. Сначала все либидо пребывает в "Я" (первичный нарциссизм), потом оно распространяется вовне на объекты (объектное либидо), но частенько оно снова возвращается внутрь и образует так называемый вторич­ный нарциссизм.

"Инстинкт смерти" многократно используется как си­ноним "инстинкта разрушения" и "агрессивных инстинк­тов"[343]. Но в то же время Фрейд находит между этими терминами пять различий. В общем, как указал Джеймс Стрэчи в своем введении к "Цивилизация и недовольные ею", в более поздних работах Фрейда (например, "Циви­лизация и недовольные ею", 1930; "Я и Оно", 1923; "Но­вые вводные лекции", 1933; "Очерк психоанализа", 1938) агрессивный инстинкт — это нечто вторичное, производ­ное от первичного саморазрушения.

В следующем абзаце я привожу несколько примеров соотношения между инстинктом смерти и агрессивностью. В "Цивилизации и недовольных ею" Фрейд говорит о том, что инстинкт смерти "обращается против внешнего мира и заявляет о себе во влечении к агрессии и деструкции"[344]. В "Новых вводных лекциях" он говорит о влечении к са­моразрушению, называя его "выражением влечения к смер­ти, которое не может не оказывать своего влияния в про­цессе жизни"[345] (Курсив мой. — Э. Ф.). В той же работе Фрейд еще больше проясняет эту мысль: "...Получается, что мазохизм старше садизма, садизм же является на­правленным вовне влечением к разрушению, которое, та­ким образом, приобретает агрессивный характер"[346]. Часть разрушительного инстинкта, остающаяся внутри, "соеди­няется с эротическими влечениями в мазохизме или.. .как агрессия направлена против внешнего мира — с большим или меньшим эротическим добавлением"[347]. Но, продолжает Фрейд, если направленная вовне агрессивность встречается со слишком сильными препятствиями, она возвращается и увеличивает количество саморазрушительной энергии, господствующей внутри. Это теоретическое и в известной мере противоречивое изложение завершается в последних двух статьях Фрейда. В "Очерке психоанализа" он гово­рит о том, что внутри «Оно» действуют органические ин­стинкты, состоящие из сплавов двух первичных сил (Эроса и Разрушительности) в разнообразных пропорциях..." (Кур­сив мой. — Э. Ф.) В "Анализе временном и вечном" Фрейд также говорит об инстинкте смерти и Эросе как о двух "первичных инстинктах".

Изумляет и поражает упорство, с каким Фрейд при­держивался своего понятия инстинкта смерти, несмотря на огромные теоретические трудности, которые он настой­чиво — и, на мой взгляд, тщетно — пытался разрешить.

Главная трудность заключалась, пожалуй, в предполо­жении о тождестве двух тенденций, а именно телесной тенденции к возврату в изначальное неорганическое состо­яние (как следствие принципа навязчивого повторения) и влечения к разрушению как себя, так и других. Для обо­значения первой тенденции может подойти термин Танатос (впервые использованный П. Федерном применитель­но к смерти) или даже выражение "принцип нирваны", указывающий на тенденцию понижать напряжение энер­гии вплоть до прекращения любых энергетических стрем­лений[348]. И это медленное угасание жизненной силы и есть то же самое, что и разрушительность? Конечно, логически можно было бы обосновать — и Фрейд подспудно так и делает, — что, если тенденция к умиранию присуща орга­низму, должна быть активная сила, направленная на раз­рушение. (Воистину это тот самый способ мышления, ко­торый мы находим у инстинктивистов, постулирующих особый инстинкт в качестве основания для каждого вида поведения.) Но если обойтись без околичностей, есть ли какое-нибудь свидетельство или хотя бы довод в пользу тождественности тенденции к прекращению всякого воз­буждения и импульса к разрушению? Вряд ли. Если вслед за рассуждениями Фрейда, исходившего из принципа на­вязчивого повторения, мы допустим, что жизнь имеет врож­денную тенденцию замирать и в конце концов умереть, такая биологическая внутренняя тенденция совершенно отличалась бы от активного импульса к разрушению. Если же мы прибавим, что эта самая тенденция умирать пред­положительно является также источником жажды власти и инстинкта господства, а в смеси с сексуальностью ис­точником садизма[349] и мазохизма, то теоретический tour de force[350] непременно закончится провалом. "Принцип нирва­ны" и страсть к разрушению — две несопоставимые сущ­ности, которые нельзя подводить под одну и ту же катего­рию инстинкта(ов) смерти.

Следующая трудность заключается в том, что инстинкт смерти не соответствует общему представлению Фрейда об инстинктах. Прежде всего, в отличие от инстинктов в более ранней теории Фрейда, в теле нет специальной зоны, из которой он проистекает; это биологическая сила, внутрен­не присущая всей живой субстанции. Это положение убе­дительно доказал Отто Фенихель: "Диссимиляция в клет­ках... — т. е., так сказать, объективное разрушение — не может быть источником разрушительного инстинкта в том же смысле, в каком химически детерминированная чувст­вительность центрального органа является благодаря сти­муляции эрогенных зон источником сексуального инстин­кта. По определению, инстинкт направлен на устранение соматического изменения, что мы и называем источником инстинкта; но инстинкт смерти не преследует цели устра­нить диссимиляцию. По этой причине мне не представля­ется возможным вводить «инстинкт смерти» как отдель­ный вид инстинкта по сравнению с другими видами".