МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ЗДОРОВЬЯ УКРАИНЫ 24 страница

Другой ритуал, при котором также наблюдается запре­дельное состояние буйства и деструктивности, до настоя­щего времени сохранился в маленьком испанском городе[206]. Там ежегодно в определенный день на главной пло­щади собираются мужчины, каждый с большим или маленьким барабаном. Ровно в полночь они начинают бить в барабаны, и этот бой продолжается 24 часа. Немного времени требуется, чтобы участники этого грохота впали в состояние, близкое к буйному безумию. Через 24 часа ритуал окончен. На многих барабанах кожа разорвана в клочья, у барабанщиков распухли и кровоточат ладони. Но самое примечательное — лица участников. Это невме­няемые мужские лица, которые не выражают ничего, кроме дикой ярости[207]. Нет сомнения, что барабанный бой вы­зывает мощный разрушительный импульс, который, уси­ливаясь, достигает эффекта резонанса. Если вначале ритм просто помогает войти в состояние транса, то в конце ритуала коллективный экстаз охватывает каждого настоль­ко, что люди не чувствуют ни боли в руках, ни физиче­ской усталости, а, охваченные одной всепоглощающей страстью, в полном самозабвении барабанят беспрерывно 24 часа.

Поклонение деструктивности

С деструктивностью экстаза можно в какой-то мере срав­нить поведение человека, живущего в состоянии хрони­ческой ненависти. Это совсем не то, что мгновенная вспыш­ка гнева, это концентрация отрицательной энергии и ко­лоссальная целеустремленность личности, все силы кото­рой направлены на то, чтобы разрушать. Здесь перманент­ное служение идеалу разрушения, принесение своей жиз­ни в жертву кумиру.

Эрнст фон Саломон и его герой Керн. Клинический случай поклонения идолу разрушения

Блистательно иллюстрирует этот феномен автобиографи­ческий роман Эрнста фон Саломона, который в 1922 г. принимал участие в убийстве талантливого человека, ли­берально настроенного германского министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Фон Саломон родился в 1902 г. Когда в 1918 г. в Германии разразилась революция, он был юнкером. Он ненавидел и революционеров, и в не меньшей мере представителей средней буржуазии, кото­рые, по его мнению, были достаточно обеспечены в жиз­ни, чтобы жертвовать собою ради нации. (Иногда он сим­патизировал радикальному крылу левых революционеров, так как и они хотели разрушить существующий порядок.)

Фон Саломон подружился с фанатически настроенной группой бывших офицеров-единомышленников; к ним от­носился и Керн, который позднее убил Ратенау. Фон Саломона затем арестовали и приговорили к пяти годам тюрьмы[208].

Фон Саломона, как и его героя Керна, можно рассмат­ривать в качестве прототипа нациста, однако, в отличие от нацистов, он и его группа были свободны от оппорту­низма.

В своем автобиографическом романе фон Саломон гово­рит сам о себе: "С ранних пор я получал от разрушения особое наслаждение. Мне нравилось наблюдать, как у че­ловека от ежедневных страданий постепенно уменьшался запас его прежних представлений и ценностей, как разле­тались в прах его идеалистические желания, мечты и на­дежды, как он превращался в кусок мяса, сплошной ко­мок нервов, обнаженных и вибрирующих, словно туго на­тянутые струны в прозрачном воздухе".

Как явствует из этого описания, Саломон не всегда поклонялся идолу разрушения. Вероятно, на него оказа­ли влияние его друзья, особенно Керн, который произвел на него огромное впечатление своим фанатизмом. Одна беседа между фон Саломоном и Керном очень характерна: она показывает Керна как олицетворение абсолютной де­структивности. Фон Саломон начинает разговор со слов: "Я хочу большего. Не хочу быть жертвой. Я хочу видеть империю поверженной в прах, за это я сражаюсь. Я хочу власти. Хочу испытать всю сладость жизни, все радости этого мира. Это моя цель — и она стоит средств".

Керн горячо ему отвечает: "...хватит сомнений! Скажи мне, разве существует большее счастье, чем в нас самих, когда у нас есть власть и сила и право сильного, которое пьянит нас и наполняет нашу жизнь".

Через несколько страниц Керн говорит: "Я бы не вы­нес, если бы расколотое на куски, поверженное отечество снова возродилось в нечто великое... Нам не нужно «счас­тье народа». Мы боремся, чтобы заставить его смириться со своей судьбой. Но если этот человек (Ратенау) еще раз подарил бы народу веру, если бы он снова вселил в их души ту веру и ту волю к победе, которая вела их на войну и которая трижды была разбита в той войне, если бы она воскресла, я бы этого не перенес".

На вопрос о том, как он, кайзеровский офицер, смог пережить день революции, он отвечает: "Я не пережил его. Я, как приказывала мне честь, пустил себе пулю в лоб 9 ноября 1918 г. Я мертв, то, что осталось во мне живого, это — не я. Я не знаю больше своего «Я» с этого дня... Я умер за нацию, и все во мне живет только ради нации. А иначе как бы я мог вынести все, что происходит? Я делаю то, что должен. Поскольку я должен был умереть, я умираю каждый день. Все, что я делаю, есть результат одной-единственной мощной воли: я служу ей, я предан ей весь без остатка. Эта воля хочет уничтожения, и я уничтожаю... а если эта воля меня покинет, я упаду и буду растоптан, я знаю это" (Курсив мой. — Э. Ф.).

Мы видим в рассуждениях Керна ярко выраженный ма­зохизм, который делает его послушным орудием высшей власти. Но самое интересное в этой связи — всепоглоща­ющая сила ненависти и жажда разрушения, этим идолам он служит не на жизнь, а на смерть.

Трудно сказать, что более всего повлияло на Саломо­на — самоубийство Керна, которое тот совершил, чтобы избежать ареста, или крушение его политических идеалов, — но складывается впечатление, что стремление к власти и радости жизни у Саломона уступило место абсо­лютной ненависти. В тюрьме он чувствовал себя настоль­ко одиноко, что ему было невыносимо, когда директор пытался приблизить его к себе "человеческим обращени­ем". Он не выносил вопросов своих сотоварищей: "Я спря­тался в свою капсулу... кругом были враги... я ненави­дел чиновника, открывшего дверь, тюремщика, который приносил баланду, собак, лаявших под окном. Я боялся радости" (Курсив мой. — Э. Ф.). Дальше он описывает, как его раздражало цветущее во дворе миндальное дере­во. Он сообщает о своей реакции на третье рождество в тюрьме, когда директор попытался сделать для заклю­ченных какой-то праздник, чтобы помочь им забыться:

Но я не хочу ничего забывать. Будь я проклят, если я все забуду. Я хочу помнить каждый день и час. Память мне дает силы ненавидеть. Я не хочу забывать обиды, ни одного косо­го взгляда... или высокомерного жеста... Я хочу помнить каждую подлость, каждое слово, которое меня когда-либо ранило. Я хочу оставить в памяти и каждое лицо, и каждое впечатление, и каждое имя. Я хочу навсегда сохранить этот омерзительный опыт жизни со всей его грязью. Единствен­ное, что я хочу забыть, так это те крохи добра, которые встретились на моем пути (Курсив мой. — Э. Ф.).

В определенном смысле можно было бы говорить о Саломоне, Керне и их небольшом круге как о революци­онерах. Они стремились к тотальному разрушению су­ществующей социальной и политической системы и хо­тели заменить ее националистическим, милитаристским порядком, о котором вряд ли у них было конкретное представление. Но революционера характеризует не толь­ко желание свергнуть старый порядок. Если внутри его мотивации нет любви к жизни и свободе, то это не рево­люционер, а просто деструктивный мятежник. (Это от­носится ко всем, кто, участвуя в настоящем революци­онном движении, движим только страстью к разруше­нию.) И когда мы анализируем психическую реальность таких людей, то убеждаемся, что они были разрушите­лями, а не революционерами. Они не только ненавидели своих врагов, они ненавидели саму жизнь. Это видно и в заявлении Керна, и в рассказе Саломона о его ощущени­ях в тюрьме, о реакции на людей и на саму природу. Он был совершенно неспособен к положительной реакции на какое-либо живое существо.

Исключительность, неордионарность его реакций тот­час бросается в глаза, когда вспоминаешь поведение на­стоящих революционеров в их частной жизни и, особен­но, в тюрьме. Невольно вспоминаются знаменитые пись­ма Розы Люксембург из тюрьмы, когда она с поэтической нежностью описывает птицу, которую могла наблюдать из своей камеры. Письма, в которых нет и следа горечи. Да не обязательно приводить пример такой незаурядной личности, как Роза Люксембург. В тюрьмах разных стран были и есть тысячи и сотни тысяч революционеров, в которых нисколько и никогда не ослабевала любовь ко всему живому...

Чтобы понять, почему люди тина Керна и фон Саломо­на искали свое выражение в ненависти и разрушении, нужно немного больше узнать об их жизни. К сожале­нию, мы не располагаем данными и должны довольство­ваться тем, что знаем хотя бы одну предпосылку для про­израстания ненависти. Все их нравственные и социальные ценности рухнули. Их представления о национальной гор­дости, их феодальные представления о чести и послуша­нии — все это потеряло свой смысл, когда пала монар­хия. (Хотя на самом деле не военное поражение союзни­ков разрушило их полуфеодальный мир, а победоносное шествие капитализма внутри Германии...) Их офицерские звания и ценности потеряли свой смысл (кто знал, что их профессиональные акции так скоро снова пойдут в гору, всего лишь спустя 14 лет). Утрата смысла жизни, социальных корней достаточно хорошо объясняет жаж­ду мести и культивирование в себе ненависти. Однако мы не знаем, в какой мере эта деструктивность одновременно соответствовала структуре личности, сложившейся задолго до первой мировой войны. Это, вероятно, относится прежде всего к Керну, в то время как позиция Саломона была менее определенной и сформировалась под сильным влия­нием Керна. Очевидно, Керн — это действительно пред­ставитель некрофильского типа личности, который мы подробно будем рассматривать позднее. Я коснулся его уже здесь, поскольку он ярко иллюстрирует поклонение идолу ненависти. Дополнительный анализ этого и многих других случа­ев деструктивности, особенно в группах, дает массу инте­ресных данных. Возьмем эффект стимулирования "агрес­сивного поведения". Например, реакция на угрозу может сначала носить форму оборонительной агрессии, но, про­явив один раз агрессивность, человек как бы освобождает­ся от обычных запретов и преград, а это облегчает переход к другим формам агрессивности, в том числе и к жестоко­сти... А дальше все может пойти по типу цепной реакции, при которой в какой-то миг деструктивность достигает "критической массы", и тогда у человека или у целой группы наступает состояние разрушительного экстаза.

Деструктивный характер: садизм

Феномен спонтанных, преходящих проявлений деструк­тивности имеет так много аспектов, что для его изучения необходимы многочисленные исследования. С другой сто­роны, мы располагаем достаточно богатыми и ценными данными о деструктивности в ее характерных формах. Это неудивительно, если вспомнить, что они получены путем психоаналитических наблюдений за отдельными лицами, а также из многочисленных наблюдений повседневной жизни на протяжении многих десятков лет.

Нам известны две распространенные точки зрения на сущность садизма. Первая нашла выражение в понятии алголагнии (от algos — "боль" и lagneia — "желание"). Автором ее считается Шренк-Нотцинг (начало XX в.). Он делит алголагнию на два типа: активную (садизм) и пас­сивную (мазохизм). По этой классификации сущность са­дизма заключается в желании причинить боль, вне зависи­мости от наличия или отсутствия сексуальных мотивов[209].

Другой подход усматривает в садизме прежде всего сек­суальный феномен во фрейдистском смысле, первородное влечение либидо (как Фрейд его понимал еще на первой стадии своего научного развития). Согласно этому взгля­ду, даже те садистские желания, которые внешне не свя­заны с сексуальностью, все равно имеют сексуальную мотивацию, только на бессознательном уровне. Немало уси­лий пришлось затратить остроумным аналитикам, чтобы доказать, что либидо — движущая сила жестокости даже тогда, когда невооруженным глазом никакой сексуальной мотиваций обнаружить невозможно.

Я не собираюсь оспаривать, что сексуальный садизм (вместе с мазохизмом) представляет собой одну из наибо­лее распространенных форм сексуальной перверсии. У муж­чин, страдающих таким извращением, он является усло­вием получения удовлетворения. Это извращение имеет несколько вариантов — от желания причинить женщине физическую боль (например, избиение) до желания уни­зить (связать или любым другим способом заставить под­чиняться). Иногда садист нуждается в том, чтобы причи­нить партнеру сильную боль, а иногда ему достаточно ми­нимальной ее степени, чтобы уже получить удовольствие. Нередко садисту хватает одной фантазии для достижения сексуального возбуждения... Известно немало случаев, когда мужчина нормально общается со своей женой и той даже в голову не приходит, что для получения сексуаль­ного удовольствия муженек прибегает к помощи своей са­дистской фантазии. При сексуальном мазохизме ситуация диаметрально противоположная. Возбуждение достигается ценой собственных страданий: боли, избиения, насилия и т. д. Садизм и мазохизм как сексуальные извращения встречаются часто. По всей видимости, у мужчин чаще, чем у женщин, проявляется садизм (по крайней мере, в нашей культуре). В отношении мазохизма мы не располагаем надежными данными.

Прежде чем перейти к обсуждению проблемы садизма, мне кажутся уместными некоторые замечания, связанные с понятием "извращение".

Некоторые политические радикалы (как, например, Гер­берт Маркузе) взяли моду преподносить садизм как одну из форм выражения сексуальной свободы человека. Рабо­ты маркиза де Сада заново перепечатываются радикаль­ными политическими журналами как иллюстрации к этой "свободе". То есть признается утверждение де Сада о том, что садизм — это одно из возможных выражений челове­ческих страстей и что свободный человек должен иметь право на удовлетворение всех своих желаний, включая садистские и мазохистские... коль скоро это доставляет ему удовольствие.

Это довольно сложная проблема. Если считать извра­щением любую сексуальную практику, которая не ведет к производству детей, т. е. секс ради секса, то, разумеется, очень многие встанут горой (и по праву) и будут защи­щать эти "извращения". Но ведь такое довольно старо­модное определение извращения отнюдь не является един­ственным определением.

Сексуальное желание даже тогда, когда оно не сопро­вождается любовью, в любом случае является выражени­ем жизни, обоюдной радости и самоотдачи.

В отличие от этого, сексуальные действия, характери­зуемые тем, что один человек стремится унизить партне­ра, заставить его страдать, — и есть извращение, и не потому, что эти действия не служат воспроизводству, а потому, что вместо импульса жизни они несут импульс удушения жизни.

Если сравнить садизм с той формой сексуального пове­дения, которую часто называют извращением (а именно с различными видами орально-генитального контакта), то разница видна невооруженным глазом. Сексуальная бли­зость так же мало похожа на извращение, как и поцелуй, ибо ни то, ни другое не имеет цели обидеть или унизить партнера.

Утверждение о том, что удовлетворение своих жела­ний есть естественное право человека, с точки зрения дофрейдовского рационализма вполне понятно. Согласно это­му рационалистическому подходу человек желает только то, что ему полезно, и потому желание есть наилучший ориентир правильного поведения. Но после Фрейда такая аргументация выглядит достаточно устаревшей. Сегодня мы знаем, что многие страсти человека только потому и неразумны, что они ему (а то и другим) несут не пользу, а вред и мешают нормальному развитию. Тот, кто руковод­ствуется разрушительными влечениями, вряд ли может оправдать себя тем, что он имеет право крушить все во­круг, ибо это соответствует его желаниям и доставляет наслаждение. Сторонники садистских извращений могут на это ответить, что они вовсе не выступают в защиту жестокости и убийств; что садизм — только один из способов сексуального поведения, что этот способ не лучше и не хуже других, ибо "о вкусах не спорят"... Но при этом упускается из виду один важнейший момент: человек, который, совершая садистские действия, достигает сексу­ального возбуждения, обязательно является носителем садистского характера, т. е. это настоящий садист, че­ловек, одержимый страстью властвовать, мучить и уни­жать других людей. Сила его садистских импульсов про­является как в его сексуальности, так и в других несек­суальных влечениях. Жажда власти, жадность или нар­циссизм — все эти страсти определенным образом прояв­ляются в сексуальном поведении. И в самом деле, нет такой сферы деятельности, в которой характер человека проявлялся бы точнее, чем в половом акте: именно пото­му, что здесь менее всего можно говорить о "заученном" поведении, о стереотипе или подражании. Любовь челове­ка, его нежность, садизм или мазохизм, жадность, нар­циссизм или фобия — словом, любая черта его характера находит отражение в сексуальном поведении.

Кое-кто утверждает, что садистские извращения даже полезны для "здоровья", так как они обеспечивают без­обидный выпускной клапан для тех садистских тенден­ций, которые присущи всем людям. Ну что же, подобные рассуждения вполне логично было бы завершить таким выводом, что надзиратели в гитлеровских концлагерях мог­ли бы .вполне благосклонно и дружелюбно относиться к заключенным, если бы у них была возможность получить разрядку для своих садистских наклонностей в сексе.

Примеры сексуального садизма и мазохизма

Следующие примеры сексуального садизма и мазохизма взяты из книги Полины Реаж "История О.", которая, по-видимому, не нашла так много читателей, как соответ­ствующие классические сочинения маркиза де Сада.

Она стонала... Пьер прикрепил ее руки цепочкой к пере­кладине кровати. После того как она была скована таким образом, она снова поцеловала своего любовника, который стоял на кровати рядом с нею. Он сказал ей еще раз, что он ее любит, затем он спустился с кровати и позвал Пьера. Он смотрел, как она безуспешно пыталась защитить себя от ударов, он слышал, что ее стоны становились все громче и громче, в конце она просто кричала... Когда у нее брызнули слезы, он отослал Пьера. Она еще нашла силы сказать, что любит его. Затем он поцеловал ее залитое слезами лицо, ее тяжело хрипевший рот, развязал ее, уложил на кровати и ушел.

Ее зовут О. Она не смеет проявить собственную волю. Ее любовник и его друзья должны полностью управлять ею. Она находит свое счастье в рабстве, а они свое — в абсолютном господстве. Следующий отрывок хорошо по­казывает этот аспект садо-мазохистского поведения. (Сле­дует добавить, что ее любовник, чтобы полностью управ­лять ею, поставил, кроме всех прочих, еще и такое усло­вие, что она должна подчиняться не только ему, но и его друзьям. Один из них — сэр Штефен.)

Наконец она приподнялась — как будто бы то, что она хотела сказать, ее душило, — она освободила верхние застежки своей блузы так, что стала видна ямочка на груди. Затем она встала, ее руки и колени дрожали.

"Я вся твоя, — сказала она наконец, обращаясь к Рене. — Я буду принадлежать тебе так, как ты этого хо­чешь..."

"Нет, — перебил он ее, — нам! Повторяй за мной. Я принадлежу вам обоим. Я буду точно такой, как вы оба хотите..."

Пронизывающие серые глаза сэра Штефена смотрели на нее в упор, как и глаза Рене. Она потерялась в них и мед­ленно повторяла предложения, которые он ей говорил, но только от первого лица, как будто бы она твердила правила грамматики. "Ты предоставляешь право мне и сэру Штефену..." Речь шла о праве владеть и распоряжаться ее телом, как бы и где бы они того ни пожелали... о праве заковать ее в цепи, бить, как рабыню или пленницу, за малейшую ошиб­ку или проступок или просто ради удовольствия; о праве не обращать внимания на ее стоны и крики, если дело дойдет до истязаний.

Садизм (и мазохизм) как сексуальные извращения пред­ставляют собой только малую долю той огромной сферы, где эти явления никак не связаны с сексом. Несексуаль­ное садистское поведение проявляется в том, чтобы най­ти беспомощное и беззащитное существо (человека или животное) и доставить ему физические страдания вплоть до лишения его жизни. Военнопленные, рабы, побежден­ные враги, дети, больные (особенно умалишенные), те, кто сидит в тюрьмах, беззащитные цветные, собаки — все они были предметом физического садизма, часто включая жесточайшие пытки. Начиная от жестоких зрелищ в Риме и до практики современных полицейских команд, пытки всегда применялись под прикрытием осуществле­ния религиозных или политических целей, иногда же — совершенно открыто ради увеселения толпы. Римский Ко­лизей — это на самом деле один из величайших памятни­ков человеческого садизма.

Одно из широко распространенных проявлений несек­суального садизма — жестокое обращение с детьми. Только в последние 10 лет эта форма садизма была довольно под­робно изучена в целом ряде исследований, начиная с клас­сического произведения Ц. X. Кемпе и других. С тех пор было опубликовано много работ[210], и исследования продол­жаются во всех странах. Из них следует, что шкала зверств по отношению к детям очень велика — от нанесения не­значительных телесных повреждений до истязаний, пы­ток и убийств. Мы практически не знаем, как часто встре­чаются подобные зверства, так как данные, имеющиеся у нас в распоряжении, доходят до нас из общественных источников (например, из полиции, куда поступают звон­ки из больниц или от соседей). Но ясно одно, что количе­ство зарегистрированных случаев представляет сотую часть от общего числа. Наиболее точные данные были сообще­ны Гиллом (речь идет о данных только по одной стране). Я хотел бы привести здесь только некоторые из них. Де­тей, которые стали жертвами насилия, можно разделить на несколько возрастных групп: первая — от года до двух лет; вторая — от трех до девяти (число случаев удваива­ется); третья группа — с девяти до пятнадцати (частота снова понижается, пока не достигается исходный уровень, а после шестнадцати лет постепенно совсем исчезает). Это означает, что в наиболее интенсивной форме садизм про­является тогда, когда ребенок еще беззащитен, но уже начинает проявлять свою волю и противодействует жела­нию взрослого полностью подчинить его себе.

Душевная жестокость, психический садизм, желание унизить другого человека и обидеть его распространены, пожалуй, еще больше, чем физический садизм. Данный вид садистских действии наименее рискованный, ведь это же совсем не то, что физическое насилие, это же "только" слова. С другой стороны, вызванные таким путем душев­ные страдания могут быть такими же или даже еще более сильными, чем физические. Мне не нужно приводить при­меров такого садизма. Их — тьма в человеческих отноше­ниях. Начальник — подчиненный, родители — дети, учи­теля — ученики и т. д., и т.п. Иными словами, он встреча­ется во всех тех ситуациях, где есть человек, который не способен защитить себя от садиста. (Если слаб и беспомо­щен учитель, то ученики часто становятся садистами.) Психический садизм имеет много способов маскировки: вроде бы безобидный вопрос, улыбка, намек... мало ли чем можно привести человека в замешательство. Кто не знает таких мастеров-умельцев, которые всегда находят точное слово или точный жест, чтобы кого угодно привес­ти в смятение или унизить. Разумеется, особого эффекта достигает садист, если оскорбление совершается в присут­ствии других людей[211].

Иосиф Сталин, клинический случай несексуального садизма

Одним из самых ярких исторических примеров как пси­хического, так и физического садизма был Сталин. Его поведение — настоящее пособие для изучения несексуаль­ного садизма (как романы маркиза де Сада были учебни­ком сексуального садизма). Он первый приказал после ре­волюции применить пытки к политзаключенным; это была мера, которую отвергали русские революционеры, пока он не издал приказ. При Сталине методы НКВД своей изо­щренностью и жестокостью превзошли все изобретения цар­ской полиции. Иногда он сам давал указания, какой вид пыток следовало применять. Его личным оружием был, главным образом, психологический садизм, несколько при­меров которого я хотел бы привести. Особенно любил Ста­лин такой прием: он давал своей жертве заверения, что ей ничто не грозит, а затем через один или два дня приказы­вал этого человека арестовать. Конечно, арест был для несчастного тем тяжелее, чем более уверенно он себя чув­ствовал. Сталин находил садистское удовольствие в том, что в тот момент, как он заверял свою жертву в своей благосклонности, он уже совершенно точно знал, какие муки ей уготованы. Можно ли представить себе более пол­ное господство над другим человеком? Приведу несколько примеров из книги Роя Медведева:

Незадолго до ареста героя гражданской войны Д. Ф. Сердича Сталин произнес на приеме тост в его честь, предложил выпить с ним "на брудершафт" и заверил его в своих брат­ских чувствах. За несколько дней до убийства Блюхера Ста­лин на собрании говорил о нем в самых сердечных тонах. Принимая армянскую делегацию, он осведомился о местона­хождении и самочувствии поэта Чаренца и заверил, что с ним ничего не случится, однако через несколько месяцев Чаренц был убит выстрелом из-за угла.

Жена заместителя Орджоникидзе А. Серебровского сооб­щает о неожиданном звонке Сталина вечером 1937 г. "Я слы­шал, что Вы ходите пешком? — сказал Сталин. — Это не годится, люди придумывают разную чушь. Пока Ваша маши­на в ремонте, я пошлю Вам другую". И действительно, на следующий день Кремль предоставил в распоряжение Серебровской машину. Но через два дня ее мужа арестовали, не дожидаясь даже его выписки из больницы.

Знаменитый историк и публицист Ю. Стеклов был в та­ком смятении от многочисленных арестов, что он записался на прием к Сталину. "С удовольствием приму Вас", — ска­зал Сталин. Как только Стеклов вошел, Сталин его успоко­ил: "О чем Вы беспокоитесь? Партия Вас знает и доверяет Вам, Вам нечего бояться". Стеклов вернулся домой к своим друзьям и родным, и в тот же вечер его забрали в НКВД. Само собой разумеется, первая мысль его друзей была обра­титься к Сталину, который, по-видимому, не предполагал, что происходит. Было намного легче верить в то, что Сталин ничего не знал, чем в то, что он был изощренный злодей. В 1938 г. И. А. Акулов, бывший прокурор, а позднее секретарь ЦК, упал, катаясь на коньках, и получил опасное для жиз­ни сотрясение мозга. Сталин позаботился, чтобы приехали выдающиеся иностранные хирурги, которые спасли ему жизнь. Акулов после долгой, тяжелой болезни вернулся к работе и вскоре после этого был расстрелян.

Особенно изощренная форма садизма состояла в том, что у Сталина была привычка арестовывать жен — а ино­гда также и детей — высших советских и партийных работников и затем отсылать их в трудовые лагеря, в то время как мужья продолжали ходить на работу и долж­ны были раболепствовать перед Сталиным, не смея даже просить об их освобождении. Так, в 1937 г. была аресто­вана жена президента СССР Калинина[212]. Жена Молотова, жена и сын Отто Куусинена, одного из ведущих работни­ков Коминтерна, — все были в трудовых лагерях. Неиз­вестный свидетель сообщает, что Сталин в его присут­ствии спросил Куусинена, почему тот не пытается освобо­дить сына. "По всей видимости, для его ареста были серь­езные причины", — ответил Куусинен. По словам этого свидетеля, Сталин ухмыльнулся и приказал освободить его сына. Посылая жене передачи, Куусинен даже не под­писывал адреса, а просил сделать это свою прислугу. Ста­лин арестовал жену своего личного секретаря, в то время как тот продолжал работать у него.

Не нужно обладать слишком буйной фантазией, что­бы представить себе, в каком унижении жили эти функ­ционеры, если они не могли оставить свою работу и не могли просить об освобождении своих жен и сыновей: более того, они должны были поддакивать Сталину, до­пуская, что арест их близких небезоснователен. Либо у этих людей совсем не было чувств, либо они в мораль­ном отношении были полностью сломлены и потеряли всякое чувство собственного достоинства. Яркий пример тому — Лазарь Каганович и его поведение в связи с аре­стом его брата Михаила Моисеевича, который до войны был министром авиации.

Он был одним из могущественнейших людей в окружении Сталина, он сам нес ответственность за репрессии многих людей. Однако после войны он впал у Сталина в немилость, а группа арестованных по обвинению в тайной организации "фашистского подполья" решила наказать Кагановича, объ­явив его в ходе следствия своим помощником. Она построили совершенно фантастическую версию, согласно которой Миха­ил Моисеевич (еврей!) должен был, по-видимому, после заня­тия Москвы немцами возглавлять прогитлеровское правитель­ство. Когда Сталин услышал то, что ему было нужно, он по­звал Лазаря Кагановича, чтобы сказать ему, что его брату грозит арест по обвинению в связи с фашистами. "Ничего не поделаешь, — ответил Лазарь, — раз это необходимо, прика­жите его арестовать!" Когда Политбюро обсуждало этот слу­чай, Сталин похвалил Лазаря за принципиальность — ведь он не возражал против ареста своего брата. Затем Сталин до­бавил: "Не нужно спешить с арестом. Михаил Моисеевич уже многие годы в партии, и нужно еще раз основательно прове­рить все обвинения". Микоян получил задание устроить оч­ную ставку М. М. с тем, кто написал на него донос. Встреча происходила в кабинете Микояна. Привели человека, кото­рый в присутствии Кагановича высказал свое обвинение и еще добавил, что перед войной намеренно построили несколь­ко авиационных заводов так близко к границе, чтобы немцы смогли их легко занять. Когда Михаил Каганович услышал это обвинение, он попросил разрешения выйти в туалет — маленькую комнату рядом с кабинетом Микояна. Вскоре от­туда раздался выстрел.