МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ЗДОРОВЬЯ УКРАИНЫ 17 страница. 2. Человек обладает не только способностью предви­деть реальную опасность в будущем, но он еще позволяет себя уговорить

2. Человек обладает не только способностью предви­деть реальную опасность в будущем, но он еще позволяет себя уговорить, допускает, чтобы им манипулировали, ру­ководили, убеждали. Он готов увидеть опасность там, где ее в действительности нет. Так начиналось большинство современных войн, они были подготовлены именно пропа­гандистским нагнетанием угрозы, лидеры убеждали насе­ление в том, что ему угрожает опасность нападениях унич­тожения, и так воспитывалась ненависть к другим наро­дам, от которых якобы исходит угроза. На самом деле угроза была чаще всего чистой фикцией. Особенно после

Французской революции, когда на месте маленького про­фессионального войска возникали огромные народные ар­мии, политическим лидерам стало все труднее и труднее убеждать народы, что они должны идти на смертельную бойню ради приобретения дешевых рынков сырья и рабо­чей силы. Мало кто согласился бы участвовать в войне, если бы ее необходимость мотивировалась такими целя­ми, как рынки и прибыль. Но когда правительство вну­шает своему народу, что ему грозит опасность, то мобили­зуются нормальные биологические механизмы, направлен­ные на защиту от угрозы. Кроме того, очень часто эти предупреждения об опасности сбываются сами собой: ко­гда государство-агрессор начинает подготовку к войне, это вынуждает государство, на которое готовится нападение, в свою очередь вооружаться, чем оно и предъявляет как бы "доказательства" своих агрессивных намерений.

Только у человека можно вызвать оборонительную аг­рессию методом "промывания мозгов". Чтобы внушить че­ловеку, что ему грозит опасность, нужно прежде всего та­кое средство, как язык; без языка подобное внушение чаще всего невозможно. Кроме того, нужно, чтобы социальная система обеспечивала почву для промывания мозгов. На­пример, трудно себе представить, что такого рода внуше­ние имело бы успех у племени мбуту. Это африканские охотники-пигмеи, которые благополучно живут в своих лесах и не подчиняются никакому постоянному авторите­ту. В этом обществе никто не имеет столько власти, что­бы заставить кого-либо поверить в невероятное. Совсем иное дело, когда общество располагает набором таких ав­торитетных персон, как колдуны, волшебники, полити­ческие или религиозные лидеры. По сути дела, сила вну­шения, которой обладает правящая группа, определяет и власть этой группы над остальным населением, или, уж как минимум, она должна уметь пользоваться изощрен­ной идеологической системой, которая снижает критич­ность и независимость мышления.

3. Дополнительное усиление оборонительной агрессии у человека (в сравнении с животным) обусловлено специ­фикой человеческого существования. Человек, как и зверь, защищается, когда что-либо угрожает его витальным ин­тересам. Однако сфера батальных интересов у человеказначительно шире, чем у зверя. Человеку для выживания необходимы не только физические, но и психические ус­ловия. Он должен поддерживать некоторое психическое равновесие, чтобы сохранить способность выполнять свои функции. Для человека все, что способствует психическо­му комфорту, столь же важно в жизненном смысле, как и то, что служит телесному комфорту. И самый первый ви­тальный интерес заключается в сохранении своей системы координат, ценностной ориентации. От нее зависит и спо­собность к действию, и в конечном счете — осознание себя как личности. Если человек обнаруживает идеи, которые ставят под сомнение его собственные ценностные ориента­ции, он прореагирует на эти идеи, он воспримет их как угрозу своим жизненно важным интересам. Он отвергнет эти идеи и притом попытается дать этому рациональное толкование, чтобы объяснить свое неприятие этих идей. Он может, например, сказать, что новые идеи по сути своей "аморальные", "некультурные", "безумные" и т. д. Но все это только рационализации. На самом деле антаго­низм имеет под собою только одну почву — это просто ощущение угрозы извне.

Человеку нужна не только "система координат" для ориентации в жизни; для его эмоционального равновесия (комфорта) жизненно важную роль играет и выбор объек­тов почитания. При этом речь может идти о самых неве­роятных феноменах: это могут быть ценности, идеалы, предки, отец, мать, родина, класс, религия и десятки дру­гих объектов, к которым человек относится как к святы­не. Даже к привычкам можно относиться как к символу традиционных ценностей[147]. Любое покушение на объект почитания вызывает такой же точно гнев со стороны ин­дивида или группы, как если бы речь шла о покушении на жизнь.

Все, что сказано о реакции на витальную угрозу, мож­но кратко выразить следующим образом: страх обычно мобилизует либо реакцию нападения, либо тенденцию к бегству. Последний вариант часто встречается, когда че­ловек ищет выход, чтобы "сохранить свое лицо". Если же условия столь жестки, что избежать позора (или краха) невозможно, то тогда вероятнее реакция нападения. При этом нельзя упустить из виду, что реакция бегства зави­сит от двух факторов: во-первых, от интенсивности угро­зы, а во-вторых, от степеней физической и психической выносливости субъекта, его уверенности в себе. С одной стороны, причиной могут выступать такие события, кото­рых кто угодно испугается, а с другой стороны, человек может сам быть настолько слабым и беспомощным, что напугать его ничего не стоит. Поэтому страх бывает об­условлен не только реальной опасностью, но почти так же часто он может возникать в результате внутреннего состо­яния индивида, и тогда достаточно малейшего внешнего толчка — и реакция обеспечена.

Страх, как и боль, — это очень неприятное чувство, и человек пытается любой ценой от него избавиться. Есть много способов преодоления страха. Например, медика­менты, секс, сон или общение с другими людьми. Но од­ним из самых действенных приемов вытеснения страха является агрессивность. Если человек находит силы из пассивного состояния страха перейти в нападение, тут же исчезает мучительное чувство страха[148].

Агрессивность и свобода

Среди разнообразных витальных интересов человека, кото­рые подвергаются опасности, есть одна сфера, которую можно считать самой главной, — это сфера свободы лично­сти и общества. Вопреки расхожему мнению, что потреб­ность в свободе является достоянием культуры и формиру­ется в процессе воспитания, у нас имеется обширный мате­риал, свидетельствующий, что потребность в свободе явля­ется биологической реакцией человеческого организма.

Это мнение подтверждается тем фактом, что на протя­жении всей истории народы и классы выступали против своих угнетателей, если была хоть малейшая надежда на победу, а иногда и при отсутствии такой надежды. По сути дела, история человечества является историей борь­бы за свободу, историей революций, от освободительной войны израильтян против египтян, от национальных вос­станий против Римской империи и от крестьянских вос­станий в Германии XVI в. до революций в Америке, Фран­ции, России, Китае, Алжире, Вьетнаме и т. д.[149]

Лидеры слишком часто прибегают к фальшивым ло­зунгам, утверждая, что ведут свой народ на борьбу за сво­боду, в то время как сами преследуют цели порабощения. При этом никакие обещания ничего не стоят, ибо даже душители свободы считают необходимым приносить ей клятву верности.

Гипотеза о наличии у человека врожденного импульса борьбы за свободу подкрепляется тем, что свобода яв­ляется предпосылкой для развертывания всех человече­ских способностей личности, ее физического и психиче­ского здоровья и равновесия. Если у него отнимают сво­боду, он становится больным, калекой, инвалидом. Под свободой понимается не отсутствие каких бы то ни было ограничений, ибо всякое развитие возможно лишь в рам­ках какой-то структуры, а каждая структура требует ограничений. Все дело в том, кому это ограничение вы­годно — какому-то одному лицу или учреждению, или же оно необходимо для роста и развития самой структуры личности.

Свобода является для человека жизненно важным био­логическим фактором, который обусловливает беспрепят­ственное развитие человеческого организма[150], и потоку опас­ность лишиться свободы вызывает такую же точно оборо­нительную агрессию, какую вызывает любая угроза ви­тальным интересам индивида. Стоит ли в таком случае удивляться, что в мире, в котором люди ущемлены, в котором большинство страдает от отсутствия свободы (осо­бенно цветное население), вновь и вновь возникают вспыш­ки насилия и агрессии. Власть имущие (т. е. белые) были бы, вероятно, меньше удивлены и возмущены ими, если бы они не привыкли, что цветных можно не считать за людей, и потому от черных, желтых или краснокожих они вовсе и не ждут человеческих реакций[151].

Подобная слепота имеет еще и другую причину. Белые сами, несмотря на свою мощь, тоже расстались со своей свободой, их к тому вынудила их собственная система (хоть, быть может, и не столь явно и открыто). И пото­му, возможно, они еще больше ненавидят тех, кто сего­дня сражается за свободу, ибо это напоминает им об их собственной капитуляции.

Однако нельзя впадать в эйфорию по поводу допусти­мости истинно революционной, наступательной активнос­ти; из того факта, что любая активность, вызванная по­требностью защиты жизни, свободы или чести, относится к нормальным механизмам функционирования организма, вовсе не следует, что можно оправдать разрушение жизни. Это остается личным делом каждого, делом религиозных, этических или политических убеждений, делом совести — оправдывать такую позицию или нет. И как бы ни выгля­дели в данном случае наши собственные принципы, мы должны отдавать себе отчет в том, что чисто оборонитель­ная агрессия очень легко смешивается с необоронитель­ной деструктивностью и садистским желанием господство­вать, вместо того чтобы подчиняться. И когда это происходит, революционная наступательность перерождается в свою противоположность и вновь воспроизводит ту самую ситуацию, которую должна была уничтожить.

Агрессия и нарциссизм[152]

Наряду с рассмотренными факторами одним из важней­ших источников оборонительной агрессии является угро­за нарциссизму.

Фрейд формулирует понятие нарциссизма в рамках своей теории либидо. Поскольку у шизофреника отсутствует от­ношение к объекту на уровне "либидо" (как в реальности, так и в фантазии), Фрейд задался таким вопросом: "А куда девается это либидо, которое шизофреник не может направить на внешний объект?" И он нашел ответ: "От­нятое у внешнего мира либидо оказывается обращенным на себя — так возникает поведение, которое мы можем назвать словом «нарциссизм»"[153]. Кроме того, предполагал, что "первичный нарциссизм" — это первоначальное состо­яние человека в раннем детстве, та стадия, на которой у него еще нет отношений с внешним миром. В ходе нор­мального развития ребенка его либидозные отношения с внешним миром расширяются и усиливаются, но в особых обстоятельствах (среди которых крайний случай — ду­шевная болезнь) либидо "отнимается" у объектов и пере­носится на себя ("вторичный нарциссизм"). И даже при нормальном развитии человек в течение всей своей жизни до некоторой степени остается нарциссом.

Несмотря на это, феномен нарциссизма не занял заслу­женного места в клинических исследованиях психоанали­тиков. Понятие это в основном распространялось на слу­чаи психозов* и на ситуации раннего детства[154]. На самом же деле нарциссизм играет гораздо более важную роль, и не только у нормальных, но и у так называемых невротических личностей. И уяснить в полной мере его роль мож­но только при условии высвобождения этого феномена из узких рамок теории либидо. Тогда нарциссизм можно опре­делять как такое эмоциональное состояние, при котором человек реально проявляет интерес только к своей соб­ственной персоне, своему телу, своим потребностям, сво­им мыслям, своим чувствам, своей собственности и т. д. В то время как все остальное, что не составляет часть его самого и не является объектом его устремлений, — для него не наполнено настоящей жизненной реальностью, лишено цвета, вкуса, тяжести, а воспринимается лишь на уровне разума. Мера нарциссизма определяет у человека двойной масштаб восприятия. Лишь то имеет значимость, что касается его самого, а остальной мир в эмоциональ­ном отношении не имеет ни запаха, ни цвета; и потому человек-нарцисс обнаруживает слабую способность к объек­тивности и серьезные просчеты в оценках[155].

Нередко человек-нарцисс достигает чувства увереннос­ти вовсе не ценою своих трудов и достижений, а благода­ря тому, что он субъективно убежден в своем совершен­стве, в своих выдающихся личных качествах и превосход­стве над другими людьми. И поскольку на нарциссизме покоится его самооценка и чувство своего "Я", он должен мертвой хваткой цепляться за свои нарциссические пред­ставления. И если под угрозой оказывается нарциссизм, то сам человек воспринимает это как угрозу своим виталь­ным интересам. Если человек-нарцисс чувствует себя ущем­ленным, если его недооценивают, критикуют, ловят на ошибках, унижают в играх или других ситуациях, то это обычно вызывает у нарцисса чувство возмущения и гнева, вне зависимости от того, дает ли он им волю и вообще отдает ли он себе в них отчет. Насколько интенсивной может быть часто эта агрессивная реакция, можно судить хотя бы по тому, что человек, ущемленный в своем нар­циссизме, никогда в жизни не простит обидчика, ибо он испытывает такую жажду мести, которая ни в какое срав­нение не идет с реакцией на любой другой ущерб — физи­ческую травму или имущественные потери.

Большинство людей не подозревают о своем нарцис­сизме и обнаруживают лишь его косвенные проявления. Так, например, люди обычно испытывают преувеличен­ное восхищение собственными родителями или собствен­ными детьми и не считают нужным скрывать эти чувства, ибо почтение к родителям и любовь к детям в, обществе оцениваются положительно. А если бы кто-то начал вы­ражать восторги по поводу собственной персоны, говоря, к примеру: "Я самый удивительный человек на свете" или "Я лучше всех", то его не только заподозрили бы в тще­славии, но и могли бы посчитать не вполне нормальным. С другой стороны, если кто-то достиг выдающихся успе­хов в науке или искусстве, в области спорта, экономики или политики, то признание окружающих постоянно под­крепляет его амбиции — и тогда его нарциссизм кажется не только нормальным, но и разумным и похвальным. И нарцисс дает волю самолюбованию, ведь оно получает при­знание и санкционируется самим обществом[156].

В современном западном обществе явно просматривает­ся своеобразная внутренняя связь между нарциссизмом зна­менитых людей и потребностями публики. Публика пото­му и стремится побольше узнать о "звездах", что жизнь простых людей пуста и скучна. Средства массовой инфор­мации получают прибыль, продавая сведения о жизни из­вестных ученых, художников, артистов, дирижеров и др. При этом каждый удовлетворяет свой интерес: публика — свое любопытство, торговец славой — свой бизнес, а по­пулярная личность — свой нарциссизм.

Среди политических лидеров часто встречается очень высокая степень нарциссизма. Можно считать его профес­сиональной болезнью (или профессиональным капиталом) политиков, особенно тех, кто достиг власти благодаря популярности в массах. Когда лидер сам убежден в своих выдающихся способностях и в своем предназначении, ему легче убедить публику; ведь сильная, уверенная в себе личность всегда притягивает к себе простых людей. Но харизматический лидер* (нарцисс) использует свое влияние не только как средство достижения политического успеха. Он нуждается в овациях и признании просто для поддержки внутреннего равновесия. Однако убежденность в своей пра­воте и непогрешимости в основном покоится не на реаль­ных достижениях, а на нарциссизме[157]. Он буквально не может жить без постоянного подкрепления своего нарцис­сизма, ибо его человеческая сущность (ядро личности: убеж­дения, верования, совесть, любовь) недостаточно развита. Личности с высокой степенью нарциссизма буквально нуж­даются в славе, иначе они могут впадать в депрессию, а то и в безумие. Но для того чтобы производить на людей такое впечатление, которое вызывает овации, необходим не только талант, но и подходящие условия. А люди, нуждающиеся в подкреплении своего нарциссизма, стремят­ся к новым и новым успехам, ибо провал для них чреват одновременно и душевным крахом. Популярность для них равнозначна "самоисцелению", профилактике от депрес­сии и безумия. И когда они отстаивают свои цели, то на самом деле они сражаются за свое душевное здоровье. Если речь идет не об индивидуальном, а о групповом нарцис­сизме, то индивид в полной мере осознает свою принадлеж­ность к коллективной идеологии и открыто выражает свои взгляды. Когда кто-либо утверждает: "Моя родина — са­мая прекрасная на свете" (или: моя нация — самая умная, моя религия — самая развитая, мой народ — самый миро­любивый и т. д., и т. п.), то это никому не кажется безу­мием. Напротив, это называется патриотизмом, убежден­ностью, лояльностью. Это звучит как вполне реалистич­ное и разумное ценностное суждение, тем более что оно разделяется очень многими членами группы. И такое еди­нодушие обеспечивает превращение фантазии в реальность; ведь у большинства людей представление о реальности опи­рается не на раздумья или критический разум, а на общий консенсус, на единое мироощущение группы.

Групповой нарциссизм выполняет важные функции. Во-первых, коллективный интерес требует солидарности, а апелляция к общим ценностям цементирует группу из­нутри и облегчает манипулирование группой в целом. Во-вторых , нарциссизм создает членам группы ощущение удов­летворенности, особенно тем, кто сам по себе мало что значит и не имеет особых оснований гордиться своей пер­соной. В группе даже самый ничтожный и прибитый че­ловек в душе своей может оправдать свое состояние такой аргументацией: "Я ведь часть великолепного целого са­мой лучшей группы на свете. И хотя в действительности я всего лишь жалкий червяк, благодаря своей принад­лежности к этой группе я становлюсь великаном". Следо­вательно, степень группового нарциссизма соответствует реальной неудовлетворенности жизнью. Социальные клас­сы, которые имеют больше радостей в жизни, менее под­вержены фанатизму. (Фанатизм — это характерная черта группового нарциссизма.) А мелкая буржуазия, ущемлен­ная во многих сферах материальной и духовной жизни, страдает от невыносимой пустоты и скуки.

Одновременно следует заметить, что для национально­го бюджета очень выгодно стимулировать групповой нар­циссизм. В самом деле, это ведь ничего не стоит и не идет пи в какое сравнение с расходами на социальные нужды и на повышение уровня жизни. Достаточно оплатить труд идеологов, которые формулируют лозунги, направленные на разжигание социального нарциссизма. И многие функ­ционеры — учителя, журналисты, священники и профес­сора — готовы к сотрудничеству в этой области даже бес­платно. Им достаточно такой награды, как удовлетворен­ность от причастности к достойному делу и гордость за свой вклад в это дело и свой растущий престиж.

Те, чей нарциссизм касается в большей мере группы, чем себя лично, весьма чувствительны, и на любое явное или воображаемое оскорбление в адрес своей группы они бурно реагируют. Эта реакция часто бывает гораздо интенсивнее, чем у нарциссов-индивидуалистов. Индивид может еще иногда усомниться, глядя на себя в зеркало. Участник группы не знает таких сомнений, ибо большин­ство его окружения разделяет его нарциссизм. А в случае конфликта с другой группой, которая также страдает кол­лективным нарциссизмом, возникает жуткая вражда, В этих схватках обычно возвеличивается образ собственной группы и принижается до крайней точки образ враждеб­ной группы. Собственная группа выдается за защитника человеческого достоинства, морали, права и благосостоя­ния. Другая же получает проклятия, ее обвиняют во всех грехах, от обмана и беспринципности до жестокости и бесчеловечности. Оскорбление символов, группового нар­циссизма (например, знамени, личности кайзера, прези­дента или посла) вызывает в народе реакцию столь беше­ной агрессивности, что они готовы поддержать даже ми­литаристскую политику своих лидеров.

Групповой нарциссизм представляет собой один из глав­ных источников человеческой агрессивности, и все же это всего лишь реакция на ущемление витальных интересов. Данная форма оборонительной агрессивности отличается от других форм лишь огромной интенсивностью. И столь резкими проявлениями, которые граничат с патологией. Если вспомнить о причинах и функции правовых и жесто­ких массовых столкновений между индусами и мусульма­нами, в эпоху раздела Индии, то приходится признать зна­чительную роль группового нарциссизма. И это нисколько не удивительно, если вспомнить, что здесь мы имели дело практически с самыми несчастными и беднейшими груп­пами населения в мире. Но, конечно, нарциссизм нельзя считать единственной причиной этого феномена. На дру­гих его аспектах мы еще остановимся.

Агрессивность и сопротивление

Еще одним серьезным источником оборонительной агрес­сии является реакция человека на попытку лишить его иллюзий; это бывает, когда кто-то пытается "вытащить на свет божий" вытесненные влечения и фантазии; Фрейд назвал такую реакцию защитой (сопротивлением), а пси­хоанализ сделал этот феномен объектом систематического наблюдения. Фрейд обнаружил, что пациент "сопротивля­ется" любым терапевтическим усилиям аналитика, как только тот касается "вытесненных" проблем. Это вовсе не значит, что пациент сознательно возражает, или стано­вится неоткровенным, или хочет что-то утаить; нет, ско­рее всего, он бессознательно противится тому, чтобы вы­тесненный материал стал осознанным. Есть много при­чин, из-за которых человек на протяжении целой жизни может вытеснять какие-то желания. Или его страшит уни­жение или наказание, или он боится потерять чью-то лю­бовь... в случае, если другим людям станут известными его потаенные желания и влечения, более того, он и себе самому часто не хочет признаться в этих влечениях, боясь потерять уважение к себе (изменить свою самооценку).

Психоаналитическая практика вскрыла большое коли­чество поведенческих реакций, которые являются следствием сопротивления. Пациент может уклониться от обсуждения "болезненной" темы и перевести разговор на другую тему; он может почувствовать себя усталым, его может "бросать в сон"; он может не явиться на сеанс или рассердиться на психотерапевта и тем самым найти повод прервать анализ. Я хочу привести один пример. Один пациент, писатель, который очень гордился тем, что не был оппортунистом, рассказывал мне во время сеанса, как он однажды внес изменения в свою рукопись, думая, что эти изменения сдела­ют более убедительным его обращение к человечеству. Он был уверен, что нашел правильное решение, и удивлялся, что позднее чувствовал себя совершенно разбитым и страдал от головной боли. Я высказал предположение, что подлин­ным его мотивом было нечто иное: он надеялся благодаря новой версии своего труда завоевать популярность и зара­ботать больше денег, чем сулил первый вариант текста. И тогда депрессия и головная боль, возможно, были связаны с этим самообманом. Я не успел договорить свою фразу, как пациент вскочил и в бешенстве заорал на меня. Он кричал, что я садист, что я получаю удовольствие от того, что хочу заранее испортить ему настроение, что я завидую ему и его будущему успеху, что я невежда, не разбираю­щийся в писательском труде, и много других оскорблений в мой адрес. (Следует добавить, что в обычных условиях этот пациент был очень вежливым человеком, который относился ко мне с большим почтением.) Его поведение луч­ше всего доказывало правильность моей интерпретации. Упо­минание о его неосознанных мотивах стало угрозой для его самоуважения и для самооценки его как личности.

В практике психоанализа регулярно наблюдается та­кое явление, что защита (сопротивление) выстраивается именно тогда, когда дело доходит до обсуждения вытес­ненного материала. Но этот феномен встречается не толь­ко в ходе психоаналитических сеансов. Даже в обыденной жизни мы находим тому массу примеров. Все знают, сколь гневной бывает реакция матери, когда ей говорят, что она держит детей под своим крылом не из любви, а ради удов­летворения своего чувства обладателя и повелителя. Ну. а если отцу сказать, что его тревога по поводу девственнос­ти дочери мотивирована его собственным сексуальным ин­тересом? А если кое-кому из патриотов напомнить, что за политическими убеждениями стоят корыстные мотивы? Или некоторым революционерам (определенного типа) до­казать, что за их идеологией скрываются личные деструк­тивные импульсы? Фактически вопрос о мотивационной сфере других людей ведет к нарушению одного очень важ­ного запрета вежливости. (А вежливость имеет функцию предупреждения агрессии.)

То же самое можно наблюдать в истории. Во все време­на те, кто говорил правду об определенном режиме, под­вергались преследованиям со стороны разгневанных влас­тей. Их изгоняли, сажали в тюрьмы, физически уничто­жали. Конечно, эти действия обосновывались тем, что люди эти были опасны для системы и потому их нужно было устранить ради сохранения социального статус-кво. И это правда, но только это не объясняет того факта, что те, кто говорит правду, становятся объектом ненависти и го­нений в том числе и тогда, когда они не представляют реальной угрозы для существующего строя. Я думаю, что причину надо искать в том, что говорящий правду моби­лизует силы защиты у тех, кто занимается вытеснением правды. Для них истина опасна не только тем, что она угрожает власти, но и тем, что она расшатывает всю осо­знанную систему ориентации; истина отбирает у них воз­можности рационализации и даже пытается заставить их изменить свои действия. Только тот, кто сам пережил процесс осознания важных вытесненных импульсов, знает это чувство крушения и смятения.

Не каждый отважится на подобную авантюру, и уж менее всего те, кому хотя бы на данный момент выгодно оставаться "слепым".

Агрессия и конформизм

К конформистской агрессии относятся различные агрес­сивные действия, которые обусловлены не разрушитель­ными устремлениями нападающего, а тем, что ему пред-. писано действовать именно так, и он сам считает своим долгом подчиняться приказу. Во всех иерархических со­циальных системах подчинение и послушание является, возможно, самой укоренившейся чертой характера. По­слушание здесь автоматически отождествляется с добро­детелью, а непослушание — с грехом. Непослушание — самый страшный первородный грех. Авраам был готов покорно принести в жертву своего единственного сына Исаака. Это было на все времена разительным примером силы веры и послушания. Солдат, который убивает и ка­лечит других людей, пилот-бомбардировщик, который уничтожает в один миг тысячи человеческих жизней, — вовсе не обязательно ими руководят деструктивность и жестокость; главным их мотивом (импульсом) является привычка подчиняться, не задавая вопросов.

Конформистская агрессия имеет настолько широкое рас­пространение, что она заслуживает серьезного анализа. От поведения парня из молодежной банды до солдата регуляр­ной армии — многие разрушительные действия совершают­ся исключительно из чувства послушания и нежелания ока­заться трусом в глазах своего окружения. Таким образом, в основе этого типа агрессивности лежит отнюдь не страсть к разрушению, которую нередко ошибочно объясняют врож­денными агрессивными импульсами. И потому конформист­скую агрессию можно вообще квалифицировать как псевдо­агрессию. Я этого не делаю только потому, что послуша­ние, связанное с потребностью в приспособлении, нередко вызывает к жизни дополнительные агрессивные импульсы, которые при других обстоятельствах и вовсе бы не прояви­лись. Кроме того, импульс к неподчинению или нежелание

приспосабливаться для многих представляют внутреннюю опасность, от которой они защищаются тем, что соверша­ют требуемые от них агрессивные действия.

Инструментальная агрессия

Другой вид биологического приспособления составляет ин­струментальная агрессия, которая преследует определен­ную цель: обеспечить (достать) то, что необходимо или желательно. Разрушение само по себе не является целью, оно лишь вспомогательное средство для достижения под­линной цели. В этом смысле данный вид агрессии похож на оборонительную, но в других важных аспектах они значительно отличаются друг от друга. Во-первых, у ин­струментальной агрессии, похоже, отсутствует генетиче­ски заложенная нейронная основа, которая обеспечивает оборонительную агрессию. Среди млекопитающих только у хищников, для которых агрессия служит способом про­питания, существуют врожденные нейронные связи, мо­тивирующие нападение на добычу. Что касается поведе­ния гоминидов и Homo, то оно основано на обучении и не имеет филогенетической программы.

При анализе феномена инструментальной агрессии слож­ность состоит в двусмысленности понятий "необходимое" и "желательное".

"Необходимое", пожалуй, следует определить как бе­зусловную физиологическую потребность, например в уто­лении голода. Когда человек совершает кражу, потому что у него нет элементарного минимума средств, чтобы про­кормить себя и свою семью, такую агрессию можно квали­фицировать только как действия, имеющие физиологиче­скую мотивацию. Так же следует оценивать и поведение первобытного племени, которое перед угрозой голода на­падает на другое, более обеспеченное племя. Но сегодня такие однозначные примеры необходимости встречаются сравнительно редко. Гораздо чаще мы имеем дело с более сложными случаями. Лидеры разных народов считают, что экономическое развитие страны понесет серьезный ущерб, если не будет завоевана территория с полезными ископае­мыми или если они не победят другой народ, который является их экономическим конкурентом. И хотя чаще всего в таких случаях создается идеологическое прикры­тие для простых стремлений к усилению собственной вла­сти или удовлетворению личных амбиций и тщеславия лидеров, все-таки бывают и такие войны, которые в са­мом деле обусловлены исторической необходимостью.