Парадоксы развития советской социологии (70-80-е годы)
Наука, которая не решается забыть своих основателей, погибла.
А. У айmхед
с криком будут поносить меня
и такие мнения за новизну и
«бессмысленность».
Н. Коперник
Необходимо отметить, что наступление на социологию явилось лишь моментом общего политико-идеологического поворота «вправо» после событий 1968г. в Чехословакии. Закончилась так и неустоявшаяся «оттепель» и наступал период застоя и деградации, когда система социализма безнадежно отстала от соперничающей с ней системой капитализма. Именно в период 70-80-х годов внутри советского общества сформировалась «теневая экономика». Она родилась и выросла вопреки закону, в среде коррумпированных чиновников партгосаппарата, импровизированных спекулянтов, и криминальный элемент стал ее основной конструктивной особенностью. «Теневая экономика», выросшая при Брежневе, стала вырываться на простор с началом перестройки в 1985 г. и, легализовавшись с 1992 Г., реально угрожает превратить Россию в самое большое криминальное государство в истории.
Противники социологии как самостоятельной науки выдвигали стандартные обвинения в насаждении буржуазных концепций, элементов позитивизма, усматривая в этом способ расшатывания марксизма-ленинизма изнутри. В начале 70-х годов социологию взяли в жесткие политико-идеологические тиски. Было прекращено издание «Информационного бюллетеня ССА». В ИКСИ и руководстве ССА была проведена своего рода чистка. В результате известные и квалифицированные социологи были вынуждены уйти из института. Это значительно ослабило его функции теоретико-методологического центра социологических исследований. Парадоксально, но в обновленном составе он становится инструментом торможения становления социологии. Сторонники «беспомощного эмпиризма» были отброшены на ее «периферию». Практически исчезла оригинальная ленинградская социологическая школа.
В результате социологические исследования занимаются социальным мифотворчеством, слепой апологетикой деформированных, извращенных сторон «казарменного социализма»: гармонии национальных отношений, образования общности «советский народ», движения коммунистического труда, социалистического соревнования, эффективности партийной пропаганды, одобрения принятых партийных решений и т. д. В итоге образовался разрыв между тем, что могла дать социология для необходимых социальных изменений, и тем, что от нее хотела слышать партийно-государственная бюрократия. Подобные исследования свидетельствовали о стабильности командно-административной системы, маскируя реальные процессы и тенденции, говорящие о ее стагнации. Включенность советской социологии в систему «развитого социализма» делала ее проводником ложных идей.
С другой стороны, складывалась ситуация невостребованности социологии, выключенности ее из социальной практики и производственной деятельности. Отсутствие социологической культуры и социального мышления у представителей органов управления вело к рассогласованию их языка с языком социологии. В условиях Командно-адмипистративной системы управлепческие решения основывались на информации служебного характера - по вертикали и с жесткой подотчетностью. В такой ситуации особой необходимости в социологическом осмыслении, обосновании управленческих решений, постоянном социологическом контроле за ходом их выполнения нет. «Подсказку» управленцы могут принять лишь при: а) мощном интересе и б) в привычных для них формах. Социологи же, во-первых, предлагали выводы и рекомендации без соответствующих технологий внедрения и без ответственности за конечные результаты. Во-вторых, социологическая информация излагалась на научном (наукообразном) языке и управленцам просто трудно ее было брать. Таким образом, в силу стиля работы командно административной системы кадры органов партийно-государственного и хозяйственного управления были не готовы к продуктивному диалогу с социологами, что наносило вред и тем, и другим. Одни давали практические результаты, а другие - научные, и пути их не пересекались. Несмотря на то, что значительная часть социологических исследований ориентировалась на «помощь практике», реальное участие социологов в социальном управлении было невелико. Вместе с тем, «разрешенная» социологическая информация зачастую использовалась руководителями всех рангов как «эмпирическое украшение» выступлений, докладов, циркуляров, постановлений, решений и т. п.
Драматически складывались судьбы гонимых социологов. Старая истина, что нет пророка в своем отечестве. Но свое отечество всегда оставалось для них своим, а стиль их жизни можно назвать «эмиграция внутри»: многолетнее замалчивание, работа «в стол», невозможность дать ответ стряпне эпигонов и т. п. Оставалось ждать, пока накатит какая-либо «третья волна» и, смыв марксистский анализ, раздутый до абсурда в своей абсолютизации, расчистит поле для подлинной социологической деятельности. Одинокие голоса тонули «в то поте стада бегущих слонов».
В 1969-1972 гг. в определенной мере удалось задавить свободу мысли и творчества. Но задавить «вполне» было уже нельзя. В 1972 г. ИКСИ был переименован в Институт социологических исследований, в 1974 г. начал выходить журнал «Социологические исследования». В исполнении истинных мастеров, кто умеет видеть и слышать настоящее в живой полноте, насыщенной прошлым и чреватой будущим, создавались подлинные социологические работы (в том числе и под их редакцией) Т. И. 3аславской, А. Г. 3дравомысловым, В. И. Шкаратаном, В. Э. Шляпентохом, В. А. Ядовым И др. В них, в отсутствие развитой системы социологического образования, с успехом передавались накапливаемые социологические знания и опыт исследовательской работы следующим поколениям социологов.
Вновь ожила дискуссия о предмете социологии. Накопленный опыт прикладной социологии, начавшийся процесс формирования новых научных дисциплин позволили поставить вопрос о «специальных» («частных») социологических теориях. Они объясняли конкретные социальные процессы, а потому имели собственный предмет исследованияи выступали непосредственной методологической базой конкретных социологических исследований (например, личности, семьи, труда, религии, массовых коммуникаций и т. п.). В этом подходе специальные социологические теории рассматривались как опосредующее звено между общей теорией (историческим материализмом) и конкретными социологическими исследованиями различных социальных явлений (А. Г. 3дравомыслов, Л. Н. Коган, Г. В. Осипов, Д. М. Угринович и др.).
Возражение вызывали три момента.
Во-первых, со стороны представителей научного коммунизма указывалось на недооценку и не учет его методологической роли по отношению к конкретным социологическим исследованиям наряду с историческим материализмом (Г. Е. Глезерман, В. ж. Келле, и. М. Слепенков и др.).
Во-вторых, указывалось на то, что расширительное толкование методологической роли специальных (частных) социологических теорий может привести к разрыву между социологией и методологическими науками (историческим материализмом, научным коммунизмом), формированию самостоятельных социологических дисциплин. Данная тенденция получает подтверждение в работах В. Г. Подмаркова, В. и. Бологова, Б. М. Фирсова, А. г. Харчева и др.
В-третьих, высказывалось опасение, что при таком подходе конкретные социологические исследования станут принадлежностью только специальных социологических исследований. Но тогда они выходят из положения «придатка» системы общественных наук. Чтобы выйти из этой ситуации сохранив «лицо», предлагается (В. Я. Ельмеев, Ф. В. Константинов, М. Н. Руткевич, Д. и. Чесноков и др.)
различать понятия «конкретные социальные исследования» в рамках общественных наук и «конкретные социологические исследования» как специфический вид первых, применяемый для изучения действия социологических закономерностей в конкретных процессах.
Дата добавления: 2014-12-06; просмотров: 1318;