AFTER-POSTMODERNISM — современная (по­здняя) версия развития постмодернистской философии—в от­личие от постмодернистской классики деконструктивизма

AFTER-POSTMODERNISM —современная (по­здняя) версия развития постмодернистской философии—в от­личие от постмодернистской классики деконструктивизма (см. Постмодернистская чувствительность, Пустой знак, Деконструкция, Означивание, "Смерть субъекта", Номадология).В своем оформлении во многом стимулирован таким феноменом современной культуры постмодерна, как "кризис идентификации", и содержательно разворачивается как генерирование про­грамм преодоления последнего (см. Воскрешение субъ­екта).В этом контексте может быть выделено два фун­даментальных вектора трансформации парадигмальных установок постмодернизма на современном этапе его развития: 1) вектор программного неоклассицизма, т.е. "культурного классицизма в постмодернистском прост­ранстве" (М.Готдингер), предполагающий существен­ное смягчение критики референциальной концепции знака (см. Пустой знак)и отказ от радикальной элими­нации феномена означаемого в качестве детерминанты текстовой семантики (см. Означивание);указанная ус­тановка инспирирует формулировку такой задачи, как "реанимация значения" (Дж.Уард) или "возврат утра­ченных значений" — как в денотативном, так и в аксиологическом смыслах этого слова (М.Готдинер), что при­водит к оформлению (восстановлению) соответствую­щих проблемных полей в рамках постмодернистского типа философствования (проблемы денотации и рефе­ренции, условия возможности стабильной языковой се­мантики, проблема понимания как реконструкции ис­ходного смысла текста и т.п.); 2) коммуникационный вектор, смещающий акцент с текстологической реаль­ности на реальность коммуникативную и центрирую­щийся, в связи с этим, вокруг понятия Другого. Совре­менная культура обозначается Бодрийяром как культура "экстаза коммуникации" (показателен в этом отношении аксиологический сдвиг философской традиции, зафик­сированный в динамике названий фундаментальных для соответствующих периодов философской эволюции

трудов: от "Бытия и времени" Хайдеггера к "Бытию и Другому" Левинаса). Если в классическом постмодер­низме Другой интерпретировался как внешнее (социо-культурное) содержание структур бессознательного (что фактически было унаследовано от лакановской версии структурного психоанализа, где бессознательное было артикулировано как "голос Другого"), то А.-Р. задает концепту "Другой" новую (коммуникационную) интер­претацию, в системе отсчета которой реальность языка перестает быть для постмодернизма самодовлеющей (см. Другой). В качестве водораздела между классичес­ким постмодернизмом и современным может быть оце­нена концепция Апеля, — в частности, понимание им языка и языковых игр. Апель рассматривает язык не в контексте субъект-объектных процедур праксеологического или когнитивного порядка, но в контексте субъект-субъектных коммуникаций, которые в принципе не мо­гут быть сведены к передаче сообщений. — Язык вы­ступает в этом контексте не столько механизмом объек­тивации информации или экспрессивным средством (что означало бы — соответственно — объективист­скую или субъективистскую его акцентировку), сколько медиатором понимания в контексте языковых игр. Если трактовка последних Витгенштейном предполагала опору на взаимодействие между субъектом и текстом, а в понимании Хинтикки — на взаимодействие между "Я" и реальностью как двумя игроками в игре, ставка в которой — истинность высказывания, — то Апель трак­тует языковую игру как субъект-объектное отношение, участники которого являют собой друг для друга текст — как вербальный, так и невербальный. Это задает осо­бую артикуляцию понимания как взаимопонимания. Апелевская версия постмодернистской парадигмы смягчает примат лакановского "судьбоносного означа­ющего" над означаемым, восстанавливая в правах клас­сическую для философской герменевтики и генетичес­ки восходящую к экзегетике презумпцию понимания как реконструкции имманентного смысла текста, вы-

ступающего у Апеля презентацией содержания комму­никативной программы игрового и коммуникативного партнера. Выступая в качестве текста, последняя не подлежит произвольному означиванию и, допуская оп­ределенный (обогащающий коммуникационную игру) плюрализм прочтения, тем не менее, предполагает ау­тентичную трансляцию семантики речевого поведения субъекта в сознание Другого, который вне этой реконст­рукции смысла не конституируется как коммуникаци­онный партнер. — Ставкой в игре оказывается не исти­на объектного, но подлинность субъектного.

М.А. Можейко