ВВЕДЕНИЕ 30 страница

Забегая вперед, надо сказать, что и в 80-е годы, когда критический реализм уже стал ведущим направлением в норвежской литературе, у Бьернсона все еще сохраняется и в драмах, и в прозе интерес к частным злободневным вопросам в их моральном аспекте. Воспитание молодежи, религия, семейная нравственность, равноправие женщин — вот примерный круг его тем. Так, драма «Перчатка» (1883), имевшая огромный успех не только в Норвегии, но и за ее пределами, посвящена женскому вопросу. Бьернсон ревностно выступает за права женщин, безоговорочно осуждает их порабощение мужчинами, что находит свое драматическое выражение в финальной сцене пьесы, когда ее героиня Свава бросает перчатку в лицо своему жениху. Повесть «Пыль» (1882), где показан вред религиозного воспитания, и роман «Флаги веют над городом и над гаванью» (1884), где речь идет об образцовой школе, с которой борются местные ретрограды, как и вся проза

420

Бьернсона этого десятилетия, тоже не выходят за пределы злободневной нравственной проблематики и не дают ни глубинных социально-психологических срезов норвежского общества, ни ярких, запоминающихся характеров. И только в драме «Свыше наших сил» (первая часть — 1883 г.) Бьернсон достигает истинных вершин искусства. Священник Санг с его слепой фанатичной верой вырастает по мере развития действия в трагическую фигуру и принадлежит, без сомнения, к наиболее значительным образам европейского театра прошлого века. Санг борется за жизнь своей больной жены, он исступленно молит бога о чуде, ждет его со всей страстью своей мистической души, однако чуда не происходит — оно, показывает Бьернсон, «свыше наших сил». Крушение веры Санга, его гибель потрясают и зрителей драмы, которая вот уже сто лет не сходит с европейских сцен, и читателей. Обращенная против фанатизма и мистики, драма как бы вписывалась в ту просветительскую деятельность, которую так горячо вел Бьернсон, но по своей художественной значимости она перерастает узкие временны́е рамки и является его подлинным шедевром.

Однако мы забежали вперед, вкратце охарактеризовав творчество Бьернсона на протяжении двух десятилетий. А сейчас вернемся к началу 70-х годов, когда его драмы «Банкротство» и «Редактор», а также драма Ибсена «Столпы общества» открыли эру «новой, критикующей общество литературы». В создании ее идейных предпосылок никак нельзя недооценивать роли Бьернсона, причем не только как замечательного и очень популярного у современников поэта, прозаика и драматурга, но и как необычайно активной и яркой вольнолюбивой личности, которая, как бы ни были сложны отношения этих двух выдающихся норвежцев, всегда вызывала восхищение Ибсена.

Но почву для норвежского критического реализма подготовили не только художественные, но и публицистические произведения. Очень важную роль тут сыграло проникновение в Норвегию позитивистских идей. Именно с этих позиций, с требованием строгой объективности в оценках, историзма в подходе к явлениям прошлого и учета реальных фактов обрушил кружок, участники которого называли себя «Ученые голландцы» (Э. Сарс, П. Боттен-Хансен), свою критику на «национальную романтику». Значителен был и вклад «Дагбладет», ставшей под руководством редакторов Бернера и Хольста в 70-е и в начале 80-х годов главным органом либерализма, популяризатором идей Конта, Миля, Спенсера, Дарвина, Тэна и одной из главных опор новой реалистической литературы.

Но наибольшее влияние на быстрое формирование и распространение в Норвегии позитивистского мировоззрения, конечно переосмысленного, исходя из особенностей национального развития и новой эстетической концепции, имела публицистическая деятельность датского критика Георга Брандеса. Брандес впервые посетил Норвегию в 1876 г., и с этого момента его публицистика становится, по словам Бьернсона, «одной из ведущих сил в духовной жизни страны». Брандес был инициатором обращения писателей к современной действительности, окончательного разрыва с романтической традицией и объективности в изображении жизни. Его призыв к идейной литературе, к литературе, которая ставила бы на обсуждение все современные проблемы, нашел горячий отклик в Норвегии именно потому, что условия социально-политической жизни уже определили поворот к такой литературе.

Блестящий период норвежской реалистической прозы открывается романом Кристиана Эльстера (1841—1881) «Опасные люди».

Кристиан Эльстер был лесничим, жил в глухой провинции, за статьи, которые он иногда печатал в либеральных газетах, прослыл «опасным человеком». Сломленный нуждой и заботами, он умер рано, в расцвете творческих сил, так и не дождавшись выхода своего замечательного романа. «Норвегия была мачехой для Эльстера», — написал Хьеллан, когда узнал о безвременной смерти писателя.

Литературное наследие Эльстера невелико — несколько статей, еще юношески незрелый роман «Тора Трундель» (написанный в начале 70-х годов, но вышедший лишь в 1879 г.) и «Опасные люди», в котором ярко раскрылась вся глубина быстро развившегося таланта писателя, сила его реалистического письма, умение видеть в индивидуальном типическое, в частном — общее. Над этой книгой он работал несколько лет и закончил ее в 1876 г., но напечатана она была лишь в 1881 г., когда «Гарман и Ворше» Хьеллана уже определил характер новой норвежской реалистической прозы. Поэтому роман «Опасные люди», написанный к тому же тяжелым слогом, без присущего Хьеллану словесного блеска, в момент опубликования тоже прошел почти незамеченным, не получил должной оценки критики и читателя.

Между тем в «Опасных людях» удивительно полно и цельно запечатлен определенный момент жизни пришедшего в движение норвежского общества, раскрыт в зримых эпизодах, в ярких, незабываемых образах, в живых диалогах. Современному читателю кажется, будто перед его глазами прокручивается кинолента. Впрочем, «кинематографичность» вообще присуща

421

норвежской реалистической прозе, многие ее романы читаются как киносценарии (например, «Праздник Иванова дня» Хьеллана или «Мистерия» Гамсуна). Однако «раскадровка» действия, его зримость сочетаются у Эльстера парадоксальным, казалось бы, образом с перенасыщенностью текста чисто публицистическими пассажами, идеологическими спорами, политическими выпадами. С первой сцены романа, где все местное общество собралось на пристани встречать пароход, мы сразу же попадаем в атмосферу ожесточенного конфликта двух лагерей — консервативного и оппозиционного. Неприкрытая, оголенная тенденциозность также является стилистической особенностью не только книги Эльстера, но большинства романов норвежского критического реализма. Но вторжение публицистики не нарушает стиля и художественной цельности ни «Опасных людей», ни вообще нового реалистического романа, а, напротив, определяет своеобразие его художественного метода. Воссозданная им жизнь была пропитана духом борьбы старого и нового — старых и новых взглядов, старого и нового уклада, старой и новой партии — Хейре и Венстре. В этих романах так много говорят о современных проблемах потому, что о них так много спорили в Норвегии 70—80-х годов. Повышенный интерес к идеям — характерная черта и новой норвежской литературы.

Стремительно развивающаяся норвежская действительность заставила чуткого Эльстера раскрывать «типические характеры в типических обстоятельствах» не статично, а в их живом движении, развитии.

Образ Канута Гольта, радикально настроенного человека с европейским кругозором, на опыте собственной деятельности понявшего цену оппозиции и демократического движения, задыхающегося в «узкой сфере» плоского прозаического бытия и поэтому потерявшего почву под ногами, замкнувшегося в иронически-скептическом отношении к миру, — типичный образ для норвежской радикальной интеллигенции 50—60-х годов. Типичны не столько характеры Канута и его отца, сколько пройденный ими путь и их конечная жизненная позиция. Такой особый вид типизации, отражающий динамичность норвежской действительности, мы находим не только у Эльстера, но и у других писателей.

Антибуржуазный пафос романа «Опасные люди» проявляется не только в разоблачении буржуазной идеологии во всех ее видах, но и в идеализации людей, не связанных с грязной практикой буржуазного мира. Только те, кто не участвует в его «делах», выступают носителями положительного начала — это капитан в отставке Курт Струб и удалившийся от практической деятельности Роберт Тиль. Однако этический и эстетический идеал автора воплощен в основном в образах женщин, особенно в Корнелии, натуре не только цельной и благородной, но и деятельной. Корнелия, с одной стороны, родственна непокорной Сори из романа Колет, а с другой — предваряет героинь пьес Ибсена и Бьернсона, романов Ли и Хьеллана. Женщина выступает у норвежских реалистов носительницей этического начала именно потому, что она не участвует в повседневной борьбе за существование и тем самым не погружена в жестокий мир буржуазных отношений. В этой связи нельзя не упомянуть о значении для норвежских писателей русской литературы вообще, и в частности Тургенева. Это подчеркивают все сколько-нибудь серьезные исследователи, начиная с Брандеса. Тут можно говорить и о заимствовании темы (например, тема «отцов и детей» у Эльстера в «Опасных людях», у Хьеллана в «Гарман и Ворше» и т. д.), о схожести ее трактовки, но больше всего о женских образах. Глубиной своих чувств, душевным благородством, вдумчивым отношением к жизни и, главное, стремлением практически реализовать свой новый социально-этический идеал Корнелия глубоко родственна героиням Тургенева. Корнелия, этот норвежский вариант тургеневской девушки, умирает от чахотки после отъезда Канута с женой, экзотической «женщиной из пампасов». В противопоставлении духовности Корнелии и грубо-земного, чувственного начала, воплощенного в жене Канута, — дань романтической поэтике, еще полностью не изжитой Эльстером, автором первого норвежского реалистического романа. Корнелия умирает, ведь прекрасному нет места в этом мире. Но до последнего часа она остается верной своей любви, своему идеалу, самой себе. Эта вера в силу человеческого духа, в его несгибаемость, в его торжество над всеми жизненными испытаниями говорит о силе просветительского начала у Эльстера, органически сочетающегося у него с романтической эстетикой. И именно с этим связано неповторимое своеобразие и обаяние романа Эльстера. Если центральной темой зрелого норвежского реализма становится трагическая гибель личности в условиях современного общества, ее внутренняя капитуляция, то главной темой «Опасных людей» является, напротив, несгибаемость личности. По сути дела, и у Канута, несмотря на все его разочарования, оказывается твердый характер. Его беспощадный приговор деятельности отца — одна из самых драматических сцен романа. В этом столкновении мировоззрений двух поколений и развенчании просветительских иллюзий старшего

422

проявилась сила реализма Эльстера, сумевшего через личную драму вскрыть одно из центральных противоречий современности.

«Опасные люди» — грустная книга. Она рассказывает о мире, где гибнет благородное и благоденствует подлое. Горькая ирония звучит в концовке романа. Прошло десять лет. В городе стоит у власти Оле Уге, вождь и апостол местных «народников», но ничего в жизни города, по существу, не изменилось.

«Опасные люди» Эльстера открыли собой эпоху короткого, но бурного расцвета норвежского реалистического романа, связанную, в первую очередь, с именем Александра Хьеллана (1849—1906).

Нелегким путем шел в литературу Хьеллан, родившийся в богатой семье купцов-патрициев, наследственных «отцов города». Сначала — разочарование в привычных, традиционных, овеянных поэзией детства представлениях своей среды, затем — разрыв духовной связи с людьми своего круга, в том числе с горячо любимым отцом, и, наконец, как итог многолетних наблюдений над жизнью современного ему общества — утрата иллюзий и надежд, обретенных такой дорогой ценой. Таковы вехи пути, прерванного тем глубоким идеологическим и политическим кризисом, который в конце 80-х — начале 90-х годов переживала Норвегия и который не только внес пессимистические, а подчас и глубоко трагические ноты в последние романы Хьеллана, но и привел писателя в безысходный идейный и творческий тупик, заставив его в полном расцвете славы и сил, на 42-м году жизни, навсегда уйти из литературы.

Художественным творчеством Хьеллан занимался всего двенадцать лет, но за это время он успел выпустить три сборника новелл, несколько пьес и девять романов, каждый из которых стал событием в литературной жизни Норвегии. Уже в первых своих вещах он показал себя не только вполне сложившимся, но и тенденциозным в лучшем смысле этого слова художником, борющимся за ясные и определенные политические, социальные и эстетические принципы. Он выступил как буржуазный гуманист, демократ и просветитель, глубже связанный с идеями французской революции, чем с современной ему бескрылой буржуазной мыслью позитивистского толка.

Хьеллан вслед за Ибсеном решительно встал на защиту человека, его прав и свободы, попираемых буржуазным государством, он также стремился придать новый смысл старым идеалам буржуазной революционности, выступая за дальнейшую демократизацию общества и за полное раскрепощение личности. Если социальные драмы Ибсена обновили европейский театр, то социальные романы Хьеллана во многом определили не только характер норвежской реалистической литературы, но и то ведущее место, которое она занимает среди других западноевропейских литератур второй половины XIX в.

Хьеллан начал заниматься литературой во время пребывания в Париже, летом 1878 г. Решающую роль здесь сыграло не столько знакомство с французским искусством, французской литературой, и в частности с французской новеллой, оказавшей известное влияние на формирование его стиля, сколько то, что в Париже Хьеллан приобщился к жизни развитого капиталистического общества и как бы увидел завтрашний день Норвегии во всей остроте его противоречий.

Вернувшись на родину, Хьеллан издал весной 1879 г. свою первую книгу — сборник «Новеллеты». Эта книга была во многих отношениях чем-то совершенно новым для северных литератур. Прежде всего новым был сам жанр. Такой сжатый, предельно лаконичный рассказ, обнажающий те или иные стороны жизни современного общества, был своего рода откровением для Норвегии. Но, конечно, не только сам жанр поразил современников, а резко выраженное социальное звучание новелл, определившее место Хьеллана в бурной идейной борьбе его времени.

В первом романе «Гарман и Ворше» (1880) Хьеллан воссоздает родной город Ставангер, более того — отцовскую фирму «Хьеллан и Сын», которую он и вывел в романе под названием «Гарман и Ворше». Это произведение открывает цикл романов о семье Гарман, который в свою очередь входит в цикл книг о Ставангере. Все эти книги образуют своего рода «Человеческую комедию» Норвегии второй половины XIX в.

В романе нет ничего застывшего, окостеневшего, все находится в развитии, в становлении, в борьбе. Это диалектическое ощущение жизни, органически присущее Хьеллану как писателю переходного времени, определило не только проблематику романа и систему образов, но и особенности его построения — почти полное отсутствие больших описательных и повествовательных пассажей, стремительную смену небольших эпизодов, изображение героев, даже пейзажа в движении, в изменении, обилие диалогов и косвенной речи, широкое обращение к простому предложению как к средству убыстрения темпа рассказа и т. д. Все эти особенности стиля Хьеллана вырастают в очень своеобразную и стройную систему динамического изображения жизни.

Хьеллановская концепция исторического, социального

423

и культурного развития Норвегии раскрывается в «Гарман и Ворше» на примере жизни трех поколений семьи Гарман. Уже не фигурирующий в романе «старый консул», при котором торговая фирма «Гарман и Ворше» достигла наивысшего расцвета (об этом времени Хьеллан подробно рассказывает в другом романе — «Шкипер Ворше»), принадлежал к деловым людям того героического периода начала века, когда норвежская буржуазия была еще революционной силой и боролась за общенациональные интересы. Он был связан с идеями Просвещения и рационализмом XVIII в. и жил общественными интересами своего времени. Конечно, «старый консул» — купец, но купец, так сказать, «ренессансного» склада; делец в нем еще не поглотил человека, и поэтому он гармонически развитая, универсальная личность. Однако в следующем поколении тип «старого консула» как бы расщепляется на два начала. Его сын — «молодой консул» — унаследовал деловые качества отца, но зато «деловой человек» подавил в нем просто человека. В этом сухом, «до черта корректном» «молодом консуле» нет и следа блестящей разносторонности и размаха отца, это образцовый коммерсант, воплощающий весь кодекс старомодных буржуазных добродетелей. А аристократическая изысканность и просвещенность «старого консула» возрождается в его младшем сыне Рикарде, который своей импульсивностью и абсолютной неискушенностью во всех практических делах является прямым отрицанием буржуазной предприимчивости. Но этот блестящий кавалер выступает в романе как чужак и отщепенец, выброшенный за борт жизни.

Контрастность натур «молодого консула» и Рикарда имеет глубокие корни в самой действительности и говорит о силе реализма Хьеллана. Объективным основанием ей служит тот процесс отчуждения буржуазной культуры от породившей ее среды, который становится все более заметным в буржуазном обществе по мере того, как оно все больше проявляет свой прозаический, своекорыстный характер. Так Хьеллан подходит к теме, которая в какой-то степени предвосхищает тему судьбы художника в буржуазном мире у Томаса Манна. Концепция смены поколений буржуазной патрицианской семьи, вопрос о традициях буржуазной гуманистической культуры, сама элегически-поэтическая интонация, как и колорит жизни торгового приморского города в «Будденброках», очень близки к «Гарман и Ворше» и, видимо, возникли не без влияния хьеллановского романа.

Антитеза «молодого консула» и Рикарда — это антитеза бескрылого практицизма и беспочвенного порыва. И такая поляризация практики и духовности свидетельствует о глубоком кризисе той культуры, которую представляют герои Хьеллана.

Уходящий благородный, хотя и узкий, косный бюргерский мир сталкивается в романе с рождающимся миром зрелого капиталистического общества в лице алчных, наглых, лишенных предрассудков, т. е. совести и чести, дельцов (к которым относится и сын «молодого консула» Мортен), предприимчивых, корыстных священников и лакействующих чиновников.

Однако есть в романе еще одна сила, тоже порожденная новым временем. Это — «недовольные» (по первоначальному замыслу роман так и должен был называться), т. е. неудовлетворенные, беспокойные, ищущие натуры, которые видят мертвящую убогость старых форм жизни, так же как и бесчеловечность новых, и поэтому безотчетно стремятся к какому-то обновлению норвежского общества. К ним сперва относится и молодой геолог Йонсен, который произносит смелую, почти вызывающую проповедь о необходимости жить, не отступая от правды, но потом быстро капитулирует. Образ Йонсена полемичен и весьма существен для понимания идейных позиций Хьеллана. Этим «энергичным и сильным» характером писатель выразил свое недоверие к формальной этике, к кантианскому категорическому императиву, к отвлеченной проповеди ригоризма, которую Ибсен вложил в уста своего Бранда, короче говоря, ко всякой подмене назревающих в обществе конкретных освободительных устремлений требованиями в духе абстрактного волюнтаризма.

Йонсену противопоставлены в романе молодой, радикально настроенный коммерсант Якоб Ворше и Ракел, образованная, волевая и деятельная дочь «молодого консула». Они воплощают веру Хьеллана в будущее Норвегии, в буржуазный прогресс.

1882 г. выходит роман «Шкипер Ворше». Сюжетно он тесно связан с «Гарман и Ворше», но действие в нем развертывается в более ранний период — в 30—40-е годы, когда хаугеанское религиозное движение, близкое по духу английскому пуританству, становится в Норвегии серьезной общественной силой. Через личную драму, разыгравшуюся в хаугеанской семье, автор сумел дать очень точную социальную характеристику хаугеанства, показать его перерождение из демократического крестьянского движения в буржуазное, из крамольной ереси — в философию накопления новоиспеченных буржуа.

Оба романа вызвали сильные нападки со стороны реакционной прессы, которая развернула против Хьеллана кампанию травли и клеветы. За ним твердо закрепились прозвища «апостола

424

безнравственности», «творца бесстыдной поэзии», но вместе с тем и утвердилась репутация ультрарадикального писателя.

Если романы первого периода, прежде всего «Гарман и Ворше», обращены к прошлому, то трилогия об Абрахаме Левдале, которой знаменуется второй период творчества Хьеллана, изображает современную жизнь Ставангера и повествует о том, как под влиянием школы и церкви и всей жизненной практики буржуазного общества разрушается личность. Абрахам Левдал — это не просто безвольный, слабый герой западноевропейской литературы второй половины XIX в., подобный Фредерику Моро у Флобера. Это также герой натурализма, чьи поступки определяются темпераментом и наследственностью. Хьеллановский герой — человек по природе сильный, сын тех «настоящих» людей, которые, по определению Энгельса, «еще обладают характером и инициативой и действуют самостоятельно» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 37. С. 353). Но государственная машина, весь строй буржуазного общества подавляют его индивидуальность, ломают его волю, растлевают его. Иначе говоря, Хьеллан пишет о превращении гражданина в верноподданного, о процессе духовной гибели личности.

Первая книга трилогии с красноречивым заголовком «Яд» (1883) посвящена школьным годам Абрахама Левдала. Абрахам-юноша полон благородных задатков, он смел и великодушен, способен на бескорыстную дружбу и даже самоотверженность. Сначала в юноше берут верх естественные человеческие чувства: он не колеблясь защищает товарища от издевательств учителя. Но общество — семья, школа, церковь — усиливает свое давление на «мятежника», дерзнувшего пойти против авторитетов. И юноша не выдерживает этого наступления — он подчиняется.

Во втором романе трилогии — в «Фортуне» (1884) — яд, зароненный в душу Абрахама, все больше разъедает его личность. Из университета он возвращается уже «цивилизованным», т. е. оппортунистом и трусом. Абрахам еще не чужд критического отношения к действительности и не утратил активности. Он сближается с рабочими, проникается к ним сочувствием и симпатией. Знакомство со слепой Гретой, дочерью рабочего Стефенсена, покоряющей его своей красотой и благородством, еще теснее связывает его с рабочим движением. Однако вскоре Абрахам злоупотребляет доверием рабочих, и это предательство знаменует его окончательное падение.

Если на протяжении двух первых романов трилогии образ Абрахама Левдала предстает перед нами в движении, в развитии и борьбе противоположных начал, то в третьей книге — «Праздник Иванова дня» (1887) — он статичен. Абрахам уже не личность, а «верноподданный» — верноподданный шведского короля, норвежского правительства, пастора Мортена Крусе, который завладел городом. Абрахам опустился, стал бояться всех и каждого, научился беспрекословно подчиняться. Он привык лгать, нарушать слово, отрекаться, писать, что прикажут. Ренегатство стало его профессией. Однако то, что венчает душевную деградацию героя, то, что является результатом распада его характера, что символизирует его полное ничтожество, а именно отречение по приказу от публично высказанного мнения, повторяют и все остальные действующие лица этого мастерски построенного романа, все почтенные столпы местного общества — и всемогущий директор банка Кристиансен, и представительный амтман, и независимый пастор Дупе, и «вышедший из низов» купец Эллингсен. Таким образом, Хьеллан ставит как бы знак равенства между Абрахамом и буржуазным обществом в целом, придает распаду личности героя эпохально-обобщенный смысл.

По своему общему тону третья книга трилогии сильно отличается от двух первых. В «Яде» и «Фортуне» фон, на котором разворачивалось действие, был разнообразен, отображал пестроту жизненных явлений, а в «Празднике Иванова дня» поражает гнетущая монотонность городской жизни. Все словно оглядываются друг на друга, притаились, молчат, выжидают. И постепенно читатель понимает, что это страх все преобразил, страх перед пастором Крусе. Целая армия «кротов» (так называли в городе шпионов и доверенных лиц пастора) работает на него, и вскоре его люди занимают все ключевые позиции в городе. Пастор становится своего рода диктатором, контролирует не только дела, но и помыслы людей, вершит их судьбы. Религия лишь традиционная форма его деятельности. Крусе хочет власти и достигает ее методом экономического принуждения, умело сочетая угрозы и обещания, шантаж и помощь. И нет в городе силы, которая оказала бы ему сопротивление. Так тема разрушения характера Абрахама Левдала органически сплетается с историей возвеличивания жадного и завистливого священника, лавочника по происхождению и призванию, диктатора фашистского типа, Мортена Крусе.

«Праздник Иванова дня» — горькая книга, плод разочарований, раздумий и прозрений писателя. В ней нет и следа беззаботной веселости, мягкого юмора и упоения жизнью ранних его романов. И все же в ней пробивается

425

вера в конечное торжество демократических и гуманистических идеалов.

Безобидный народный праздник, который пытались организовать в Иванов день Кристиан Фредерик Гарман, внук покойного «молодого консула», и его друзья, кассир Рандульф и секретарь амтмана Холк, праздник, которому так радовался весь город и которому обещали содействие столпы местного общества, сорван. Рандульф уволен из банка, а Холк вынужден подать в отставку. И за всем этим стоит всемогущий Крусе со своими «кротами». Он торжествует победу. Но где-то вдали, на горизонте все же дымят костры — традиционные костры, которые жгут в Иванову ночь, и они вырастают в символ неистребимости народной жизни и вносят светлую ноту в мрачный колорит этого блестящего романа-памфлета, во многом близкого такой книге, как «Верноподданный» Генриха Манна.

Романы, входящие в трилогию, написаны всего за четыре года, но мы видим, как от книги к книге все глубже становится критика общества, все острее обнажается непримиримость его социальных противоречий, все полнее раскрывается его полная бесчеловечность. И в третьей книге обычную хьеллановскую иронию сменяет гневный сарказм.

Этот перелом в творчестве писателя отражает тот тяжелый идейно-политический кризис, который переживало норвежское общество после прихода к власти либеральной оппозиции. Радикальной интеллигенции, всей своей деятельностью подготовившей полную победу либеральной партии «Венстре» в 1884 г., очень скоро пришлось убедиться, что правительство Свердрупа, лидера этой партии, отнюдь не собирается радикально перестроить общественную жизнь страны. Решительно отказавшись от обещанных реформ, «Венстре» практически продолжила курс консервативной партии «Хойре». Для передовой интеллигенции предательство вчерашней оппозиции было неожиданной и страшной катастрофой. Это жестокое разочарование пережил и Хьеллан.

В трагическом взгляде писателя на действительность в конце 80-х — начале 90-х годов немаловажную роль сыграл и тот идейный разброд, который наблюдается в этот период в широких кругах норвежской интеллигенции. Вместе с разочарованием в политике партии «Венстре» приходит разочарование в политике вообще, утрата веры в общественные идеалы; утверждается нигилизм и скептицизм, а в искусстве торжествует крайний натурализм, вошедший в историю норвежской литературы под названием «движения богемы», и различного рода неоромантические течения.

В новом климате общественной и духовной жизни страны большинство писателей, выступивших в начале 70-х и первой половине 80-х годов как реалисты, изменило своим старым боевым знаменам. Знаменательно, что вторая часть драмы Бьернсона «Свыше наших сил» (1895), герой которой — Элиас Санг, сын священника Санга, проникнута мистицизмом и верой в силу жертвенности и мученичества, а роман И. Ли «Майса Йонс» (1888) из жизни ремесленной бедноты написан в резко натуралистической манере. На этом фоне, когда элементы символизма и натурализма широко вторгаются даже в реалистическое искусство Ибсена, Бьернсона, Ли, только Хьеллан сохраняет верность своему радикально-демократическому мировоззрению и реалистическому методу изображения жизни.

В 1891 г. Хьеллан опубликовал свой последний роман «Якоб» — историю выскочки, наглого и лживого, мстительного и вороватого крестьянского парня Тереса Волле, который с железным упорством, ценой преступлений и предательств поднимается с самого дна и становится всеми уважаемым «столпом общества», «опорой церкви и трона». Образ Тереса Волле, как и образ пастора Крусе, мог возникнуть только в преддверии империалистической эпохи. Новое в Волле — его абсолютная свобода от всех и всяческих моральных норм и условностей, полная отчужденность от всех человеческих связей.

«Якоб» — один из лучших норвежских романов XIX в. Он и сейчас поражает глубиной проникновения в новые, только что рождающиеся явления, силой обобщения и емкостью центрального образа. Но у современников роман не пользовался успехом, они его не поняли. На фоне новых книг, успех которых определялся усложненностью психологии, раскрытием «стихии подсознаний» и прочими модными категориями, суровый реализм последнего романа Хьеллана не вызвал, да и не мог вызвать, интереса в литературном мире. Видимо, тут и надо искать причины, которые заставили писателя в расцвете творческих сил навсегда уйти из литературы.

Если Эльстер и Хьеллан в каком-то смысле продолжают линию, идущую от Камиллы Колет, то Арне Гарборг (1851—1924), третий крупнейший норвежский романист 80-х годов, скорее отталкивается от повестей Бьернсона, от норвежской крестьянской идиллии, Все творчество Арне Гарборга, сына крестьянина, пропитано духом страстной полемики с идиллической трактовкой крестьянской жизни.