ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 76 страница. Прешерн стал писать стихи еще на студенческой скамье

Прешерн стал писать стихи еще на студенческой скамье. В 1824 г. ему в руки попала рукопись незавершенного перевода баллады Бюргера «Ленора». Текст сопровождался припиской переводчика (им был Цойс), что стихотворение невозможно передать на словенском языке из-за его бедности и несовершенства. Прешерн не только превосходно перевел балладу, но всей своей последующей деятельностью опроверг утверждение Цойса: он создал словенский литературный язык и раскрыл его богатейшие возможности.

Перевод «Леноры» был опубликован Прешерном вместе с балладой «Водяной» и элегией «Прощание с юностью» в первом номере «Крайнской пчелки». «Прощание с юностью» ознаменовало собой начало зрелой поэзии Прешерна. Это — своеобразный поэтический манифест романтизма, имеющий немало аналогов в европейской романтической поэзии и, в частности, напоминающий знаменитую «Оду к молодости» Мицкевича. У польского поэта молодость символизирует романтический порыв к свобождению родины. Вся его ода — гимн «ранней зорьке свободы», за которой грядет «солнце спасенья». Прешерн славит юность за ее оптимизм, помогающий легче переносить тяготы жизни, в которой ценность человека измеряется его богатством, а Мудрость, Правда, Знанье, подобно «девам-бесприданницам», осуждены на вечное одиночество. В этом стихотворении рождается один из центральных мотивов творчества Прешерна — конфликт прогрессивно мыслящей личности с миром торгашеских интересов и эгоистического расчета. Оптимистический порыв оды Мицкевича обусловлен подъемом

525

национально-освободительной борьбы польского народа; мужественный, исполненный драматизма стоицизм Прешерна — неразвитостью словенского национально-освободительного и революционного движения, малочисленностью прегрессивной светской интеллигенции и необычайно сильным гнетом католического духовенства. Именно в силу этих причин поэзия Прешерна приобретает драматический, а иногда и трагический характер.

Протест против гнета окружающей действительности, с такой прямотой и страстностью выраженный в «Прощании с юностью», вызвал яростные нападки высшего духовенства на молодого поэта. Прешерн ответил на них сонетом «Апеллес и сапожник» (1830) и сатирическими терцинами «Новое писание» (1831), в которых язвительно высмеял Копитара и его сторонников, приверженцев моралистической, дидактической и утилитарной поэзии. Против них обращен и цикл из двадцати эпиграмм под названием «Шершни» (1831). Темы, затронутые в «Прощании с юностью», поэт развивает в цикле «Сонеты несчастья» (1832). В шести сонетах этого цикла автор показывает драматическую судьбу героя, которого «роковая жажда знаний» увлекла от родного крестьянского очага в «пустыню» европейской столицы, где он познает уготованную ему, как и многим собратьям-беднякам, участь: «...грязь рабских буден, нищеты закон и бездну ту, где нету избавленья». Именно в «Сонетах несчастья» Прешерн создает один из наиболее масштабных, четких и афористичных образов — образ «жизни-тюрьмы», от гнета которой может избавить только смерть. В других произведениях этого времени мотив столкновения героя с действительностью связан у Прешерна с темой призвания («Глосса», 1832). Одновременно была создана «Элегия моим землякам», трактующая миссию поэта не как романтическое парение над миром, а как долг перед родиной и народом.

Но вершина любовной лирики Прешерна — «Венок сонетов». Личная тема, рожденная неразделенным чувством поэта к девушке из богатой семьи, приобрела здесь глубокий общественный смысл. Сонеты Прешерна — не только поразительно искренний и страстный рассказ о высоком романтическом чувстве, но и гневный протест против попрания достоинства национальной поэзии и самой нации как таковой. В прешерновском «Венке сонетов» личная и национальная темы сливаются необычайно гармонично. «Любовь к тебе и к родине так схожи: // Два пламени из одного горнила!» — обращается поэт к возлюбленной.

Венок сонетов — одна из труднейших поэтических форм. Прешерн не только блестяще справился со стоявшими перед ним трудностями, но и намеренно пошел на их усиление. Последний, «магистральный» сонет венка содержит акростих, заключающий имя и фамилию возлюбленной поэта Юлии Примчевой.

Прешерну принадлежит также поэма «Крещение при Савице» (1836). Она была написана после разрыва с Юлией Примчевой и гибели М. Чопа, памяти которого она посвящена. Переживания, связанные с этими событиями, по-видимому, сказались на общей атмосфере поэмы. Действие «поэтической повести» относится к VIII в. — эпохе борьбы словенского народа против насильственного насаждения в Словении христианства, что несло с собой одновременно подчинение чужеземному гнету. В центре повествования — трагическая судьба князя Чертомира, возглавившего последнее восстание карантанцев (772). Потерявший в неравной борьбе всех своих воинов и узнавший, что его невеста, жрица языческой богини любви Живы, обратилась в христианство, он тоже принимает новое вероучение. В пассивности Чертомира, который становится проповедником христианской религии, несмотря на то что осознает всю жестокость и ханжество ее поборников, Прешерн воплотил слабость словенской интеллигенции, пассивно подчинявшейся католическому гнету, слабость словенского национально-освободительного движения.

Редкой музыкальностью и простотой отличается любовная лирика Прешерна этого периода, лишенная прежнего накала романтического драматизма и часто приближающаяся к народной песне («Прощанье», «Просьба», «Приказания», «Сила памяти», «Под окном»). Иное звучание приобретают и стихотворения, посвященные поэтическому призванию. Так, в стихотворениях «Поэту», «Памяти Валентина Водника» Прешерн говорит о высоком назначении поэта, призванного «рассеять душевную тьму», «спасти от бессмысленных дел и речей» и заплатить за это ценой собственных мучений, ценой отказа от обычного человеческого счастья. В подобных воззрениях сказалось не столько влияние романтических представлений об «избранничестве» поэта, сколько продиктованное реальными историческими условиями сознание своей исторической ответственности за судьбы родного народа и его культуры.

Одним из стихотворений, подводящих итог раздумьям поэта о судьбе человека и смысле жизни, является эпитафия Э. Корытко «Человек смертен, но бессмертно то, что сделано им для людей». О глубоком демократизме поэта, его внимании к жизни простых людей свидетельствуют стихотворения «Незаконная мать», «Моряк», «Железная дорога». Вершиной идейной

526

эволюции Прешерна стала его «Здравица», написанная в 1844 г. и опубликованная только в революционные дни 1848 г. «Здравица» проникнута оптимистической верой в грядущее освобождение словенского народа, в братское единение всех славян — «потомков Славы», в «вечную свободу всех народов и племен».

Благодаря творчеству Прешерна словенская литература стала самобытной национальной литературой. Он не только воплотил в своей поэзии идеи гуманизма, демократизма и свободолюбия, но и сыграл основополагающую роль в развитии словенского литературного языка, обогатил словенскую поэзию новыми жанрами, создав образцы элегии, баллады, романса, газели, глоссы, сонета, венка сонетов, триолета, лиро-эпической поэмы. В творчестве Прешерна, отмеченном печатью тонкого художественного синтеза, получили отзвук веяния немецкого классицизма, западноевропейского, прежде всего немецкого, романтизма, античной и итальянской ренессансной поэзии и интерес к словенскому фольклору. И в то же время его поэзия глубоко самобытна и оригинальна: она оказала огромное влияние на развитие всей последующей словенской литературы, в которой Прешерн занимает столь же почетное место, как Пушкин — в русской литературе или Мицкевич — в польской.

Зачинателем словенской прозы стал Янез Циглер (1792—1869), опубликовавший в 1836 г. нравоучительную повесть «Счастье в несчастье, или Описание удивительной истории двух близнецов». Действие относится ко времени наполеоновских войн. В центре повествования — судьба словенской рабочей семьи (отца, матери и двух сыновей), разъединенной бурей военных лет и несмотря на все несчастья все же оставшейся счастливой. Секрет счастья, по мысли автора, заключается в стойкой вере в бога и неуклонном следовании божьим заповедям. Повесть написана живо и занимательно. В ней даны яркие картины быта и нравов людей того времени. Особенно интересны страницы, посвященные разгрому французских войск в России и битве при Березине.

Вслед за Циглером (однако с меньшим успехом) к жанру нравоучительной повести с напряженной занимательной фабулой обращаются М. Равникар, Ю. Космач и Й. Поклукар. Эти писатели поднимают в своих произведениях многие вопросы жизни тогдашней деревни. Наряду с нравственно-дидактическим появляется и фольклорно-романтический тип прозы, расцвет которой падает уже на 50-е годы. Представителей этого направления привлекает и историческая проблематика. Исторические темы особенно интересовали Йосипину Турноградску (1833—1854), чьи произведения пронизаны общеславянским патриотизмом (повести «Невинность и насилие», «Отцовское проклятье»).

Увлечение фольклором сказалось и в творчестве Янеза Трдины (1830—1905). В «Народных сказках из Быстрицкой долины» (1849) он воспевает жизнестойкость, ум, находчивость словенского народа, которые помогли ему выстоять в бесчисленных исторических испытаниях.

Драматурги начала века писали пьесы на немецком языке, однако зачастую изображали в них события словенской истории. Основой словенского репертуара по-прежнему остаются комедии Линхарта. Новых драматургических произведений создается очень мало, и художественный уровень их крайне невысок. Выделяется романтическая драма М. Вилхара «Иванка из пещеры» (1850), действие которой происходит во время крестовых походов. На фоне этих событий Вилхар поднимает актуальные проблемы борьбы против чужеземного гнета.

Образованное в ходе революционных событий 1848 г. «Словенское общество» проявляло большую заботу о развитии театрального искусства и выступило с программой создания словенского театра в Любляне, однако восстановление абсолютистского режима отодвинуло реализацию этих планов на 60-е годы.

Именно тогда, в 60-е годы, новое поколение прогрессивных словенских писателей, опираясь на заложенные Прешерном традиции, начнет активную и последовательную борьбу за реализм.

527

СЕРБОЛУЖИЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Первые упоминания о лужичанах относятся ко второй четверти VII в. С древнейших времен серболужицким племенам приходилось отстаивать свою независимость от захватнических устремлений германских племен франков. В конце X в. в результате германской экспансии лужицкие сербы надолго утратили свою независимость. Особенно интенсивной немецкой колонизации подвергались лужицкие земли в XII—XIV вв. (светская и духовная феодальная верхушка была исключительно немецкой), почти полностью были онемечены города, лишь сельское население оставалось славянским. В XV—XVI вв. лужицкие земли целиком находились в сфере влияния немецких феодальных государств.

В XVIII в. Лужица входила в состав двух немецких государств — Саксонии и Пруссии. Тяжелый, подневольный труд серболужицких крестьян, национальный гнет со стороны немецких феодалов веками сковывали развитие самобытной культуры лужичан. Однако, несмотря на необычайно трудные и неблагоприятные условия, оно не прекращалось, медленно, но из века в век пополнялись национальные культурные ценности, из поколения в поколение передавались богатства родного языка и фольклора.

Лужицкий фольклор, как и устное народное творчество других западнославянских народов, испытывал жестокое преследование со стороны католической церкви и господствующих феодальных кругов, поэтому, к сожалению, до нас не дошло все его богатство и своеобразие. Только с середины XIX в. в Лужице начали собирать образцы устного народнопоэтического творчества. Впервые в истории лужицкой культуры в этот период появились публикации народных песен, пословиц и поговорок, сказок и легенд.

Наряду с лирическими произведениями о любви или сказками о волшебниках мы находим в лужицком фольклоре остросоциальные произведения о тяжелом труде народа, о героях-мстителях, об иноземном иге. Лужичане в своих песнях воспевали далекое героическое прошлое своего народа, кровавые битвы с завоевателями.

Первый известный памятник лужицкой письменности (так называемая «Будышинская присяга») восходит к XVI столетию. До начала XVIII в. вышло примерно 50 лужицких книг. На протяжении XVIII в. было издано еще около 200 произведений на верхне- и нижнелужицком языках (на которых развивается и современная серболужицкая литература). И хотя бо́льшая часть этих произведений была ограничена религиозной тематикой (молитвенники, катехизис, переводы Библии, христианские нравоучительные рассказы и т. п.), они способствовали распространению грамотности среди лужицкого населения.

С приходом в Лужицу в конце XVIII в. идей Просвещения начался новый этап в развитии серболужицкой литературы и культуры, повысился интерес к отечественной истории, фольклору, языку, этнографии. Сын известного серболужицкого культурного деятеля XVII — начала XVIII в. Михала Френцеля (1628—1706) Абрахам Френцель (1656—1740) посвятил свои многочисленные работы истории лужицкого языка, географии Лужицы, этнографии родного края.

Следует отметить и другого лужицкого просветителя — Яна Горчанского (1722—1799), автора трактата «Мысли лужицкого серба о судьбе своего народа» (1789), в котором он защищал идею равноправия народов. Видным поэтом эпохи Просвещения в Лужице был Юрий Мень (1727—1785). В известной оде «Сербского языка возможности и восхваление последнего...» (1757) он воспевает красоту родной речи, призывает не дать ей «погибнуть и угаснуть». В историю серболужицкой литературы этого времени вошли Юрий Рак (1740—1799), Гандрий Рушка (1755—1810) и Михал Гильбенц (1758—1816), создавшие ряд оригинальных стихотворных произведений в духе барокко.

Предромантический период в литературе верхних лужицких сербов завершается творчеством Рудольфа Меня (1767—1841), поэзия которого, как и лирика его отца Юрия, была исполнена патриотическими идеями. Широкую известность получили его песни о солдатской жизни, отличающиеся особой напевностью, близостью к фольклору.

Из нижнелужицких авторов этого времени выделяется лишь Кито-Фрицо Стемпель (1787—1867), создатель ряда оригинальных стихотворных произведений, например «Три быстрых горна», в котором он прославлял могущество, красоту родной речи, призывал к ее сохранению. Он писал также произведения на античные сюжеты (например, по мотивам идиллий Феокрита).

528

Проводником идей Французской революции в Лужице был Ян Дейка (1779—1853) — основатель лужицкой публицистики и журналистики. Среди газет, которые он редактировал, особое место занимает «Сербски поведар а курир» («Сербский рассказчик и курьер»), существовавший с 1809 до 1812 г. и запрещенный администрацией Наполеона. Дейка призывал своих читателей развивать духовную культуру народа, выступал за активную политическую жизнь Лужицы.

Развитие серболужицкой литературы XVIII — начала XIX в., несмотря на скромные достижения, стало значительным явлением в духовной жизни маленького славянского народа и предопределило дальнейший подъем лужицкой культуры эпохи национального возрождения.

Первая половина XIX в. в истории Лужицы характеризуется постепенно нарастающей активизацией национального движения, оживлением литературной жизни, повышением интереса к фольклору, к историческому прошлому народа.

В 40-е годы в лужицкую литературу пришло молодое поколение литераторов, в творчестве которых с особой силой зазвучали гражданские и патриотические мотивы, идеи национальной свободы. Литература была тогда единственной легальной трибуной, с которой патриотически настроенная молодежь могла высказывать свои сокровенные мысли о настоящем и будущем родины.

На духовное возрождение лужицких сербов, на таких крупных деятелей лужицкого возрождения, как Ян-Арношт Смолер, Гандрий Зейлер, Ян-Петр Йордан и другие, большое влияние оказало национально-освободительное движение соседних славянских народов и свободолюбивые идеи славянских литератур.

Большой вклад в культурное возрождение лужицких сербов внесла созданная в 1847 г. «Матица сербская» в Будышине (Бауцене) — первая лужицкая научно-просветительская и патриотическая организация, издававшая свой журнал, выпускавшая лужицкие книги. «Матица сербская» просуществовала до 1937 г., когда была запрещена фашистами.

Когорта образованной, патриотически настроенной молодежи, обучавшейся в Праге, Вроцлаве, Будышине, Лейпциге и других городах, принимала активное участие в общественной и культурной жизни Лужицы, направляя ее на решение важных и насущных проблем развития литературы и искусства, народного образования, издания лужицкой периодической печати. Некоторые из молодых патриотов выступили как ученые, издатели, организаторы культурной и литературной жизни (Я.-П. Йордан, Я.-А. Смолер). Литературное творчество других (Г. Зейлера, Я. Радысерба-Вели и др.) непосредственно прокладывало новые пути в развитии литературы.

Одна из центральных фигур серболужицкого национального возрождения начального периода — Ян-Петр Йордан (1818—1891). Собиратель и издатель народных песен лужицких сербов, он усовершенствовал правописание родного верхнелужицкого языка, издал грамматику. В периодических изданиях, которые он возглавлял в 1842—1848 гг., печатались новинки серболужицкой поэзии и литературные обзоры, статьи по вопросам культуры славянских народов, политические заметки.

Особое место в лужицкой литературе XIX в. принадлежит Яну-Арношту Смолеру (1816—1884). Редактор популярных «Сербских новин» (газета была трибуной передовых идей лужицкого национального возрождения), он оказывал непосредственное влияние на формирование общественной и культурной жизни в Лужице. Значительным событием стало издание собранных Я.-А. Смолером «Песен верхних и нижних лужицких сербов» (в двух томах — 1841 и 1843 гг.), выход которых не только положил начало серьезному изучению фольклора, этнографии, культурной истории Лужицы (в издание были включены помимо песен очерки по этнографии, мифологии, диалектологии), но и сыграл исключительно важную роль в становлении романтической поэзии.

Крупнейшим поэтом-романтиком и основоположником лужицкой литературы был Гандрий Зейлер (1804—1872). Его поэзия 20—40-х годов — яркая, жизнерадостная, полная веселья и оптимизма лирика, проникнутая идеями свободы, патриотизма, светлой веры в будущее родного народа, идеалами справедливости и гражданственности. Благодаря необычайной музыкальности многие из стихов Зейлера становились народными песнями. Известное стихотворение «Сербской Лужице» (1827), музыку к которому написал друг поэта К.-А. Коцор, стало гимном Лужицы. К этому произведению примыкают глубоко патриотические стихи «Сербская народная песня», «Цвета Сербии», «Мой родной край», «Мы будем жить, сербы» и др. К вершинам лужицкой поэзии относятся лирические циклы «Времена года», «Лужицкая свадьба», воспевающие величие отчизны, красоту родной природы, благородный труд простого человека.

Лирика Г. Зейлера — это мир больших, благородных и гуманных чувств. Создавая лирические образы, поэт часто черпал вдохновение в народнопоэтическом творчестве, мастерски использовал

529

его богатство («Прощальная песня», «Народная песня», «Лужицкая мысль», «Песнь жнецов» и др.). Зейлеру принадлежат образцы романтической баллады, этот жанр он ввел в серболужицкую литературу («Смерть невесты», «Любинский замок» и др.).

Другой поэт-романтик, Ян Радысерб-Веля (1822—1907), создавал яркие баллады на исторические темы. Каждая из них — взволнованный рассказ о славных исторических событиях в жизни народа, о борьбе угнетенных крестьян против деспотов-феодалов. Радысерб-Веля был одним из первых писателей, прокладывавших путь новой лужицкой прозе («Рассказы для оживления и облагораживания сердец лужицких сербов», 1847). Его основные повести и рассказы, как и баллады, относятся уже ко второй половине XIX в.

Первая половина XIX в. была важным периодом в истории серболужицкой литературы. Тесные связи с национально-освободительным движением, патриотическая направленность произведений лужицких писателей этого времени, зарождение новых литературных форм подготовили и ее дальнейшее плодотворное развитие.

529

ВЕНГЕРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Романтическое мироощущение в Венгрии первоначально всецело определялось порывом к национальной свободе, вне которой не мыслилась никакая иная, ни личная, ни социальная. Соответственно этому главным мотивом в литературе стала к середине 20-х годов поэтизация прошлого страны (т. е. собственно свободного от австрийского владычества, исторически самоутверждающегося дворянства). Позже вольнолюбие дворянской и разночинной интеллигенции стало преодолевать узкосословные рамки, а романтизм — усваивать радикальную направленность.

История романтизма в Венгрии — это история роста национального самосознания, которое от дворянско-националистической героики возвысилось до подлинно патриотических, народно-гуманистических идеалов. Именно его малой пока социальной развитостью объяснялось почти безучастное отношение литературы к антинаполеоновской войне. Если наполеоновские походы и будили протест, то морализаторско-отвлеченный. Таково стихотворение Бенедека Вирага (1754—1830), поэта классицистических еще вкусов, о гибельности войн для человечества и благостности мира («Пожелание мира», 1801). Не случайна вообще связь сословно-ограниченного дворянского патриотизма с «буквой», а не духом литературных вкусов и течений недавнего прошлого. Ориентированный на античность идеал классицизма — с бидермайеровски-идиллическим оттенком — служил опорой мудрой нетребовательности, умеренной лояльности, которые воспевались тем же Вирагом, «венгерским Горацием», по слову современников. Однако даже в творчество Вирага, который отвергал романтический стиль за «напыщенность», проникали веяния нового времени. Проступали у него тревога, вызываемая австрийским нажимом на дворянство, стремление поднять национальный дух. С этой целью создал он на склоне лет жизни исторический труд «Мадьярские столетия» (1808—1816), где в назидательно-патриотических тонах рисовал славные века былой венгерской независимости.

Более видным поэтом тоже прежней, классицистской школы, в творчестве которого проскальзывали, однако, новые мотивы, был Шандор Кишфалуди (1772—1844). На фоне сентименталистских общих мест в его лирике (циклы «Горестная любовь», 1801; «Счастливая любовь», 1807) проступает и неудовлетворенность жизнью, а в исторических «Сказаньях» (1807) с идеализацией старозаветного быта и риторическим восславлением дворянских доблестей сочетаются мрачно-разочарованные ноты. Но подлинно переходная и в своей переходности почти трагически-противоречивая фигура — это во многом подготовивший приход романтиков поэт Даниэль Бержени (1776—1836). Влечение к образованности, критика религиозных представлений, идея «пользы» поэзии и склонность к моральным поучениям, дружеские отношения с Казинци — все это сближало его с Просвещением. Но обвинения, которыми осыпал он свой класс, ипохондрия, в которую его пороки повергали поэта, роднят Бержени с романтиками. Разумную уравновешенность и строгую соразмерность классицизма в его одах, элегиях, песнях и посланиях нарушают, а подчас опрокидывают смятенное ощущение кризисности эпохи, лирический субъективизм, энергичная выразительность и красочность языка.

Собственно романтизму в венгерской литературе положило начало выступление во втором десятилетии века драматурга и лирика Кароя Кишфалуди (младшего брата Ш. Кишфалуди),

530

основателя ежегодного альманаха, фактически — первого в стране «толстого» литературного журнала «Аурора» (1821—1837); а особенно поэтов Ференца Кёльчеи и Михая Верешмарти. В отличие от примирительно настроенного старшего брата у Кароя Кишфалуди (1788—1830) рано начались нелады с отцом, крутым помещиком старого закала, которые вылились в прямой бунт против его воли. Он предпочел карьере богемную жизнь и после постановки на сцене своей историко-романтической пьесы «Татары в Венгрии» (1809) сразу стал знаменитостью. Среди его драм, где любовная интрига обычно сплеталась с перипетиями национально-освободительной борьбы, была одна («Воевода Штибор», 1818), где эта интрига (любовь помещичьего сына к крестьянской девушке) приобрела и социальную направленность. Автор патриотических элегий, романтических баллад, колких, пародийно и сатирически заостренных эпиграмм, песенок и новелл, К. Кишфалуди одним из первых среди венгерских романтиков ощутил в народной поэзии серьезное лирическое и жизненное содержание, которое пытался развить в собственных подражаниях. Венгерские исследователи отмечают в его комедии «Сваты» (1817) и более поздних новеллах на темы столичной жизни правдивые бытовые черты.

Другой венгерский романтик уже ярко выраженного патриотического склада — Ференц Кёльчеи (1790—1838). Его смолоду отличали эстетический кругозор, пристальное внимание к общечеловеческим проблемам, что сочеталось с острой, то меланхолической, то страстной неудовлетворенностью косным венгерским «провинциализмом». Кёльчеи был убежденным противником чисто филологической и подражательной ориентации Казинци и его почитателей. Не отвергая «универсального», общечеловеческого значения Просвещения, он сознательно отделял в своих статьях задачи венгерской литературы как от отвлеченно классицизирующей, аристократически «гетеанской» (или предромантической «оссиановской») ее линии, так и мещански-сентименталистской. Сам он искал опору в свободолюбивых заветах «грозовых» лет национальной истории, в живой поэтической самобытности.

Отсюда в его стихах то проникновенное обращение к образам Зрини и Ракоци — героев венгерской свободы, то песенная грусть, сквозь которую преломляется затаенное разочарование в настоящем. В конце 10-х — начале 20-х годов Кёльчеи как лирик много почерпнул в хранившем отзвук векового гнета интонационном строе фольклора. Тоскливо-печальная его сторона соответствовала его собственному самочувствию поэта безвременья — между отошедшим в прошлое просветительским якобинством и ненародившейся демократической революционностью. Обличительно-патриотический пафос стихотворений («Ракош», 1821; «Тиран», 1823; широко популярный среди передового дворянства 30—40-х годов «Гимн», 1823; ода «К свободе», 1825) омрачался у него тревогой за будущее; сочетался с горькими сомнениями в возможности победы, скорбью о тщетности усилий («Vanitatum vanitas», 1823; «Утешение», 1824 и др.). Перед нами — сознающий свою высокую этическую миссию романтический поэт, который возвышается порой до настоящих гражданских филиппик, но постоянно чувствует над собой дамоклов меч национальной и человеческой несвободы, мешающей вырваться, расправить крылья.

Драмы К. Кишфалуди, лирика Кёльчеи открыли историю венгерского романтизма, в которой творчество Михая Верешмарти (1800—1855) — уже целый большой этап.

В первом крупном произведении Верешмарти, эпической поэме о пришествии древних венгров на свою теперешнюю родину «Бегство Задана» (1825), которая сделала его имя известным, даже знаменитым, все — сюжет, действие, сама торжественная форма — еще вполне отвечало национально-героическим иллюзиям. Описанные звучными, красочными гекзаметрами бранные победы легендарного венгерского вождя Арпада звали к мужественному действию. Слова поэта о детях его собственного «немощного века» звучали патриотической укоризной, пробуждая антигабсбургские чувства, гнев и отвагу. Вместе с тем известная схематичность фигуры Арпада, наделенного лишь условными доблестями героико-романтического арсенала, и более живые, лиричные образы разлученных влюбленных, элегически оттеняемый мотив недостижимого счастья намекали: не все бесспорно и благополучно в царстве пышно-величавой мадьярской славы. Зрело и семя противоречия между отвлеченным идеалом национального (на деле — дворянского) блага и лирической мечтой о реальном счастье личности.

Это подтверждают — показывая углубление в творчестве Верешмарти названного конфликта — и его поэмы, как фантастические («Волшебная долина», «Южный остров», обе — 1826), так и мрачно-романтические («Руины», 1830; «Два соседних замка», 1831). В первых — горькое чувство недосягаемости идеала, несовместимости с жизнью подлинной красоты (и вместе с тем — влечение к ней, поиски ее) побуждают поэта удалиться в причудливый сказочный мир. В двух последних ощущается разочарование

531

в ходульной национально-романтической патетике, растущее отвращение к феодальному прошлому. Теперь оно рисуется Верешмарти царством дикости и лютого произвола.

Мучившийся разладом, разрывом идеального и реального поэт обращается к фольклору. В конце 20-х — начале 30-х годов Верешмарти создал много стихов песенно-балладного жанра. Некоторые из них — настоящие перлы венгерской поэзии. Простые по ситуации, задушевно-безыскусные, они проникнуты мудрым жизнеприятием, здоровым юмором. Присутствует в песнях и социальная оценка (стихотворения «Розой, нежной розой», «Покинутая девушка»). К социально окрашенным стихам песенного склада примыкают две романтические баллады: «Бечкереки» (1830) — об удалом разбойнике, смелом, молодцеватом покорителе сердец и «Прекрасная Илона» (1833) — психологически выразительное повествование о неразделенной любви простой девушки к королю Матяшу. По тематике, мироощущению, образной системе все они в той или иной мере связаны, с одной стороны, с трагическими поэмами, а с другой — с более оптимистическими мотивами фантастической драмы-сказки «Чонгор и Тюнде» (1830), одного из выдающихся созданий Верешмарти и всего венгерского романтизма. Это сказка с глубоким философским подтекстом, в котором сгустились обретенные в фольклоре народный опыт, вековая мудрость.