ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 71 страница. Виднейшим из прозаиков середины XIX в

Виднейшим из прозаиков середины XIX в. был Юзеф Игнаций Крашевский (1812—1887). В 30—40-е годы он опробовал ряд возможностей, которые были предложены еще прозаиками-сентименталистами, не прошел и мимо примера В. Скотта, весьма популярного в Польше, предприняв первые опыты в жанре исторического романа. Крашевский обращался к романтической проблематике (конфликт между мечтой и действительностью лег, например, в основу романа «Поэт и мир», опубл. 1839), в какой-то мере воспринял в ряде своих произведений гротескно-историческую манеру изображения тусклой повседневности. Одновременно писатель публикует ряд нравоописательных очерков, а затем набрасывает обширную панораму польской общественной жизни, которая складывается из социальных зарисовок и выразительных портретов, местами содержит меткие и глубокие наблюдения бытового и психологического характера.

В 40-е годы Крашевский обращается к крестьянской теме («История Савки», 1842; «Ульяна», 1843; «Остап Бондарчук», «Будник», 1847; «Арина», 1849, и др.). Реалистический фон его повестей (на котором была заметна, впрочем, и некоторая идеализация героев, чувствовалось влияние романтических представлений о народности), определенность авторского гуманизма и демократических симпатий сделали их новым словом в литературе, правдивым рассказом об отношениях, характерных для крепостной деревни,

492

о всевластии помещика и мужицком бесправии. Развернутая психологическая обрисовка созданных писателем образов крестьян и крестьянок была шагом вперед в формировании польского реализма, предвосхищала тенденции, характерные для прозы позднейшего времени.

Первая половина XIX в. на польских землях завершилась событиями, вызвавшими в литературе живой отклик: краковское восстание и крестьянское движение в Галиции 1846 г., революционные выступления в 1848 г. Взрыв социальных противоречий, крах надежд на общенародное единство привели одних в горькое смятение («Жалобы Иеремии» К. Уейского и т. п.), других — перепугали и заставили поправеть. В период европейских революций еще нагляднее проявляется идейное размежевание среди поэтов эмиграции. Словацкий до самой смерти остается поэтом демократии. Мицкевич в своих статьях призывает народы к интернациональной солидарности, с одобрением говорит о социалистических идеях. Красиньский происходящее воспринимает с крайним озлоблением. Поражение европейских революций, спад освободительного движения отразились и на литературе.

Произведения художников слова первой половины XIX в. (прежде всего — поэтов и драматургов) составили основу того литературного богатства, которое активно использовалось последующими поколениями, живо воспринимается и в наши дни. В истории польской литературы не было в дальнейшем такого периода, когда не сознавалась бы необходимость обращения к романтическому наследию, как к авторитету или как к поводу для полемики.

Романтизм, который на польской почве оказался чрезвычайно жизнестойким, подтвердил способность польской литературы даже в трудное для нее время оставаться в русле общеевропейского художественного развития. Им были поставлены и во многом решены важные для литературы вопросы: о национальном своеобразии творчества и народности, об историзме, о соотношении между литературной и общественной деятельностью. В ряде случаев именно решения, предложенные романтиками, стали для их преемников обязующими. В Польше утвердился тип культуры, в котором романтическое мировосприятие и подсказанное им художественное отражение действительности являются необходимым компонентом.

В первой половине XIX века реалистические тенденции проявились в произведениях ряда художников, давая о себе знать и в сфере психологического анализа, и в искусстве типизации, и в критической переоценке собственного художественного опыта. Но окончательное утверждение реализма в польской литературе и его расцвет наступили позже, после 1863 г.

492

ЧЕШСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В начале XIX в. просветительское движение в Чехии приобретает все более отчетливую национальную окраску. Развитие литературы определялось все более ясным осознанием и утверждением самобытности и единства народа как национального коллектива. Идет нарастающий процесс осмысления исторического, этнического и духовного единства нации. Для центростремительных тенденций в национальной жизни 20—30-х годов характерно, что именно в этот период рождаются замыслы больших научно-патриотических трудов, которые должны были обобщить культурно-исторический опыт народа. К числу этих трудов — они создаются в последующие десятилетия — относятся пятитомный «Чешско-немецкий словарь» (1834—1839) Йозефа Юнгмана, в котором он представил богатства чешского языка и утверждал его равенство с языком господствующей нации, его же «История чешской литературы» (1825), ставшая сводом знаний об истории чешской письменности, многотомная «История чешского народа в Чехии и Моравии» (1836—1876) Ф. Палацкого, капитальный труд по этнографии «Славянские древности» (1836—1837) П. Й. Шафарика.

Стремление к синтезу национальных традиций наблюдается и непосредственно в художественной литературе. При этом широко осваиваются и общеславянские традиции, которые воспринимаются как близкие, родственные. На этом этапе еще жило представление о славянах как едином народе, состоящем лишь из разных «племен». При всей иллюзорности такого представления оно было моральной поддержкой в борьбе за национальное самоутверждение. Вместе с тем осмыслялись достижения литератур и других европейских народов, в ряду которых осознавалась собственная самобытность. Отсюда значительное число переводов, одновременно способствовавших и раскрытию возможностей чешского языка. На

493

первом этапе национального возрождения, в конце XVIII — самом начале XIX в., в чешской литературной жизни заметны попытки восстановить определенные архаические традиции письменности, сложившиеся до того, как страна потеряла независимость. Теперь происходит сближение литературных форм с современной жизнью.

Программное значение для развития литературы имело выступление филолога и поэта Йозефа Юнгмана (1773—1847). Сын крепостного крестьянина, сам получивший «вольную» только в двадцатишестилетнем возрасте, Юнгман провозгласил, что главной силой нации является простой народ, крестьянство, которое он противопоставил высшим сословиям, перенявшим иноземную культуру. В народе он видел главного носителя национальной самобытности, и основного потребителя набирающей силы национальной литературы. Юнгман обосновал мысль о национальном языке как основе развития национальной культуры, резко осудив тех соотечественников, которые писали свои сочинения на других языках — латинском, немецком, и много сделал для совершенствования литературной нормы родного языка. В противовес ориентации на чешский язык периода гуманизма (XVI в.), которая была характерна для начального этапа национального возрождения, он выдвинул требование освоения традиций чешской письменности во всем ее объеме, а также использования богатств живого разговорного языка. С именем Юнгмана связан также отход литературы от односторонних подражаний античным образцам и интерес к современным европейским литературам, программная установка на создание национальной литературы.

Если в последней четверти XVIII и первом десятилетии XIX в. в формирующейся литературе преобладали рационально-просветительские, классицистические тенденции, а в поэзии также отзвуки рококо, то теперь она все более насыщается элементами предромантизма, хотя и прежние формы художественного мышления далеко не сходят на нет, как бы сливаясь с новыми элементами. Вместе с тем само Просвещение понимается теперь все больше как национальное просвещение, национально-просветительская деятельность в первую очередь. В художественном сознании возрастает роль сенсуалистского начала, патриотического чувства, экспрессии. Возникает культ «национального духа», национального языка, национальной истории, славянского фольклора. В поле зрения литературы оказываются прежде всего национально значимые темы, национальные аспекты и связи явлений. Типично обращение литературы к событиям борьбы за свободу родины, романтизация национально-этнографических особенностей отечественной жизни.

Утверждение национальной идеи при слабости реальных сил, способных противодействовать иноземному гнету, приобретало характер мечты, выливаясь в апелляцию к таким историческим доводам, как былая независимость, к примерам национального развития других славянских народов, прежде всего русского; в обращение к фольклору, в котором поэты открывали «бессмертный дух» народа, оригинальность национальной психологии и эстетического мировосприятия. Просветительские тенденции этой литературы выражались, в частности, в том, что либеральные идеалы естественного права, равенства и общественной гармонии воплощаются в опоэтизированных картинах славянской старины и народной жизни (создаваемых зачастую по мотивам фольклора).

Стремление к синтезу национальных начал получило выражение и в характерных типах произведений этого времени, нередко тяготеющих по форме к крупным героико-эпическим и одическим жанрам или стихотворным циклам на фольклорной основе.

В условиях, когда заметно сказывались последствия сильного ослабления отечественной литературной традиции в предшествующие столетия, едва не зачахшей в результате иноземного гнета, особое значение для развития национальной литературы имело освоение народного творчества. В 10—20-е годы литература пережила целую полосу фольклоризации художественного мышления. Во многом из народного творчества она черпала и художественные формы, и образный строй, и национальный колорит, усваивала искусство предметно-чувственного художественного образа, преодолевая некоторую односторонность рассудочно-логизированного строя предшествующей письменности. Фольклор помогал созданию национальных типов и образов героев взамен образов анакреонтической лирики, которая на первом этапе национального возрождения оказывала заметное влияние на формирование светской поэзии. Фольклор нередко ставился в это вреся даже выше индивидуального литературного творчества. Все это породило не только широкий интерес как к отечественному, так и общеславянскому народному творчеству, не только активную деятельность по собиранию и изданию произведений фольклора (В. Ганка, Фр. Л. Челаковский, позднее — К. Я. Эрбен), но и дух соревнования с ним. Своеобразие этого явления на чешской почве (в отличие от аналогичных явлений, например, в болгарской

494

Иллюстрация:

«Так пусть же земля наша зовется Чехией»

Литография А. Махека. 1820 г.

литературе) выражалось в том, что на этом этапе еще редко встречалось спонтанное творчество по мотивам фольклора. Произведения обычно рождались в результате тщательного филологического изучения источников, были опосредованы в сознании автора рационалистической концепцией.

К числу наиболее значительных произведений формирующейся национальной литературы, которые демонстрируют отказ от анакреонтики и бидермайера, относятся так называемые Краледворская и Зеленогорская рукописи, созданные В. Ганкой (1791—1861) и Й. Линдой (1789—1834) в 1817 и 1818 гг. и представляющие собой искусную литературную мистификацию. Авторы стилизовали свои произведения под древние поэтические сказания, переписали их на пергамент и сочинили историю обнаружения (мистификация была раскрыта только в 80-х годах XIX в.). Рукописи состоят из нескольких десятков эпических и лирических произведений. Некоторые из них приближаются по типу к жанру поэмы. Опираясь на чешские исторические хроники, русскую и сербскую народную поэзию, сочинения далматинского поэта XVIII в. А. Качича-Миошича, на творчество Хераскова, Карамзина, а также на русский перевод «Песен Оссиана» (1792), Ганка и Линда создали в лучших произведениях рукописей высокохудожественный синтез. Дух национального самоутверждения отразился в героико-эпических повествованиях о борьбе чехов с чужеземными захватчиками, в образах героев-воителей, в романтизированных картинах древнечешского государства с развитыми правовыми нормами, в образе мудрой правительницы Либуше.

Важную роль в чешской общественной жизни и в литературе эпохи национального возрождения играло сознание родства и общности славянских народов и их культуры, идея славянской взаимности — иными словами, идея сплочения и единения славянских народов. Приобретавшая у разных писателей различные идеологические оттенки, в целом эта идея служила существенной моральной опорой в борьбе за национальное самоутверждение. Характерная для всей чешской литературы первых

495

десятилетий XIX в., наиболее полное выражение идея славянской взаимности получила в творчестве Яна Коллара (см. о нем также в главе «Словацкая литература» настоящего издания).

Словак, писавший на чешском языке, Коллар (1793—1852) стал одновременно поэтом двух братских народов. Уже ранние сонеты, элегии, поэтические афоризмы Коллара, частью включенные в сборник «Стихотворения» (1821), а частью ходившие в списках, несли в себе страстный протест против национального гнета, поднимавшийся до революционного звучания (стихотворение «Патриот» и др.). Главное произведение Коллара — поэма «Дочь Славы» (основные редакции — 1824 и 1832 гг.), состоящая из нескольких сот сонетов. Просветительско-рационалистические убеждения слились в этом произведении с романтической мечтой. В центре поэмы — образ возлюбленной поэта, перерастающий постепенно в обобщенный образ славянки, дочери мифической богини Славы, покровительницы славянских народов, которая ведет поэта в его мысленном путешествии по славянским землям и в глубь истории славян, в ад и рай. Автор как бы обозревает в поэме прошлое славян и стремится прозреть будущее. Интонация одического воспевания деяний предков сливается с элегической тональностью, когда автор скорбит о вымерших и вымирающих под натиском германизации славянских племенах. Содержание поэмы во многом определяется тем, что поэт как бы соотносит преступления, совершенные иноземными захватчиками по отношению к славянам, с идеалами гуманности и просвещенности, с мечтой о свободе. Фантастические картины ада и рая — своего рода суд над историей. В ад поэт помещает алчных завоевателей и гонителей славянской культуры, в рай — героев славянской истории, выдающихся культурных деятелей, друзей славян. Основной пафос поэмы заключен в призыве к братскому единению славянских народов, которое, по мысли автора, должно привести их к свободе и к осуществлению идеалов человечности. Речь шла не о политическом — по крайней мере, вначале, — а о культурном сплочении. Национальное чувство не заслоняло у Коллара общечеловеческих идеалов. «Нацию почитай единственно как сосуд человечности, — писал он. — Пусть имя „славянин“ звучит как синоним слова „человек“». Идее славянской взаимности у Коллара во многом свойственны черты национальной утопии. Не проходя и мимо противоречий в отношениях между славянскими странами (образ Польши-«козленка», растерзанного «тремя державными орлами»), выступая против феодального гнета, поэт в то же время живет мечтой, что победит идея и человечности, и национального братства.

В 1836 г. Коллар опубликовал трактат «О литературной взаимности между племенами и наречиями славянскими», в котором изложил свою программу практических мер, направленных на культурное сближение славянских народов. Эта программа предусматривала взаимное изучение в славянских странах основных славянских языков, обмен книгами, создание соответствующих библиотек, издание журналов и т. д.

Освоение чешской литературой богатств славянского фольклора наиболее ярко проявилось в творчестве Франтишека Ладислава Челаковского (1799—1852). Его трехтомное собрание «Славянские национальные песни» (1822—1827) представляло собой своего рода свод песенной культуры всех славянских народов (иноязычные песни даны в оригинале и в параллельном поэтическом переводе самого поэта). Челаковский написал также стихотворные циклы «Отзвук русских песен» (1829) и «Отзвук чешских песен» (1839), состоящие из стихотворений, выдержанных в образно-стилевом ключе характерных жанров русской и чешской народной поэзии, баллад, лирических, разбойничьих, шуточных песен. Автор стремился создать оригинальные произведения, которые в то же время передавали бы жанрово-стилевой спектр русской и чешской народной поэзии и их своеобразие. В цикле «Отзвук русских песен» центральное место занимают стихотворения, созданные по типу русских былин и несущие в себе идею защиты родной земли. Романтизированный образ Руси, переданный красками народной поэзии, развивают разнообразные лирические стихотворения. Одна из особенностей цикла «Отзвук чешских песен» — соединение лирики с юмором, задорное противопоставление эмоционального мира крестьян и господ, что характерно и для чешской народной песни. Главный вклад Челаковского в развитие художественного сознания выразился в том, что он учил писателей мыслить в национальных художественных формах, мыслить национальными типами. Герои его стихотворений — русские богатыри (в том числе Илья Муромец), «удалой молодец», «красна девица», «вдова многоразумная», чешский крестьянин и чешская сельская красавица — национальные фольклорные типы. В значительной степени с именем Челаковского связано в чешской литературе открытие национального колорита.

В 30—40-е годы национальное движение в Чехии начинает приобретать более массовый характер и порой выливается в политические формы. Наряду с большим числом патриотических

496

кружков и обществ культурно-просветительского характера (читательские клубы, любительские театральные коллективы и т. п.) периодически возникают тайные политические организации, в том числе республиканской ориентации, отражавшие формирование левого, радикально-демократического крыла освободительного движения.

Новым в литературной жизни было появление с начала 30-х годов регулярно выходящих и длительное время существующих журналов, пришедших на смену прежним альманахам и периодическим изданиям, которые обычно издавались лишь на протяжении короткого времени. Особенно влиятельными среди новых журналов были «Часопис ческего музеа» («Журнал чешского музея», выходивший с 1827 г.), «Ческа вчела» («Чешская пчела» — с 1834 г.) и наиболее левый и популярный «Кветы» («Цветы» — с 1834 г.).

Самым крупным явлением литературы 30-х годов стал романтизм, представленный прежде всего лирикой поразительно яркого и самобытного поэта К. Г. Махи, а также творчеством К. Сабины, позднее В. Небеского и Й. Фрича, К. Я. Эрбена. Идейно-эстетические основы чешского романтизма были тесно связаны с формированием радикально-демократической идеологии и ростом революционных настроений. Жажда перемен, протест против существующего общественного уклада, симпатии революционным формам борьбы, и в частности солидарность с польским восстанием 1830—1831 гг., породили «бунтарскую» литературу, проникнутую духом порыва к иной, гармонической жизни, духом мятежного протеста как против национального и социально-политического гнета Габсбургской монархии, так и против существующих философских, религиозных, морально-этических представлений.

Творчество крупнейшего из чешских романтиков Карела Гинека Махи (1810—1836) — одно из самых удивительных явлений в чешской литературе эпохи национального возрождения. Поэт прожил очень недолгую жизнь, его творческая деятельность продолжалась всего каких-нибудь шесть лет. Но он открыл для чешской литературы и совершенно новую проблематику, и новые художественные формы. Его поэзия отличается такой силой лирического чувства, что она до наших дней не утратила своей волнующей свежести. На традиции Махи в той или иной мере опирались в дальнейшем все чешские лирики, в том числе всемирно известный чешский поэт XX в. В. Незвал.

Связанный происхождением и жизненными впечатлениями с плебейскими городскими низами, Маха вращался в кругу самой радикальной студенческой молодежи своего времени. В этой среде с восторгом были встречены революционные события во Франции 1830 г., провозглашение независимости Бельгии, польское восстание 1830—1831 гг., которые воспринимались как симптом близкого крушения абсолютистских режимов в Европе. Маха увлекался примером итальянских карбонариев, был лично знаком с участниками польского восстания и оказывал им помощь. Вместе с одним из лидеров чешского радикально-демократического движения К. Сабиной он участвовал в организации патриотических кружков и обществ в Праге, возлагая надежды на революционное воспитание народа.

Творчество Махи отразило тот момент в художественном познании мира, когда достиг кульминации процесс пересмотра всей системы представлений старого, феодального общества, безвозвратно скомпрометированной в глазах передовых людей эпохи. Сознания поэта при этом коснулись и противоречия новых буржуазных отношений. Они складывались и в Австрийской империи, особенно на протяжении последних десятилетий — после отмены крепостного права, а также ощущались поэтом в атмосфере жизни других стран Европы. В творчестве Махи преломляется мироощущение человека, вырвавшегося из плена прежних сословно-кастовых отношений, познавшего вкус свободы, почувствовавшего изменения, которые происходят в мире, но тут же оказавшегося во власти неких новых, еще неведомых сил, сковывающих личность и фатально вторгшихся в ее свободу. Ощущение дисгармонии и «разлада миров» (собственное выражение Махи), порыв к истине, идеалу, мятущиеся искания характерны для его творчества.

Маха имел смелость первым в чешской литературе Нового времени почувствовать себя суверенным субъектом познания. Не «отраженное» слово, не отраженное, например через призму фольклора, восприятие жизни, а личность, умом и сердцем осваивающая мир, стала основой его поэзии. Стремление создать цельную концепцию мира, тоска по гармонии бытия придавали его поэзии философский характер. В то же время новая система воззрений только что начинала складываться. Мысль поэта напряженно билась в поисках ответа на вопросы о бесконечности космоса и месте человека в нем, о духе и материи, о силах, управляющих мирозданием, народами, человеком, об источнике зла в мире и в душе человека, о причинах вражды и конфликтов между людьми, об идеалах и реальной действительности, о пределах влияния на жизнь человеческой воли и о власти обстоятельств и т. д. Расставшись с верой в бога и не

497

поддавшись даже соблазну пантеизма, Маха не побоялся признать, что бессмертие — только «майская мечта», что бытие человека ограничено лишь земным его существованием. Но это открытие еще полно для него тревожной и пугающей тайны. Он словно остановился в смятении перед открывшейся бездной космоса и вечности и ищет опору в том, чтобы «прильнуть» к природе и людям, к их земному миру, компенсировать ограниченность возможностей разума эмоциональным познанием. Многое поэту открывалось лишь в виде вопросов и прозрений, представало в его творчестве в форме эмоциональных реакций и аналогий.

Поэзия Махи насыщена сильным субъективным чувством. Мысль стихотворения он называл «кусочком, вырванным из сердца поэта». Он открыл для чешской литературы личность как неповторимую индивидуальность и чувство как средство познания. Он задавался вопросом: не является ли «одинаково истинным как понятое разумом, так и понятое с помощью образотворчества»? Поэзия Махи — это лирика обжигающей мечты и обжигающей боли. Мятежному порыву к свободе, жажде революционного действия и готовности к восстанию против гнета сопутствует в его поэзии и мотив рока, жертвенности, который, с одной стороны, отражает ощущение давящей атмосферы меттерниховской Австрии, скорбь, вызванную разгромом польского восстания, сознание малочисленности и слабости революционных сил в Чехии, а с другой — и нерешенность многих мучительных философских вопросов, которые как пучина открылись поэту, заглянувшему в беспредельность мира.

Одной из центральных в творчестве Махи является тема «чужой вины», тема страданий человека по вине не зависящих от него обстоятельств. Эта тема проходит, в частности, через повесть «Цыгане» (1835), в которой автор создал образы деспота-графа и жертв его эгоизма. Сильная социальными противопоставлениями, повесть вместе с тем оставляет впечатление намеренного сгущения красок, нарочитого сплетения страшных судеб. При этом виноваты одни, а страдают и гибнут другие. Как символический лейтмотив проходит через произведение вопль доведенной до помешательства Ангелины, ее крик жалобы: «Это не я, это не я, это он, это он».

В центре произведения — предельно заостренный, хотя и отвлеченно поставленный, вопрос об источнике зла в человеческих отношениях. Поэт как бы стремится найти универсальный закон, верный для всех случаев, так сказать, «неспровоцированных» страданий и ищет его, обращаясь к чрезвычайным ситуациям и конфликтам, полагая, что там он проявится наиболее полно. Вместе с тем в повести просматривается и актуальное иносказание: смерть деспота-графа, бывшего австрийского офицера, заколотого итальянским кинжалом (образ кинжала вообще часто выступал в романтической литературе как символ), — намек на освободительное движение итальянцев.

Перу Махи принадлежат также медитативные прозаические произведения, близкие по типу дневниковым записям, незавершенные опыты в области исторической прозы, связанные, в частности, с намерением показать героическую гуситскую эпоху («Кршивоклад», 1834).

Вершина творчества Махи — романтическая поэма «Май» (1836), в основе которой лежит противопоставление чарующей гармонии в природе и трагедийности человеческих отношений. На фоне ликующей майской природы, дышащей любовью и миром, которого нет в человеческой среде, показана гибель человека, ставшего жертвой и преступником по вине обстоятельств. Переживания Вилема, заточенного в башне и ожидающего смерти, переданы главным образом через напряженные внутренние монологи. Мысль его прикована к тому же мучительному вопросу о границах предопределенности, детерминированности человеческой судьбы и о пределах свободы действий человека, о власти обстоятельств и о свободе воли. Не будь Вилем в детстве изгнан из дому, он не стал бы разбойником и его жизнь сложилась бы иначе: «По чьей вине проклятье несть // Я осужден, — не по своей ведь!.. А если волею чужою // Я действовал, то смертью злою // За что я гибну?» Вилем умирает, не раскрыв тайны противоречий мира. Внутренние монологи героя — вопросы, не находящие ответа. Маха вообще «мыслит» открытыми противоречиями, обнажая сам процесс мышления, делая читателя соавтором дум и переживаний. «Диссонансная диалектика» (Ф. К. Шальда) получает выражение в самой интонации поэмы, в столкновении и взаимопроникновении контрастирующих эмоциональных мотивов. Часто полярности соединены в одном экспрессивном восклицании, в одной строке, которую словно «лезвие меча рассекает цезура» (Шальда): «И без конца любовь!.. — обманута любовь моя!» А рядом — целые аккорды метафор, каскады поэтических аналогий, словно вырвавшиеся в едином порыве чувств. Сеть звуковых перекличек и интонационно-мелодических созвучий пронизывает поэтические партии поэмы, создавая каждый раз особую ассоциативную гамму. Нередко появляются своего рода звуковые темы, несущие на себе не только мелодическую, но и определенную эмоционально-смысловую нагрузку и т. д. Маха обогатил

498

арсенал форм и средств чешской поэзии, став родоначальником подлинной лирики.

Последующая эволюция чешского романтизма, хотя и не давшего таких ярких художников, как Маха, состояла в усилении в нем героико-революционного начала. Это отразилось в творчестве К. Сабины, П. Хохолоушека, который обратился к тематике освободительной борьбы южных славян против османских поработителей (прозаические повести «Черногорцы», 1844; «Гайдуки», 1846; «Гайдуцкая смерть», 1847, и др.). Писателя привлекали образы самоотверженных романтических героев, сердцу которых близки и социальные чаяния простого народа. Тема национального восстания звучит в стихах В. Б. Небеского («Умирающий борец», 1842, и др.).

Наряду с романтизмом яркой революционной окраски в чешской литературе 30-х годов существовала и другая линия развития: постепенное усиление оппозиционно-демократических настроений и нарастание протеста против национального и социального гнета, постепенное изменение и обогащение поэтики. Характерным представителем общего патриотического подъема, с годами приобретавшего революционную окраску, был Йозеф Каэтан Тыл (1808—1856). Его творчество развивалось от сентиментально-патриотических и социально-нравоучительных рассказов и пьес к романтической сказочно-фольклорной пьесе и героико-исторической драме, в которых проявляются уже и реалистические тенденции.

Й. К. Тылу принадлежат первые чешские рассказы и повести на темы современной жизни. Сюжет их обычно строится на противоречии между чувством любви и патриотическим долгом. Герой этих рассказов — учитель, музыкант, актер, писатель — неустанный сеятель национальных идей, патриот-просветитель. Однако образы главных героев и счастливые разрешения конфликтов несли на себе сильный налет идилличности. Лучшие свои произведения Тыл создал в области драматургии, где он выступил продолжателем В. К. Клицперы, который еще в 10—20-е годы писал комедии, осмеивавшие нерадение в патриотических начинаниях, и пытался обновить рыцарскую драму за счет введения сказочно-балладического элемента. В пьесах Тыла простые, «маленькие» люди, патриоты противопоставляются представителям имущих классов или мещанам, обычно нарисованным в комическом свете. Проблема патриотизма или равнодушия к судьбам родины часто осмысливалась писателем в свете социально-имущественных отношений. Позже Тыл обратился в своих драмах непосредственно к социальным конфликтам, решая их с позиций нравственного негодования против угнетения и бесчеловечности.

Драматические произведения Тыла тяготели главным образом к двум жанрам: поэтической пьесе из народной жизни со сказочным элементом и героико-исторической драме. Сказочно-фантастические мотивы (образы лесных вил, сказочных существ, волшебных вещей и т. д.), с одной стороны, помогали автору поэтизировать душевный мир народа, его нравственное здоровье, энергию, оптимизм, а с другой — аллегорией, символом подчеркивать и выявлять сущность конфликта, основую идею, мораль. Так, волшебная волынка в пьесе «Волынщик из Стракониц» (1847) теряет свои волшебные свойства, когда ее владелец, оказавшись на чужбине, забывает родину. В пьесах Тыла фантастические и сказочно-лирические мотивы органически сливаются с реально выписанными бытовыми образами и картинами.