Коммуникативная функция языка

<…> Язык как коммуникативная система представляет со­бой в материальном плане довольно ограниченный меха­низм — и по объему лексикона и по грамматическим фор­мам, — на основе которого строятся речевые высказыва­ния. В содержательном плане, однако, язык позволяет практически выразить бесконечное количество мыслей, идей, используя каждый раз минимальный набор слов, словоформ и грамматических средств. Реальные отноше­ния любого языкового высказывания покрывают собою всю сеть познанных человеком предметов, процессов и явлений — всего многообразия окружающего мира.

Коммуникация представляет собой не простой физи­ческий процесс передачи некоторого сообщения, а про­цесс, благодаря которому эта передача из индивидуаль­ного одновременно становится общественно осознанным продуктом, порождаемым гносеологической установкой человеческого сознания.

Коммуникация опосредует индивидуальное содержание через индивидуальную речь и превращается в социальное явление, демонстрируя тем самым абсолютное единство коммуникативной гносеологической и социальной функций языка.

Языковой знак в этом аспекте не есть знак или мет­ка вещи или явления, а есть лишь элемент, входящий как составная часть в вербальную коммуникативную си­стему. Коммуникация есть процесс порождения языковых единиц, и в целом он представляет собой не сумму зна­ков, а средство реализации мыслительного содержания. Объяснение этой способности языка должно основываться не на строении самого знака, а на той когнитивной пред­посылке, которая образует информативную основу самой коммуникации.

Строение знака, его материальная организация является внешним признаком, или, можно сказать, физиче­ским параметром коммуникации и, следовательно, второ­степенным для её функционирования. Объяснение способности словесной коммуникации передавать идеальное содержание должно основываться на объяснении способ­ностей материальных, физических, акустических единиц и всей языковой структуры закреплять идеальную сущ­ность вощи, представлять ее в сознании и превращать в интерсубъективный общественный феномен. Другими сло­вами, языковая структура должна быть рассмотрена под углом зрения ее способности в субъективной человеческой материальной форме передавать адекватно саму реаль­ность. Нельзя избежать той прямой презумпции, что язы­ковая структура в ее форме, совершенно отличной от фор­мы самой вещи, все-таки репрезентирует эту вещь и дает возможность человеку оперировать ею и практическом и теоретическом познании.

Элементы этой языковой структуры должны быть и данном случае пригодны для того, чтобы вне самой вещи представлять ее в человеческом общении и познании, т.е. создавать в своей организации второй мир — идеальный мир, к котором существуют зафиксированные в языковой структуре сами реальные предметы. Указан­ная способность языкового элемента (в этом смысле мож­но сказать языкового знака) реализуется только благода­ря тому обстоятельству, что в языковом знаке воспроизво­дится не сама вещь, а те отличительные признаки, на­именованием которых становится языковой знак.

Языковое означивание, представленное в отдельном языковом элементе — знаке — и осуществляемое по зако­нам номинации, есть вторичное существование вещи, по своему существу адекватное отражение этой вещи, объяс­няющее, таким образом, вторичный характер человече­ского познания. Именно в языковом знаке и осуществля­ется предпосылка познания вощи как отражение ее в субъективной человеческой форме. Языковой знак, таким образом, является человеческой формой гносеологического освоения вещи, ее отчуждения и, следовательно, ее при­своения в сознании и одновременно практического овла­дения ею. Языковой знак может быть определен поэтому как человеческий способ отчуждения вещи, включаемой в со идеальной сущности в систему взаимоотношений в языковой структуре сообразно тем реальным соотноше­ниям, которые свойственны каждой конкретной вещи, яв­лению, процессу в реальной картине мира.

Роль языкового знака состоит не в том, чтобы быть просто меткой вещи, а в том, чтобы представлять её в сознании, замещать её в качестве отчужденной вещи и участвовать во всей познавательной мыслительной дея­тельности человека <…>.

Исходным пунктом коммуникации в принципе должна рассматриваться такая единица, которая структурно орга­низована и способна выражать сущность явлений в их ми­нимальных отношениях с другими явлениями. Основой структуры такого высказывания является отношение эле­ментов, а не сами элементы, составляющие лишь детали, из которых строится цельное высказывание.

Реальной единицей языка должна быть фраза — выска­зывание, — а не слово как только ее часть. Лексический знак действительно выступает в качестве элементарном номинативной единицы, но номинация сама по себе не составляет содержания высказывания, если под номина­цией иметь в виду то ее свойство, что она только обозна­чает некоторую вещь или явление. Высказывание не обо­значает отдельную вещь, а обнаруживает в адекватной субъективной форме истину существования вещи, т.е. ее бытие в отношении к другим вещам.

Естественно, чтобы выразить некоторое отношение, нужно располагать теми элементами, между которыми устанавливаются данные отношения. В высказывании устанавливаются отношения между словами как элемен­тарными номинативными единицами, представляющими отдельные вещи и явления, но обнаруживающими свою истинную природу только на уровне высказывания, в структуре которого реализуются условия для выражения объективных закономерностей взаимосвязей реальных ве­щей и явлений. Поэтому высказывание может составлять основной элемент коммуникации, так как только на ос­нове высказывания человек может ориентироваться в ис­тинности или ложности его определенных суждений, оце­нок.

Языковой знак, имеющий в качестве второй стороны некоторые значения, реализует их как конкретное значение непосредственно в речевом произведении. Все учение о многозначности слова, таким образом, опиралось на категорию языкового значения и его реализацию в речи. Такой подход в какой-то степени изменил известное положение о языке, а именно о языке, существующем толь­ко в коммуникации, представив результаты лингвисти­ческого описания языкового знака, например вокабуляра, в качестве второго уровня самого языка. Если же пред­ставлять себе функцию языкового знака не как простое наименование предметов, а как участие в образовании реального высказывания, то необходимо признать первич­ным для языкового знака не уровень языкового значения, а уровень реального конкретного значения в составе ком­муникативного отрезка. В этом смысле значение и значи­мость любого языкового знака создают неразрывное един­ство, поскольку сам знак является не принадлежностью словаря, а принадлежностью конкретного высказывания.

Абстрактный характер отражательной сущности знака (его значения) позволяет ему участвовать в бесчисленных вариациях высказываний только при том условии, что во всех этих высказываниях сохраняется основное свой­ство знака — в отчужденной форме представлять саму реальную вещь (явление), в каких бы аспектах и ситуа­циях они ни раскрывались в коммуникативном акте.

Высказывание, как было уже отмечено выше, может быть признано однозначным молекулярным элементом коммуникации на том основании, что только оно в своей структуре раскрывает истинную сущность бытия вещи, а именно ее существование в взаимосвязях с другими предметами. Субъектно-предикативная структура выска­зывания для того и предназначена, чтобы отразить в ка­честве минимального звена эту взаимосвязь. Можно ска­зать, что только, что минимальное звено способно обнаруживать смысл сообщения, заключающегося в том, что коммуникант формирует в нем свое понимание конкретного кусочка действительности и передает его в процессе коммуникации. Смысл высказывания можно определить, таким образом, как отражение относительной самостоя­тельности существования вещи, в котором обнаружива­ется «смысл» вещи как ее истинное место в цепи вещных взаимосвязей. Если для лексического знака характерно лишь обозначение, именование вещи, то для высказывания существенно не само именование, а установление связей между обозначаемыми вещами. Естественно, что лексический знак и все ему подобные языковые обозначения типа номинативных словосочетаний обеспечивают лишь статический элемент бытия, те. ту или иную вещь или его свойства в качестве признака вещи (денотат) в то время как высказывание обеспечивает отражение связи денотатов (ситуация) в качестве предмета своего содержания. Реальность расчлененности и одновременно взаимосвязанности элементов получает свое идеальное существование в языке в коммуникативных единицах высказывания, передающих каждый раз конкретную истину — ситуацию бытия, создавая тем самым предпосылка для общения людей, в процессе которого передаются добытые знания о мире и формируется общественное сознание.

Отдельные высказывания о ситуациях связываются затем в процессе коммуникации в закономерные тематиче­ские фрагменты, из которых в итоге создается ткань человеческого знания, зафиксированного в языковых знаках. Язык действительно фиксирует в своих формах мир таким, каким его отобразил человек, однако это не озна­чает, что нарисованная языком картина мира представляет собой новый мир по сравнению с объективным миром в том смысле, что закономерности языкового мира свойственны только языку и человеку, который как бы не познает мир, а накладывает на него свои внутренние знания, свою сетку отношений и таким образом создает новый, языковой мир. На самом деле знание, фиксируемое в языке, представляет собой лишь вторичный мир закономерности которого адекватны исходному, хотя субъективны по форме своего существования. Вторичность же не означает нового мира, а говорит лишь о том, что конструкции этого вторичного мира есть подлинное отражение первичного и реального, доказательством чего служит практика человека, овладевающего закономерностями мира и доказывающего тем самым адекватность своего познания. Вербальный мир есть, собственно, не мир, а способ человеческого представления реального мира, детерминированный в итоге его законами.

Если рассматривать язык как систему, которая при­звана адекватно реализовывать человеческое знание, то в этом случае контекстуальные условия, будь они экстра- или интралингвистические, полностью согласуются с объ­ективной реальностью в содержании информации и в ито­ге не могут преобразовываться в особые языковые фак­торы, свойственные только языку. Гипотеза о влиянии языка на восприятие мира представлена, как известно, в науке ко многих разновидностях, причем некоторые философы, опирающиеся на теорию отражения, считают, что эта гипотеза имеет основания в том смысле, что «язык оставляет свой специфический след на знании» и что «…результат отражения окружающей нас действитель­ности преломляется через призму языка».

Задача лингвистического исследования при таких ис­ходных позициях в соответствии с такой концепцией должна состоять в том, чтобы попытаться скорректиро­вать специфический, а следовательно, и искажающий ис­тину объекта «языковой эффект», другими словами, по­пытаться найти тот коэффициент поправки, который сни­мал бы собственный языковой момент и корректировал, таким образом, отношение языка к действительности. Од­ним из способов такой корректировки и может рассматри­ваться, по мнению представителей этой точки зрения, контекст, подтекст и другие моменты.

Надо прямо сказать, что несостоятельность подобного подхода к языку объясняется прежде всего тем, что за­ставляет признать в том или ином виде существование третьего мира — языкового сознания как промежуточного сознания, своего рода звена, а это нарушает основопола­гающий принцип материалистической теории — принцип адекватности отражения в сознании объективной действи­тельности.

Диалектическая природа языка пронизывает весь его механизм и требует поэтому учета всех его противоречи­вых сторон. Сущность языкового знака, с одной стороны, состоит именно в том, что он в качестве отчужденной ма­терии реализует абстрактную сущность реальных предме­тов через идеальное содержание, с другой стороны, сам знак в широком смысле привязан к конкретному явле­нию, а следовательно, и к конкретному отрезку комму­никации. Если в животном мире всевозможные сигналы, определяемые поведением особей или сообществ, построе­ны на рефлекторной основе и жестко привязаны к конк­ретной ситуации, вследствие чего они имеют значения только в период сохранения или действия определенной ситуации, то языковой знак, наоборот, вследствие своей обобщенности свободно передвигается в любой конкрет­ной ситуации, так как вобрал в себя наиболее общие свой­ства тех или иных реальных условий. Однако примеча­тельно, что, несмотря на абстрактный характер языкового знака, связанного с абстрагирующей деятельностью чело­веческого познания, в реальной коммуникации вновь объединяются конкретность и абстрактность содержания вербальных актов вследствие привязанности любой ком­муникации к конкретным условиям общения, другими словами, вследствие неизбежного включения любого ком­муникативного акта в контекст общения. На этом основании контекст надо рассматривать не только как необходи­мое условие существования коммуникативного процесса, но и как сущностную характеристику языка и его внут­реннее качество, благодаря которому реализуется адек­ватность познания.

Естественно, что функционирование языка практически было бы невозможно в случае, если бы речевой аппарат не мог быть однозначно соотнесен каждый данный раз с соответствующим конкретным предметом — «разовым» объектом и т.д. Такое явление могло бы создать ситуа­цию, при которой человек действовал бы лишь в сфере абстракции и не мог ориентироваться в мире конкретных вещей (что практически означает, естественно, парадокс). Соединение обобщающего, абстрактного и одновременно конкретного значения любой языковой формы, как лексической, так и грамматической, и должно образовывать тот механизм языка, который выступает в качестве противовеса изолированной отвлеченности и многозначности языковых единиц и который можно называть контекст­ным механизмом. Если бы язык представлял собой набор изолированных слои или грамматических форм (в виде, например, перечисления слов, даваемых в обычном сло­варе), то коммуникация не была бы возможной не только в силу того, что она состояла бы из хаоса знаков, но и по­тому, что многозначная единица не могла бы быть соотне­сена с конкретным реальным предметом. Вполне естест­венно для языка, например, употреблять слово машина для огромного ряда технических устройств. Так же впол­не естественно для языка информативно однозначное со­держание высказываний одного грамматического типа: Я встретил на улице студента; Я увидел друга на улице; Я написал письмо и т.д.

Так называемое явление многозначности, присущее всем языкам, не может рассматриваться как ущербность языка, порожденная каким-либо случайным обстоятель­ством, которое язык как бы должен стремиться постоянно устранять. Наоборот, необходимо признать, что многознач­ность как в сфере лексики, так и в сфере грамматики является необходимым качеством языка, обусловливаемым самой сущностью его материального устройства, а также биологическими предпосылками мышления человека.

Необходимость ограниченного объема лексикона и на­бора правил связана, с одной стороны, с качественными особенностями физиологического механизма человеческого мозга (память), а с другой стороны, с самой природой человеческого языка, а именно с обобщающим характе­ром языкового знака — слова и абстрактной сущностью грамматических категорий. Особенностью словесного знака является прежде всего то, что он всегда приложим к ряду однотипных, однородных или аналогичных явле­ний.

Неизбежность полисемии в языке можно объяснить антиномией непредельности /предельности в языке: с одной стороны, бесконечность содержания сознания и, с дру­гой — ограниченность языковых знаков, в силу чего один и тот же звуковой комплекс (фиксированная единица тек­ста от пробела до пробела), обладающий достаточно развернутой семантической структурой, оказывается многофункциональным. Отдельные элементы его семантической структуры попеременно участвуют в акте коммуникации, а выбор их определяется речевой ситуацией.

Так называемое прямое значение слова (дом, стол, путь и т.д.) обозначает непосредственно класс соответст­вующих предметов, а переносное значение маркирует класс аналогичных предметов по какому-либо признаку (смежность, часть, целое, функция; например, путь — жизненный путь).

Этот факт, естественно, давно отмечен в лингвистике, признавшей взаимосвязанность всех элементов языка как на формальном, так и на содержательном уровне. Взаи­мосвязанность единиц языка в семантическом плане и определяет контекст как необходимое условие организа­ции и функционирования языка <…>.

Употребление любой языковой единицы немыслимо вне связи с другими единицами или формами. Так, Ю.Найда считает, что если говорить о практическом (поисковом) контексте, то в данном случае важно знать, какие обстоятельства сопоставляются в коммуникации (другими словами, что является стимулом), какие отно­шения существуют между коммуникантами и т.д. Од­нако имеется и чисто лингвистический контекст. Боль­шинство семантических единиц находится в связи с дру­гими единицами, и поэтому значения этих единиц часто могут раскрываться только благодаря связи с другими единицами.

Сущность языка и состоит именно в том, что он пред­ставляет собою не простой набор единиц, а систему, су­ществующую реально только в виде множества высказы­ваний, другими словами, язык есть прежде всего процесс коммуникации, бесконечный процесс построения фраз. Например, отдельное слово как таковое никогда не может быть соотнесено с каким-либо конкретным предметом, если оно не будет включено в коммуникативный акт, ко­торый заранее предполагает построение и передачу неко­торого сообщения.

Само же по себе сообщение есть уже сложная еди­ница, в которой как минимум существуют две категории: то, о чем сообщается, и то, что сообщается. Эта универ­сальная конструкция любой коммуникации является пер­вым условием обмена мыслями в человеческом коллекти­ве, и оно есть первое условие, которое квалифицирует положение и семантику языковой единицы как момент некоторой цепи, контекста. В этом смысле понятия «ком­муникация» и «контекст» совпадают, если учитывать дискретный характер как самой коммуникации, так, сле­довательно, и контекста. Если коммуникация создается только на основе относительно законченных в смысловом и формальном отношении отрезков речи, то функциони­рование каждой единицы в этом отрезке определяется именно тем контекстом, который устанавливает однознач­ность соответствующей единицы, например слова или словосочетания, или целого предложения. «…Общий смысл высказывания — результат действия некоего целого, в которое входят и слова и, в конечном счете, собеседники. Это целое, „общая ситуация", в которой осуществляется коммуникация и где значения вступают в контакт с част­ными случаями и превращаются в „смысл"; это целое, это и есть контекст».

В связи с тем, что контекстно-коммуникативный ас­пект возникает лишь тогда, когда наличествует некото­рый отрезок связанных каким-либо образом единиц (на­пример, словосочетание), становится ясным, что контекст но своей природе всегда может быть реализован только в системе, что вполне закономерно, так как любая реаль­ная коммуникативная единица представляет собой нераз­ложимое единство лексики и грамматики.

Одно из кардинальных положений современного язы­кознания заключается в том, что язык представляет со­бою не простую совокупность форм и категорий, а дей­ствительную систему, в которой по вертикали и горизонтали скреплены все звенья, хотя и с определенной сте­пенью свободы их взаимоотношений.

Любая языковая единица в этом плане имеет свое определенное место в этой системе, например, слово как элемент класса, слово как элемент типа словосочетаний, как элемент семантического поля, как элемент определен­ного жанра, как синтагматический и парадигматический член в координатах речевого акта и т.д. — грамматиче­ская форма как элемент определенной оппозиции в син­хронном и диахронном разрезе, как элемент грамматиче­ской и иерархической структуры и т.д. Естественно ожи­дать поэтому, что любая изоляция или сепаратизация языковой единицы не может разрывать все эти связи, а, наоборот, должна фиксировать эти отношения. Наиболее доступными для такого анализа, безусловно, являются не­посредственно наблюдаемые формы (грамматическая ка­тегория, морфологические показатели и т.д.). Более сложными явлениями оказываются семантические связи, проистекающие из характера лексического или грамма­тического значения языковой единицы. Трудность этого явления заключается в том, что содержание языковой единицы не всегда поддается точному определению, на­пример значение многозначного слова вo всех семанти­ческих пересечениях весьма сложной картины связей значений единиц в высказываниях в текстах.

Однако при всей трудности разрешения этой пробле­мы в качестве категорического императива для лингви­стики сохраняется установка на то, чтобы элементы язы­ка в формальном и семантическом планах пребывали в определенной системе, не допускающей никакого иска­жения, ибо в этом случае адекватность описания поведе­ния языковых единиц в коммуникации немедленно раз­рушается. В связи с этим необходимо еще раз указать на то, что прямым проявлением системных связей в се­мантике является контекст как мера, вывешивающая и балансирующая минимально необходимое, относительно определенное звено в общей семантической системе языка.

Контекст не может рассматриваться как способ по­рождения или преобразования значений тех или иных единиц. Контекст есть свойство этой системы и форма ее существования. В этом смысле контекст не может высту­пать в роли, отличающейся от роли самой языковой си­стемы, и не может находиться поэтому вне самой систе­мы. Фактором, который может рассматриваться как по­рождающее начало для любого текста в глобальном ас­пекте, является поэтому не контекст, а сама система. Нельзя говорить о том, что контекст порождает некоторое содержание в определенном речевом отрезке, так же как нельзя говорить и о том, что этот отрезок формирует сам контекст, ибо в такой интерпретации контекста кроется опасность того, что контекст может быть превращен в чисто имманентное начало языка, граничащее с таким уже явлением, которое не поддается рациональному уп­равлению, другими словами, превращается в «вещь в се­бе». Единственно возможным объяснением истинной роли и сущности контекста может быть только указание на его диалектический характер, имеющий две взаимосвя­занные стороны: существование его как свойства всей си­стемы языка и реализация его в конкретном речевом фрагменте, в котором проявляется одно из звеньев этой системы; другими словами, само построение какого-либо высказывания одновременно реализует и общесистемные связи и конкретные связи наличествующих в этом вы­сказывании единиц и форм. Именно эта вторая сторона и представляет интерес прежде всего для языковедческих исследований, поскольку анализ контекста всегда имеет определенные границы и привязан к конкретным комму­никативным актам — от единичного высказывания до це­лого текста.

Реализация тех или иных значений отдельных единиц и рамках относительно законченных коммуникативных актов есть, следовательно, одно из звеньев реализации всей языковой системы, а специально для состава данно­го акта — материальный минимум контекстуальных свя­зей, строго фиксирующих семантику единиц и создающих необходимую однозначность речевого акта. В конечном итоге контекстуальные реализации суть лишь те действи­тельные реальные связи, которые отображаются в том или ином высказывании. Только в этом смысле контекст детерминирован, но уже не языковой системой, а, как и все познавательное содержание человеческого мышления, объективным миром. При всей свободе и «фантазии» кон­текста он всегда удерживается в границах, доступных пониманию здравого смысла, другими словами, определен­ной «разумностью» реального мира.

Одной из задач лингвистики и является поэтому воз­можно полное представление, семантики любой языковой единицы — от слова до высказывания — во всех их се­мантических контекстуальных связях, обнимающих в ито­ге весь объем так называемой многозначности языковых явлений как обобщенной категории реальных контексту­альных проявлений. В итоге лингвистика может получить определенный набор типизированных контекстов, встре­чающихся в речевом употреблении, и определить даже те довольно свободные границы контекста, которые вы­ходят за рамки типовых и становятся индивидуальными. Типизированные контексты могут быть увязаны с типи­зированными номинативными ситуациями для слова и высказывания и могут быть вследствие этого даже нор­мированы, а индивидуальные контексты могут быть опи­саны как пример использования многозначных ситуаций в авторской речи. Если первый вид контекстов окажется свойственным так называемому общему языку, то второй вид может оказаться лишь характеристикой языка худо­жественной литературы. Понятия жесткости контекста и свободы вряд ли могут быть строго ограничены одной линией, так как переход из контекста одного типа в дру­гой может иметь тончайшие связи и их сканирование для языкознания практически невозможно, однако эта трудность не снимает действенности общего тезиса о том, что контекст, реализующий всю семантическую систему язы­ка в ее конкретных фрагментах, может быть в опреде­ленной степени типизирован к категориальном и индиви­дуальном плане. Например, для обычных слов типа конъюнктура, положение всегда возможно определение через типичный контекст, как экономическая конъюнкту­ра, международное, внутреннее положение и т.д. В прин­ципе вопрос о типовых номинативных ситуациях реша­ется выбором словосочетаний как минимального звена контекста, что отражается, как правило, в толковых сло­варях или в специальных словарях словосочетаний. К со­жалению, типовые контексты при статистическом или словарном обследовании весьма ограниченны, так как рас­пространяются максимум на высказывание, а главным образом — на словосочетание и не выходят в микро- и макротекст. Однако даже фиксация в пределах предло­жения дает большой материал как грамматического, так и лексического порядка, поскольку этот способ представ­ляет по меньшей мере словарный состав языка не как элементарную совокупность, а как закономерную систе­му связей слов, имеющих коммуникативную значимость. Это обстоятельство особенно важно для практического использования типовых контекстов (ситуаций) в учебных материалах при преподавании родного и иностранных языков.

Следует еще раз подчеркнуть, что цельность коммуникативного акта, а следовательно, и его структуры, его контекстуальной обусловленности не уничтожает той са­мостоятельности входящих в каждый коммуникативный фрагмент элементов — слов и словосочетаний, — на суб­станции которых и строятся лексические и грамматиче­ские отношения, В данном случае при соблюдении прин­ципа диалектического подхода к указанным выше явле­ниям нет никакой опасности растворить субстанциональ­ные элементы контекстной структуры и лишить их номи­нативной самостоятельности, именно самостоятельности, а также одновременно и взаимосвязи с другими такими же самостоятельными элементами (словами).

Система языка, складывающаяся из всей совокуп­ности синтагматических и парадигматических отношений, является потому системой, что она скреплена отношения­ми между субстанциональными единицами, каждое звено которых — пучок конкретных отношений и можно опре­делить как контекст.

Все значимые единицы языка, начиная от слова и кончая группой предложений, входят как составные эле­менты в ту или иную структуру высказывания, опреде­ляемую коммуникативным заданием, в котором место и смысл единицы заранее предопределены общим замыс­лом сообщения. Контекст поэтому необходимо рассматри­вать как реальный языковой статус вербального общения людей, без которого немыслима однозначная коммуника­ция как предпосылка прагматического эффекта словес­ного высказывания. В этом плане правомерно говорить не только о коммуникативной грамматике, но и о коммуни­кативной лексике, поскольку все единицы этих уровней подчинены законам образования словесных единиц, фор­мируемых не на основе линейного сцепления слов и предложений, а на основе выбора единиц, значение ко­торых задается не реестровым местом в системе языка, а каждый раз семантическими параметрами конкретного коммуникативного отрезка. Именно эта существенная осо­бенность естественного языка как четко организованной системы и обусловливает контекстное функционирование языковых единиц <…>.

В языке не существует ни одной единицы независимо от уровня, на котором она функционирует, которая была бы абсолютно изолированной как в формальном, так и в содержательном плане. Как минимальная семантиче­ская единица, из которых составляется слово (корни и аффиксы), так и максимальная языковая единица — текст, характеризующийся сочетанием множества выска­зываний, непременно входит в состав некоторого опреде­ленного семантического микрополя, создающего условия для однозначного формирования той или иной информации в семантически законченном отрезке коммуникации (от предложения и выше). Семантическая подсистема (сфера поля) способна разрешить любую многозначность языковых единиц на основе корректировки значения атомных единиц, складывающихся в организованную, так на­зываемую молекулярную семантическую единицу.

<…> Место каждой семемы, безусловно, определено в этой молекулярной структуре языка, отражающей в конечном итоге упорядоченный характер самих вещных отношений. Эта семантическая инфраструктура образует, в свою оче­редь, базу, на которой строится связь более высокого по­рядка вплоть до общей семантической системы всего язы­ка. Совершенно очевидно, что эта общая семантическая система есть уже не что иное, как совокупность всех по­нятийных элементов человеческого знания, отражающих реальный мир. Упорядоченный характер семантической системы зиждется поэтому на закономерностях существо­вания объективного мира, исключающих хаос в своем действительном бытии. Аналогично этому и язык функционирует как форма выражения системных знаний че­ловека о реальности, в которых, следовательно, все со­держательные единицы занимают строго определенное ме­сто (включая и варианты), обусловленное всей семанти­ческой системой языка.

<…> Контекстная семантика и есть та категория, которая связывает воедино все поля и сферы различных уровней языка и должна рассматриваться как предварительное условие содержательной интерпретации коммуникатив­ных единиц. Связь каждой единицы с целым текстом по иерархии, от первой ступени до целой семантической системы, представляет собой закон семантической орга­низации языка, который можно назвать законом семан­тической комплементарности системы языка.

Понимание коммуникации как общения, использую­щего не только чисто нереальные, но и те подсобные сред­ства, которые подключаются в реальном общении людей к чисто языковым факторам (так называемые паралингвистические средства), логически требует включения в контекстную семантику всех условий коммуникации и интерпретации, таким образом, контекста как глобального явления, другими словами, как комплекса языковых и не­языковых знаний, получающих свое выражение на вер­бальном и невербальном уровнях. Адекватное описание языка в силу этого может быть достигнуто при условии, когда учитывается не только языковой закон семантиче­ской комплементарности, но и существо глобального кон­текста, сопровождающего коммуникативный акт.