Journal 2:395

До сих пор мы лишь слегка касались противостояния, с которым приходилось сталкиваться Уэсли. Теперь обсудим это подроб­нее. Вряд ли следовало ожидать, что столь настойчивый труд Божий мог осуществляться без всяких препятствий. В начале своей деятельности Уэсли встретил сопротивление внутри Церкви. Это и заставило его проповедовать на открытых местах, но даже здесь ему мешали. Конечно, особенно в ранние годы, у него было много про­тивников. Вероятно, он это предвидел и воспринимал, как неиз­бежное дополнение к действенному благовестию. «Таков общий принцип Божьего промысла, — писал он. — Там, где все одобряют, лишь немногие приобретают». Он размышлял о тех, кто отверг его благовестие — очень уж оно было бескомпромиссно; но по той же причине многих оно покорило. Впрочем, этот же принцип осу­ществлялся, когда, слушая Уэсли, люди не только затыкали уши и ожесточали сердца: порой враждебность к евангельскому слову приводила к нападениям толпы на Уэсли и его соратников.

Сам он обычно называл неуправляемые толпы «зверями из на­рода», «сынами Велиала». В дневниковой записи от 26 октября 1740 г. он говорит о «многоглавом звере», имея в виду злобную чернь, непосредственно управляемую сатаной. В других местах он говорит о «сброде», «засилье черни», «обуянных Молохом»⁴. Звучит все это резко, но надо помнить, что в XVIII в. чернь представляла собой страшное явление. Уэсли знал это лучше всех, поскольку ему пришлось иметь дело с толпой чаще, чем кому-либо в его время. Своим тяжким опытом он заработал право на такие замечания.

Не следует думать, что в то время только методисты подверга­лись насилию⁵. «Чернь — это непременный и жестокий атрибут георгианской эпохи, — поясняет С. Эйлинг. — В век подчеркнутых свобод, подкреплявшихся почти полным отсутствием полиции, по­литическая жизнь не обходилась без мятежей и бунтов. Это про- якобитские (1715), антиеврейские (1753), антикатолические (1780) бунты, нападения на методистов, восстания против Уолпола и его «Акцизного закона» (1733), бунты в Эдинбурге, где собирались по­весить воров (1736), бунты в Лондоне против правил, регулирую­щих потребление джина (1736), бунты против дорожных налогов и импортных пошлин, против налогов на шотландское пиво, против машин, промышленные забастовки, протесты против заморажива­ния заработка, против парламентских выборов и беспорядки по са­мому разному поводу».

Гораций Уолпол с иронией писал о «нашем верховном прави­теле — черни», а Генри Филдинг определял ее, как «четвертое со­словие», идущее после короля, лордов и членов палаты общин⁷. В «Хамфри Клинкере» Смоллета (1771) вспыльчивый сквайр Мэ­тью Брамбл описывает чернь как «чудовище, которое всегда мне было противно — и голова его, и хвост его, и брюхо, и конечности. Я ненавижу его как олицетворение невежества, самонадеянности, злобы и жестокости». Понятно, что «многоглавого зверя» страш­но боялись. Чернь, эти отбросы общества, постоянно угрожала большинству более или менее крупных городов, и Уэсли испытал это на собственном опыте.

С наиболее серьезным противостоянием Уэсли столкнулся в Уэнсбери, центре графства Стаффордшир. Он прибыл туда 20 октя­бря 1743 г. (ранее, в том же году, в городе уже нападали на методи­стов, но самого Уэсли в городе не было). В полдень он проповедовал в Хай-Буллен на текст «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13:8) и сказал: «Верю, что всякий присутствующий ощутил силу Божью, а не твари, явленной, чтобы досаждать нам; ибо Гос­подь защищает нас и мы пребываем в мире». Однако это было за­тишьем перед бурей. Позже в тот же день Уэсли зашел к Фрэнсису Уорду, с которым состоял в переписке. Дом окружила враждебная толпа. Находящиеся в доме христиане опустились на колени и стали молиться. Вскоре чернь рассеялась, но вернулась в еще большем ко­личестве. Собравшиеся потребовали, чтобы Уэсли вышел к ним. Но вместо этого он пригласил главаря зайти в дом и быстро добился его расположения. Несколько человек из Уэнсбери вызвались сопро­вождать Уэсли, когда тот отправился к мировому судье, чтобы по­требовать защиты. К несчастью, судья почивал; он отказался вста­вать и вмешиваться в ход событий. Решили обратиться к другому су­дье, Персхаусу из Уолсолла, но и тот отказался помочь.

В этот момент толпа из Уолсолла напала на того, кого считала непрошенным гостем. Люди из Уэнсбери безуспешно пытались укрыть его, и Уэсли спасся только чудом. Когда он пробирался по го­роду, из толпы неслись крики: «Утопить его!», «Повесить!» и даже «Распять!» Некоторые вопили: «Раздеть его, сорвать одежду!», на что он спокойно ответил: «Не нужно; я сам отдам вам одежду, если жела­ете». «В моменты опасности, — писал впоследствии Чарльз Уэсли, — он говорил столь же выдержанно и вежливо, как и в своих обще­ствах. Дух славы почивал на нем. Многие из тех, к кому он обращал­ся или на кого возлагал руки, стали его друзьями. Его не удивляло (как он сам мне говорил), что мученики не испытывают мук в пла­мени огня, ибо ни один из ударов не причинил ему боли, хотя один из них был так силен, что ‘кровь хлынула у него изо рта и носа’».

В конце концов его спас человек, возглавлявший толпу. «Сэр, я отдам за вас жизнь, — сказал он. — Следуйте за мной, и ни один че­ловек не посмеет тронуть волоса на вашей голове». Он посадил Уэсли себе на плечи и перенес его через реку в безопасное место. Проповедник благополучно добрался до Уэнсбери, если не считать вырванного клока из плаща и оцарапанной руки. Вспоминая о сво­их приключениях, Уэсли замечает: «Никогда раньше я не видел, чтобы события выстраивались в такой провиденциальной последо­вательности. Сколько же есть убедительных доказательств, что рука Божья на всяком человеке и предмете, Господней властью творя все, что видится Ему добрым». Несомненно, это была памятная Для него ночь, подтвердившая для Уэсли предначертанность судь­бы. Он знал, что только Бог мог спасти его и что в этом был замысел Божий. Самый поразительный эпизод, вероятно, тот, когда угро­жающего вида субъект навис над Уэсли, уже занеся для удара руку. Но внезапно он опустил ее и только погладил проповедника по го­лове со словами: «Какие мягкие волосы!»

Разумеется, это был не единственный случай, когда жизнь Уэсли оказывалась под угрозой. В Болтоне и Рочдейле множество камней полетело в него со всех сторон, но ранило самих нападав­ших; Уэсли остался невредим. В Гулле камни и куски глины падали вокруг него, но опять не причинили ему вреда. Однако Уэсли было трудно добраться до побережья, поскольку возница предпочел сбе­жать. Впрочем, проповеднику предложили место в другом экипа­же, где его надежно защищала от камней «крупная дама», располо­жившаяся у него на коленях. В Фалмуте дом, где он остановился, «обложила со всех сторон бесчисленная толпа. Шум и гам стоял та­кой, словно город брали штурмом». Толпа неистовствовала: «Вы­дай нам канорума! Где канорум?» — так в Корнуолле называли ме­тодистов. Уэсли оказался один на один с людьми, выломавшими дверь и ворвавшимися в комнату. «Вот я, — хладнокровно сказал он. — Кому из вас я сделал что-либо плохое? Тебе? Или тебе? А, мо­жет быть, тебе?» С непокрытой головой он вышел на улицу, все могли видеть его лицо. Он успокаивал озлобленную толпу, пока его не выручили местный священник, олдермен и еще несколько джентльменов.

У него, было «правило, подтвержденное долгим опытом — всег­да смотреть толпе в лицо»¹⁷. Искренняя, уравновешенная, спокой­ная речь сдерживала разгорающиеся страсти. Необычайное муже­ство и самообладание в сочетании с мягким юмором и доброжела­тельностью к каждому обуздывали даже звериную жестокость тог­дашней черни. «Уэсли, проповедник, был исполнен удивительной благодати, — пишет д-р Бриди. — Он никогда не терял спокойст­вия, всегда был готов снести удар, и ярость нападавшего угасала. Нередко после удара камнем или дубинкой он спокойно вытирал кровь и продолжал проповедь, не поведя бровью. Он любил своих врагов; все, что они творили, не могло вызвать у него ответной гру­бости и злобы».

Вместе с тем Уэсли был достаточно мудр, чтобы понапрасну не провоцировать беспорядки. Так, когда он прибыл в Поклингтон в базарный день весной 1752 г., необычно мрачные лица нескольких человек, встреченных им на улице, свидетельствовали о том, что может произойти дальше. Площадка, на которой он собирался про­поведовать, казалась вполне подходящей, если бы не то обстоя­тельство, что «она была обильно посыпана камнями — готовыми артиллерийскими снарядами под рукой у пьяных сподвижников дьявола». Тут же полил дождь, Уэсли укрылся в большом сарае и там спокойно провел службу. Иногда он вообще оставлял попытку проповедовать, если ему это казалось напрасным. В Каубридже «собрались вместе сыновья Велиала, которых возглавляли один-два негодяя, именовавшие себя джентльменами. Они орали, сыпа­ли проклятьями, богохульствовали, бросались камнями почти без перерыва». Помолившись за них, Уэсли счел благоразумным от­пустить людей. В Дерби хулиганы «подняли шум, крики и вопли неслись со всех сторон». Поняв, что его все равно никто не услы­шит, Уэсли тихо удалился. «Бесчисленная свита» сопровождала его, но дело ограничилось несколькими брошенными камнями.

Чтобы отвлечь людей от Слова Божьего, применяли самые раз­ные приемы — в частности, использовали животных, о чем часто упоминается в дневниках Уэсли. На Чарльз-сквер в Лондоне «ка­кая-то чернь приволокла быка, которого яростно натравливала на толпу. Но их старания оказались напрасными; несмотря на все уси­лия, бык носился вокруг, пока не налетел на самих этих людей, за­ставив их быстро ретироваться. Мы же остались, спокойно славя Бога». В Пенсфорде «внушительная толпа» черни (как оказалось, нанятая с этой целью) притащила быка, на которого прежде на­травливали собак, и попыталась напустить его на общину. «Но жи­вотное оказалось умнее своего хозяина. Бык бегал взад и вперед, а мы пели хвалу Богу и не менее часа молились. Разочаровавшись, жалкие негодяи скрутили быка и с силой стали тянуть и толкать к толпе. Когда они прорвались к небольшому столу, с которого я проповедовал, они несколько раз пытались его перевернуть, толкая на стол беспомощное животное. Бык способен был шевельнуться не более чем вязанка дров. Раз или два я отводил его морду, чтобы бычья кровь не запачкала мне одежду, готовый продолжить пропо­ведь сразу же после того, как шум немного стихнет. Но стол упал, несколько друзей подхватили меня на руки и вынесли на плечах. Чернь выместила свою злобу на столе, разломав его в щепы. Мы отошли немного в сторону, где я закончил свою речь, на этот раз без всяких помех». В Грейт-Гарденс (Лондон) беспорядки собира­лись учинить с помощью стада коров, но это опять никак не поме­шало собранию.

Толпа не всегда действовала по собственной инициативе. В не­которых случаях ее провоцировали враги Уэсли из мелкопоместных дворян или, что довольно печально, из духовенства. «Вне всяких со­мнений, именно отношение духовенства и землевладельцев развя­зывало черни руки и гарантировало прощение; не говоря о том, что подчас во главе ее оказывались дворяне или священники», — пола­гает К. Вульями. Однажды, когда Уэсли проповедовал в Гали­факсе, некий дворянин собрал чернь и стал разбрасывать деньги. Вполне естественно, началась суматоха. Поняв, что здесь он бесси­лен что-либо сделать, проповедник отвел людей на луг в полумиле оттуда, где и закончил службу. Но беспорядки, поощрявшиеся дворянами, отнюдь не всегда были столь безобидны. Представи­тели высших классов провоцировали самые яростные нападения. Во вторник Масленой недели (1744) беспорядки намеренно устро­или владельцы шахт, угрожая уволить любого шахтера, который от­кажется принять в них участие. В Корнуолле против Уэсли были настроены некоторые из дворянских магистратов, что привело к нападениям черни.

Иногда дворяне и лично участвовали в беспорядках. В Гвеннапе, когда Уэсли читал свой текст, джентльмен («так называемый», как неизменно подчеркивает Уэсли), въехал верхом в гущу толпы и арестовал трех или четырех человек. Потом появился второй и сде­лал то же самое. Когда община запела псалом, местный глава, Фрэнсис Бичамп, позже — шериф Корнуолла, хотел арестовать са­мого Уэсли именем Его величества. В Брадфорд-на-Авон «народ оставался вполне спокойным почти до конца проповеди. Затем по­слышались крики. Особенно старался один, именуемый джентль­меном; карманы его были набиты тухлыми яйцами. Неожиданно подошел молодой человек, хлопнул его по карманам, и яйца враз лопнули. Вокруг мгновенно распространился запах, пусть и не столь приятный, как аромат бальзама».

В других случаях дворяне велели своим слугам воспрепятство­вать собраниям. Приехав в Сент-Ивс (1750), Уэсли на всякий слу­чай заранее заручился у мэра разрешением проповедовать на ры­ночной площади. Тем не менее, печально известный Джон Стивенс из Тревальгана наказал своему человеку разъезжать верхом взад- вперед в самой гуще толпы. Хотя некоторые из знатных горожан уговаривали Уэсли не прерывать проповеди и обеспечивали ему за­щиту, он решил продолжить проповедь в церковном помещении. В этом событии, как всегда, он увидел нечто хорошее: «О, мудрость Господня, ты позволила сатане собрать всех этих людей воедино там, где ничто не отвлекало их внимания, и Слово Его всецело по­корило их души!»

Гонения духовенства Уэсли переносил особенно тяжело. Он стремился быть верным сыном Церкви, пока это не противоречи­ло его внутренним убеждениям или не препятствовало труду, к ко­торому он был призван Богом. Он искренне любил своих братьев по служению и готов был оказывать им поддержку, когда их по­мыслы обращены к Царству Божьему. Вероятно, он очень страдал, когда некоторые из них подстрекали толпу. Самым ярым его про­тивником был Джордж Уайт, приходской священник из Колна (Ланкашир). Тайерман метко именует его «папским ренегатом», поскольку Уайт учился в Дуэ, в католической семинарии. В авгу­сте 1748 г. Уайт подписал такой документ: «Сим удостоверяю, что если некто намерен поступить на службу Его Величества, под ко­мандованием главнокомандующего, преп. Джорджа Уайта, и Джо­на Баннистера, генерал-лейтенанта армии Его Величества, дабы защищать Церковь Англии и поддержать мануфактуру в Колне и окрестностях, поскольку обе они пребывают в опасности... да со­берутся все у креста, где каждый получит кружку эля и прочее по­ощрение». Вскоре случилось так, что Уэсли проповедовал неда­леко от Рафли вместе с Уильямом Гримшоу. Посреди проповеди толпа «лавиной обрушилась с холма». Люди вооружились палка­ми и битами; очевидно, они рассчитывали не только на кружку эля. Проповедника отвели в Барроуфорд к констеблю, который хотел взять с него обещание, что он больше не приедет в Рафли. Уэсли, разумеется, такого обещания дать не мог, хотя и согласился покинуть город, не устраивая больше собраний. Ему разрешили идти, уверив, что чернь успокоится. Равнодушно бросив что-то на прощание, констебль исчез, и Уэсли вместе со спутниками оказал­ся во власти толпы. Его сбили на землю, а когда он попытался встать, вся орава набросилась на него «как львы». Гримшоу и Томаса Коулбека, бакалейщика из Кайли, толкали и швыряли на землю, так что они «извалялись в пыли и грязи»³⁹. Уильяма Мак- форда, попечителя сиротского дома в Ньюкасле, протащили за во­лосы. Ни констебль, ни те, кто комплектовал это непутевое вой­ско, и пальцем не пошевелили. Скоро сам Уайт спился, угодил втюрьму и умер.

Еще одним клириком, яростно подстрекавшим толпу против Уэсли, был д-р Уильям Борлейс, ректор Ладжвана и викарий Сент-Джаста, известный антиквар. Занимая должность мирового судьи, он безжалостно гнал методистских проповедников и отказывал им в просьбах о защите. Некий Джеймс Дэйл попросил его возместить ущерб, после того как толпа ворвалась в дом и украла часть товаров. «Ты много мнишь о себе, приятель, — разбушевался Борлейс. — Что, уверовал? Они могут и сжечь твой дом, если захотят, это меня не касается». Не приходится сомневаться, что отношение этого ученого, но неразумного священнослужителя способствовало на­падениям на методистов в Корнуолле.

В Бакленде, близ Фрума, Уэсли проповедовал на лугу, которым владел Джеремия Эмблем. «Викарий раздал толпе пастушьи рожки и прочие предметы, чтобы мешать мне говорить. Лучшие из этих людей скоро отделились и слушали меня с величайшим внимани­ем. Остальные не делали ничего дурного, и все прошло прекрас­но». В Шептон-Маллет приходской священник «нанял какого-то глупца, который вместе с пьяными приятелями устроил беспоряд­ки. Как только я стал проповедовать, они начали горланить псалом. Но наше пение быстро заглушило их. Тогда заводила огласил на­звание библейского текста и, прочитав его, стал проповедовать. Подручные, впрочем, его не слушали, а швыряли камни и глину в наших братьев». Следует добавить, что в других местах духовен­ство отмежевывалось от преследований, даже если не разделяло взглядов Уэсли. Когда толпа осадила дом в Честере, где он пропо­ведовал в прошлый свой приезд, викарий Джон Болдуин публично выразил сожаление. В Фалмуте, как мы уже видели, спасителем Уэсли стал священнослужитель по имени Томас.

Были и другие. Должность налагала на них ответственность, но они, тем не менее, присоединялись к модному занятию — травле методистского проповедника. Прокурор, оказавшийся в Хептонс- толле, когда там однажды вечером проповедовал Уэсли, попытался ему помешать, «громко рассказывая какие-то избитые и грязные байки»⁴⁵. Возникла угроза, что служба просто будет сорвана. Но не­которые из слушателей «оборвали его, спокойно выпроводив прочь»⁴⁶. Можно представить растерянность прокурора, но он по­лучил не более того, чем заслуживал. В Тонтоне Уэсли собирался проповедовать во дворе гостиницы «Три Чаши» (теперь это «Граф­ский отель»). Но прежде чем он огласил текст и успел произнести только два слова, «Иисус Христос», его прервали. Городской купец, оказавшийся мэром, поднял такой шум, что решили сдать террито­рию врагу. Уэсли увел людей в большую комнату, где беспрепят­ственно закончил проповедь.

Мирный ход службы нарушался не только в этих случаях. Часть из них связана с людьми, оказавшимися там случайно. В Ньюкасл-андер-Лайм «один фигляр изо всех сил старался нам помешать. Но когда он заголосил, выпучив глаза, несколько подростков постарше угостили его таким комком грязи, что ему вполне хватило». Иногда те, кто приходил поглумиться над проповедником и сорвать собра­ние, странным образом смирялись. Когда Уэсли собирался высту­пить перед большой аудиторией в Сент-Мьюан, внезапно огромно­го роста человек со всей силы толкнул его. Уэсли подумал, что это произошло случайно, пока человек не толкнул его второй раз, после чего последовал за ним сквозь толпу, осыпая проклятиями. Он за­нял место справа от возвышения, и Уэсли с тревогой ожидал даль­нейших бед. Однако по ходу проповеди лицо человека становилось все более задумчивым, и он стянул с головы шапку. В конце он ис­кренне пожал Уэсли руку и ушел кроткий как овечка.

В Ньюарке, где Уэсли проповедовал в крытой скотобойне, слу­чилось происшествие с другим детиной. Он был абсолютно пьян и потому шумел и буянил. Казалось, что он помешает провести со­брание, но жена схватила его за воротник, пару раз съездила ему по уху и потащила прочь, словно упирающегося теленка. Через неко­торое время он сумел от нее ускользнуть, спрятался среди толпы и стоял спокойно, насколько мог. Похожий случай произошел в Бернли, где городской глашатай «стал орать во всю глотку», что ему, разумеется, было сделать гораздо легче, чем обычно. Однако жена, схватив его одной рукой, другой зажала ему рот, так что он не смог произнести ни слова.

Самым яростным атакам черни Уэсли подвергался в Англии. О происшествиях в Уэльсе — например, в Лланерчимеде в 1750 г. — упоминается очень редко. Уэсли замечает, что брань и проклятья он мог понимать по-английски, остальных он не понимал, так же как и они его. Несколько инцидентов случилось в Корке, но вооб­ще в Шотландии на Уэсли не нападали. Эту страну он любил, и она научилась любить его. «Если не рассматривать несколько происше­ствий, вызванных особыми причинами, - полагает Карнок, - то Уэсли практически не знал гонений в Ирландии и Шотландии»⁵². В Шотландии его принимали с огромным почтением, хотя отклик на проповедь его разочаровал. За все время лишь один раз, в Абердине, в него бросили картофелину.

Отметим очень важное обстоятельство: некоторые из массовых нападений были хорошо организованы. Мелкопоместное дворян­ство объединялось с духовенством, чтобы совместно противостоять методистскому движению: и те, и другие боялись, что оно нарушит status quo. В известной степени опасения были оправданы, по­скольку христианское благовестив в большей мере захватывало ра­бочий класс, чем это признают некоторые социологи-материали­сты. «Нетрудно понять, что из черни можно было слепить все что угодно, - пишет Брайан Гривс. - Эти люди любили праздную жизнь, которую методисты осуждали, а многие из их прежних дру­зей оставили кабаки ради собраний. В толпах XVIII в. кипела избы­точная энергия, которую легко было направить в определенное русло. Однако главная причина, видимо, заключалась в экономи­ческой зависимости населения от пасторов-землевладельцев, мел­копоместного дворянства, а также промышленников, которые боя­лись «странных взглядов» городского рабочего класса... В том, что землевладельцы и духовенство тесно сотрудничали, преследуя ме­тодистов, сомневаться не приходится. Можно понять, почему это особенно касалось Англии XVIII в. Церковное собрание было важ­ным орудием преследователей. Именно здесь землевладелец и свя­щеннослужитель, констебль и кабатчик обсуждали большую часть вопросов, которые им приходилось тогда решать. Само собой раз­умеется, такой канал легко было использовать, чтобы религиозные различия привели к физическому насилию».