Journal 4:326

В небольшом, но проникновенном эссе, посвященном Джону Уэсли, Уильям Уэйкиншоу коснулся многих граней его дара. Ученый, острослов, писатель, филантроп, организатор, лидер, Уэсли совмещал в себе все эти черты, но «в памяти он навсегда останется прежде всего как проповедник». С этим нельзя не согла­ситься. В первую очередь и главным образом Уэсли был евангели­стом. Он всегда сознавал, что ему поручено проповедовать Радостную Весть, и был убежден, что главное орудие евангелиста - именно устная проповедь. Хотя можно найти и другие, вспомога­тельные методы евангелизации, ничто не могло заменить для Уэсли проповедь Слова Божьего. Именно посредством такой «очевидной глупости», какой она видится миру, Бог вознамерился спасать.

Уэсли неоднократно признавался, что проповедь — его подлин­ная страсть. «Пополудни я проповедовал в Удситс, - записал он 27 августа 1757 г., — а вечером — в Шеффилде. Я в самом деле живу ^пРоповедью!»² Он никогда не сомневался в конечной цели своей миссии. В «Честном призыве» он вспоминает, как однажды беседо­вал с убежденным атеистом. Тот спросил: «Я знаю, что вы пропове­дуете множеству людей днем и ночью. Бога ради, что вы с ними со­бираетесь делать? Куда вы их поведете? Какую религию вы пропо­ведуете? Зачем это все?», на что Уэсли ответил: «Я проповедую всем, кто хочет меня слышать, днем и ночью. Вы спрашиваете, что я с ними буду делать. Я сделаю их добродетельными и счастливы­ми, чтобы они были в мире с самими собой и друг с другом. Куда я их поведу? На небеса, к Богу-Судье, Который есть Любовь, к Иису­су — ходатаю Нового Завета. Какую религию я проповедую? Рели­гию любви. Закон милосердия, освещенный Евангелием. Зачем все это? Чтобы они обрели радость в Боге и в самих себе, чтобы они уподобились Богу, любили всех, были в ладу с жизнью и в свой смертный час спокойно и уверенно возгласили: ‘Ад, где твоя побе­да? Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!’»

Он постоянно напоминал своим последователям-проповедникам, что «единственная их задача — спасать души»⁴. Требуя что-то от других, он первым показывал пример. Уэсли был не просто про­поведником, а проповедником-евангелистом. В письме к брату Чарльзу от 26 апреля 1772 г. он говорит очень определенно: «Твое дело, как и мое — спасать души. Когда мы приняли священниче­ский сан, мы взялись за одно дело. И всякий день, когда мы этим не занимаемся (по крайней мере, основную часть времени), видит­ся мне потерянным. Sum totus in illo (лат. «я полностью к этому призван»).

Исходя из всего этого, остается только удивляться, что при жиз­ни Уэсли некоторые полагали, что он не справился с проповедью Евангелия. Так, в воскресенье 8 августа 1742 г. он был «вынужден покинуть верующих, в делах которых не было видно веры»⁶. Это произошло в Фаундри. Один из них, Сэмюэль Приг, был особенно недоволен, и перед тем, как хлопнуть дверью, сделал несколько резких замечаний. На следующее утро он заявил Джону Уэсли, что ни он, ни его брат Чарльз не проповедуют Евангелие и не знают, что это такое. «Что же мы тогда проповедуем?» — спросил Уэсли. Последовал удивительный ответ: «Языческую мораль, «Обязаннос­ти» Туллия и не более того. Что до вас обоих, я умываю руки. По­смотрим, к чему вы скоро придете»⁷. Критик был явно не проро­ком; скорей всего, братья столкнулись с религиозным брюзгой, ко_торый сам не знал, чего хочет. Вряд ли его выпады заслуживают на­шего внимания.

Несомненно, Уэсли критиковали и за то, что он не принимал _той распространенной в некоторых кругах манеры, которую на­смешливо называл «приторной». Уничижительное определение он _мог позаимствовать у Джона Уэрдинггона, который в XVII в. вхо­дил в круг Кембриджских платоников. Уэрдинггон писал: «Людям нравится приторная проповедь Евангелия, состоящая из одних обещаний и не выставляющая никаких условий. Им приятнее слы­шать, что что-то делается помимо них, что от них не требуется ак­тивное участие, искреннее и полное послушание заветам Спасите­ля»⁹. Уэсли во многом разделял мнение Уэрдингтона, о чем свиде­тельствуют его письма.

Вот что, например, он писал 4 ноября 1772 г. из Колчестера бра­ту Чарльзу о разговоре с Джеймсом Руке, викарием евангелической церкви Сент-Верберг (Бристоль), где настоятелем был Ричард Сайме: «Если мы в своей проповеди должным образом уделяем внимание вере и делам, то нас не минует благословение. Но во вся­ком проповедничестве самое бесполезное, если не вредное, то, что чаще всего называют «евангельской проповедью» — нудные или да­же бойкие разглагольствования о страданиях Христа и спасении ве­рой, не упирающие на благочестие. Так благочестие все больше и больше вытесняется из нашего мира».

В том же духе Уэсли высказывается 18 октября 1778 г. (обраща­ясь, по-видимому, к Мэри Бишоп): «Я вижу больше пользы в проповедях о добром нраве или добрых делах, чем в тех, что нередко называют ‘евангельскими’. Это понятие стало избитым, и я прошу членов Общества его не использовать. Оно ничего не определяет. Стоит только наглому и самодовольному животному, не наделен­ному ни умом, ни благодатью, завопить про Христа, про Его кровь, про оправдание верой, как слушатели воскликнут: ‘Какая прекрасная евангельская проповедь!’ Христос у методистов не та­кой ученый. Нам неизвестно Евангелие без спасения от греха»". Уэсли нередко поднимал эту тему, о чем свидетельствует харак­терная запись в «Дневнике» от 14 ноября 1776 г. Он находился в Норвиче, скандально прославившемся в предыдущие годы благо­даря безнравственности одного из проповедников, Джеймса Уитли. Тот «проповедовал Евангелие», продолжая жить во грехе. Эта история еще была жива в памяти, когда Уэсли приехал в Норвич несколько лет спустя. «Вечером я рассказал, что такое Евангелие и что значит его проповедовать. На следующий вечер _я подробно объяснил про истинный и ложный смысл слов ‘Ты спа­сен верой’; и многие поняли, как их обманывали те, кого в народе называют евангелистами».

Тогда же Уэсли издал свои «Мысли о служителях Евангелия». Там он заметил, что употребляя слова «служители Евангелия», многие высказывают почти полное непонимание их смысла. Некоторые радуются, что у них в церкви есть служитель Евангелия, другие сетуют, что у них его нет; но очень часто защитники еван­гельского служения крайне мало понимают или не понимают со­всем, что оно собой представляет. «В чем значение этих слов? - спрашивает Уэсли. — Что такое ‘служитель Евангелия’? Давайте спокойно разберем этот важный вопрос, в благоговении и присут­ствии Божьем». Разбор он начал с развенчания отрицательных примеров в привычной для него логической последовательности: не всякий, кто проповедует вечные ценности и много говорит о всемогуществе Божьем, о свободно даруемой благодати, о высокой любви избранничества, о непоколебимой стойкости святых имеет на это право: «Человек может говорить обо всем этом часами, вкла­дывая всю свою душу и весь свой голос. И все же это еще не дает ему права называться служителем Евангелия»¹⁴. Не всякий, кто го­ворит о крови Христовой и Его праведности, об обетованиях Слова, всеми силами уговаривая и мягко увещевая грешников при­йти ко Христу, должен считаться служителем Евангелия. И даже тот, кто настаивает на оправдании верой — самой сердцевине спа­сительной вести, — не достоин этого звания, если не пойдет дальше в своем благовестии.

Уэсли показал, что все вышеперечисленные темы сами по себе останутся частными и неполными, если мы не возвещаем замысла Божьего, как он открывается в Его слове. Всемогущество Божье должно четко провозглашаться наряду с ответственностью челове­ка; крестные страдания Иисуса — с трудами человека, ради которо­го состоялось искупление; драгоценные обетования — со страхом гнева Божьего; призыв принять Христа — с глубокой убежденнос­тью в своей греховности; оправдание верой — с библейскими слова­ми о новой, освященной жизни. Только когда все это увязано друг с другом и возвещается вместе, может идти речь о полноценном благовестии. В противном случае, по словам Уэсли, евангелизация станет лишь бесполезной попыткой «исцелить тех, кто никогда не был ранен»¹⁵. Этот малоизвестный трактат способствовал в то время важным изменениям и может сыграть ту же роль в наши дни, если отнестись к нему серьезно.

Последующее письмо Уэсли, от 20 декабря 1751 г., проясняет вопрос¹⁶. Адресовано оно, как предполагает Телфорд, Эбенезеру Блакуэллу, хотя позднейшие исследователи придерживаются иной точки зрения¹⁷. Исходя из собственного опыта евангельского благо- вестия, Уэсли объясняет, какой род проповеди кажется ему наибо­лее действенным — тот, когда нужно убедить человека в его грехов­ности и необходимости подлинного покаяния. Очевидно, речь в письме шла об Уитли: человек, которому оно адресовано, попал под влияние его поверхностной проповеди. Фактически он при­знал, что, услышав Уитли и его коллег, потерял интерес к гораздо более основательной проповеди Уэсли и Нельсона. Уэсли не уди­вился. «Что ж, можно было предполагать, — заметил он, — что ‘про­поведники Евангелия’ испортили слушателей, лишили их слуха — чтобы они не могли почувствовать вкус здравого учения; перебили им аппетит, чтобы это учение не стало их постоянной пищей; уго­щали их леденцами, чтобы вино Царства Божьего стало им безраз­лично; раз за разом кормили их сладким, чтобы удовлетворить их сиюминутную прихоть и погасить дух — и отравили им аппетит, ибо теперь они неспособны ни удержать, ни переварить чистого молока Слова Божьего. Я неизменно видел в самых разных уголках Англии и Ирландии, что такие, с позволения сказать, проповедники, обыч­но — вопреки первому впечатлению — сеют смерть, а не жизнь, сре­ди своих слушателей. Стоит испариться настроению, как они ста­новятся безжизненными, лишаются душевных сил и порывов. Оживить их очень трудно, они постоянно требуют: «Дайте нам сладкого!», хотя у них и так оно в избытке, и лишены вкуса к нор­мальной пище. Более того, они питают к ней отвращение и, что за­кономерно, называют ее шелухой, если не отравой». Слова эти ак­туальны до сих пор и трудно поверить, что они написаны более Двухсот лет назад.

Кроме того, нужно понять, что Уэсли был евангельским пропо­ведником в библейском смысле, а не в расхожем толковании этих слов. Он очень далек оттого образа, который многие себе представ­ляют. Непохож он и на тех, кто, к сожалению, именовал себя еван­гелистом. Он был проповедником Евангелия в духе Петра и Павла, Августина и Златоуста, Бернарда и Франциска, Лютера и Кальвина, Бакстера и Беньяна, Уисхарта и Уэлша.

Воссоздавая портрет Уэсли, действующего евангелиста, нужно сказать о его кафедрах. Мы уже называли много мест, где он пропо­ведовал. Часто это бывало на лоне природы, однако какими бы практическими соображениями Уэсли не руководствовался, он всегда просил что-то специально подготовить. Ему было необходи­мо, чтобы он возвышался над слушателями, особенно потому, что он был очень мал ростом. Если он не проповедовал со склона холма или на горе, не говорил из окна, с балкона, с галереи, с лестницы или с подножия креста на базарной площади, то он просил, чтобы для него соорудили возвышение.

Чаще всего роль такого возвышения выполнял обычный стул. Однажды, весной 1749 г., в Нинахе (Ирландия) к нему обратился один из драгун, расквартированных в городе. «Я попросил вынести мне стул и отправился на базарную площадь», — сообщает Уэсли¹⁹. В Эдинбурге в 1786 г. на Кэстл-Хилл «стул поставили так, что солн­це светило мне прямо в лицо»²⁰. Когда толпа напала на дом в Болтоне, где он остановился в 1749 г., Джону Беннету и Дэвиду Тэйлору удалось успокоить народ. Тогда Уэсли сам вошел в гущу толпы: «Я попросил стул. Страсти улеглись. Все было тихо и мирно. Мое сердце исполнилось любовью, глаза — слезами, уста — довода­ми. Люди были удивлены, пристыжены, раздавлены, они жадно внимали каждому слову. Какой поворот дела!»

Некоторые из этих стульев сохранились до сих пор. Один нахо­дится на кафедре в часовне Уэсли в Блоксвиче; стоя на нем, еванге­лист, как полагают, проповедовал в Олдбери в 1773 г. Стул сбит очень крепко, впереди у него мощная ножка, вроде дубинки. Дру­гой стоит в Меллоре, он служил Уэсли, когда тот проповедовал в Бонгсе (нынешнем Банксе), на склонах Кобдон-Эдж (Чешир). Де­ревянный стул с прямоугольной спинкой, с которого он пропове­довал «на улице мистера Мак Гейга» в Арме, теперь хранится в Аргори²². Когда Уэсли, собрался произнести проповедь на базарной площади в Торне, он одолжил кухонный стул у Марты Меггит (она гладила Уэсли манжеты и воротники во всякий его приезд)²³. Гово­рят, что стул, который сейчас стоит в Мастоне, недалеко от Файли (часовню построил один из Меггитов) — тот самый, на котором стоял Уэсли²⁴. Стул последнего его служения на открытом месте в Уинчелси 7 октября 1790 г. сохраняется, как драгоценная реликвия. Один из этих стульев добрался до Новой Зеландии. Он был продан в Стокпорте в 1765 г.; сейчас его можно увидеть в методист­ской церкви города Пукекохе.

Иногда Уэсли забирался на стол. В первый раз это произошло в Вулвергемптоне, «бешеном городе», где ему пришлось столкнуться с агрессивной толпой. Он «попросил, чтобы в гостиничном дворе ему поставили стол»²⁷. С импровизированной кафедры, позаим­ствованной в гостинице «Ангел», он наблюдал за взволнованными людьми и проповедовал благодать Божью. В Гисборо он отправил­ся на рыночную площадь, где для него «был приготовлен стол». В Банклоди (Ирландия) — «маленьком, беспорядочно разбросан­ном, но замечательно расположенном городке», он пережил разо­чарование: «На расстоянии пушечного выстрела я не нашел и пяти человек, которые хотели бы послушать меня. Тогда я попросил по­ставить стол посреди улицы. Скоро явилось несколько человек. Они стояли недвижно и бесстрастно, как деревья»²⁹. Совсем по- другому было в Кокхилле в 1778 г.: «Я проповедовал в глубине сада, стол стоял под деревом, а почти все люди сидели на траве, словно торопились скорее исполнить завет: ‘Сблизься же с Ним — и бу­дешь спокоен’»³⁰. Порой толпа чуть ли не переворачивала стол, как было в Саутерн-Грин (Эксетер), и Уэсли тогда счел благоразум­ным удалиться. В Осмотерли (Йоркшир) он проповедовал на базар­ной площади со старинного меняльного стола о пяти ножках³².

Несколько раз в «Дневнике» упоминается конторка, а также по­мост³³. В Ситоне, шахтерской деревушке близ Уайтхейвена (Кам­берленд), по словам Уэсли, «бедные люди приготовили мне что-то вроде кафедры, накрытой тканью сверху и с боков, и положили по­душки, чтобы становиться на колени поверх самого зеленого дерна в стране». В одной из поездок по Ирландии Уэсли проповедовал около древней крепости в Кинсейле. Солдаты быстро расчистили место саблями, так что он стоял на поросшем травой склоне лощи­ны, защищенном от ветра и от солнца³⁵. В Глазго он использовал небольшой тент, «нечто вроде передвижной кафедры, на которую сверху, сзади и по бокам набросили парусину»³⁶. Что-то похожее слушатели соорудили и в Терриугане, и в Норт-Шилдс.

Чем привлекал Уэсли? С годами он стал настолько известен, что слухи о его появлении разносились мгновенно. Но в первое время ему было нелегко добиться внимания, да и просто собрать хоть как-то думающих слушателей. Преимущества публичной дея­тельности, известные в наше время, были ему недоступны — впро­чем, как и ее недостатки. «Чтобы собирать толпы, Уэсли не ис­пользовал ни один из ныне практикуемых методов, — пишет д-р У.Х. Фитчет. — Он не знал рекламы, местных комитетов, лояльных газет, прославленных певцов. До сих пор остается загадкой, что побуждало собираться на его проповедь огромное множество лю­дей, ведь он даже не упоминает о каких-либо «организационных комитетах». Казалось, будто слушатели уже ждали его, готовые мгновенно сбежаться, словно услышали какой-то таинственный сигнал из космоса»³⁸. Однако нужно помнить, что его евангельская проповедь была неотделима от религиозного возрождения, и Св. Дух проявлялся буквально повсюду.

Разумеется, время от времени возникали трудности. Впрочем, Уэсли они не пугали. Так, в шесть часов утра 10 июня 1757 г. он вместе с товарищем, Уильямом Кауардом, пришел проповедовать на базарную площадь в Келсо. «Мы постояли некоторое время, и ни одна живая душа не подошла к нам. Тогда я затянул псалом по- шотландски. Человек пятнадцать-двадцать подошли послушать, но очень настороженно, держась на известном отдалении, словно они опасались развития событий. Но пока я молился, число людей уве­личилось, так что через несколько минут собралась довольно вну­шительная толпа»³⁹. На следующий день, в Вуллере, Уэсли записал: «Я стоял на главной улице, почти в центре города, и мог бы стоять бесконечно, поскольку никто не подошел ко мне. Но стоило мне запеть псалом, как подбежала ватага ребятишек, а вскоре явилось около сотни мужчин и женщин»⁴⁰. Подобные случаи были все же редки, и следует отметить, что происходили они в стране, где жите­ли отличаются молчаливой сдержанностью.

Если мы зададимся вопросом, когда проповедовал Уэсли, то единственный верный ответ — «настой во время и не во время» (2 Тим. 4:2). Во вступительной заметке к третьему тому «Дневни­ка», содержащему записи с 1742 г., когда Уэсли расширил свою миссию, Карнок замечает, что «он проповедовал неделями без пе­рерыва, утром, днем и вечером, где только можно собрать людей и где слышен его голос»⁴¹. Поражает контраст между безостановоч­ным служением Уэсли и поистине растительным существованием вудфордского пастора, который считал одну проповедь по воскре­сеньям более чем достаточной. Обычно Уэсли проповедовал в пять часов утра и по крайней мере еще раз (если не два) вдень. Только на такие ранние собрания можно было привлечь рабочих, прежде чем они отправлялись в кузницу, на шахту, мельницу или ферму. Утреннюю молитву он считал «славой методистов» и был убежден, что если откажется от нее, то скоро его общество можно будет име­новать «Ихавод», то есть «бесславие»⁴². В Страуде, в 1784 г., он рас­строился, узнав, что утреннее собрание не состоялось. «Если дело так обстоит при моей жизни, то что будет после моей смерти? - пе­чально спросил он. — Уступим — и методизм выродится в обыкно­венную секту, отличающуюся разве что некоторыми идеями и фор­мой богослужения».

Можно ли выявить в его манере что-то особенное? Несомнен­но, как сформулировал Т.Е. Бриджен, «личные дарования Уэсли повлияли на силу проповеди — его обаяние, выразительные черты, живые глаза, ясный голос»⁴⁴. Голос у него был необыкновенный. В 1749 г. Уэсли опубликовал маленькую брошюру «Руководство по произношению и жестикуляции». Первая часть озаглавлена: «Как нам следует говорить, чтобы нас слушали без труда и с удовольстви­ем». В брошюре много полезных советов, которым он следовал и сам. Первейшая задача оратора, настаивал Уэсли, чтобы его легко услышали и поняли. Ясный, сильный голос, конечно, большая уда­ча, но даже те, кто от природы не обладает таким голосом, могут до­биться немалых успехов, если будут уделять внимание основным правилам ораторского искусства. Уэсли предостерегает против основных ошибок: слишком громкой или слишком тихой речи, слишком быстрой или слишком медленной, «невнятного бормота­ния» и, что хуже всего, «повышенного тона», то есть речи треску­чей, визгливой, высокопарной.

У него самого голос был звучным, как колокол, и исполненным необычайной мощи. Однажды после проповеди на холме (Бирстолл) он попросил кого-то измерить расстояние между ним и слу­шателями, заметив, что некоторые из них сидели на противопо­ложном склоне. Расстояние оказалось не меньше восьмидесяти четырех ярдов, однако слушатели не упустили ни одного слова. В другой раз, в Сент-Айвсе, Уэсли проповедовал в холодный сен­тябрьский день и боялся, что шум моря заглушит его голос. Однако он говорил так, что все его слышали. В Леоминстере он пропове­довал на кладбище, стоя на могильной плите. «По обеим сторонам Ревела толпа, но мне удалось их переговорить. Люди постепенно сдавались, но тут кто-то начал звонить в колокола. Однако и тогда ничего не добились, мой голос по-прежнему звучал громче. Тогда со всей мощью заиграли на органе»⁴⁸. Уэсли переместился на хлеб­ный рынок, но не ранее, чем доказал, что его речь одолеет любой шум. Во Фрешфорде, неподалеку от Фроума, он снова победил ко­локола; полуглухой старик с восхищением рассказал соседям, что слышал каждое слово⁴⁹. В Чэпел-ан-ле-Фриз слушатели столпи­лись около пруда, который принадлежал местному мельнику. Тот попытался заглушить голос Уэсли, со страшным шумом перегоняя воду, но даже это не помешало людям слушать⁵⁰. Заметим, что таких результатов он добивался, не слишком напрягая голос и не перехо­дя на крик. Мало того, он неоднократно предостерегал своих слу­шателей против «воплей».

В уже упомянутом нами очерке Уэсли говорит и о жестах пропо­ведника, которые он метко определяет как «безмолвный язык лица и рук». Он дает подробные указания, из которых ясно следует, что мало пользы от проповедников, подобных ветряным мельницам, которые стараются возместить отсутствие даров взмахами рук. Как предположил Даути, «здесь до некоторой степени представлен ав­топортрет»; из него можно понять, как Уэсли контролировал соб­ственные жесты. Однажды он послушал проповедника-гугенота и остался разочарован его галльским воодушевлением: «Мне иногда казалось, что неистовость присуща мистеру Уайтфилду, но в срав­нении с мистером Келаром он просто недвижный столб».

До нас дошло несколько «проповеднических портретов» Уэсли, написанных известными художниками. Среди них особенно изве­стен портрет, выполненный академиком Джоном Расселом. В мо­нументальном труде по церковной истории М. Даниель-Ропс дает словесную характеристику Уэсли, которая соответствует действи­тельности: «Уэсли был маленьким, худым и бледным. Взгляд его подчас казался холодным, выражение лица — надменным. Но при этом от него исходило необъяснимое и завораживающее обаяние. Пренебрегая париком, он отпустил длинные волосы, которые чер­ными кудрями спадали ему на плечи. Обращаясь к людям, он часто вздымал к небу свои худые руки. Быть может, проповедуя толпам, он ощущал страх и трепет? Как бы то ни было, все, кто слышал его, свидетельствуют, что его проповедь была трогательной и проник­новенной». Обычно Уэсли носил мантию и сутану, с ниспадаю­щими на фудь двумя белыми полосками. Появись он без таких по­лосок, даже на открытом месте, люди поверили бы слухам, что он покинул государственную церковь. В руке он держал «Библию филда» (свое название она получила по имени издателя Джона Филда, напечатавшего ее в XVII в). Такую Библию дарят всякому заступающему на свою должность предстоятелю методистов.

Речь Уэсли была простой и искренней. Его проповеди много значили для людей, и он говорил так, чтобы поняли все. В отличие от печатных работ ученых богословов XVIII в., ясные проповеди Уэсли были образцом ораторского искусства. Он считал, что не должен «палить вхолостую по слушателям», о чем свидетельствует его рисунок. Несомненно, он был искренним человеком. «Я чув­ствовал то, что говорил» — заметил он после проповеди в Алнике; это он повторял довольно часто. Вместе с Беньяном он мог ска­зать: «Я проповедовал то, что чувствовал, что остро переживал»⁵⁹. Джон Ньютон однажды заявил, что никогда не занимался вещами, истинности которых не ощущал. Уэсли принадлежал к тому же ря­ду людей. Как отметил Дин Хаттон, его проповеди «исходили пря­мо из сердца, равно как из здравой, умной головы». В таком соче­тании тепла и света и кроется секрет его успеха как проповедника Евангелия. Через напряженное взаимодействие этих двух составля­ющих осуществлялся могучий труд Св. Духа.