Journal 1:470

К 1734 г. здоровье отца Уэсли сильно пошатнулось; он уже чув­ствовал приближение смерти. Нужно было предпринимать какие-то шаги в отношении эпвортского прихода, чтобы сохра­нить его за семьей. Сначала предполагалось, что место отца зай­мет старший брат Джона, Сэмюэль, но тот отказался и предложил отцу кандидатуру Джона. Переписка между всеми тремя продол­жалась несколько месяцев и имела очень большое значение для Джона. Он уяснил для себя ту цель, ради которой рукополагался, и настаивал, что Бог призвал его не в качестве надзирающего за приходом.

Уэсли обосновал свою позицию в пространном письме к отцу, датированном 10 декабря 1734 г. Он объяснял, что может принести гораздо больше пользы в Оксфорде, чем в Эпворте. Узнав об этом отказе, его брат Сэмюэль написал ему письмо в день Рождества 1734 г., убеждая Джона, что священнические обеты обязуют его принять на себя заботу об исцелении душ. Джон ответил, что он никогда не имел ничего против такой заботы, но не считает, что на­рушает обеты — ведь он опекает и наставляет порученных ему сту­дентов. Сэмюэль усилил давление; в письме от 8 февраля 1735 г. он категорически заявил; «Ты связан церковным уставом. Чем больше ты пытаешься вырваться, тем жестче будут его требования». Джон горячо отверг такое предположение и решился даже обратиться к епископу Поттеру с вопросом, налагает ли рукоположение обязан­ность соединить свою судьбу с приходом. Епископ ответил: «Я не думаю, что при вашем рукоположении вы давали обязательство принять на себя заботу о приходе, при условии, что в качестве свя­щеннослужителя вы можете послужить Богу и Его церкви в вашем нынешнем или каком-то ином статусе».

Такой ответ удовлетворил Джона и утихомирил Сэмюэля. Споры затихли. Джон остался в Оксфорде, и когда 25 апреля 1735 г. его отец умер, приход перешел в чужие руки. Однако в свете той миссии, которая ожидала его в конечном итоге, это решение, на первый взгляд — не слишком важное, на самом деле имело огром­ное значение. По замечанию Телфорда, «отправься он в Эпворт, и методизм мог закончиться на своем оксфордском этапе». Более то­го, поддержав Уэсли, епископ Поттер дал ему то, что постепенно стали рассматривать как carte blanche на труд странствующего еван­гелиста. Впоследствии слова епископа о «каком-то ином статусе» оправдались в самом широком смысле.

Тем временем, для будущего Уэсли-евангелиста имел важное значение еще один эпизод. Пути Господни неисповедимы, и даже то разочарование, которое испытал Уэсли от своей миссии в Джорджии, обогатило его христианский опыт и расширило практи­ческие навыки в уловлении душ. По крайней мере, он не мог не сделать выводов из своих неудач. Нельзя поддаваться искушению и считать фиаско в Джорджии неудачным, бесполезным почином. Это так же не соответствовало бы действительности, как попытка представить эту миссию благородным экспериментом, не оправ­давшим надежд. Невозможно не учитывать, что предприятие за­кончилось катастрофой и фактически ввергло Уэсли в отчаяние. Но как раз из-за того, что Уэсли постиг крах, Бог смог начертать бу­дущее Своего избранного пророка. По вполне справедливому заме­чанию Молдвина Эдвардса, «тот источник, который вдохновлял Уэсли на труд всей его жизни, простирается от детской в Эпворте до Джорджии».

Мы можем считать провалом то, что было в Джорджии, но это не означает, что нужно усомниться в миссионерском призвании Уэсли. Как показали Мартин Шмидт и В.Х.Х. Грин, такой подход был бы слишком упрощенным. Возможно, именно тогда Уэсли впервые смог понять, каким должен быть труд на божественной ни­ве. Как показали последующие события, он несомненно намеревал­ся заняться миссионерской работой - однако полем его деятельно­сти должна была стать не далекая идеализированная Джорджия, а бедствующая языческая Британия. Бог не теряет времени, когда ле­пит человека ради Своих целей. Поэтому можно считать, что в 1735 г. Уэсли услышал подлинный призыв Божий. Разумеется, он не мог быть реализован немедленно — и плоды его появились, когда Уэсли исполнился благодати, чтобы ответить на призыв.

Предложение поступило от одного из ближайших друзей Уэсли, д-ра Джона Бертона из оксфордского колледжа Корпус Кристи. Бертон щедро спонсировал Общество распространения Евангелия и состоял членом Попечительского совета Джорджии. Сохрани­лось его письмо к Уэсли от 8 сентября 1735 г., которое считается «старейшим из дошедших до нас методистских миссионерских до­кументов». За три года до этого была подписана конституция но­вой колонии. Губернатор Джорджии Джеймс Оглторп определил на должность первого капеллана Генри Херберта, сына лорда Хербер­та Черберийского, но тот умер вскоре по прибытии. Сменивший его Сэмюэль Квинси не отличался крепким здоровьем, служил не­удачно, и попечители согласились его отозвать. На место Квинси назначили Джона Уэсли; его брат Чарльз стал секретарем Оглтор- па. Надежды на то, что компанию братьям Уэсли составят другие члены «клуба святых», оправдались лишь частично: к ним присо­единились Бенджамин Ингем и Чарльз Деламот. И все же в некото­ром смысле экспедиция в Джорджию представляла собой наивную попытку экспортировать «клуб святых» в Северную Америку и про­верить на практике его возможности.

Вместе с тем, Уэсли не делал секрета из своей главной цели — он стремился к духовному самосовершенствованию. «Моя главная за­бота, которой подчинены все остальные — это спасение собствен­ной души», - писал он д-ру Бертону. Из дальнейшего текста стано­вится ясно, что у него сложились в высшей степени романтические представления об индейцах Джорджии — в духе тогдашней моды на индейцев, которая достигла апогея в конце XVIII в. стараниями Руссо и Бугенвилля, всячески культивировавших образ «благород­ного дикаря». «Я рассчитываю постичь истинный смысл Еванге­лия Христова, проповедуя его язычникам. Они не предложат ис­толкований, которые лишь затуманивают смысл; они не придума­ли пустой философии, извращающей Евангелие; среди них не встретишь пресыщенных, чувственных, алчных, честолюбивых толкователей, готовых смягчить нелицеприятные истины, увязав приземленный ум с возвышенной верой, Дух Христов и дух мира сего. Они не сбиты в партию, у них нет служебного рвения, и посе­му они готовы принять Евангелие во всей его простоте. Они по­добны малым детям, смиренным, жаждущим познания и готовым исполнить волю Божью. Поэтому о всяком учении, какое бы я им не проповедовал, им будет известно, от Бога ли оно. Так я надеюсь познать чистоту веры, некогда переданной святым, полноту смыс­ла и содержания всех тех законов, которые невозможно понять тем, кто мыслит земными категориями»". Крах иллюзий был неиз­бежен, и скоро Уэсли испытал его в полной мере.

Итак, 14 октября 1735 г. в Грейвзенде Джон Уэсли взошел на борт доброго старого «Симмондса» и отправился в плавание, наде­ясь «сменить религию отшельника на религию поселенца», по об­разному выражению профессора Дж.К. Селла. С присущей ему искренностью и энергией он сразу же постарался организовать на­ходившихся на борту христиан и оказать влияние на тех, кто еще не обратился. Нам известно, что Уэсли ввел в практик)' молитвы, ре­лигиозные беседы, личное общение, проповеди. В первое воскре­сенье плавания, когда день был ясным и спокойным, а «Симмондс» еще не снялся с якоря после одной из продолжительных остановок, на юте была организована служба (салон оказался слишком мал, чтобы вместить молящихся). Так, впервые в своей жизни, Уэсли проповедовал на открытом месте. Он рискнул проповедовать без предварительной подготовки. «Окружающая обстановка вдохнови­ла его, — отмечает д-р Саймон, — и в самой душе его родилось жи­вое слово». Так был сделан еще один шаг к будущему.

И все же, несмотря на все свое рвение и подлинность миссио­нерского призвания, Уэсли, по словам Даниель-Ропса, по-прежнему оставался «церковным Гамлетом». К тому времени, как мы ска­зали бы сегодня, он еще не разобрался в себе — вернее, еще не по­зволил Богу в себе разобраться. Его душевные метания продолжа­лись; он надеялся, что Джорджия сотворит чудо и укажет ему четкие ориентиры. Однако Уэсли обнаружил, что, подобно Ионе, уплыв­шему на много миль, но так и не скрывшемуся от Бога, ему не удаст­ся к Богу приблизиться, как бы далеко он не уплыл. Отправившись в Джорджию, пишет д-р Ноттингем, он «сам себя искалечил».

Недавно была обнаружена копия неизвестного письма Уэсли. Оно было написано, когда «Симмондс» находился от вблизи острова Тиби. Письмо подтверждает то, что сказано выше о тревожном со­стоянии его духа: «Бог провел неблагодарную и ничтожную тварь через тысячу опасностей, чтобы та снова начала жаловаться и про­клинать жизнь, спасенную лишь благодаря целой череде чудес. Пользуясь своим прибытием, сообщаю вам об этом, ибо знаю, что вы будете благодарить Его, а я не могу — не могу, потому что все еще чувствую себя прежнего. Напрасно я бежал от самого себя в Амери­ку. Я все еще задыхаюсь от невыносимой внутренней горечи, а не раскаялся в своем предприятии лишь потому, что не надеялся на что-то лучшее в Англии или на небе. Куда бы я не собрался, я несу свой ад с собой и нигде не испытываю ни малейшего облегчения...»

Далее следуют пронзительные строки: «Я постоянно молюсь так же страстно, как евангельский богач, чтобы вас не постигли эти ад­ские муки. Я не способен следовать собственному совету', но все же советую вам — предайте Господу ваше сердце, любите Его всей ду­шой, служите Ему всеми силами... Что бы вы не говорили, думали или делали, пусть Бог и только Бог будет вашей целью. Пусть един­ственной вашей задачей будет любовь Бога и служение Ему. Во вся­ком труде и отдыхе, во всех своих словах, во всем том, что обычно называется религиозными обязанностями, пусть ваши очи будут устремлены прямо к Богу. Живите единой мыслью, единым жела­нием, единой надеждой, чтобы Бог, которому вы служите, мог бы стать вашим Богом во все времена, в вечности. Не будьте двоедуш­ными! Не думайте больше ни о чем и ничего не ищите. Достаточно любить Бога и быть Им любимыми... Любовь Его не затихает и не исчезает, а пламенно разгорается, отряжается на завоевания и заво­евывает — и тот, кто был слабой, глупой, дрожащей тварью, испол­няется всей полнотой Божьей».

Очевидно, что все это писалось в пору острой духовной депрес­сии. Полезно вспомнить и о том, что Уэсли только что выдержал трудное морское плавание, в первый раз пересекая Атлантику. Позже он сам понял, что выставил напоказ самые сокровенные уголки своей души, в которые заглядывал только в часы напряжен­ного самоанализа. Но и с учетом всего этого, невозможно изба­виться от впечатления, что Уэсли достиг последней черты в своих духовных поисках; Джорджия казалась ему последним спаситель­ным островком. В случае неудачи иного пути не оставалось — все здание его воображаемой праведности должно было рухнуть. Как нам известно, это и произошло, но не было концом всему, хотя то­го боялся Уэсли. Только перестав уповать на что-то помимо чистой и незаслуженной благодати Божьей, Уэсли оказался, спасения ра­ди, готовым довериться Христу, и одному Христу.

В том же письме, в записи от 14 февраля, Уэсли размышляет над тем, что ему открылось. Он признается, что в своем духовном паде­нии достиг нижнего предела, но не собирается брать свои слова на­зад; «Я с ужасом оборачиваюсь на мятежный дух, надиктовавший мне вышеприведенные слова, — но я оставлю их, как неприкрашен­ную картину души...»²⁰ Продолжает он в более оптимистическом ду­хе, что важно в плане его будущей миссии: «Я все еще буду звать себя ‘узником надежды’. Бог может принести конечное спасение, разъять мои оковы и принести освобождение пленнику. Я постоянно задаю себе вопрос: ‘Почему я остался жив?’ — хотя только Бог способен от­ветить на него. И я убежден, скоро это случится, ибо вот-вот меня постигнет крах. Сейчас же меня ждет работа — я должен позаботить­ся о пятидесяти несчастных поселенцах (к своей беде, они так нуж­даются в заботе!). Несколько из них уже близки к Царству Божьему. Среди них я либо уверую, либо пропаду. Я не прошу ваших молитв; вы оба неизменно поминаете меня в молитвах. Упрямая гордыня, непреодолимая чувственность стоят между Богом и мною. Весь строй моей души должен измениться. Мое служение требует страст­ной любви к людям, желания быть вместе с ними день и ночь, готов­ности отдать жизнь за ближнего. Может быть, Дух, заступающийся за нас, научит вас, как заступиться и за меня».

Мы не случайно остановились на недавно обнаруженном пись­ме — оно очень точно свидетельствует о состоянии ума и духа Уэсли в ту пору, когда он, так сказать, предпринял последний отчаянный прорыв, прежде чем капитулировать перед могуществом и любовью Бога. Кстати, это письмо сводит на нет любую доктринерскую кон­цепцию, утверждающую, что он обратился до 1738 года. Перед тем, как Уэсли добрался до Джорджии, его представили группе христи­ан, которые, как орудия Божьи, сыграли важную роль в его исцеле­нии. На борту «Симмондса» находилось несколько моравских бра­тьев во главе с епископом Дэвидом Ницшманом. Благодаря им Уэсли приобщился к евангелическому опыту, который был ему со­всем незнаком. Подобный опыт внес в его жизнь не только радость, но и мир перед лицом смерти, о котором Уэсли даже не осмеливал­ся помыслить. В разгар сильнейшего шторма миссионеры выказа­ли необыкновенное самообладание. Когда они пели псалом, огромная волна накрыла судно, разломала на куски грот-мачту и «пронеслась между палубами, словно пучина уже поглотила нас». Среди других пассажиров началась паника, но немцы спокойно продолжали петь. Потом Уэсли спросил у одного из них: «Разве вы не боялись?» «Слава Богу, нет», — ответил тот. «А что, ваши женщи­ны и дети тоже не испугались?» «Нет, наши женщины и дети не бо­ятся умереть». По замечанию проф. Филиппа Уотсона, «этот ответ потряс Уэсли еще больше, чем сама буря». Когда погода успокои­лась, он сделал запись, которую, несомненно, долго вынашивал в душе: «Разницу между спокойным и бурным океаном я могу срав­нить разве что с отличием ума, умиротворенного любовью Божьей, от ума, раздираемого бурями земных страстей». Очевидно, он имел в виду самого себя.

Когда судно бросило якорь у побережья Джорджии, Оглторп от­правил лодку вверх по реке Саванне за главой моравских поселен­цев Августом Готлибом Шпангенбергом. Второе лицо в иерархии моравских братьев после самого графа Цинцендорфа, Шпангенберг впоследствии стал его преемником, возглавив материнскую общину в Хернхуте. Его встреча с Уэсли имела огромное значение. Они сразу понравились друг другу, а позже подолгу обсуждали при­звание Уэсли. Именно тогда в его сознании произошел поворот; раньше он надеялся разрешить мучившую его проблему за счет практической деятельности, а Шпангенберг предложил ему прямо противоположный путь. Когда Уэсли стал советоваться с ним о своей работе, Шпангенберг задал ему несколько очень личных во­просов: «Знаете вы себя? Есть ли у вас внутреннее свидетельство? Свидетельствует ли Дух Божий, наряду с вашим духом, что вы - сын Божий?» Уэсли ошеломила такая прямота. Шпангенберг это заметил и усилил натиск: «Вы знаете Иисуса Христа?» — без обиня­ков спросил он. «Я знаю, что Он Спаситель мира», — уклончиво от­ветил Уэсли. Ответ не устроил настойчивого врачевателя душ. «Верно, — согласился Шпангенберг, — но знаете ли вы, что Он ваш Спаситель?» Вопрос был жизненно важным для Уэсли; он явно ко­лебался: «Я надеюсь, что Он умер ради моего спасения». Но давле­ние не снижалось: «А сами вы это знаете?» Пытаясь скрыть расте­рянность, Уэсли пробормотал: «Да», — но, как он признался в «Дневнике», это было «пустое слово».

«Так с предельной остротой встал вопрос о его собственной ве­ре, - пишет проф. Шмидт. - Этот вопрос, не дававший ему покоя, не мог не принести плодов. Уэсли искал свой путь, пока не нашел верного решения, обратившись 24 мая 1738 года». Шпангенберг описывает состояние Уэсли гораздо радужней: «Я видел, как благо­дать действительно возрастает в нем и подчиняет его себе»²⁸. Ве­роятно, моравский миссионер видел, что сила всемогущего Бога уже действует в душе Уэсли, и был уверен: раз начало положено, де­ло будет завершено.

Мы не собираемся в очередной раз исследовать печальную и за­путанную историю американской миссии Уэсли. Достаточно ска­зать, что разочарование постигло его с беспощадной быстротой. Жизнь в «идеальной колонии» оказалась столь же далекой от свято­сти, как и в любом уголке нашего грешного мира. В тех немногих случаях, когда ему удавалось установить контакт с индейцами, они были глухи к его призывам. Очень мало напоминая «благородных дикарей», почти все они были «обжорами, пьяницами, лжецами, ворами, лицемерами». Мало того, Уэсли нашел их «безжалостны­ми и беспощадными отцеубийцами, матереубийцами, убийцами собственных детей». Все оказалось совсем не так, как он ожидал, и он почувствовал себя обманутым. Можно только удивляться, что такой проницательный человек выдумал абсолютно нереальный образ первобытного народа.

Но это была не худшая из бед, постигших его в Джорджии. Не­пременным атрибутом его служения стало то, что Раттенбери без­оговорочно именует «нелепым церковным благочинием, воплотив­шимся в сухом и расчетливом буквализме». Уэсли даже отказал в причастии Святых тайн Иоганну Мартину Больцию, благочестиво­му пастору Зальцбургской общины в Нью-Эбенезер близ Перрисбурга, на том основании, что тот не был крещен епископальным священником. «Разве кто-то нес печать Высокой Церкви достой­нее, чем он?» — спрашивал себя Уэсли много лет спустя, когда со стыдом вспоминал свою жестокость. И сухо добавил: «Сколько же раз с тех пор моя дубинка прошлась по мне самому!» Как справед­ливо заметил Бетт, миссионерское служение Уэсли «отмечено большим усердием, искренностью, самоотречением, но и самым прискорбным фанатизмом, а также бестактностью».

Д-р Бетт полагает, что все это время «экклезиастические пред­убеждения Уэсли разбивались о логику фактов. Благодаря амери­канскому опыту его духовная история обернулась последователь­ным крушением иллюзий». Или, как предпочитает выражаться проф. Аутлер, «хорошо подготовленный богослов угодил в капкан неудовлетворенности и самоосуждения»³⁵. Никакие предвзятые ар­гументы (первым их выдвинул каноник Овертон) не отменят пе­чального, но неоспоримого вывода³⁶. Уэсли был вынужден пере­осмыслить свой духовный опыт. Он начал осознавать, что душу можно спасти не через внешние изменения, как он наивно полагал, а через внутренние перемены. Ему казалось, что он обрел спасение, но теперь он понял, что на самом деле от него далек. Из Джорджии он вернулся гораздо более печальным, но и более мудрым.

Формально он не подавал в отставку. Он хотел спасти положе­ние, которое из-за его собственной грубой бестактности полностью вышло из-под контроля. Когда он отказал в причастии Софи Уильямсон, перед ним замаячил суд; то, что до замужества у Софи был роман с Уэсли, не могло служить смягчающим обстоятель­ством. Обстановка накалилась до предела; в конце концов разгне­ванный и возмущенный Уэсли покинул Джорджию. В официаль­ном списке первых поселенцев его позорный отъезд зафиксирован короткой записью: «Сбежал».

По дороге домой Уэсли понял, что по-прежнему боится смерти. В его «Дневнике» появились две записи: «1. Пусть ни один из этих часов не исчезнет из моей памяти, пока я не достигну иного состо­яния духа и не смогу равно прославлять Бога в жизни и в смерти. 2. Всякий, кто пребывает в унынии (неважно, из-за чего, кроме разве что телесной боли), твердо убежден, что ему не хватает веры. Уны­вает ли он в предчувствии смерти? Тогда он не верит, что ‘смерть — приобретение’. Унывает в предчувствии любых других событий в его жизни? Тогда у него нет твердой веры в то, что ‘все содействует ко благу’. Если же он копнет глубже, то всегда обнаружит, помимо об­щего стремления к вере, что всякий миг уныния несомненно вос­ходит к желанию обрести те или иные христианские качества».

Когда «Сэмюэль», на котором он возвращался, уже приближал­ся к Лэндс-Энд, Уэсли обдумывал свой злосчастный опыт в Джорджии: «Я отправился в Америку обращать индейцев, но кто обратит меня? Кто освободит меня от греховного неверия? Я ис­поведую религию ясного солнечного дня. Я неплохо говорю и верю самому себе, пока рядом нет опасности. Но стоит смерти взглянуть мне в лицо — и дух мой сокрушен. Я не могу сказать: