Дневник 1:476
Итак, мы подходим к мгновеньям, которые оказались решающими для Уэсли во всех смыслах — и в поисках духовной истины, и в том, как готовил его Бог к конечному предназначению, труду евангелиста. 1738 год определил его жизнь, а 24 мая стало днем его обращения. Все шло к этому мгновению, и все из него проистекало. Во всем, что он написал, Уэсли называет происшедшее на Олдерсгейт-стрит решающим и переломным. Это не значит, что предыдущие этапы его пути не заслуживают внимания; ранее мы коснулись их. Но именно то, что произошло 24 мая 1738 г., превратило Уэсли в евангелиста. Он освободил себя для истинного призвания, которому доблестно служил больше пятидесяти лет. Отныне он знал точно, без сомнений, чего от него хочет Бог.
Если обратиться к британским историческим хроникам того времени, в них зафиксировано только одно достойное упоминания событие 1738 г. Оно связано с ухом некоего Томаса Дженкинса — бравого капитана, который вернулся на своем бриге «Ребекка» с Карибского архипелага. Ему довелось пережить унижение — его судно атаковала испанская береговая охрана, опустошила трюм и, в довершение бесчинств, отрезала у Дженкинса ухо. Вероятно, в Палате общин произошла поистине драматическая сцена, когда капитан предъявил комиссии по расследованию ухо в склянке1. Впрочем, современные историки не совсем уверены в том, что Дженкинс лишился уха, а если и лишился, то не у позорного ли столба. Как бы то ни было, этот случай раздули пресса и оппозиция, которая нажала на премьер-министра, сэра Роберта Уолпола, что привело к военному конфликту с Испанией, прозванному в народе «Войной из-за уха Дженкинса». Но все же объективный исследователь, рассматривая календарь исторических дат в свете последующих событий, будет вынужден заключить, что дело капитана и его возможного увечья не идет ни в какое сравнение с тем, что пережил в тот же год Джон Уэсли. И светские авторы, и историки церкви все больше признают, что его духовное возрождение — не только выдающееся событие 1738 г., но и один из переломных моментов всей эпохи. «Несомненно, — пишет Ричард Пайк, — за все столетие не произошло ничего, что могло бы вызвать такую всеобъемлющую радость, энергию и воодушевление, как перемена в Уэсли, превратившая его из мятущегося, невыносимого, даже сварливого церковника, который слишком искренен, чтобы удовлетвориться полуправдой, и слишком честен, чтобы отмахнуться от неудобных вопросов, в евангелиста, источающего свет, уверенность и счастье».
Проследим путь, проделанный Уэсли в эту решающую пору, с того самого дня, когда он ступил на берег в Диле (1 февраля 1738 г.), до «потепления души» на собрании небольшой общины (24 мая, Олдерсгейт-стрит). Эти несколько месяцев исключительно важны. По словам Айзека Тейлора, Уэсли «прибыл в Англию духовно подавленным и опустошенным. С него слетела та самонадеянная религиозность, которая прежде порождала весь его аскетический эгоизм. Он вернулся к друзьям не с тем, чтобы давать им советы и наставления, а чтобы самому их просить»3. Состояние его ума и духа было таким, что Бог смог заняться им и привести его в желанную гавань.
Снова оказавшись в Лондоне, Уэсли поселился на Грейт Колледж-стрит в Вестминстере, у Джона Хаттона, священника-не- присягателя и друга его отца. Сын Джона, Джеймс, владел книжным магазином с колоритным названием «Библия и солнце», находившимся на Литгл Уайлд-стрит, недалеко от Друри-Лейн. В первое воскресенье Уэсли проповедовал в церкви св. Евангелиста Иоанна на Миллбэнк, в Вестминстере, и темой были «глубочайшие слова ‘Кто во Христе, тот новая тварь’». Потом ему сообщили, что проповедь весьма оскорбительна, и в эту церковь его больше не пустят5. Это был первый отказ в целой череде отказов. Во вторник 7 февраля Уэсли записал в «Дневнике»: «День, который следует хорошо запомнить». В доме голландского купца Вейнанца он встретил моравских братьев, только что приплывших из Германии, и среди них — того, кого Бог назначил ему путеводителем ко Христу, Петера Бёлера. Бёлеру выпало продолжить его наставление в евангельской вере, начатое Ницшманом и Шпангенбергом. Бёлер стал тем же для братьев Уэсли, что Билни — для Латимера».
Задержим ненадолго свой взгляд на этом замечательном человеке, которому в то время исполнилось всего двадцать шесть лет. Его прочили во врачи, но он стал изучать богословие в Йене. Здесь он сошелся с дружеской компанией, собиравшейся в доме профессора Валша; душой ее был Шпангенберг. Позже в Йену перебрался сам граф Цинцендорф, и под его влиянием Бёлер обратился. Некоторое время он был домашним учителем у Цинцендорфа, точнее — у его сына Христиана Рената. В 1737 г. Бёлер был рукоположен в священники и стал специальным посланником Цинцендорфа в Англии и Америке. Уэсли встретил его в Лондоне, когда Бёлер готовился отплыть в Джорджию, — и Бёлер стал тем орудием Божьим, благодаря которому разочарованный член совета Линкольн-колледжа встал на путь мира и определенности. По замечанию д-ра К.У. Тоулсона, «Бёлер, по всей видимости — самый привлекательный из моравских братьев той поры. Он не был прирожденным лидером, как Цинцендорф и Шпангенберг... но обладал неким обаянием, которое обезоруживало даже несогласных с ним; и привязанность к нему братьев Уэсли сохранилась даже когда их отношения с другими моравскими братьями сошли на нет».
В пятницу 17 февраля Уэсли с Бёлером отправились в Оксфорд и почти весь конец недели провели вместе, в долгих беседах. По признанию Уэсли, «я его не понимал, — по крайней мере, когда он сказал: Mi frater, mi frater, excoquenda est ista tua philosophia (лат. ‘Брат мой, брат мой, от этой твоей философии надо очиститься!’)» С ними был и Чарльз Уэсли, который, кажется, понимал Бёлера лучше; неудивительно, что Чарльз обратился раньше Джона. Любопытны впечатления Бёлера о братьях: «Старший, Джон — приятный человек. Он сознает, что еще не знает надлежащим образом Спасителя и мучительно ищет наставлений. Он искренне любит нас. Его брат... сильно встревожен духом и не знает, как ему подступиться к Спасителю». Бёлеру пришлось стать советчиком и того, и другого.
Что подразумевал Бёлер, когда он призвал Джона Уэсли очиститься от «философии»? Профессор Шмидт проливает свет на несколько загадочную фразу: «Речь идет о категорическом отказе от естественной теологии, которая особенно почиталась и находила последователей как в английской мысли, шедшей от средневековья, так и в тогдашнем Просвещении. Вместе с Цинцендорфом Бёлер отвергал любые представления о Боге, проистекавшие, пусть и косвенно, из каких бы то ни было человеческих умозаключений. Он признавал только библейского Иисуса Христа. Это было главным, но, судя по всему, Бёлер - опять же, вслед за Цинцендорфом - включал в ‘Чартерфилософию’ и этику, всю ту этику, которая не исходила непосредственно от Спасителя и отправной точкой которой не стала Его любовь». Вероятно, Шмидт прав, именно это имел в виду Бёлер - а не любовь Уэсли к логическим конструкциям, как предполагали Ригг и Им пета.
Ответом Уэсли был возврат к прежнему образу мыслей. Решающая встреча произошла 5 марта. Уэсли снова поехал в Оксфорд, навестить заболевшего Чарльза. Здесь он еще раз увиделся с Петером Бёлером, «который в воскресенье пятого дня, по воле всемогущего Бога, убедил меня в моем неверии и в желании веры, единственно нас спасающей». Теперь Уэсли знал, чего ему не хватает. С этого дня единственным его желанием было обрести опыт оправдывающей веры. Он понял, что ему нужно; он искал истины в душе. О той беседе вспоминает и сам Бёлер: «Я прогуливался со старшим Уэсли и спросил о его духовном состоянии. Он ответил, что порой чувствует себя вполне уверенно, а порой его охватывает страх; он никак не мог пойти дальше слов ‘если сказанное в Библии правда, то я спасен’. Об этом мы с ним говорили очень подробно, и я горячо убеждал его, что он мог бы припасть к открытому источнику и не вредить себе».
Уэсли вдруг пришла в голову мысль: не нужно проповедовать учение, если ты не пережил его на собственном опыте. Как он мог говорить с другими о вере, которая еще не стала его верой? Он спросил Бёлера, не следует ли ему прекратить проповедь, и тот дал, наверное, лучший практический совет, который Уэсли когда-либо получал. «Нет, - твердо заявил Бёлер, - ни в коем случае». Но что же он мог проповедовать? «Проповедуй веру, пока не обретешь ее, — сказал Бёлер, и слова эти стали классическими. — И тогда, уже обладая верой, ты захочешь ее проповедовать»16. «В этом совете, исполненном огромного смысла, — пишет Шмидт, — заложена глубокая истина: проповедник должен выставлять перед слушателями не себя самого или свои духовные достижения, но авторитетное Слово, величайшую истину Божью». Теперь Уэсли твердо знал, что ему не хватает одного — спасающей веры. Он уже постиг ее умом, теперь он должен проповедовать ее другим, пока она не станет его «духовной принадлежностью». Возможно, Бёлер сознательно пошел на риск, давая такой совет — но тот принес огромную пользу. В конечном итоге, Уэсли проповедовал самому себе — постоянно провозглашая важность спасающей веры, он сам обрел ее.
Совет Бёлера сразу привел к удивительным результатам. Стоило Уэсли начать проповедь «нового учения», по его собственному определению («новым» учение было для него вплоть до настоящего момента), и он обнаружил, что учение вызывает глубокий отклик у слушателей. Первым, кого он убедил в спасении одной лишь верой, был приговоренный к казни заключенный. Раньше Уэсли никогда бы на это не пошел, поскольку скептически относился к возможности покаяния в последнюю секунду. «Это был один из поворотных моментов в жизни Уэсли, - уверен Ричард Грин. - Какое откровение содержится в его словах! Он никогда раньше не проповедовал спасение одной лишь верой! Прежде он не думал, что спасение достижимо таким образом. И в каком свете предстали его прежние усилия! Теперь он в самом деле мог заявить: ‘Вот она, вера, которая нужна мне!’»
Вскоре в «Дневнике» появились две записи, свидетельствующие о том, что Уэсли продвинулся еще в одном направлении. 27 марта он отправился с Джоном Кинчином в Оксфордский Замок, где произнес проповедь; затем он молился с заключенным «сначала установленными молитвами, потом — словами, какие были нам дарованы в тот час». После этого заключенный исповедался ему в грехах и принял Христа как Спасителя. 1 апреля Уэсли писал: «Когда я оказался в обществе м-ра Фокса, душа моя была так переполнена, что невозможно было довериться обычным для здешнего места молитвам. Я вообще теперь собираюсь обойтись без них — буду молиться как придется, по установленной форме или без нее, как сочту подходящим в каждом отдельном случае»21. Телфорд справедливо замечает: «Это очень важный шаг в его подготовке к евангелистской работе». Чарльз также отказался в это время от молитвенника; их обоих сурово осудил педантичный Сэмюэль, усмотревший в действиях братьев серьезный отход от англиканских правил. Мы не знаем, когда именно Уэсли начал произносить импровизированные проповеди, но не исключено, что как раз тогда. В следующем году негодующий Сэмюэль связал воедино «импровизированные проповеди и импровизированные молитвы». Как указывает Монк, усвоение Джоном Уэсли двух основных форм пуританской практики отождествляло его с этой традицией и вызывало недовольство.
Тем временем Уэсли опять повстречался с Бёлером; это произошло 23 марта. Все большее удивление сквозит в его рассказах о плодах живой веры — той святости и том счастье, которые, по его словам, сопутствуют ей. В результате он засел за Писание, чтобы понять, идет ли это учение от Бога. Как мы видим, Уэсли уподобляется здесь благомысленным верийцам из Деян. 17:11; теперь можно сказать с уверенностью, что в конце концов он встал на истинный путь. Протестантская реформация по существу началась в тот момент, когда Мартин Лютер раскрыл Библию в Черной башне авгу- стинского монастыря. Слово стояло и за миссией XVIII в. к британцам — в эти решающие недели Уэсли листал греческий Новый Завет. Только человек, принимающий учительное откровение Библии, может быть призван Всевышним.
До нас дошло еще одно свидетельство Бёлера, датированное 23 марта. Очевидно, на встрече присутствовали Джон и Чарльз Уэсли. «Я провел подробную беседу с обоими Уэсли, чтобы внушить им Евангелие и чтобы они возвещали его по возможности всем прочим людям в Оксфорде и повсюду. Потому они поведали мне о своих сомнениях касательно учения о свободной благодати, обретаемой через заслуги Иисуса, когда бедные грешники получают прощение и освобождаются от владычества греха. Спаситель, однако, даровал мне благодать убедить их Писанием. Им не оставалось ничего другого, как просить меня о знакомстве и беседе с людьми, пережившими подобный опыт. Я обещал, что в Лондоне познакомлю их с такими христианами».
Нетрудно понять, что произошло во время следующей встречи Уэсли и Бёлера в субботу и воскресенье 22 — 23 марта. Нам придется полностью воспроизвести соответствующую запись Уэсли; их беседа окончательно все для него прояснила. «Вчера я опять встретил Петера Бёлера. У меня уже не осталось возражений против того, как понимает он природу веры. По словам нашей церкви, она состоит в ‘подлинном доверии к Богу и уверенности в том, что заслугами Христовыми мне простятся грехи, и я предам себя милости Божьей’. Не мог я отрицать также ни святость, ни счастье, которые он полагал плодами живой веры. ‘Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии’ и ‘Верующий имеет свидетельство в себе самом’ — и я полностью уверился в плодах святости; ‘Всякий, рожденный от Бога, не делает греха’ и ‘Всякий верующий, что Иисус есть Христос, от Бога рожден’ — я уверился в плодах счастья. Однако я не мог понять его слова о моментальном действии. Я не мог понять, как веру можно обрести в одно мгновение, как человек может сразу повернуть от мрака к свету, от греха и мучений к праведности и радости в Св. Духе. Я снова попытался уяснить это для себя, обращаясь к Писанию, особенно к Деяниям апостолов, и, к своему крайнему удивлению, почти не нашел иных обращений, чем мгновенное. Столь долгое обращение, как у апостола Павла, который три дня испытывал муки нового рождения — почти что исключительно. Только одно продолжало меня смущать: ‘Да, теперь я знаю, что Бог действовал таким образом в первые века христианства. Но времена изменились. Откуда мне знать, что Он и сейчас так действует?’»
Обратимся теперь к живым свидетелям, которых обещал представить Бёлер. В воскресенье 23 апреля Уэсли с ними встретился. Бёлер описал это графу Цинцендорфу следующим образом: «На встречу с Уэсли я взял четырех английских братьев, чтобы они могли поделиться с ним своим опытом, поведав, как же Спаситель так быстро и мощно являет милость грешникам и прощает их. Один за другим они рассказывали, что с ними произошло... Джон Уэсли и все, кто находился рядом, были поражены этими рассказами.
Я спросил Уэсли, во что он теперь верит. Он ответил, что четыре примера не решают дела и не могут убедить его. Я сказал, что приведу к нему еще восемь человек из Лондона. Через короткое время он встал и предложил: ‘Давайте споем гимн «Моя душа простерта пред Тобой»’. Во время пения он то и дело вытирал глаза, а потом сразу отвел меня в свою спальню, где признал, что теперь убедился во всем, что я говорил о вере, и больше не будет задавать вопросов, но ясно понимает, что у него такой веры еще нет, и просит совета — что ему делать, чтобы обрести ее? Он добавил, что грешил не так много, как другие. Я ответил, что не верить в Спасителя — уже грех; следует по крайней мере не отходить от Его врат, пока Он не поможет. Я был глубоко тронут и помолился вместе с ним, призывая омытое кровью имя Спасителя явить милость к этому грешнику. Он сказал, что однажды это испытав, никогда уже не будет молить ни о чем, кроме веры».
Сам Уэсли признавался, что свидетельство четырех моравских братьев «отрезало ему путь к отступлению», иначе говоря, заставило его отказаться от поисков новых доказательств мгновенного обращения. «Тогда я прекратил все споры, — добавляет он. — Я мог только прокричать: Господи, помоги моему неверию!» «Теперь я во всем убедился окончательно, - объяснял он позже, предваряя рассказ об обращении, — и по благодати Божьей, довел до конца свои поиски: (1) бесповоротно отказавшись от всякой опоры, полной или частичной, на собственные дела праведности, ибо именно на них с юности строились мои надежды на спасение, хотя я не знал его; (2) ко всем средствам благодати, к которым я неизменно прибегаю, добавив постоянную молитву о той же благодати, об оправдывающей, спасающей вере, о полном доверии к крови Христовой, пролитой за меня, и о полном доверии Ему, моему Христу, моему единственному оправданию, освящению и искуплению». Уэсли должен был сам испытать, насколько надежно Христово обетование: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7:7), и он получил то, о чем просил. Это подтверждается, если мы сравним языковые особенности приведенной выше молитвы и общеизвестный рассказ о его обращении 24 мая; заметим характерные для обоих случаев повторы личных местоимений.
26 апреля Бёлер и Уэсли гуляли вместе не меньше часа и говорили по душам. Бёлер откровенно признается, что Уэсли горько плакал, но эти слезы были вызваны искренним раскаянием под действием Св. Духа. «Могу сказать, что он по-настоящему несчастный грешник с разбитым сердцем, который жаждет большей праведности, чем та, которой обладал доныне, другими словами, праведности Иисуса Христа». В то же время Уэсли продолжал проповедовать «ту веру, какая есть у Иисуса». Он чувствовал, что это — «странное учение, с которым некоторые не желают спорить, хотя и не знают, что с ним делать». Тем не менее, «один-два человека, глубоко израненные грехом, охотно его услышали и с радостью приняли». По сообщению Бёлера, Уэсли проповедовал столь успешно, что «все вокруг были изумлены, никто раньше не слышал от него ничего подобного... Люди пробудились». 4 мая Бёлер покинул Лондон и отправился в Каролину. Но его влияние по-прежнему ощущалось, и, размышляя над тем, в чем Бёлер так настойчиво пытался убедить их, сначала Чарльз, а потом и Джон обрели опыт спасительной веры. Запись Джона в тот день, когда Бёлер уехал, свидетельствует, насколько важную роль он ему отводит: «Какое великое дело учинил Бог с того мгновенья, когда Бёлер появился в Англии! Делу этому не будет конца, пока не исчезнут земля и небо».
Последнее сообщение от Бёлера датировано 8 мая и написано в Саутгемптоне. Бёлер горячо просит Уэсли: «Молю Вас, не медлите, поверьте в Вашего Иисуса Христа, но напомните Ему об обетова- ниях бедным грешникам — так, чтобы Он уже не мог не сделать для Вас того, что сделал для многих других». Прошло всего лишь несколько дней, и 24 мая — этот день навсегда вошел в историю — Уэсли, по меткому определению д-ра Маршалла, преодолел барьер веры. Обстоятельства слишком хорошо известны, чтобы к ним возвращаться. Уже тогда, когда Уэсли слушал рассказ об обращении Лютера, в нем происходили «перемены, которые творит Бог в человеческой душе через веру во Христа». Слова обернулись реальностью, учение ожило для него. Главный принцип протестантской Реформации, источник всей подлинно христианской веры, не только захватил его ум, но и проник в душу, и жар его души предстояло почувствовать всей земле. Разумеется, это было странное «потепление». По точному определению самого Уэсли, он не был чувствительным, восторженным человеком. То, Что произошло с ним, только с ним, позволяло говорить о действии сверхъестественной благодати.
Символизм огня соединяет горницу на Олдерсгейт-стрит с горящим приходским домом в Эпворте. Головня, исторгнутая из пламени, обрела свою судьбу. С этого времени внутреннее пламя поведет Уэсли по всей земле разжигать огонь возрождения. В 1781 г. Уэсли сказал Сэмюэлю Брэдберну в Йоркшире, что его христианский опыт можно выразить строками из гимна, который написал его брат:
Покинув горний мир обители Своей,
На землю Ты принес огонь — небесный дар,
Дата добавления: 2014-12-02; просмотров: 681;