Works 13:273

Джону Уэсли предназначалось стать евангелистом. Вместе с Джоном Уайтфилдом и родным братом Чарльзом он был при­зван Богом возглавить миссию в Британии. Однако на двадцать лет Чарльз оказался почти полностью отлученным от активной дея­тельности. Уайтфилд умер в 1770 г., измученный своими поистине титаническими трудами. Лишь Джон продолжал борьбу свыше пя­тидесяти лет и дожил до того времени, когда у британцев измени­лось само течение жизни, и нация пробудилась.

Джон Уэсли был избранным апостолом народных масс. Но прежде чем он смог достучаться до своей Богом данной аудито­рии, нужно было найти к ней подход. Традиционные методы ни­когда бы не позволили найти путь к сердцам тысяч людей вне цер­ковных стен. Нужно было найти новый способ общения; им и оказалась проповедь на открытом месте. Уэсли не сразу пришел к ней — фактически она была ему навязана. На ранних порах он проявлял свой дар евангелиста в государственной церкви. Но ка­ким бы многообещающим и действенным не было начало его пу­ти, у него всегда находилось множество врагов. Между обращени­ем в мае 1738 г. и началом миссии в апреле 1739 г. лондонские ка­федры одна за другой закрывались перед ним. Отлученный от церквей, он ушел в поля. С этих пор и началось его служение на открытых местах.

В «Еще одном призыве к людям разума и веры» (1745) Уэсли все это разъясняет. Как только у него сложилась четкая концепция о спасении благодатью через веру, она стала единственной темой страстной проповеди, которую он произносил в каждой церкви, куда его приглашали, а по случаю — и на религиозных собраниях. Его засыпали приглашениями. «Так все и шло, пока мне не отказа­ли в одной церкви, потом — в другой, в третьей. Причину обычно называли вполне откровенно: ‘Да вы же проповедуете такие уче­ния...’» «И обратите внимание, — продолжает он, — что мне едино­душно запретили проповедовать во всех церквях (хотя и не выноси­ли никакого формального запрета) ‘за проповедь такого учения’. Делалось это по совершенно понятным соображениям — собира­лось слишком много народа. Никаких иных доводов в то время не приводили, ни действительных, ни мнимых»².

В письме к Сэмюэлю Уокеру, викарию евангелической церкви Сент-Мэри в Труро, Уэсли вспоминал, какие обвинения обруши­вались на него в начале его деятельности. По его словам, ему доста­валось еще в Оксфорде. Обвинения «значительно усилились, когда мы начали проповедовать покаяние, прощение грехов и убеждать, что мы оправданы верой. По этой причине нас лишили возможно­сти проповедовать в церковных стенах (я подчеркиваю, по этой; в то время полевых проповедей еще не было). Отказы следовали ото­всюду, а потом — и другие неприятности. Так что все такие обвине­ния — это не что иное, как обвинения против Христа».

«Почему братья Уэсли были гонимы государственной Церко­вью?» — спрашивает Дж. Генри Мартин в лекции «Лондонские ка­пеллы Джона Уэсли», прочитанной в Уэслианском историческом обществе. Ответ подтверждается фактами: «Если ограничиться одной фразой, то отказ предоставить приходские кафедры вызван проповедью евангелических учений»⁴. На данном этапе еще никто не возражал против их методов: возражения вызывало содержание проповедей. Само Евангелие возмущало. Уайтфилд встретился с таким отказом, когда он вернулся из Америки в конце 1738 г.: рань­ше в Лондоне его радушно принимали повсюду, теперь ему отказы­вало большинство кафедр.

Уэсли предчувствовал такое отношение к себе еще до олдер- сгейтского опыта. Как нам уже известно, он начал проповедовать оправдание ранее, в тот же год, под влиянием Петера Бёлера. Это учение и вызвало гнев. 5 февраля 1738 г. в церкви Сент-Джон-Еванджелист в Вестминстере Уэсли проповедовал на тему «глубо­чайших слов ‘Кто во Христе, тот новая тварь’. Потом мне сообщи­ли, что многие в приходе были оскорблены в лучших чувствах, и что я не буду больше здесь проповедовать». Так и произошло. В следующее воскресенье он уже проповедовал в церкви Сент- Эндрю в Холборне на текст 1 Кор. 13:3. «Трудное место, - заметил он, — кто может услышать? Пожалуй, и свою проповедь я на этом закончу». Больше он ни разу не появился в этой церкви, где Генри Комптон, «протестантский епископ», как называли его за непоко­лебимые убеждения, рукополагал его отца.

25 февраля Уэсли проповедовал трижды: в церквях Сент-Лоу- ренс-Джури, Сент-Кэтрин-Кри и Сент-Джон (Уоппинг). «Думаю, что я порадовал Бога больше всего первой проповедью, — писал он, — ведь она вызвала наибольшее возмущение и, конечно, была от­крытым вызовом тому таинственному пороку, который мир называ­ет благоразумием». В первых двух церквях он еще раз побывал 7 мая: «мне удалось сказать в обеих сильные слова, и поэтому я не слишком удивился, когда мне сообщили, что больше мне нельзя проповедо­вать ни в одной из них»⁸. Во вторник той же недели он «проповедовал многочисленной пастве в Грейт-Сент-Хелен, на тему ‘Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?’» «Я стал настолько свободен душой, чтобы воз­вестить о любви Божьей всем, кого угнетал дьявол, — добавляет Уэсли, — и нисколько не удивился, когда мне потом сказали: ‘Сэр, вы не должны здесь больше проповедовать’». Он не поднимался на эту кафедру до января 1790 г., когда отметил в «Дневнике», что про­шло пятьдесят лет с его появления здесь; дальше следуют взволно­ванные слова: «Что Бог сотворил за это время!»

На Троицу, в три часа дня, Уэсли был в церкви Сент-Джон в Уоппинге, а вечером — в церкви Сент-Бенет, в Полс-Уорфе (кото­рую иногда называли Сент-Бенет-Худа). «В этих церквях мне те­перь тоже не проповедовать», — печально замечает он". Утром он слышал д-ра Джона Хейлина, популярного ректора Сент-Мэри-ле-Стрэнд, произнесшего «истинно христианскую проповедь» о стя­жании Св. Духа¹². Позже, когда Уэсли однажды помогал Хейлину совершать евхаристию (викарий был болен), он «узнал неожидан­ную новость» о том, что его брат «обрел мир в душе»¹³. Как его и предупреждали, Уэсли больше не разрешили проповедовать ни в Уоппинге, ни в Сент-Бенет¹⁴. Таким образом, ему пришлось запла­тить за свою верность истине еще до евангельского обращения.

В первое воскресенье после «потепления души» Уэсли был дан знак, что его ждет в дальнейшем. «Утром я проповедовал в церкви Сент-Джордж, в Блумсбери, на тему ‘и сия есть победа, победив­шая мир, вера наша’, а днем — в капелле на Лонг-Эйкр, об оправда­нии Богом безбожника; (понятно), что в обеих я проповедовал в последний раз». И тут же он совершает очень важный поступок — проявляет смирение: «не как Я хочу, но как Ты». На самом деле, он еще раз проповедовал в Блумсбери в октябре 1738 г., но это уже был его последний визит туда'⁵. Не появлялся он и на Лонг-Эйкр. Если бы Уэсли только мог представить себе, что с происшедшего на Олдерсгейт-стрит начнется его признание, он был бы крайне удив­лен. Но вряд ли он питал столь радужные надежды. Уэсли знал, ка­кой крест ему предстоит нести.

Унылая череда отказов постепенно прояснила обращенную к нему божественную весть. Он понял: какой бы ни была среда, где ему предстоит свидетельствовать, она лежит вне англиканских церквей. Когда перед ним наглухо закрывалась одна кафедра за другой, он уразумел, что у Бога о нем другие замыслы, и был готов ждать той поры, когда они раскроются. Пока же, в конце 1738 г. и в 1739 г. он наталкивался на неизменное противостояние. Продол­жив список запретов, мы утомим читателя, и все же неумолимые факты должны быть известны. Они доказывают со всей определен­ностью, что Уэсли прекращал проповедовать в той или иной церк­ви только тогда, когда ему отказывали. Как и в случае с Мартином Лютером, он пришел к своему решению, когда другого пути не бы­ло. Он не мог молчать. Когда настало время возвестить о вновь об­ретенном (но не новом) Евангелии, он уже не мог это сделать на церковной кафедре.

Итак, вернемся к печальной вехе сентября 1738 г., когда Уэсли вернулся из резиденции моравских братьев в Хернхуте. «Я опять на­чал возглашать в своей родной стране благую весть о спасении», — писал он в «Дневнике». Так как его записные книжки этих дней утеряны, мы не знаем, где он трижды проповедовал 17 сентября. В следующее воскресенье он был в церквях Сент-Энн и Сент-Агнесс — приходской церкви моравского брата Джона Брэя, у кото­рого он остановился - и дважды в церкви Сент-Джон, в Кларкен- велле. «Боюсь, что долго они не выдержат» — лаконично прибавля­ет он. Предчувствия не обманули его. 8 октября он отправился в последний раз в Савой-Чейпел, где когда-то служил д-р Энтони Хорнек, создававший религиозные сообщества в XVII в.

В тогдашнем письме к моравским братьям в Хернхут Уэсли еще сохранял какие-то надежды: «Хотя мне с братом не разрешили про­поведовать в большинстве церквей Лондона, все же (слава Богу) остались другие церкви, где нам дана свобода возвещать ту правду, что во Иисусе». Число таких церквей быстро уменьшалось. 22 октя­бря он в последний раз посетил церковь Сент-Джордж в Блумсбери; побывал он и в церкви Сент-Пол в Шедвел, где ему не пришлось больше бывать до 1777 г. 29 октября прихожане церкви Олл-Хэлло- ус-он-зе-Уолл вежливо выслушали «странное учение», по его собст­венным словам²¹. Д-р Уильям Кроу, ректор Сет-Ботольф в Бишопсгейт, проявил немалую доброту - после первого назначения глав «союзов», 5 ноября, община там молилась, а Джон Уэсли проповедо­вал; но несмотря на дружеское отношение ректора, неизвестно, по­бывал ли он там еще. Тем же вечером он проповедовал «конгрега­ции, с которой раньше никогда не встречался - в церкви Сент-Клемент на Стрэнде. Это была первая моя проповедь здесь и, думаю, что последняя».

Одной из самых гостеприимных церквей для Уайтфилда и для братьев Уэсли оказалась церковь Сент-Энтони или Сент-Энтолин, как ее еще называли. Д-р Ричард Венн, отец англиканского еванге­лика Генри Венна, был там главным лектором. Джон Уэсли посе­тил церковь в среду 15 ноября, чтобы снова оказаться в ней лишь сорок лет спустя, в тот же самый день²⁴. По прошествии недолгого времени Чарльзу Уэсли передали, что д-р Венн запретил подни­маться на кафедру какому бы то ни было методисту. Печальный пе­речень пополнялся до конца года: церкви Сент-Суизин (Ландон-Стоун), Сент-Бартоломью-зе-Грейт, Крайст-Чёрч (Спитафилдс) и Сент-Мэри-Матфеллон (Уайтчейпел). Ни в одной из этих церк­вей Уэсли в то время больше не проповедовал, хотя в церкви Сент-Бартоломью приходским священником служил его университет­ский товарищ Ричард Томас Бейтман. Нельзя не согласиться с У.Х. Фитчетом, писавшим, что положение Уэсли было «немногим лучше, чем у отлученных от Церкви»”.

Новый год не принес улучшений. 10 января в дневнике появи­лась последняя запись о посещении церкви Сент-Майкл в Бейзинг-шоу, где ректором был печально известный Джордж Лавингтон²⁸. Запись от 4 февраля гласит: «Проповедовал в Сент-Джайлз на тему ‘Кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой’. Да, сила Божья пребывала с нами! Но я рад, что не буду здесь больше проповедовать». 18 февраля события развивались еще драматич­нее. Уэсли предстояло проповедовать в церкви Сент-Мэри в Спита-филдс (тогда она называлась «часовней сэра Джорджа Уиллера»). «Утром я начал, но днем закончить тему (как я намеревался) мне уже не дали — что ж, буду помнить, что по возможности надо всякий раз излагать премудрость Божью во всей ее полноте»³⁰. В «Дневни­ке» просто отмечено: «запретили проповедовать». Женившись, сэр Джордж Уиллер вошел в семью леди Хантингдон, что делает этот за­прет еще печальней. Открытой для Уэсли оставалась церковь Сент- Кэтринниа-зе-Тауэр и, конечно же, церковь Сент-Мэри в Айлинг- тоне, где ректором был Джон Стоунхаус. Но даже ее прихожане нашли его проповедь слишком резйой. «Многие здесь, как обычно, очень обижены, — писал он 25 февраля. — Но мудрость Господня устоит». В письме к Уайтфилду Уэсли откровенно признался: «Наверное, никогда еще я не чувствовал такого прилива сил».

То же самое повторилось в Бристоле, в Оксфорде, и даже в от­цовском приходе, в Эпворте. Но все это произошло уже после того, как Уэсли стал проповедовать на открытом месте. В этой главе мы проследили историю отлучения от лондонских кафедр в 1738 — на­чале 1739 г., когда стало ясно, что миссия Уэсли к нации должна осуществляться вне англиканских церковных стен. Слишком мно­го препятствий возникло на его пути. Теперь он мог обратиться к невоцерковленным людям и встретиться на их собственной терри­тории с их невозделанной совестью. Государственная церковь про­пустила момент истины.

Тяжесть ограничительных мер, конечно, его беспокоила. Он был явно призван возвещать радостную весть о спасении благодатью, а ему затыкали рот. Если кафедры в самой столице оказались для него закрыты, то вряд ли они стали бы доступны в других местах. Его миссии грозила опасность, ее душили. Как выразился Дж. Р. Крэгг, «кольцо вокруг него постепенно сужалось». Сперва Уэсли искал выход, все активнее обращаясь к религиозным сообществам. Такие собрания позволили ему начать раскрывать Слово, даже если пона­чалу на них присутствовали, главным образом, обращенные. Но служение Уэсли несло в себе такую силу, что число его слушателей необычайно увеличилось — нет сомнений, что, по крайней мере, не­которые из них еще не были спасены. Это обстоятельство само по себе создавало трудности, даже если они не могли не радовать. Было ясно, что даже самое вместительное помещение, предназначенное для религиозной общины, абсолютно непригодно для массового евангелизма. В том же абзаце «Еще одного призыва», в котором Уэс­ли рассуждает об отказе церковных кафедр, он добавляет: «Таким образом, когда я оказывался в одной из общин, собиралось гораздо больше людей, которые не могли меня услышать. Я обращался, хотя и с очень большими неудобствами, к такой толпе, какая только мог­ла более или менее поместиться в зале».

Хотя к тому времени Уэсли еще не нашел свой путь евангелиста, все же нельзя утверждать, как это делает проф. Пьет, о «несомнен­ном периоде колебаний». Даути предпочитает говорить о «долине сомнений». Да, Уэсли еще не был явлен тот путь, на котором ему предстояло евангелизировать «народные массы». Но вряд ли мы вправе считать, как Пьет, что «его позиция» оставалась «очень не­определенной»³⁸. В некотором смысле она была предельно жест­кой, поскольку Уэсли всецело принадлежал воле Божьей и был го­тов ко всему, куда бы его не повел Св. Дух. Однако его вполне устраивало жить текущим днем, и чтобы Бог подвигал его на оче­редной шаг. В то же время он ни в коей мере не сидел без дела. Не надо думать, что Уэсли терял время, ожидая от Бога дальнейших указаний. Он был очень занят, и на праздные сомнения у него оста­валось очень мало времени (или не оставалось совсем).

В этом легко убедиться, если просмотреть его корреспонден­цию. 14 октября 1738 г. Уэсли написал врачу, д-ру Джону де Коке­ру, с которым встретился в Роттердаме, обещая скопировать для него несколько бумаг, привезенных из Германии. Однако ему при­шлось признаться: «Еще не выкроил время, поскольку, слава Богу, Он полностью загрузил меня иного рода деятельностью. Благосло­венный Его Дух потрудился так славно и в Лондоне, и в Оксфорде, что повсюду происходит пробуждение, и толпы взывают ‘Что нам сделать, чтобы спастись?’ До тех пор, пока Господь не пошлет больше работников на жатву Свою, всего моего времени не хватит и на малую ее часть»³⁹. 22 ноября Уэсли все еще просит прощения: «До сих пор у меня не было свободного дня, чтобы переписать для вас бумаги, привезенные из Хернхута. Жатва здесь обильная, а ра­ботников мало, и работы нам с каждым днем прибавляется. Воис­тину Дух Господень поднял свой стяг на битву с беззаконием, зато­пившим нашу землю!»

Еще больше поражает немыслимая занятость Уэсли, когда чита­ешь его письмо от 26 февраля 1739 г. к Джорджу Уайтфилду. Пись­мо обнаружено совсем недавно, и мы просто приведем текст: «Рука Господня не обделяет нас. Вчера я проповедовал в Сент-Кэтрин и в Айлингтоне, где церковь была столь же накалена, как бывало в не­которых общественных залах. Наверное, никогда еще я не чувство­вал такого прилива сил. Поляны после службы буквально стали белыми от людей, славящих Бога. Около трех сотен человек при­сутствовало у м-ра Симса. Потом я был у м-ра Белла, затем на Фет- тер-Лейн, а в девять часов у м-ра Брея, где хотелось бы иметь поме­щение побольше. Сегодня я толкую Писание у Скиннера в четыре часа, у м-ра Уэста — в шесть, и в восемь — у многочисленных бед­ных грешников в Грэйвел-Лейн (Бишопсгейт). Община у м-ра Крауча не собирается раньше восьми, поэтому я сначала буду гово­рить близ Сент-Джеймс-Скуэр - там одна молодая женщина не­давно исполнилась Св. Духом и вся светится радостью и любовью. В среду, в шесть часов, собирается благородное сообщество жен­щин, которых привлекают не деньги и наряды, а покорный и мир­ный дух, добрые дела... У «Савоя» в четверг вечером собираются обычно две-три сотни; по крайней мере, большая часть их вполне пробудилась. В пятницу небольшая гостиная м-ра Эббота набита битком, как и в два раза большая зала м-ра Паркера. Там, кажется, Бог придает мне больше сил, чем в любом другом месте».

Перед нами никак не отчет человека, который не знает, что ему делать дальше. Ясно, что Уэсли с головой погрузился в труды Божьи. У него не было времени размышлять о том, куда они его за­ведут и нужно ли выбирать какой-то новый путь. Как только за­крывались церковные двери, общественные залы наполнялись за­интересованными слушателями. Пока Уэсли все удовлетворяло. Сомнительно, конечно, чтобы его помыслы простирались дальше. Он был оппортунистом, в лучшем смысле этого слова — поступал так, как требовали обстоятельства, веря, что все под Божьим при­смотром. У него почти не было возможности подумать о том, не временное ли орудие его служение в общинах. Как Неемия, он знал, что вершит великий труд, и с неохотой бросал его даже по призыву Божьему. Нетрудно оглянуться назад и увидеть, что он из­рядно медлил со своими ответами Богу. В перспективе более позд­него времени мы видим, что речь идет о решающем моменте его пу­ти. Проповедуя на открытых местах, он нашел свой способ обще­ния, но заранее о нем не знал, и старался, прежде всего, проверить, насколько очередной план соответствует воле Божьей. Таким обра­зом, его медлительность вполне объяснима.

Почин сделал Джордж Уайтфилд. Он покинул Лондон несколь­кими неделями раньше и поехал в Бристоль, надеясь, что церкви распахнут перед ним двери; но обнаружил, что власти препятствуют ему. Канцлер диоцеза не давал ему проповедовать в освященных зда­ниях, пока не получено специальное разрешение от епископа. Томясь вынужденным бездельем, Уайтфилд посетил ньюгейтскую тюрьму, а потом Кингсвуд. Духовная жажда местных шахтеров тро­нула его сердце, и он почувствовал, что должен донести до них весть об искуплении. В субботний полдень 17 февраля 1739 г. еван­гелист пришел в деревню. Взобравшись на холм, он обратился к двум сотням шахтеров. «Слава Богу, лед тронулся! — писал он впо­следствии. — Думаю, никогда я так не радовал моего Господа, как тогда, проповедуя в открытом поле». К марту число его слушателей увеличилось до двадцати тысяч человек. «Огонь запылал в стране, — восторженно писал Уайтфилд, — и я знаю, все духи ада не смогут по­тушить его». Так было найдено мощнейшее орудие, способное до­нести Евангелие до народа. В Кингсвуде был брошен жребий.

В конце марта Уайтфилд написал Уэсли письмо, приглашая при­ехать в Бристоль и заменить его. Уговаривал он, как всегда, с трога­тельной заботой: «Я ведь сам новичок, а Вам знакомы великие дела Божьи. Приезжайте, прошу Вас, приезжайте скорее!» Поначалу, ка­жется, Уэсли не прельщало такое предложение. Однако отрицатель­ный ответ не свидетельствует о его недомыслии. Он только что вер­нулся из Оксфорда, и в Лондоне его ждало много дел. «Я был цели­ком занят нашей собственной общиной на Фетгер-Лейн и многими другими, где меня постоянно просили толковать Писание, — пояс­няет Уэсли, - так что когда я получил, среди прочих, письмо от м-ра Уайтфилда и еще одно, от м-ра Сьюарда, которые настойчиво про­сили меня без промедления приехать в Бристоль, у меня и мысли не было покинуть Лондон. Это совсем не входило в мои планы...»

И все же, после довольно неудачных гаданий на Писании (кото­рые нам трудно одобрить) этот план обсудили в общине Феттер-Лейн. Чарльз Уэсли был решительно против; другие разошлись во мнениях. В конце концов бросили жребий, и Уэсли отправился в Бристоль, вступив, как он выразился, в «новую пору» своей жиз­ни. Он не принял бы такого решения, если бы исходил только из своих установок. Не было оно и плодом единодушного выбора его христианских друзей. Мир называет это случайностью. Но можно ли сомневаться, что в такой случайности скрывается Бог?

Уэсли прибыл в Бристоль в субботу 31 марта. Несмотря на уста­лость, он в восемь часов пошел послушать Уайтфилда в Уиверз- Холл, и даже, вопреки своим правилам, позже лег спать, чтобы пого­ворить с другом. На следующий день он сопровождал Уайтфилда, проповедовавшего в своих традиционных местах — Боулинг-Грин, Тэнхем-Маунт и Роуз-Грин, видел огромные толпы собравшихся там людей и понял, какие несравненные возможности предоставляет этот необычный способ благовестия. Когда Уайтфилд уехал, Уэсли на следующий же день с головой ушел в работу и начал служение на открытых местах, свое главное дело на всю оставшуюся жизнь. «В че­тыре часа пополудни я еще больше уничижился, провозглашая на дорогах добрую весть о спасении, обращаясь с небольшой возвы­шенности на прилегающих к городу землях почти к трем тысячам че­ловек». Рубикон был перейден. Уэсли стал евангелистом. Поистине пророческий в самых разных смыслах текст не только взят из Исаии, но и предсказывает всю дальнейшую жизнь Уэсли: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать плен­ным освобождение и узникам — открытие темницы» (Ис. 61:1-2).

По словам проф. Аутлера, Уэсли «в конце концов переступил по­рог своего истинного призвания». В начале 1738 г., приняв библей­ское учение об оправдании, он нашел, о чем будет благовествовать. В памятный день 24 мая он повиновался призыву провозглашать то, во что он верил и что ощущал; теперь же ему был дан метод, который мог действенно осуществить эту цель. «В течение последующего по­лувека, со всеми его победами и неудачами, миром и потрясениями, позором и славой, картина редко менялась: перед нами человек, по­глощенный своей миссией, остро ее осознающий, редко выходящий из себя, хотя и часто оказывающийся в нелегком положении, и всег­да опирающийся на крепкие, как скала, основы».