Бессонный взор...

Неисследованный материк открывался перед ним, когда, по словам Х.У.В. Темпла, он положил начало «новой эре в религиоз­ной истории Англии».

Для каждой эпохи у Бога есть своя программа благовестия. Один из путей к сердцам Он избрал людей в XVI11 в. Пионером здесь был Уайтфилд, но именно Уэсли выпало продолжать эту миссию до кон­ца столетия. Проповедь на открытых местах обеспечила ему ту мо­бильность, которой иначе не достигнешь. Появились такие большие конгрегации, которые никакая церковь не могла бы вместить. Установились доверительные отношения с простыми тружениками, которые никогда бы не осмелились прийти в храм в своих лохмотьях, не говоря уж о въевшейся в кожу угольной пыли. Только так народ­ные массы могли услышать христианскую проповедь. Какую бы це­ну не пришлось заплатить, Уэсли решал поставленную перед ним за­дачу. Ведь прежде всего он был избранным сосудом Божьим.

Оказалось, что полевая проповедь соответствует условиям вре­мени. «Промышленная революция не учитывала приходских гра­ниц, — пишет д-р Дж. Х. Пламб. — Шахта не нуждалась в священни­ке. К середине века множество промышленных поселков и приго­родов остались без церквей и священников. Невежество в самых элементарных вопросах христианского вероучения достигло неви­данного размаха. Только фундаментальная реформа самих основ государственной церкви могла изменить ситуацию, но такая ре­форма была невозможна, ибо требовала изменений всей структуры государственного управления. Диссентерскому движению тоже не удалось осуществить свои замыслы и обязательства; старые нон­конформистские церкви в силу целого ряда сложных, не совсем яс­ных и в основном внутренних причин медленно умирали. Собирать обильную жатву заброшенных человеческих душ пришлось Уэсли и его ученикам».

С этого дня и до последних лет жизни Уэсли был странствую­щим евангелистом. Проповедовал он, главным образом, на откры­тых местах, иногда — в арендованных зданиях и лишь изредка в церквях. В «Дневнике» мы находим много таких свидетельств. Почти на каждой странице рассказывается об успехах благовестия. Именно так была создана модель действий на ближайшие полвека. Уэсли стал великим евангелистом, лидером всенародного движе­ния. Показательно, что полевая проповедь сразу же вышла у него на первый план. Стоило ему убедиться в ее ценности, и она заняла центральное место в его программе. Тайерман насчитал, что из пя­тисот проповедей с апреля по декабрь 1739 г. только восемь прочи­таны в церквях.

Число слушателей росло. Мы узнаем из дневника, что в Бристо­ле, на Боулинг-Грин и Роуз-Грин собралось по семь тысяч человек. В субботние вечера Уэсли бывал в Уиверз-Холл, как и Уайтфилд, когда он комментировал Послание к Римлянам. Серия пропове­дей на тексты из Евангелия от Иоанна была прочитана в Ньюгейтской тюрьме”. В июне, когда Уэсли вернулся в Лондон, он присо­единился к Уайтфилду и обратился в Блэкхите к толпе из двенадца­ти, а то и четырнадцати тысяч человек. Три дня спустя он сменил Уайтфилда в Мурфилдс и Кеннингтон-Коммон, тем самым про­должая в столице то, что делал в Бристоле. Уэсли не сомневался, что именно такую роль отвел ему божественный замысел.

Все эти долгие годы евангелизации он непрестанно подчеркивал ценность проповеди на открытых местах. «Именно полевая пропо­ведь до сих пор сохраняет действенность, — говорил он 10 октября 1756 г., — и ничто не может сравниться с пользой от нее». 20 мая 1759 г. в одной из деревень графства Камберленд «было много та­ких, кто никогда и ни за что не входил и не войдет в помещение. Какую победу одержал бы сатана, если бы положил конец полевой проповеди! Но этого, я полагаю, не случится, во всяком случае — по­ка я не сложил головы». К 25 августа 1773 г. он все еще не растратил своего пыла. В тот день в Мурфилдс собралась небывало большая толпа, но, к радости Уэсли, голос его звучал настолько громко, что даже в самых дальних уголках его ясно слышали. «Так что время по­левой проповеди еще не закончилось и не может закончиться, пока столь многие пребывают в грехах и не омыты Его кровью».

Хотя до конца жизни Уэсли не считал это служение легким, он был настолько убежден в его пользе, что буквально кипел от нетер­пения, если непогода или другие препятствия вынуждали его войти в дом. 3 августа 1760 г., в Корке, он попросил старшего офицера разрешить проповедь близ казарм, в южной части города. Но офи­цер совсем незадолго до этого уехал, и Уэсли добавляет с явным ра­зочарованием: «Снова мне пришлось оставаться взаперти». Это выражение он использовал, когда попадал в затруднительное поло­жение или не мог выбраться к своим общинам. 21 июля 1766 г. он написал из Йорка Джеймсу Рею, одному из четырех ирландских проповедников, приглашенных к испытаниям на Конференцию 1765 г. Давая ему совет, Уэсли исходил из собственного опыта: «Ес­ли вы стремитесь сделать что-то хорошее, проповедуйте в Ньюри, Ньютауне, Лисберне и Каррике. Оставаясь взаперти, мы препят­ствуем труду Божьему, который никак невозможно исполнить, не выходя на дороги и в рощи и не ведя туда несчастных грешников».

Мы уже видели, что на полевую проповедь нападали те, кто не принимал такую непривычную затею. Через некоторое время Уэс­ли пришлось отстаивать ее в печати. «Еще один призыв к людям разума и веры» опубликован в 1745 г. Там он кратко объяснил, что пришел к своему методу только после того, как ему запретили про­поведовать в церквях. Раньше он не помышлял об этом и к этому не стремился. Поступок его — не результат выбора и не заранее обду­манное решение. «Никаких предварительных замыслов у меня не было, и я не имел никакой цели, кроме одной-единственной: спа­сти по возможности больше душ». Полевая проповедь стала «не­ожиданным средством, скорее вынужденным, чем выбранным», поскольку Уэсли «полагал, что даже такая проповедь лучше, чем никакая»³⁰. Его заботили две вещи: Бог велит распространять Евангелие, а значит — молчать нельзя; кроме того, Он велит печься о духовных потребностях ближних, которые, куда ни взглянешь, «искали смерти в заблуждениях жизни».

В третьей части «Призыва», которая увидела свет несколько ме­сяцев спустя, Уэсли снова обратился к той же теме и ответил на остальные возражения. «Какая нужда проповедовать в полях и на улицах? Разве недостаточно для этого церквей?»³² «Нет, мой друг, недостаточно. Не нам там проповедовать. Да, нам не дозволено проповедовать в церкви, а то мы предпочтем их любому другому месту. И без тебя хватает служителей — служителей и церквей. Чего ради? Чтобы исправить всех грешников Великобритании? Если так, то все бы исправились, но они не исправляются. Отсюда ясно следует, что одних церквей недостаточно. Да и вообще, сколько бы ни было церквей, грешники в них не заходят, иногда — целый год, а то и по много лет. Мне скажут, как говорят мягкосердечные хри­стиане: ‘Что ж, сами виноваты. Пусть умирают и гибнут’. Я знаю, что это их вина; но и мы с вами не были правы, когда сбились с пу­ти, подобно заблудшим овцам. И все же Пастырь искал нас и пошел за нами в пустыню. Так ‘не надлежит ли и нам помиловать ближне­го своего, как Он помиловал нас?’ Не следует ли и нам ‘взыскать и спасти погибшее’»?

Уэсли ссылается на отношения Бога с грешным человечеством в истории спасения, запечатленной в Новом Завете. «Явите непости­жимую любовь Божью отребьям человеческого рода! Явите Его ми­лость к их безумию! Обычным образом к ним не подступиться, все будет напрасно. Обычную проповедь Слова Божьего они слышать не захотят, и дьявол завладел беспечными. Кто вырвет их из его РУК? Но Бог взревновал и сошел с обычного пути, чтобы спасти со­творенные Им души. Превзойдя и превысив все, что возвещалось домами Господними, Он повелел гласу возопить в пустыне; ‘приго­товьте путь Господу. Исполнилось время и приблизилось Царст­вие. Покайтесь и веруйте в Евангелие’». Эти строки — самый тро­гательный и убедительный призыв к благовестию любыми доступ­ными методами.

Но это еще не все. Уэсли, с убедительной силой, опять возвра­щается мыслью к своему времени. В памяти его запечатлелось, ка­кими были шахтеры Кингсвуда и рабочие верфи в Ньюкасле, преж­де чем им раскрылась Благая Весть. «Неужели вы искренне хотите, чтобы эти жалкие создания грешили до тех пор, пока не попадут в ад? Конечно, нет. Каким же иным способом можно их спасти от ог­ня? Если бы приходской священник проповедовал им лучше анге­ла, они бы его все равно не слушали. Но если им говорили: «Там, на холме, кто-то проповедует», собиралась толпа и слушала, и Бог об­ращался к сердцам. Трудно представить, чтобы что-то еще могло их тронуть. Если бы не полевая проповедь, привлекавшая необычнос­тью, они бы шли греховными путями и пропали бы, не омытые Его кровью».

Затем Уэсли бросает вызов праздному духовенству, которое, рассевшись в удобных креслах, отвергает новую проповедь, «непо­добающую» джентльмену и священнику. «Прислушайтесь к своим сердцам! Есть ли среди вас, братья, те, кто готов заплатить такую цену, чтобы спасти души от смерти? Да вы скорее позволите про­пасть тысячам душ, когда можете их спасти. Я имею в виду не вашу совесть, а всякие неудобства. Смогли бы вы их выдержать? Смогли бы стоять с непокрытой головой на солнцепеке? А выносить ледя­ной дождь и ветер? А говорить на открытом месте, без всякого на­веса и защиты, когда Бог покрывает землю снегом, словно шерс­тью, или сыпет иней, как пепел? Ведь это - лишь наименьшие из неудобств, сопровождающих полевую проповедь. Неизмеримо труднее одолеть присущий грешникам дух противоречия, смешки и глумление черни, осуждения и упреки, нападения, нередко выхо­дящие за пределы словесной перепалки, глупую, бессмысленную жестокость, порой опасную для здоровья и даже жизни. Братья, за­видуете ли вы выпавшей нам чести? Чем вы пожертвовали бы, что­бы стать полевым проповедником? Что, по-вашему, могло бы за­ставить здравомыслящего человека служить так годами, если бы он окончательно не убедился в том, что им движет воля Божья?»

Эти благородные строки (так определяет их Даути) Уэсли завер­шает просьбой по крайней мере не чернить его труд, даже если они не расположены помочь ему. «Не умножайте трудностей, которые и так столь велики, что без всемогущего Бога мы просто утонем в них! Не способствуйте исчезновению малого остатка, принимающего на себя основной удар, когда десятки тысяч бедных грешников ожида­ют Вечного суда!» В этой части «Призыва» Уэсли говорит не толь­ко от своего имени, но и от имени евангелистов в каждом поколе­нии. Разрушительную критику и нежелание сотрудничать с теми, кому надо помочь в первую очередь, Уэсли считает чем-то вроде производственной опасности.

В другом месте он касается нарушения церковного порядка, ко­торое пришлось допустить, став странствующим проповедником. В переписке с таинственным «Джоном Смитом» (предполагают, что за этим псевдонимом скрывался Томас Секер, епископ Оксфорд­ский с 1737 г., а позднее — епископ Кентерберийский) Уэсли отве­тил на обвинения в том, что он «причинил немалый вред, преступив и отбросив закон»³⁸, проповедуя вне освященных зданий и исполь­зуя неустановленные молитвы. «Я часто отвечал: (1) Для меня лучше умереть, чем не проповедовать Евангелие Христово; да, пусть и в полях, если я не могу проповедовать в церкви или церковь не вме­щает всей общины. (2) Каждый День Господень я служу церковную службу, и мне никогда не приходило в голову, что какой-либо цер­ковный закон запрещает использовать неустановленные молитвы в другие дни. Но мне кажется, что дело глубже. Я задаюсь вопросом: в чем цель всякого церковного закона? Разве не в том, чтобы избавить души от власти дьявола и предать их Богу, взрастить их в страхе пе­ред Ним и любви к Нему? Закон имеет ценность в той мере, в какой отвечает этой цели; если же не отвечает, то он ничего не стоит». Услышать Евангелие нуждающиеся в нем могли только в одном слу­чае — если бы Уэсли нарушил общепринятые правила. При этом Уэсли вовсе не был церковным анархистом, который не гнушается никакими средствами. Ему приходилось вводить правила для своих общин. Но он должен был исполнить свою миссию, и если на пути у него стояли формальные препятствия, он не обращал на них внима­ния. Ничто не должно было мешать основному делу — благовестию. «Я бы соблюдал каждый пункт правил, — сказал он Джорджу Дау­нингу, капеллану графа Дартмутского, — если бы речь не шла о спа­сении душ. В этом случае цель оправдывает средства».

Говорили также, что Уэсли вторгается в чужие приходы, выка­зывая тем самым неуважение и неповиновение. Более того, его об­виняли в прозелитизме и попытках увести паству от законного па­стыря. Ему пришлось защищаться в письме к Эдмунду Гибсону, епископу Лондонскому, которое он написал 11 июня 1747 г. «Не наше дело — перетягивать кого-то к себе, из одной церкви (скажем так) — в другую, из одной конгрегации или общины — в другую. Мы бы и пальцем не пошевелили ради десяти тысяч прозелитов, если только они не переходят из тьмы в свет, от Велиала — ко Христу, из власти дьявольской — во власть Божью. Наша единственная цель — обратить грешников к покаянию, заставить слуг дьявола служить живому истинному Богу».

Другие считали полевую проповедь непристойной. Уместно ли служить под открытым небом, да еще когда вместо конгрегации со­бирается разношерстная толпа? Уэсли резко реагировал на эти странные мнения. «Удивляюсь тем, кто громогласно обличает недостойность полевой проповеди. Куда недостойней проповедь в собо­ре св. Павла, когда едва ли не все прихожане спят, болтают, глазеют по сторонам, не внимая словам проповедника. Самое же достойное, идет ли речь о церкви или о поле, когда вся община ведет себя так, словно перед нею — Судия, и они слышат с небес Его голос».

Собственно говоря, доводы Уэсли в пользу полевой проповеди сугубо прагматичны. Он хотел, чтобы его дело оценили по плодам, и знал, что здесь никто не может ему возразить. «Подавляющая часть огромной конгрегации в Мурфилдс — это очень серьезно, — писал он в «Дневнике» 23 октября 1759 г. — Один такой час мог бы убедить всякого непредвзятого человека в том, как целесообразна полевая проповедь. Какое здание, кроме св. Павла, могло бы вме­стить такую общину? А если бы и вместило, как там расслышать че­ловеческий голос? Многократный опыт убедил меня, что я могу со­брать втрое больше народу на открытом месте, чем под крышей. И кто может сказать, что время полевой проповеди прошло, если (1) приходит все больше народу; (2) сила Божья, которая обращает и убеждает, в высшем смысле пребывает с ними?»

Когда «Джон Смит» усомнился в его призыве «проповедовать повсюду, стать странствующим евангелистом», Уэсли очень откро­венно изложил ему свою идею «расширенного» прихода: «Я знаю, что Бог поручил это дело мне. Главный довод — то, что Он благосло­вил мой труд, хотя довод этот нередко повергает меня в трепет.

‘Разве не надмевалось и не тщеславилось сердце мое’? Все это есть; но не на этом я основываю проповедь. Я знаю и чувствую, что источ­ник ее — глубокое убеждение в воле Божьей. Если бы я от нее укло­нился, я никогда не услышал бы слов ‘Хорошо, добрый и верный раб!’, но услышал бы ‘а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов’» «Странный путь» благовестия на открытых местах стал возможен только благодаря воле Божьей. «До сего дня полевая проповедь — это крест, который я несу, — призна­вался Уэсли по прошествии многих лет, 6 сентября 1772 г. — Но я знаю свое призвание и не вижу иного пути ‘проповедовать Еванге­лие всей твари’».