Дневник 3:453-454.
Имя Генри Перли Паркера забыто, но написанная им картина знакома многим из тех, кто даже не интересуется искусством. Именно на его холсте запечатлено событие, происшедшее 9 февраля 1709 г. в доме приходского священника в Эпворте, когда юный Уэсли был спасен от бушующего пламени. Репродукции работы Паркера можно встретить повсюду в Англии и за ее пределами, в бесчисленных ризницах и залах. Даже те, кто немного знает о Джоне Уэсли, смутно припоминают, что он избежал смерти, когда пламя уже окружало его. В самом деле, это был драматический эпизод: ярко пылающее старое бревенчатое здание, паническое бегство многочисленной семьи священника, лицо Джона Уэсли за занавеской, находчивый крестьянин, подбежавший к окну и терпеливо ожидавший, пока другой крестьянин вскарабкается ему на плечи и вытащит мальчика — за несколько секунд до того, как рухнула крыша, и Сэмюэль Уэсли, призвавший потом всех вознести молитву: "Подойдите, соседи. Преклоним колена и воздадим благодарность Богу. Он оставил мне всех моих восьмерых детей. Пусть дома нет, я достаточно богат».
Уэсли не было и шести лет, когда случился пожар; неудивительно, что в таком впечатлительном возрасте все происшедшее навсегда врезалось ему в память. Это был Божий знак. Все в большей степени Джон осознавал, что он спасен с какой-то целью и относил к себе слова из Писания: «Не головня ли он, исторгнутая из огня?» (Зах. 3:2). Каждый последующий год Уэсли отмечал годовщину этой удивительной ночи, которая, по его признанию, «оставалась самым сильным моим впечатлением до 23 — 24-летнего возраста». Разумеется, после евангельского обращения Уэсли ощущал себя «выхваченной из огня головней» уже и в духовном смысле. С тех пор он рассматривал избавление от смерти в Эпворте как предзнаменование окончательного спасения — если только он будет готов исполнить миссию, определенную ему Богом. Когда он позировал Джорджу Вертью, писавшему его портрет, на заднем плане был изображен пылающий дом, а внизу написано: «Не головня ли он, исторгнутая из огня?»
В ноябре 1753 г. Уэсли был так болен, что готовился к смерти. Чтобы предупредить «скверные панегирики», он сам сочинил эпитафию для своего надгробия. Она так и начиналась: «Здесь покоится тело Джона Уэсли, головни, исторгнутой из огня». Он хотел, чтобы именно таким его знали люди. В «Дневнике» Чарльза Уэсли содержится важное уточнение: «ветвь, не однажды исторгнутая из огня». Здесь определенно усматривается намек на обращение Джона Уэсли, что подтверждает и он сам: то, что он испытал на Олдерсгейт-стрит 24 мая 1738 г., когда его душа почувствовала необычайное тепло, было духовным аналогом спасения от огня в 1709 г.8 Образ огня ассоциировался у него не только с искуплением грехов, но и с миссией, спасением душ, к которой он был призван Богом. «Его теология раскрывается на языке событий той ночи, - указывает У.Ч. Фитчет. - Пылающий дом - это символ уходящего мира. Всякая человеческая душа, по мнению Уэсли, подобна ребенку, объятому пламенем того неискупленного греха, который разжигает вечный божественный гнев. Выхваченный в полночь из горящего дома, он должен был спасти людей от еще более ужасного огня. Именно эти образы рисовались его воображению на смертном одре». Так Уэсли сделал первый шаг по пути евангелиста.
Уже с ранних лет он глубоко ощущал свое призвание. По словам Раттенбери, «с самого детства он был избранником судьбы». Он понимал, что ему уготована особая миссия — но какая именно, узнал только после обращения. Тридцать лет искал он свое призвание, трудным путем шел к своей цели, но не оставлял поисков. До 1738 г. Уэсли-евангелист был еще как бы зародышем, ведущим долгую борьбу за то, чтобы наконец завершить длительный период созревания и выйти в жизнь. В этой и последующей главах мы познакомимся с «подготовительным» периодом и отметим самые важные моменты его духовных странствований. Не углубляясь в биографические детали, мы остановимся на тех факторах, которые повлияли на становление Уэсли-миссионера.
В этой «эпохе предварительной подготовки», как называет ее д-р Бетт, мы поневоле заметим влияние семьи". Дом приходского священника в Эпворте по праву именуется колыбелью методизма. «Не будет преувеличением сказать, — полагает д-р Лэйвер, — что чуть ли не все в характере и воззрениях позднего Уэсли закладывалось в атмосфере эпвортского дома, на примере его матери». После пожара 1709 г. Сюзанна решила уделять особое внимание воспитанию Джона. «Я намереваюсь особенно заботиться о душе этого ребенка, к которому Ты проявил больше милосердия, чем получалось у меня, — писала она в книге для заметок, — чтобы постараться внушить ему законы Твоей истинной веры и добродетели. Господи, помоги мне быть искренней и благоразумной в моих трудах и благослови меня на успех». Образование, которое Сюзанна дала своему сыну, было столь основательным, а Джон оказался таким способным учеником, что Сэмюэль допустил его к Святому причастию еще в восьмилетием возрасте. До нас дошел своего рода план занятий, которым руководствовалась Сюзанна — он изложен в форме беседы матери с дочерью в ее рукописи «Религиозное собрание»'5. Хотя в данном случае беседу она проводила с дочерью Эмили, нет сомнений, что все дети получали примерно такое же образование; другая беседа Сюзанны, очень похожая, опубликована д-ром Адамом Кларком.
Вполне возможно, именно еженедельные беседы матери с детьми убедили Джона, что христиане должны пребывать в братском общении. Косвенным результатом этого стало основание «клуба святых» в Оксфорде, а позднее — и методистских союзов («классов»). Собрания, которые она устраивала в приходском доме (начало их относится к 1712 г., когда Джон посещал конвокацию), тоже могли натолкнуть его на мысль о важности подобных групп, в дополнение к обычным церковным службам, и, таким образом, проложили путь к основанию «обществ». Без священника дневные службы не проводились, а викарий обычно бывал скучным, никак не евангелистом, монотонно увещевающим отдавать долги. Учитывая все это, миссис Уэсли взяла за правило устраивать в воскресные вечера у себя на кухне неформальные собрания для членов семьи и слуг. Вскоре к ним стали проситься и другие люди, в просторную кухню набивалось до двухсот человек. Джону шел девятый год, но, зрелый не по летам, он должен был в этом принимать участие. Однако вряд ли он предполагал, что подобные собрания будут много раз повторяться в годы его собственных проповеднических странствований. Поместив в дневнике от 1 августа 1742 г. отчет о похоронах матери, Джон Уэсли воспроизвел копию ее письма мужу, в котором она описывала эти кухонные собрания, и не удержался от комментария: «Да, и она (как ее отец, дед, муж и три сына), была, по своим меркам и возможностям, проповедником праведности».
Пригодились евангелисту и другие уроки, усвоенные в Эпворте. Здесь всегда пристально интересовались зарождающимся миссионерским движением начала XVIII в. Сэмюэль даже предполагал поработать в Вест-Индии, но из этого ничего не вышло. Известно, что Сюзанна читала «кухонной» конгрегации английский перевод отчета, который составили Зигенбальг и Плюцшау о своей деятельности в Транкебаре (районе южной Индии). Возможно, что Уэсли, увидев, что отец неспособен хоть как-то увлечь свою деревенскую паству, стал сомневаться в эффективности приходской системы. Чтобы донести Евангелие до народа (чем ему предстояло в свое время заняться), традиционных методов было явно недостаточно. Наконец, если взять чисто бытовой уровень, то строгие правила жизни в семье приходского священника приучили его к лишениям и подготовили к трудностям, с которыми неизбежно приходится сталкиваться доброму воину Иисуса Христа. Как напоминает нам В.Х.Х. Грин, «Джон Уэсли был сызмальства приучен к спартанской жизни». И во всем этом Джон Уэсли видел руку Божью: вновь посетив Эпворт в 1779 г., он подтвердил истинность «банальных строк» Овидия:
Nescio qua natale soluin dulcedine cunctos
Ducit, et immemores non sinet esse sui!
(Всех нас родная земля непонятной сладостью манит
И никогда не дает связь нашу с нею забыть!)
На школьных годах Уэсли в Чартерхаусе мы долго задерживаться не будем. Образование, очевидно, было по-прежнему сопряжено с лишениями, в чем он сам признавался впоследствии: «С десяти до четырнадцати лет я почти ничего не ел, кроме хлеба, да и того немного. Однако это не причинило мне никакого вреда, а, наоборот, заложило основу крепкого здоровья»23. Виноваты здесь были старшие ученики, которые отнимали еду у младших. Следуя совету отца, Джон каждое утро трижды обегал вокруг школьного сада; несомненно, это тоже сыграло роль в том, что он обрел физическую выносливость, столь необходимую в напряженной деятельности евангелиста.
С другой стороны, Чартерхаус вряд ли оставил заметный след в духовном развитии Уэсли. По сути дела, отлучение от благотворной дисциплины Эпворта могло вызвать у него временный кризис, хотя Тайерман заходит слишком далеко, говоря, что Уэсли «появился в Чартерхаусе святым, а покинул эту школу грешником». Можно согласиться с В.Х.Х. Грином, назвавшим такой вывод «односторонним до абсурда». О своем состоянии духа в ту пору Уэсли оставил нам ясное свидетельство: «Последующие шесть—семь лет я провел в школе, где внешние ограничения исчезли. Я стал вести себя гораздо беспечнее, даже в отношении своих обязанностей, и почти всегда был виноват во внешних грехах; я знал, что они есть, даже если окружающие ничего дурного не видели. Тем не менее, я по-прежнему читал Писание и повторял утренние и вечерние молитвы. Тогда я надеялся спастись за счет того, что (1) я не так плох, как другие люди; (2) я все еще привязан к религии; (3) я читаю Библию, хожу в церковь и читаю молитвы».
Помимо частых посещений школы в День основателя и по другим случаям, Уэсли связывает с Чартерхаусом одно любопытное явление: в переломные месяцы, предшествующие умиротворению на Олдерсгейт-стрит, он часто искал тихого уединения в Чартерхаусе, в комнате Джонатана Агуттера, «бедного брата», который тоже был членом религиозного общества Фетгер-Лейн.
В семнадцать лет Уэсли отправился в Оксфорд и был зачислен в Крайст-Чёрч-колледж. Мы отложим до следующей главы рассказ о его духовных исканиях, особенно интенсивных в завершающий период его пребывания в университете, и лишь кратко коснемся событий в его жизни, определивших окончательное призвание. Уэсли был хорошим студентом, особенно преуспевшим в полемике. Его талант к логике, проявлявшийся и в устных академических упражнениях, и в бесчисленных частных спорах, был очевиден каждому и оказался немаловажным в подготовке будущего евангелиста. Двадцать лет он подчинял все свои успехи целям благовестия, рассказывая о христианстве огромному количеству людей. Ему часто приходилось защищаться, что он делал необыкновенно успешно, и устно, и на письме. Ко всему этому он заранее готовился, пусть даже неосознанно; иначе оказались бы потерянными годы, когда он еще не начал задумываться о духовном сане.
Портрет Уэсли в 1724 г. оставил нам Сэмюэль Бадко: «Он был студентом тонкого и острого ума, побеждавшим логикой любые хитросплетения и посмеивающимся над всеми, кого так легко разбил наголову. Вкусом он обладал образцовым; от него веяло мужеством и свободомыслием». Позже, когда он стал модератором групп в Линкольн-колледж, он должен был выслушивать тезисы своих учеников. «Таким образом, я волей-неволей приобрел некоторый опыт полемики, — признавался Уэсли много лет спустя, — прежде всего, умение искать и выявлять искусно замаскированные заблуждения. С тех пор у меня было много причин просить у Бога, чтобы Он даровал мне это подлинное искусство. И вот, когда люди возводили передо мной преграду того, что они называют «доказательствами», я неоднократно разбивал их в пух и прах, несмотря ни на какие обертки, докапывался до самого корня заблуждений и в мгновение ока вскрывал их». Это было поистине бесценное качество, ведь апологетика играет очень большую роль в библейском евангелизме. Как и апостол Павел, проповедник-миссионер ищет доводы в Писании.
Фундамент будущих уэслианских проповедей-комментариев вполне мог заложить его первый тьютор в Крайст-Чёрч, Джордж Уиган. Шмидт называет Уигана «исследователем библейского языка в духе Просвещения. Он открыл новый этап в исследованиях Септуагинты, которыми ранее занимался крупный немецкий ученый Иоганн Эрнст Грабе (1666—1711), приезжавший в Оксфорд».
Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что именно у д-ра Уигана Уэсли научился тщательному подходу к библейскому тексту, столь характерному для его проповедей и еще более — для «Комментариев» к Новому и Ветхому Заветам. В конце 1723 г. Уиган перешел в сельский приход, чтобы сосредоточиться на экзегетических исследованиях; там он прожил больше пятидесяти лет. Следующим тьютором у Уэсли был Генри Шерман, с которым он находился в более доверительных отношениях, хотя тот, по всей видимости, не оказал на него особого влияния. Дружеские отношения были у Уэсли и с Джонатаном Колли — регентом Крайст-Чёрч. Антикварий Томас Херн презрительно назвал Колли «апокалиптиком, погруженным в книги об Откровении и читавшим, помимо Меде (Mede), все, что ему попадалось на эту тему». Однако не исключено, что такая оценка — всего лишь следствие тогдашних предубеждений против эсхатологических поисков, и собственные представления Уэсли о конце времен, быть может, начали формироваться как раз в эти годы. Во всяком случае, позже он читал и Джозефа Мида, и Чарльза Добуца, причем обе книги рекомендовал ему Колли.
Уэсли окончил университет в 1724 г., получив степень бакалавра гуманитарных наук. В том же самом году уже прослеживаются некоторые признаки того, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события. Уэсли еще не думал о рукоположении и не искал той реальности в вере, которую позже обрел в евангельском обращении. По словам Шмидта, «первые годы в Оксфорде напоминали школьные дни в Чартерхаусе; акцент делался на систематическое образование, знание самого главного и основного. Тьюторы, очевидно, одобряли круг его интересов и даже любовь к поэзии». Как мы пытались показать выше, появившийся у него интерес к некоторым предметам помог ему в жизни, полностью посвященной евангелизму, однако пока он об этом не догадывался.
Поворотный момент пришелся на 1725 г. Из дневника, который Уэсли начал тогда вести, мы можем многое узнать о состоянии его духа (на его духовных поисках мы остановимся в следующей главе). В мае он в первый раз (но никоим образом не в последний!) обсуждал с матерью теологическую проблему. Появившаяся у него тяга к христианской истине и практике совпала с растущей уверенностью в том, что он призван стать священнослужителем. Трудно сказать, что чему предшествовало; скорее всего, оба желания появились одновременно. В январе 1725 г. он даже признался в своих планах родителям. Реагировали они по-разному. Сэмюэль посоветовал проявить осторожность, подождать, чтобы удостовериться в своем призвании, а также поучиться хоть немного греческому и древнееврейскому. Он хотел быть уверенным, что Джоном движут интересы, полностью свободные от каких-либо эгоистических мотивов: в XVIIII в. этот вопрос стоял очень остро. Служение в Церкви должно было стать для сына не только «средством пропитания», как у сыновей Илии: «Главным источником и стимулом, в сравнении с чем все остальное — вторично, должны быть слава Божья и служение церкви на благо ближнему. Горе тому, кто с менее серьезной целью примеривается к столь священному труду».
Сюзанна с нетерпением ждала исполнения своих молитв — а она, несомненно, просила Бога, чтобы Джон стал священнослужителем - и не понимала, зачем медлить. «Мне нравится твой дух, и чем скорее ты станешь дьяконом, тем лучше, — писала она. — Быть может, ты еще больше углубишься в изучение практического богословия, а это, по моему скромному мнению, наилучшее занятие для будущего священника. М-р Уэсли думает иначе и, вероятно, хочет приохотить тебя к критической учености. Она бывает полезна, но никоим образом не сравнится с богословием. Я искренне прошу у Бога, чтобы Он отвел от тебя это великое зло, не дал отказаться от необходимого ради пустячных штудий. Но я не собираюсь тебя убеждать. Да направит и благословит тебя Всемогущий Бог!»
С этих пор Уэсли стал сознательно готовить себя к рукоположению. Он спросил у отца, какие библейские комментарии тот может посоветовать. Ответ достоин подражания: «Ты спрашиваешь меня о лучшем из библейских комментариев? Я скажу тебе — сама Библия. Достаточно взять несколько ее изложений и переводов из Полиглотты и сравнить с оригиналом — и, я уверен, любому честному, благочестивому, прилежному и скромному человеку будет ясно, что они бесконечно превосходят всякий известный мне комментарий. А если уж выбирать из них, то самый лучший — это Гроций, особенно в том, что касается Ветхого Завета»41. Очевидно, Уэсли последовал совету отца, поскольку в самый день экзаменов перед принятием сана он читал «Примечания» голландского экзегета Гуго Гроция. Уэсли часто читал Новый Завет по-гречески. Прилежно изучая древнееврейский, он мог читать в оригинале и Ветхий Завет. Кроме того, он заглядывал в теологические труды, в том числе — отцов Церкви. Самыми важными для своего рукоположения он считал «Пособие для кандидата в священнослужители» Джорджа Булла (1714), комментарий на катехизис Уильяма Уэйка «Принципы христианской веры» (1700) и книгу Джона Эллиса «В защиту Тридцати девяти статей» (1700).
Рукоположение Уэсли в дьяконы состоялось 19 сентября 1725 г. в соборе Крайст-Чёрч в Оксфорде. Рукоположил его Джон Поттер, который позже (22 сентября 1728 г.) передал ему и благодать священства. В проповеди «О посещении церковной службы», произнесенной им пятьдесят с лишним лет спустя, Уэсли вспоминал о совете, который дал ему этот «великий и добрый человек» уже после того, как стал архиепископом Кентерберийским: «Если вы хотите принести особенную пользу, то не тратьте времени и сил на борьбу за то или против того, что спорно. Свидетельствуйте против откровенных грехов и поощряйте подлинную, совершенную святость». Именно это Уэсли и намеревался делать. Когда епископский капеллан Томас Хейвард экзаменовал его, проверяя, готов ли он к священническим обязанностям, он задал вопрос, который часто вспоминался Уэсли в годы его миссии: «Вы знаете, на что идете? На противостояние всему человечеству. Тот, кто собирается стать христианским священником, должен знать, будет ли он против всех, но все уж точно будут против него». Можно согласиться с выводом д-ра Грина: «Нет оснований сомневаться, что рукоположение Уэсли стало важнейшей вехой в его духовном развитии». К этой теме мы вернемся в следующей главе.
Вскоре после принятия дьяконского сана Уэсли произнес свою первую проповедь в небольшой, обложенной камнем церкви в Саут-Ли, близ Уитни. Он поневоле обратил внимание на городские башенные часы и подумал о том, какой глубокий смысл обрели для него в этот миг слова: «Не знаете, в который час Господь ваш придет». Историческое событие запечатлено памятной доской на церковной кафедре. Уэсли проповедовал на тему Мф. 6:33: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Рукопись проповеди сохранилась, и у нас есть возможность прочитать ее текст, записанный четким и аккуратным почерком. 16 октября 1771 г. он отметил в своем «Дневнике»: «Я проповедовал в Саут-Ли. Здесь же я произносил свою первую проповедь сорок лет назад. Один человек из моей нынешней аудитории слышал меня и тогда, большинство же остальных уже покинули бренный мир»49. Начало было положено, и несколько лет Уэсли проповедовал в деревнях близ Оксфорда; в своем дневнике он упоминает Бинси, Бродвей, Бакленд, Камб, Флит-Марстон, Пиртон, Шиптон, Стэнтон, Тейм и Уинчендон. Проповедовал он и в нескольких оксфордских церквях51. В любую погоду Уэсли шел пешком или ехал верхом по ужасным дорогам. Он еще не догадывался, что обретает необходимый опыт для евангелистских странствований, которым позже отдал пятьдесят лет жизни. Одновременно он учился составлять проповеди. Однако, как отмечает Карнок, он еще не знал, как по-настоящему проповедовать то, что написал, и, конечно же, еще не нашел того стержня, на котором в последующие годы строилось его благо- вестие.
В 1726 г. Уэсли избрали членом совета Линкольн-колледжа, где он заменил Джона Торолда (тот через некоторое время стал сторонником Возрождения). С первого взгляда не совсем ясно, какое отношение имеет эта должность к евангелистскому призванию. Однако если взглянуть на новую должность Уэсли с другой стороны, станет понятно, что самим провидением он был и в духовном, и в материальном плане подготовлен к своему будущему. До его женитьбы в 1751 г. именно эта должность давала ему твердый заработок, что пригодилось в те годы, когда Уэсли еще не определил собственную позицию и не почувствовал призвание евангелиста. Еще важнее, что с самого начала он оказался финансово независимым. Некоторые сочтут, что я обращаю излишнее внимание на земной аспект духовной деятельности, но от этого он не перестанет быть жизненно важным. Когда пришло время обратиться к народу, Уэсли мог сделать это свободно во всех смыслах.
Тогда и появился «клуб святых». У истоков его стоял Чарльз Уэсли; Джона в то время не было в Оксфорде, он служил приходским священником в Руте. Однако, вернувшись в Оксфорд, где он стал тьютором в Линкольн-колледже, Джон начал формировать общество в соответствии с собственными представлениями. Сначала предполагалось, что оно будет частично посвящено образованию, но вскоре его целью стало всестороннее духовное совершенствование. В деятельности общества воплощались поиски самого Уэсли; одновременно оно помогало вырабатывать тот инструментарий, который позволил впоследствии оберегать плоды евангелизма. Общество не было замкнутым кружком единомышленников; деятельность его обращалась и внутрь, и вовне. Духовные упражнения дополнялись благотворительной работой среди неимущих. Члены общества посещали тюрьмы и работные дома, помогали больным и нищим. Уэсли впервые пришлось столкнуться лицом к лицу с простыми людьми. Все долгие годы его евангельского служения он обращался к ним. Ему предстояло стать апостолом hoi polloi (гр. «многих»). Благодаря «клубу святых» его узнала будущая паства.
Мы говорили о тех обстоятельствах оксфордской карьеры, которые помогли становлению Уэсли-евангелиста. Отдельно взятые, они мало что значат. Однако все вместе, в свете последующих событий, они оказываются свидетельством Божьего Промысла. И все-таки именно в духовном становлении Уэсли рука Божья проявилась наиболее отчетливо. К этой теме мы сейчас и обратимся.
Дата добавления: 2014-12-02; просмотров: 747;