КАК ВЕРНУТЬСЯ К ЖИЗНИ 3 страница

В остальных отделах было по два и по три кружка.

Председателями отделов были:

В Москве: Ю.Н. Кирпичникова, позднее княгиня С.В. Урусова, а с 1913 г. Софья Владимировна Герье.

В Киеве: Елизавета Вильгельмовна Родзевич, а потом Евгений Михайлович Кузьмин.

В Харькове: Вера Алексеевна Молокина.

В Калуге: Елена Фёдоровна Писарева.

В Ялте: С.В. Татаринова.

В Ростове-на-Дону: М.Г. Фёдорова.

Позже, в 1921 году, образовался Житомирский Отдел Р.Т.О., и председателем был д-р Виктор Викторович Гинце[1].

———————

Прежде чем переходить к внешним событиям и к испытаниям, через которые пришлось пройти новорождённому Русскому Теософскому Обществу, расскажу сразу о последних трёх (перед войной) европейских теософских конгрессах, в которых участвовали представители Русской Секции.

В 1909 году группа русских теософов с А.А. во главе отправилась на Пятый Международный Конгресс в Будапеште. Мы проезжали через Варшаву, и здесь произошло событие, глубоко порадовавшее нас. Варшава вызывала всегда мучительные переживания для русской души. Жестокие репрессии русского правительства, за которые русский народ не может отвечать, — а его интеллигенция, сочувствовавшая полякам, была в них совершенно неповинна — вызывали в польской интеллигенции ненависть ко всем русским, и эту ненависть мы болезненно чувствовали каждый раз, проезжая через Варшаву.

В Варшаве ещё не было настоящего теософского движения, но возник уже интерес к теософии, и нас ожидала на этот раз дружественная встреча и приглашение остановиться у художника Стабровского, бывшего тогда директором местной Академии Художеств. Нас пригласили сделать доклады по теософии в нескольких частных салонах, и мы почувствовали, что теософия оказалась той связующей силой, которая разбила лёд и сделала вчерашних врагов нашими друзьями. Нас провожала на варшавский вокзал толпа друзей с цветами и сердечными пожеланиями новых встреч. С нами поехал на конгресс известный польский поэт и романист Тадеуш Мицинский. За время конгресса он так подружился с нами, что впоследствии приезжал из Варшавы в наш город Калугу, чтобы повидаться со скрипачкой А.В. Унковской и со мной. К сожалению, он погиб в 1918 году в Москве во время уличной стрельбы.

В конце Будапештского конгресса А.А. организовала братское общение бывших на конгрессе славян. Мы собрались на дунайском острове Margareten Insel в числе 14 человек, из которых несколько болгар с Никовым во главе и два представителя Сербии и Польши. Время проходило в дружеской беседе о единении славян на почве теософии, помимо всех исторических и политических средостений, и мы решили возобновлять подобные дружеские собрания на всех последующих конгрессах.

С конгресса я возвращалась в Россию вместе с А.В. Унковской морем. На пароходе, во время плавания, нам удалось вызвать среди его пассажиров большой интерес к теософии. В Триесте мы попали на роскошный пароход «Triestiner Lloyd», где нам пришлось наблюдать, как богатая путешествующая публика проводит свой досуг. Б`ольшая часть дня была занята едой; в промежутках, на палубе первого класса, можно было видеть скучающие фигуры лежащие в раскидных креслах и лениво перебрасывающиеся незначительными фразами. В конце этого дня, когда мы остались одни в нашей каюте, перед нами возник вопрос: имеем ли мы, как теософы, право пассивно участвовать в таком времяпрепровождении? И решили, что не имеем. На следующее утро во время первого завтрака в общей столовой я предложила собравшимся вопрос: нет ли среди пассажиров пианиста, который пожелал бы аккомпанировать скрипачке, едущей с нами на пароходе. Когда одна из пассажирок предложила свои услуги, я попросила желающих послушать концерт собраться в салоне за час до завтрака. Все заинтересовались, оживились, и в назначенный час салон был полон, и даже публика второго класса собралась поближе к его окнам. Концерт вышел на славу. Когда я приотворила дверь на широкую лестницу, ведущую в отделение первого класса, я увидела — совсем как на картинке в сказке «Спящая царевна» — остановившихся на её ступеньках людей, захваченных врасплох доносившейся сверху чудесной музыкой. Они стояли неподвижно, словно заколдованные. А.В. Унковская умела извлекать из своей маленькой скрипки Guarneri такие нежные, одухотворённые звуки, которые многие сравнивали с пением ангелов.

В остальное время, пока мы ехали вместе, пассажиры стали неузнаваемы; оживились и забрасывали нас вопросами. Пришлось прочитать целую лекцию о невидимых мирах, карме и перевоплощении, и кончились наши оживлённые беседы с пассажирами тем, что один из них, молодой журналист (турок), стал перед А.В. Унковской на колени, умоляя её дать ему для его журнальной статьи резюме её цветозвуковой методы, её фотографию и главные сведения о её жизни.

Высадившись в Афинах, мы посетили Элевсис. Я в это время переводила книгу Шюре «Великие посвящённые», и хотелось воочию увидеть остатки элевсинских храмов. Пробыв затем короткое время в Константинополе [ныне Стамбул], мы вернулись на родину через Одессу. Я взяла это направление, чтобы познакомиться с жившими в Одессе племянницами Е.П. Блаватской, надеясь получить от них нужные для меня сведения для её биографии. Я не знала их лично, но получила от них письмо, в котором они горячо поблагодарили меня за предисловие к переводу «Голоса Безмолвия», изданного моим мужем. Они трогательно описывали свою радость и своё волнение, когда читали это предисловие, как они плакали над ним, радуясь, что наконец появилось в русской печати дружеское слово в защиту доброго имени их любимой тёти, так бессовестно оклеветанной в книге Всеволода Соловьёва «Разоблачённая жрица Изиды». Они подарили мне целое сокровище, состоявшее из писем Елены Петровны, снимков и портретов, чрезвычайно ценных для Теософского Общества. Я отдала их в петербургский центр, где из них был составлен целый большой альбом. Впоследствии он был конфискован вместе с другим имуществом Теософского Общества. Вернуть его нет никакой надежды.

Чтобы не возвращаться больше к описанию международных теософских конгрессов, расскажу вне хронологического порядка и о двух европейских конгрессах, состоявшихся в 1911 году в Генуе и в 1913 году в Стокгольме.

Участие русской группы в 1911 году в европейском конгрессе в Генуе оказалось очень удачным и вывело генерального секретаря проф. Пенцига из крайне затруднительного положения. Проф. Пенциг получил слишком поздно телеграммы президента Анни Безант о том, чтобы конгресс состоялся без неё. Ближайшим членам профессору удалось сообщить об отмене конгресса, но из других стран и из далёких концов Италии собралось уже около ста человек. Увидав его огорчение и смятение всех собравшихся, Анна Алексеевна предложила проф. Пенцигу использовать эти дни, чтобы устроить для съехавшихся ряд бесед и концертов. Последнее было вполне возможно, так как среди собравшихся русских были и пианистка, и скрипачка Унковская, а также были и красивые голоса.

Проф. Пенциг был очень обрадован, услыхав такое предложение. Эта импровизированная теософская работа происходила в залах университета, расположенного на холме и окружённого чудным ботаническим садом. Помещение университета было отдано на время конгресса в полное распоряжение теософов. Проф. Пенциг просил А.А. взять на себя инициативу и вести собрания съехавшихся. На другой день, созвав всех приезжих и прочитав им телеграмму президента, он предложил использовать эти дни для теософской работы и предложил избрать председательницей конгресса А.А. Каменскую, которая и была единогласно избрана.

Открыв собрание, она предложила программу трёхдневной совместной работы.

Каждое утро под председательством А.А. от 10 до 12.30 ч. проходили собрания, состоявшие из докладов и лекций на теософские темы. Видную роль занимал доклад А.В. Унковской, излагавшей совершенно новую постановку музыкального преподавания на основе цветозвуков. Свою методу она сопровождала музыкальными иллюстрациями. Завершались эти собрания кратким концертом и Молитвой Господней, композиции Унковской, пропетой русским хором.

После обеда теософы собирались на даче у г-на Кирби, где в дружеском общении шла оживлённая беседа на теософские темы.

В последний день вечером проф. Пенциг устроил красиво иллюминированную прощальную «garden-party» в ботаническом саду, с террасы которого раскрывался чудный вид на море. Этот неожиданный успех прекрасно удавшегося теософского съезда сблизил итальянскую и русскую секции. Проф. Пенциг горячо благодарил А.А. и всю русскую группу за оказанную ему помощь. На этом же съезде присутствовала Софья Владимировна Герье, бывшая в то время студенткой Генуэзского Университета, которой впоследствии было суждено сыграть выдающуюся роль в русском теософском движении. По возвращении на родину она была поставлена во главе Московского Отдела, который она вела с большим успехом до закрытия Общества.

На четвёртый день перед отъездом русская группа устроила — как и в Будапеште — день славянского объединения.

В окрестностях Генуи, в очаровательном парке, состоялось славянское собрание, закончившееся прекрасным обедом, который был устроен для нас нашим великодушным членом С.Э. Евдокимовой. Собравшиеся долго наслаждались красотой знаменитого парка Палавичини, сближаясь в дружеской беседе со славянами. На этом заключительном празднике было 19 человек, из которых 14 русских, остальные поляки, болгары и одна сербка.

Генуэзский съезд оставил яркую и интересную страницу в истории русского теософского движения, так как фактически его вела А.А. (наш генеральный секретарь) с помощью русской группы.

В последний день Генуэзского конгресса приехал ветеран германских теософов Хюббе-Шляйден, который был много лет преданным работником Теософского Общества, но устранился от участия в Немецкой Секции, не желая примыкать к течению, созданному д-ром Штайнером. Здесь кстати следует упомянуть, что отмена Генуэзского конгресса помешала доктору выполнить своё намерение. Он хотел воспользоваться этим конгрессом, чтобы заявить о своём выходе, вместе с большей частью немецких теософов, из Международного Теософского Общества и этим заявлением произвести мировой скандал. Отмена официального конгресса помешала выполнить его намерение.

Примечание. В Германии, ещё в начале девятисотых годов, генеральный секретарь Немецкой Секции враждебно высказывался против Анни Безант и Международного Теософского Общества. В 1913 году он «отказался признавать членов и лож, не работавших по его методам, которые он считал лучшими для Немецкой Секции. Вместе с Советом Немецкой Секции он исключил из национального Общества членов, принадлежавших к Ордену Звезды на Востоке. Такое исключение не имело законной силы, так как никто из членов не может быть исключён за свои взгляды. Поэтому Анни Безант, как президент и по просьбе Генерального Совета, нашла, что у неё нет другого выбора, как аннулировать хартию секции. Затем она восстановила семнадцать лож, желавших работать согласно уставу Теософского Общества с д-ром Хюббе-Шляйденом как генеральным секретарём Немецкой Секции.» («Краткая история Теософского Общества», составленная Джозефин Рэнсом / Josephine Ransom, «A short history of the Theosophical Society», с. 397).

Подробности последнего Стокгольмского конгресса, состоявшегося в 1913 г., остались особенно яркими в моей памяти — может быть потому, что для нас, русских, этот конгресс был очень значителен. Мы образовали на нём целую колонию в 65 человек, и переживали незабываемые впечатления. Всё время стояла прекрасная погода, северная природа с её шхерами и островами представляла совершенно новое окружение для нашей теософской работы, а более близкое знакомство с нашими соседями шведами, с их национальной культурой и психологией, которая сильно отличается от западноевропейской, придавало особый интерес этому конгрессу.

В нашем общении со шведами мы встретили столько внимания и сердечного радушия, такое утончённое гостеприимство, соединённое с непосредственностью и большой простотой, какие нельзя встретить в лихорадочно живущих западноевропейских центрах.

Само прибытие в Стокгольм, когда мы спустились с парохода на его красивую тихую набережную, напоминало скорее толпу паломников или переселенцев, чем группу конгрессистов. Милейший г-н Хиплинг, член комитета по устройству приезжих на конгресс, которому была поручена забота о русской колонии, встретил нас так, как встречают старых друзей, затем немедленно побежал выручать из таможни картины художника Стабровского, который приехал вместе с нами. В таможне его задержали так долго, что нам пришлось просидеть на набережной, на наших чемоданах и саквояжах, от 9 утра до 12 часов дня. Сначала ожидание было очень весёлое, нас забавляло наше неожиданное приключение; мы были совершенно одни на набережной, любовались ярко освещённой красотой северной природы, но к полудню нас одолел такой голод, что мы буквально набросились на оставшиеся у двух мудрых членов запасы провизии — крутые яйца и огурцы.

В 12 часов появился наконец наш вожатый г-н Хиплинг, в сопровождении необыкновенно громадной лошади, запряжённой в такую же огромную платформу, на которую поместились все наши чемоданы, и мы — большой толпой — двинулись вслед за Хиплингом, который непременно хотел показать нам сперва помещение Теософского Общества, и только затем повёл нас к трамваю, который должен был доставить нас в Стокзунд.

А.А. заранее списалась с комитетом, и нам отвели в окрестностях Стокгольма несколько смежных дачных вилл с удобным трамвайным сообщением. Когда мы приехали в Стокзунд, солнце ярко светило, местоположение было очаровательное на высоком холме с прекрасным видом. Мы приехали за два дня до открытия конгресса, и благодаря распорядительности нашего милого вице-председателя д-ра Тимофеевского, который взял на себя все хлопоты по нашему размещению, всё наше устройство прошло в полном спокойствии и порядке. Все главные работники (около 30 человек) поместились в большом доме на вилле Берг, остальные были распределены в маленьких соседних виллах. На другой день приехала из Лондона миссис Безант и вместе с ней Анна Алексеевна и скрипачка Унковская, принимавшие участие на английской конвенции. Вся русская колония встречала президента с букетами цветов, а В.В. Погосская произнесла краткую приветственную речь. Наша встреча состоялась отдельно от остальных секций, и огромная русская толпа должна была произвести сильное впечатление на нашего дорогого президента.

Хотя мы жили вне Стокгольма, но благодаря удобному сообщению могли принимать участие в программе конгресса, не пропуская ничего важного, и в то же время жить в уединённом месте, переживая в спокойной тишине среди чудной природы всё то невидимое духовное, что происходило во время собраний конгресса.

Первый день, 1 июня, прошёл как обычно на теософских конгрессах, с той разницей, что на приёме Анни Безант — вместе с приветом — раздавали каждому приходившему к ней по цветку. В тот же вечер она произнесла чудесную речь о мистериях.

На второй день было торжественное открытие конгресса в прекрасном актовом зале Королевской Музыкальной Академии. Могучий мужской хор приветствовал собравшихся духовной кантатой. После обеда была два доклада, один из них А.А. «Миссия красоты в свете теософии», а вечером состоялась публичная лекция президента «Спасители мира».

Следует отметить, что в этот же день, на деловом заседании, было решено собирать международные теософские конгрессы не через год, а через два года, и посылать приглашения как д-ру Штайнеру, так и г-же Тингли.

Стокгольмский конгресс оказался интересным во всех отношениях; не говоря уже о трёх публичных лекциях Анни Безант («Спасители мира», «Исторический Христос» и «Христос в человеке») и о докладе А.А. («Миссия красоты в свете теософии»), были интересные доклады о «Шведской мистике», о «Теософской работе в тюрьмах» В.Н. Пушкиной; исключительно интересный доклад сделала г-жа Руссак «О целении и целителях». Кроме того были доклады г-жи Блит «О звёздных символах», лекция А.В. Унковской «О цвето-звуках» и доклад Пека Эрваст «О дэвах», который к сожалению для нас был недоступен, так как был сделан на финском языке.

Наша русская группа внесла много оживления в этот конгресс. Заметив среди собравшихся, особенно шведов, интерес к русской музыке, Анна Алексеевна немедленно организовала русские концерты, которые и повторялись ежедневно с 4 до 6 часов вечера в Hotel Royal, где происходили теософские собрания. Кроме исполнения русской музыки на рояле, были исполнены скрипичные вещи, а также вокальные номера и хоровое пение. Львова демонстрировала свои композиции, из которых особенно понравилась переложенная ею на музыку Бхагавад-гита.

Из поездок, организованных комитетом для ознакомления со Швецией, мне особенно понравилась в Skanzen музей. Это что-то вроде постоянной этнографической выставки, оригинальная попытка дать модели национальных произведений своей страны, разбросанных среди деревьев большого парка. Там были и постройки различных веков, и особый вид скандинавских мельниц, и земледельческие орудия — всего не припомню. В этой поездке участвовала и Анни Безант, долго смотревшая на устроенные в её честь на большой деревянной эстраде национальные танцы. Её присутствие вызвало большое одушевление и в танцорах, и в зрителях. После танцев ей и всем нам предложили национальное угощение в деревянном доме-модели, необыкновенно живописном благодаря земляной крыше, покрытой естественно выросшими полевыми цветами.

4 июля вечером, после последней публичной лекции «Христос в человеке», состоялись проводы президента. Русская группа поднесла ей на дорогу корзину с фруктами.

После её отъезда мы оставались ещё три дня. 5 июля мы пригласили всех наших шведских друзей на русскую чашку чая в Hotel Royal. А.А. организовала этот наш праздник чрезвычайно удачно. Всех входивших мы встречали с приветом, вручая каждому по полевому цветку, и вся атмосфера, дружеская и одухотворённая, придавала необыкновенную прелесть нашему общению. Веджвуд (впоследствии епископ Свободно-Католической Церкви), тогда ещё молодой член Английской Секции Т.О., сказал, обращаясь ко мне: «Как вы русские умеете располагать к себе и открывать души других! Мне в первый раз совестно за нас, англичан — мы этого не умеем».

Среди присутствовавших был молодой художник де Бильд; он произнёс вдохновенную речь в которой говорил, что на этом конгрессе перед ними шведами раскрылась русская душа — «Vous connaitre, c’est — vous aimer!» [Вас узнать — значит вас полюбить] — воскликнул он, широко раскрыв объятия; произошла неожиданная забавная и вместе с тем трогательная сцена: де Бильд, высокий и стройный, стоял с протянутыми руками, а А.В. Унковская, маленькая и кругленькая, бросилась в его объятия, и все присутствовавшие, глядя на них, выразили свой восторг рукоплесканиями. В этот же день в 2 часа было закрытие конгресса, сопровождавшееся хоровым пением той же торжественной кантаты.

После отъезда Анни Безант комитет конгресса просил вести собрания нашу председательницу А.А. Каменскую.

6 июля А.А. собрала всех русских для беседы о пережитых впечатлениях. На этом конгрессе было пережито много глубокого и знаменательного, но были и забавные инциденты. Г-н Хиплинг, которому была поручена забота о русских, выполнял свою роль с трогательным усердием. Каждый день рано утром начинал звонить телефонный звонок, призывавший Ц.Л. Гельмбольдт, которая представляла собой нашего «старосту», раздавался его озабоченный голос: «Wie geht’s?» [как дела?] и затем ряд вопросов о здоровье её, А.А. и всех остальных, хорошо ли нам, и т.д. В последний день он пришёл, чтобы лично убедиться, всё ли у нас благополучно, и увидав Ц.Л., так расчувствовался, что пытался заключить её в свои объятия. Ц.Л., не ожидавшая такого порыва, смутилась и, отстраняясь от него, проговорила: «Aber.... Herr Stokholm!» [но... господин Стокгольм!] Думаю, что он превратившись в «Stokholm», смутился не менее её.

7 июля мы расстались с гостеприимным Стокгольмом, и шведы, желая ещё раз выразить свои дружеские чувства к русской группе, устроили для нас прощальный завтрак на крыше «Opera Terrase».

———————

Самое глубокое и значительное, что мы пережили во время конгресса, произошло 4 июля на утреннем собрании старших работников, происходившем на вилле Берг. А.А. организовала нашу жизнь на этой вилле таким образом, чтобы могла создаться атмосфера глубокого духовного настроения. Мы собирались каждое утро на общую медитацию, избегали всякой суеты и рассеяния, сосредоточивались внутренно на глубоком оккультном значении теософского конгресса.

Во время беседы, которую вела А.А., я, а вероятно и другие, испытала глубокое переживание, которое не берусь описывать, — так оно было необычно и непонятно для меня, но оно оставило след на всю жизнь.

———————

Теперь я перейду к внешним событиям в Р.Т.О. до полного прекращения теософской работы на физическом плане со временем революции. Почти все эти события были враждебными нападениями на теософию, неожиданными атаками на само существование Общества; и они могли бы на время уничтожить его, ели бы у нас не было такого вождя как Анна Алексеевна. Она оказалась природным воином, она никогда не отступала перед трудностями и личными опасностями, а когда они возникали, она защищала порученное ей дело с такой силой и непреклонностью, что победа оказывалась всегда за ней.

Кроме столкновений с властями приходилось вступать в борьбу и с духовными течениями, враждебно настроенными к народившемуся Теософскому Обществу. В те дни большое влияние имели два течения: одно, во главе которого стояло Петербургское Религиозно-Философское Общество. К нему примыкали многие писатели и представители науки. Другое, мистическое, носившее название «неохристиан». Примыкавшие к первому течению считали теософию неприемлемой для русской души, а неохристиане видели в ней элементы, враждебные для христианства.

В октябре 1909 года в помещении Религиозно-Философского Общества состоялся доклад А.А. о задачах теософии, в конце которого происходили прения; в них участвовали кроме А.А. и её ближайшие сотрудники, а со стороны Р.Ф.О. председательствовавший в этот день Вячеслав Иванов, Д. Философов и Д. Мережковский.

Нужно думать, что члены Р.Ф.О. имели намерение сразиться с нами в тесном кругу своих сотрудников, иначе нельзя объяснить выбранный ими день — 17 сентября, — когда празднуется память святых Веры, Надежды, Любви и Софии; эти имена — самые распространённые в нашей стране, и этот день — самый неблагоприятный для публичных выступлений, так как все заняты чествованием бесчисленных именинниц. Кроме того, доклад был назначен на 9 ч., а состоялся только в 10.30. Мы явились вовремя, но председатель, увидев, что несмотря на именинниц, публики собралось много — вероятно, её привлекло стоявшее на повестке выступление теософов, — распорядился, чтобы сперва был прочитан длиннейший доклад о внутренних делах Р.Ф.О. Интересно, что публика не разошлась, ожидая доклада А.А. и последующих прений.

Доклад был составлен так удачно, что заранее лишал серьёзного значения все ожидавшиеся нами нападения, а до конца выдержанное спокойствие и самообладание докладчицы, как резкий контраст раздражённым и враждебным проявлениям Р.Ф.О. послужили нам на пользу. Особенно резко нападал на теософию Д.С. Мережковский; с обычной ему горячностью он обвинял теософов в том, что они всех любят и «готовы со всеми обниматься, даже с предателем Азефом» (в те дни общественное мнение было сильно возмущено процессом, раскрывшим преступную деятельность шпиона и предателя Азефа). Кончились эти прения тем, что из присутствовавшей аудитории, один за другим, стали подниматься голоса в защиту теософии, и последнее слово осталось за одним из неизвестных мне наших защитников, который выразил изумление, на каком основании члены такого просвещённого общества, как Религиозно-Философское, так резко нападают на учения, основанные на такой высокодуховной этике.

Мы покинули Р.Ф.О. с сознанием, что приобрели новых друзей для теософии.

В Москве состоявшийся в 1910 году диспут с неохристианами носил иной характер. Он был устроен в амфитеатре Народного Университета при большом стечении публики. Председательствовала А.А., и прения начались в назначенный час. Но первый же представитель неохристиан, попросивший слова, начал такую бесконечную речь, пополняя её ссылками на догматы христианской церкви, что председательница была вынуждена остановить его, прося дать время и для других участников прений. Остановив его, она назначила для всех остальных записавшихся ораторов не более 5 минут. Раздались протесты, недалеко от эстрады слышались иронические голоса, говорившие: «увидим, сколько времени председательница будет давать своим». Но им пришлось разочароваться: наших защитников теософии она так же беспощадно останавливала, лишь только стрелка часов показывала, что прошло 5 минут. Не знаю, какое впечатление вынесли присутствовавшие на этих прениях, но вспоминаю слова одного из самых выдающихся представителей современного православного христианства С. Булгакова. В разговоре со мной, происходившем в самом начале появления в России теософии, он сказал, что имел случай беседовать с тремя представительницами теософии и прибавил: «одно могу сказать, что ни у кого не встречал такой незыблемой веры, как у вас, теософов».

Но самое интересное из всех наших столкновений с враждебными течениями произошло на конгрессе Женского Общества в Петербурге в декабре 1910 года. Его следует отметить подробнее, потому что он состоял из наиболее передового слоя интеллигентных женщин, имевших большое влияние на общественное мнение. В означенном году все женские союзы, добивавшиеся расширения права женщин на высшее образование, объединились вокруг Женского Благотворительного Общества и решили организовать всероссийский женский съезд. Разрешение было дано после больших затруднений и усилий устроителей. А.П. Философова[2], которой принадлежала инициатива конгресса, провела широкую программу с девятью отделами, из которых один был посвящён духовным вопросам.

Теософское Общество воспользовалось широтой программы и представило шесть докладов:

· «Народные дома» Е. Писаревой;

· «Народные университеты» А. Каменской;

· «Анкета по религиозным вопросам среди учащихся» А. Каменской;

· «Метода музыкального преподавания» А. Унковской;

· «Этические союзы молодёжи» А. Молокина;

· «Домашнее воспитание ребёнка» О. Филинциной.

Все эти доклады были прочитаны и вызвали большой интерес, несмотря на явно отрицательное отношение некоторых позитивистски настроенных групп. Особенный интерес съезда вызвала религиозная анкета, обращённая к учащимся, а также работы А.В. Унковской, которая иллюстрировала свою методу (цвет–звук–число) прелестными музыкальными вещами. Конгресс присудил ей почётный отзыв, но позже мы узнали, что её работы были признаны достойными золотой медали, которую она не получила только потому, что была членом Теософского Общества.

Зато доклад А.Каменской, доказывавший, что религиозные вопросы должны иметь своё место во всех народных университетах, вызвал настоящую бурю. Собрание вела крайняя социалистка Милюкова, и она увидела в этом докладе опасную для социализма духовную ноту, призывающую к братству и терпимости. После прочтения этого доклада, когда открылись прения, часть аудитории стала бушевать и раздались возмущённые речи против «церковности и сентиментальности» догматиков, а один из ораторов просил аудиторию обратить внимание на «мундир святейшего синода», который в действительности оказался формой горного инженера нашего члена, проф. Эрасси.

Вместо ответа на все укоры и нападки А.А. сказала, что на клевету и враждебные выступления ей не хочется отвечать, но она выражает глубокое сожаление, что передовая женская аудитория оказалась такой нетерпимой в то время, когда обсуждение религиозных вопросов было бы в высшей степени своевременно и полезно.

Когда она сошла с эстрады, председательница поспешила вызвать следующего докладчика, но внимание всей аудитории было направлено на группу выходивших из зала теософов; на всех лицах было выражение глубокого изумления, словно они спрашивали: что это за люди? откуда и кто они?

Поразило всех то, что мы отказывались от враждебной полемики и выслушав клевету, продолжали спокойно утверждать своё право на свободу мысли и совести.

В числе организаторов конгресса была наш член С.Э. Евдокимова, пользовавшаяся большим уважением среди всех общественных групп Петербурга. Глубоко возмущённая некорректностью собрания, она во время перерыва подошла к оратору, указывавшему на мундир святейшего синода, и спросила его: «Скажите, вы знаете, кто такая г-жа Каменская?» «Знаю», — ответил оратор, — «известная социалистка народной партии». — «Вы знаете, что она теософка и ничего общего со св. синодом не имеет?» — «Знаю». — «Почему же вы бросили эту фразу?» — «Так было надо», — резко сказал оратор. Из этого ответа ясно, что враждебное нападение на теософов было в программе тактики крайних прогрессивных течений.

———————

Но кроме этих нападений со стороны нетерпимо настроенной интеллигенции, А.А. пришлось выдержать гораздо более опасное испытание, которое на этот раз шло от синодального цензора, наложившего запрет на «Вестник Теософии» и возбудившего судебный процесс против А.А. как его ответственного редактора.

По недосмотру секретаря редакции в статье Караджа не была вычеркнута резкая фраза, обвинявшая Христианскую Церковь в том, что она слишком легко приобщала к лику святых, причём были перечислены преступления византийского императора Константина.