КАК ВЕРНУТЬСЯ К ЖИЗНИ 1 страница

До начала XX века теософия была совершенно неизвестна в России, несмотря на то, что её учения были принесены в западный мир русской женщиной. Это странное явление объясняется двумя причинами. В России в главе всех церковных дел, в числе которых находилась и цензура русских и иностранных изданий, касающихся религиозных вопросов, стоял обер-прокурор св. синода Победоносцев, наложивший запрет на всё несогласное с догматами Православной Церкви. Его влияние во время царствования Александра III было роковым для России; он был непримиримым фанатиком православия и самодержавия, и сознательно строил стену между царём и передовым русским обществом. Его пагубное влияние продолжало после смерти Александра III направлять и политику молодого царя, Николая II, что вызвало затаённое недовольство и причинило горькое разочарование передовой России.

Второй причиной, почему теософия оставалось неизвестной в России, послужило то обстоятельство, что Е.П. Блаватская, родившаяся и воспитанная на юге России, но проведшая почти всю остальную жизнь вне России, была совершенно неизвестна в русских культурных слоях. Единственным источником сведений о ней и о её деятельности служила изданная в России книга «Разоблачённая жрица Изиды» Всеволода Соловьёва, её личного врага, который изобразил её в роли обманщицы и авантюристки, причём сделал это после её смерти. Благодаря этой книге ни один голос в России не поднялся на её защиту до 1906 года, когда появилась в переводе на русский язык первая теософская книга её «Голос Безмолвия» с предисловием переводчицы, старавшейся выяснить русской публике истинное значение и великую ценность Е.П. Блаватской.

Первым пионером теософии в России следует считать Н.К. Гернет. Она ежегодно ездила за границу, бывала на большинстве европейских теософских съездов, познакомилась с Анни Безант и с большим риском для себя провозила запрещённую в России теософскую литературу. Главный склад этой литературы сохранялся в Петербурге, в помещении друга её детства Анны Алексеевны Каменской, с которой они вместе проходили курс средней школы в Женеве. По окончании ими курса обе семьи, Каменской и Гернет, вернулись в Россию, и А.А. Каменская поселилась в Петербурге, а Н.К. Гернет — в Ревеле [ныне Таллинн].

В эту эпоху А.А.К. была сильно захвачена просветительным движением, начавшимся в России по инициативе передовых групп, которым, после смерти Победоносцева, удалось сделать многое в смысле просвещения русского народа. Непосредственное влияние Победоносцева прекратилось, но убеждение, что спасение России состоит в строжайшем охранении самодержавия и православия, продолжало жить в сознании молодого царя, и все попытки лучших русских людей сблизиться с ним и с избранным им правительством оставались тщетными.

Россия раскололась на две части: с одной стороны — оппозиция всех лучших элементов России, стоявших за просвещение народа и за улучшение его быта, за свободу мысли и печати и за введение конституции; с другой стороны — настроение царя и двора и всех назначаемых свыше чиновников с реакционным направлением. Этот внутрений раскол послужил причиной всех дальнейших бедствий России.

———————

Первым толчком к возникновению теософского движения в России послужило непредвиденное событие в личной жизни А.А. Каменской. Склад теософской литературы, как уже было упомянуто, Н.К. Гернет держала в помещении А.А.К. и горячо уговаривала её познакомиться с теософской литературой, прибавляя каждый раз: «c’est justement pour vous» [это как раз для вас].

Но А.А.К. принуждена была весь день давать уроки французского языка, чтобы содержать свою семью: мать, няню и двух младших сестёр; все же промежутки между уроками, включая и воскресенья, она отдавала своей общественно-просветительской деятельности. Благодаря этой непрерывной работе она не могла исполнить желание своей подруги до тех пор, пока несчастный случай не принёс ей невольный досуг. Это произошло в 1899 году; спеша на урок, А.А.К. поскользнулась на улице, и падая, сломала ногу. Это приковало её к постели на целый месяц. Она вспомнила о сохранявшейся у неё теософской литературе и попросила достать для неё первую попавшуюся книгу из сундука, где сохранялись теософские книги Н.К. Гернет. Книга, которую вынули для неё, оказалась «In the Outer Court» (В преддверии Храма) Анни Безант. С первой страницы она была так захвачена, что прочитала всю ночь напролёт, и когда кончила, ей показалось, что «перед ней разорвалась завеса, и она увидала весь путь человечества и весь смысл страдания». Немедленно после выздоровления А.А.К. вступила в члены Английской Секции Теософского Общества, а в 1902 г. поехала в Лондон, чтобы лично познакомиться с Анни Безант.

Здесь уместно дать краткую биографию А.А.К. и её характеристику, оказавшую своё влияние на направление, принятое теософским движением в России.

А.А.К. родилась 25 августа 1867 г. в г. Павловске вблизи Петербурга. До 15 лет она провела очень счастливое детство сперва в Германии (в Баварии и Вюртенберге), затем в Женеве, где окончила среднее образование. Её мечтой было поступить в университет, но в это время произошло разорение её матери, и явилась необходимость вернуться на родину. По окончании Высших Женских Курсов ей пришлось зарабатывать уроками французского языка средства на содержание семьи. Она стала chef de famille (главой семьи), и все суровые условия её ранней молодости, углубляя её сознание и укрепляя её и без того сильную волю, были как бы подготовительной школой для её будущей роли вождя.

В 17 лет она получила место преподавательницы французского языка в передовой гимназии Стоюниной, а с 18 лет ей приходилось брать и на летние вакации [каникулы], которые в России продолжались 3 месяца, занятия гувернантки в помещичьих усадьбах различных губерний.

Очень характерно для определения её свойств то, что в такие молодые годы, прежде чем ехать на летнюю кондицию, она всегда ставила родителям своих будущих учеников условие — дать ей carte blanche (полную свободу) во всём, что касается образа жизни, поведения и занятий вверенных ей детей. По большей части ей попадались распущенные и избалованные дети, но она умела привязать их к себе; зато с родителями приходилось постоянно вступать в тяжёлую борьбу, отстаивая свой план воспитания и свободу действия, и каждый раз победа оставалась за ней. Это тем более удивительно, что в её натуре не было никаких агрессивных свойств. Шла она на эти тяжёлые переговоры с родителями всегда с бьющимся от страха сердцем, зная, что в случае неудачи она должна будет немедленно уехать, потеряв и своё положение, и заработок, и все усилия, вложенные в работу с детьми, которые уже обещали успех.

Эта летняя работа и многообразный опыт не только развили её педагогический талант и врождённый героизм, но он познакомил её с бытом и условиями жизни различных слоёв России.

В начале моего сближения с Анной Алексеевной меня поражали многие её черты, резко отличавшие её от всех известных мне людей. Я искала объяснения у её матери, но она призналась мне, что и она сама не понимает, откуда у её дочери такие свойства. Когда она была совсем малюткой, мать увидала ясно звезду над её колыбелью. А когда ей было всего два года, она часами добивалась, с сосредоточенным упорством, до тех пор, пока ей не удавалось сложить разноцветные мозаики в данный рисунок. Позднее, когда началось уже учение, она до того углублялась в свои задачи, что не видела и не слышала ничего вокруг. При этом она оставалась резвым и весёлым ребёнком, и когда кончала свои уроки, любила резвиться и играть с детьми и была всегда во главе их игр и затей. Её потрясала всякая ложь, как что-то непонятное для неё, и она не выносила грубости и жестокости в людских отношениях, и в особенности по отношению к животным. Особенно поражало её мать соединение в ней нежности и уступчивости во всех мелочах, касавшихся её, с порывами почти безумного гнева, когда она видела, как дети мучают какое-нибудь живое существо. Бывало, что она с такой яростью бросалась на целую толпу детей, защищая их жертву, что почти каждый раз обращала их в бегство. Её школьная подруга, Нина Гернет, подтверждала наблюдения матери А.А. Обе рассказывали мне, что необыкновенной чертой в её детстве было то, что она всегда устанавливала строгий план каждого дня и неуклонно выполняла его.

Когда я близко сошлась с ней — ей было тогда 34 года — она представляла для меня живую загадку. По происхождению и воспитанию она принадлежала к тому же культурному классу, как и все мои знакомые и друзья, но откуда в ней появилась эта внутренняя утончённость во всех областях её мысли, чувства и поведения; и каким образом могли сочетаться в ней редкая кротость и незлобивость с пламенным темпераментом, непреодолимой волей и всеми чертами бесстрашного воина? Ключ к этой загадке я нашла много позже, когда изучение теософии познакомило меня с восточной психологией. Я поняла, что А.А.К. вмещает в своём западном теле восточную душу, вероятно, уже вступившую на Путь и прошедшую через строгую духовную дисциплину, подготовляющую к нему. Когда же мы начали совместно работать для теософии, я убедилась, что в ней, кроме того, вмещается и огромная работоспособность, и редкий организаторский талант.

———————

Я начала свой очерк русского теософского движения с характеристики Анны Алексеевны Каменской потому, что замечательный успех и быстрота, с которой начала распространяться теософия в России, зависела от двух причин: от личных свойств той, которая, став инициатором, а затем и вождём русского теософского движения, внесла в него всю силу, цельность и энтузиазм своей души. Это была одна причина.

Другую нужно искать в психологических особенностях русской души. Эти особенности отличают её от западноевропейской души, и сближают с Востоком, особенно с Индией, в том отношении, что основой её внутреннего мира является религиозное начало. Для неё оно — главное, всё остальное — второстепенное, лишь временная надстройка. Сравнивая настроение культурного слоя Западной Европы и России, разница скажется в том, что земное творчество и земное благополучие и интересы личные и семейные являются главной двигательной силой для западного европейца, тогда как для русской души впереди всего стоят вопросы вечные и голос совести. Отсюда — бескорыстный идеализм её интеллигенции, а также и б`ольшая часть душевных трагедий русского человека. Он грешит, как и все, но он глубоко страдает от своей нечистоты. Если углубиться во внутренний смысл русской истории, окажется, что религиозное начало было главной двигательной силой во всех её событиях. Когда волею Петра Великого было уничтожено патриаршество, и Церковь — силою вещей — оказалась орудием государства и вместе с тем опорой династии и привилегированного сословия, с тех пор началось постепенное отпадение передового слоя России от «видимой» Церкви и искания иного рода для религиозных истоков своей души. Возникло жертвенное служение обездоленному народу. Вся борьба передовой России с реакционным правительством, все наши революционные движения до последней большевистской революции имели в своей основе религиозный характер. Обращаясь к новейшей истории, следует отметить, что самая значительная политическая партия в России, Конституционно-Демократическая (кадеты), имела в виду впереди всего — наделение крестьян избыточными частновладельческими землями и уравнение в политических и иных правах всех сословий; а между тем, большинство членов этой партии принадлежало к привилегированному сословию «помещиков». Октябрьская революция, основанная на классовой ненависти и разъединении, лишена этого религиозного начала, и потому она не принялась русским народом. Она держится только благодаря насилию.

Это же религиозное свойство русской души явно проявилось и в нашем теософском движении. Учения теософии отвечают на главное, на вопросы вечные, и потому теософия стала для вступивших в её Общество главным интересом жизни, впереди всех личных, семейных и партийных интересов. Приведу несколько примеров. Россия очень велика, расстояния её несравнимы с западными, и поэтому собираться на общую работу являлось для всех представителей, разбросанных по её большому простору групп, большим затруднением и требовало больших жертв. А между тем, не было случая, чтобы кто-либо из представителей провинциальных групп отказался от присутствия на ежегодных собраниях 17 ноября в Главной Квартире, находившейся в Петербурге, почти на окраине России.

Анна Алексеевна Каменская, выбранная генеральным секретарём (председателем) возникшей Русской Секции Теософского Общества, ввела с самого начала широкое демократическое начало в нашу работу; она ничего не решала единолично и старалась всеми способами вызывать личную инициативу и самодеятельность во всех, кому было поручено вести местные отделы Теософского Общества. С этой целью, начиная с 1909 г., вскоре после легализации Русского Теософского Общества, она предложила всем представителям отделов кроме съезда на годовых собраниях в Петербурге собираться ещё раз на летнюю работу во время каникул в Подборках (родовая усадьба семьи Писаревых) Калужской губернии, где она гостила у меня во время летних вакаций каждый год до 1918 г., когда вместе с другими усадьбами была уничтожена и наша. Несмотря на то, что представители наших отделов не были в большинстве ни богатыми, ни свободными людьми, все не только охотно, но и радостно отозвались на этот призыв, и с различных концов страны — из Киева, Ялты, Ростова, Харькова, Полтавы, Москвы и Петербурга, — съезжались во второй раз в году на летнюю семидневную работу. Длинное путешествие, расходы, личные дела, — ничто не останавливало их, потому что теософия стала для них главным делом жизни, они действительно «meant business» (серьёзно относились), как определил Ледбитер правильное отношение к теософии. Другой пример. С самого основания Русской Секции горячей мечтой всех её членов было побывать на европейских теософских конгрессах, лично увидеть А. Безант и других лидеров, и с каждым разом число русских участников теософских конгрессов увеличивалось несмотря на то, что большинство членов Русской Секции были люди небогатые и трудящиеся. Они отказывали себе во многом, чтобы скопить денег на эту поездку, и на последнем довоенном конгрессе в Стокгольме в 1913 г. число его русских участников достигло небывалой в летописях Теософского Общества цифры — их было 65 человек. Приведу ещё один пример: несмотря на то, что наша теософская секция не имела со стороны никакой материальной поддержки, и мы не имели ни основного фонда, ни субсидий, почти одновременно с её возникновением решено было издавать свой собственный ежемесячный журнал «Вестник Теософии», просуществовавший без перерыва 10 лет в формате и размере (110 с.), сходным с адьярским «The Theosophist».

———————

Перехожу теперь к последовательному изложению истории теософского движения в России до начала 1918 г., когда советские власти не только запретили наши собрания, реквизировали нашу типографию и обрекли на уничтожение весь запас нашей теософской литературы, но и решили посадить с тюрьму нашу председательницу А.А. Каменскую. Этот арест не состоялся только благодаря её случайному отсутствию из Петербурга.

После прочтения в 1900 году книги «В преддверии храма» Анна Алексеевна немедленно вступила в члены Английской Секции Теософского Общества, а в 1902 г. отправилась в Лондон, где была представлена А. Безант, приехавшей туда для председательства на конвенции [т.е. съезде]. Вслед за тем А.А. передала ей письмо, в котором изложила состояние своей души и желание посвятить себя теософской работе. В ответ на это письмо Анни Безант пригласила её к себе, и после продолжительной беседы объявила, что принимает её как свою личную ученицу.

Почти одновременно и пишущая эти строки была приведена к теософии. В моей внутренней жизни произошёл тяжёлый кризис: я утеряла веру в Бога, и вся жизнь перестала иметь для меня смысл. Моя внешняя жизнь была вполне благополучна: я имела семью, достаток, хорошее положение в обществе, всё, что делает земную жизнь ценной, но я утратила главное, и она стала для меня невыносимой. Я упоминаю об этом личном переживании, чтобы дать иллюстрацию к моей характеристике русской души. Я стала молить «неведомый мир» — если он существует — дать мне знак. Ответом на эту молитву было моё знакомство с теософией и Древней Мудростью.

В 1901 году я попала, вернее — была приведена — в Вельдек (живописное местечко близ Лайбаха [Любляна] в тогдашней Австрии [ныне г. Блед, Словения]), где на берегу маленького альпийского озера была Naturheilaustalt [природолечебница] д-ра Рикли. Там, кроме меня, оказалось несколько теософов и генеральный секретарь Голландской Секции Фрике. Меня познакомили с ним, и он первый ввёл меня в область теософии и снабдил основной теософской литературой. Она отвечала на вопросы вечные, и потому я решила немедленно вступить в Теософское Общество.

После возвращения в Россию я получила письмо от тогда мне неизвестной Нины Гернет, в котором она выражала желание лично познакомиться со мной. Жила она тогда в Ревеле, а я — в центре России, немного южнее Москвы. Упоминаю об этом, чтобы охарактеризовать, насколько она активно и самоотверженно выполняла свою роль «вылавливания душ» для теософии и «теософского почтальона», как мы шутя называли её.

Она писала, что в Лондоне она слышала о моём интересе к духовным вопросам, называя при этом совершенно незнакомое мне имя, и что готова приехать ко мне, если я пожелаю. Меня это поразило, так как путешествие от Ревеля до Калуги требовало не менее двух суток, стоило дорого, и притом меня она совсем не знала! Я ответила, что рада буду познакомиться с нею; она приехала и очень старалась убедить меня в необходимости теософской пропаганды в России, снабдила меня теософской литературой в подлиннике и уговорила поехать с нею в сентябре в Берлин, куда должна была приехать Анни Безант.

У меня было непреодолимое препятствие для такой поездки, но совершенно неожиданно оно устранилось, и я смогла поехать с ней.

Анни Безант остановилась в помещении Немецкой Теософской Секции. В то время генеральным секретарём её был д-р Рудольф Штайнер, а его деятельной помощницей — Мария Яковлевна Сиверс, дочь заслуженного русского генерала, очень интересная и талантливая девушка. (И её завербовала Нина Гернет, и она же познакомила её с д-ром Штайнером, а самого доктора — с теософией.)

Чтобы наглядно показать, каково было в то время отношение д-ра Штайнера и всей Немецкой Секции к Анни Безант, упомяну о том, что произошло, когда она, закончив собрание теософской ложи, удалилась. Доктор, которого просили перевести её речь на немецкий язык, не ограничился передачей лекции, а прибавил длинное рассуждение от себя. Все старшие члены Секции с М.Я. Сиверс в главе набросились на него с упрёками и порицаниями за то, что он посмел после её гениальной речи излагать свои собственные мысли. Он был чрезвычайно смущён и бормотал что-то в своё оправдание.

В этот же день я была представлена Анни Безант и с первой же минуты так сильно почувствовала её величие, что на всю остальную жизнь оказалась её преданной слугой.

В это же пребывание в Берлине я, благодаря М.Я. Сиверс, познакомилась со всей Немецкой Секцией и сблизилась с д-ром Штайнером, который очень интересовался Россией и очень ценил русских членов своей Секции.

На обратном пути, проездом через Петербург, я познакомилась с Анной Алексеевной Каменской, к которой у меня было поручение от Нины Гернет. С первого же дня знакомства мы порешили, что нужно как можно скорее начать пропаганду теософии в России, и тогда же я составила небольшую статью о публичной лекции А. Безант, а так же и о происхождении Теософского Общества. А.А. поместила мою статью в одной из больших петербургских газет, и мы тогда же условились работать сообща. Я пригласила её на летние каникулы в нашу деревенскую усадьбу. В следующее лето 1903 года она приехала ко мне, и начиная с этого времени возникла наша тесная дружба; все свои летние вакации, а также рождественские и пасхальные праздники она проводила у меня. Мы вместе составляли план нашей общей работы для теософии, выбирали теософские книги для перевода и издания, составляли лекции для первого ознакомления русской публики с теософией и т.д.

В том же 1903 году она начала в Петербурге, а я в Москве знакомить русскую публику с теософией.

До легализации нельзя было выступать публично, и наши сообщения приходилось делать в различных салонах, хозяева которых интересовались духовными вопросами и приглашали нас с этой целью. Один из этих салонов в Петербурге принадлежал Анне Павловне Философовой, которую знала и чтила вся просвещённая часть России. Её деятельная роль во всех либеральных начинаниях просветительной эпохи Александра II была так велика и так неразрывно связана со всем освободительным движением русской женщины, что её имя перейдёт в русскую историю, как одно из её светлых явлений. Благодаря высокому положению её мужа, одного из любимых приближённых государя, и благодаря обаянию её светлой личности, её внешней и внутренней красоте, ей удавалось добиваться даже от наиболее ретроградных министров и сановников разрешения на самые передовые начинания.

Когда А.А. Каменская добилась легализации Общества в 1908 году, Анна Павловна немедленно пожелала стать его членом, и А.А. предложила ей принять пост вице-председательницы Русского Теософского Общества. Хотя А.П. в это время физически настолько ослабела и отказывалась от всех публичных выступлений, на просьбу А.А. охотно согласилась, говоря, что теософия дала ей столько света, что она хочет послужить ей, насколько хватит сил.

В этот же период наших частных выступлений в 1905 году мне удалось в Москве проникнуть на спиритические собрания и познакомить спиритов с теософией. Их интерес был очень велик, но этот успех испугал Чистякова, редактора спиритического журнала «Ребус» и тогдашнего главу спиритического движения в Москве, и он закрыл для меня доступ на спиритические собрания.

За год до этого, в 1904 году, мы с А.А. поехали в Лондон на теософскую конвенцию, присутствовали на публичных выступлениях А.Безант и прослушали серию её лекций «The Science of Peace» [Наука мира], а затем отправились на первый международный конгресс в Амстердам.

Оттуда Анна Алексеевна поехала в Вельдек на курорт д-ра Рикли, где я впервые соприкоснулась с теософией. Целью её пребывания в Вельдеке было укрепить здоровье для предстоящей усиленной работы. Оттуда она приехала ко мне в Подборки и почти немедленно заболела брюшным тифом в такой тяжёлой форме, что доктора не надеялись на её выздоровление. И я была уверена, что она не переживёт этой болезни и в день кризиса увидела тень смерти на её лице. Но ночью что-то совершилось, и утром я увидела совсем другое лицо. Она узнала меня, улыбнулась и просила дать ей поесть. Я была неотлучно около неё, как и приехавшая Ц.Л. Гельмбольдт, и записала её бред, так как он символически передаёт самую суть её души. Она всё время воображала, что едет с А. Безант в Индию, и часто посылала меня в её каюту с поручениями, требовала бумагу и перо, и лёжа писала ей письма непонятными иероглифами. В бреду она видела молодого католического монаха или священника в лесу у источника прозрачного ручья, который он всё время прикрывал сосновыми ветками; в руках у него была чаша, он её наполнял из источника и относил проходящим и проезжавшим мимо леса, и они жадно пили свежую воду. В это время священник молился, и она чувствовала, что он — это она, что её душа сливается с его душой, и она вспоминает себя в нём в какой-то иной, далёкой жизни. Это видение возвращалось к ней снова и снова.

Другое видение она по моей просьбе записала, когда пришла в сознание. «Опять горный прозрачный ручей, над ним мраморная статуя в наклонённой позе с кувшином, полным воды. Вода льётся через край и к статуе походят люди и пьют. Я смотрю на неё и сливаюсь с ней, я знаю, что она — это я, что такой я должна быть, я чувствую себя странно скованной, и в то же время стрелы пронизывают моё сердце. Слышу тихий голос над собой: ‘Mater dolorosa’, и я знаю, что не должна шевелиться, должна держать сосуд с водой, хотя стрелы попадают в моё сердце, и из него струится кровь. Беспредельная нежность наполняет меня, скорбь и радость сливаются в одно.»

Весь этот год она была очень слаба, но уже в следующем, 1905 году, она смогла поехать на второй международный конгресс в Лондоне, куда я не имела возможности сопутствовать ей.

———————

Результатом нашей негласной подготовительной работы и наших выступлений в частных домах следует считать тот факт, что когда нам в 1906 году удалось издать «Свет на Пути» с приложением статьи о карме, издание это было немедленно перепечатано «Посредником», самой популярной издательской фирмой того времени. Это доказывает, что интерес к теософии среди интеллигентного русского общества был уже пробуждён с первых дней нашей негласной подготовительной работы.

К числу такой работы следует отнести и наши летние съезды в Подборках, родовой усадьбе Писаревых. Вначале мы делали эту подготовительную работу вдвоём с А.А. во время её летних каникул, а затем к нам стали присоединяться наиболее серьёзно заинтересованные учениями теософии, а позднее, после легализации, и все представители возникавших в различных городах отделов.

На этих съездах следует остановиться подробно, потому что в них заключается главный ключ к особенностям русского теософского движения. Можно эти особенности выразить так: Анна Алексеевна начала свою творческую работу не с периферии, а из центра, из сердца теософской организации. Все стоявшие во главе отделов понимали оккультную основу теософских учений и знали, что лучшая пропаганда теософии состоит в том, чтобы вносить её дух в жизнь. Они подавали живой пример своим сотрудникам и членам своего отдела, благодаря чему наша работа с самого начала проявляла такой одухотворённый характер.

На первом съезде в Подборках Анна Алексеевна предложила свой план общей работы. Этот план соединял свободу и самодеятельность отдельных членов с дружной, гармонически настроенной, совместной работой. А.А. была против всякого давления сверху, против доктринёрства и не решала ни одного вопроса единолично.

Позднее, когда возникла работа в петербургском центре, все вопросы обсуждались и решались Советом, а литературная часть составлялась Редакционным Комитетом, который собирался два раза в месяц и совместно с А.А разрешал все вопросы, касающиеся «Вестника», выбора материала и подбора новых изданий.

Летом, на время Подборских съездов, все стоявшие во главе отделов приезжали к нам из Киева, Ростова, Харькова, Ялты, Полтавы, Петербурга, Москвы и Калуги, и мы под председательством А.А. вырабатывали совместно план общей работы на следующий год.

Эта общая работа руководителей отделов оказалась очень плодотворной: с одной стороны, все проблемы — педагогические, социальные и этические, — мы старались разрабатывать в духе теософии, освещать их её светом; а с другой стороны, каждый представитель отделов вносил в наше совещание нечто своё, оригинальное, свои особенности в постановке методов работы. Это общение главных, тесно сплочённых работников обогащало общее дело, давало ему вдохновение, и в то же время внутренне объединяло все возникавшие отделы, придавало общей работе дружный и согласованный характер. Неугасимый энтузиазм А.А. зажигал и нас.

Для подобного углублённого общения выбор места — Подборская усадьба — представлял идеальные условия. Большой дом, построенный в начале прошлого [XIX] столетия дедом моего мужа, с высокими, светлыми комнатами, стоял совершенно особняком от всякого другого жилья — деревня была расположена в стороне. Западным фасадом дом выходил в сад со столетними деревьями, а восточный был обращён на луга, заканчивающиеся красивым лесом, принадлежащим нашему имению, за которым протекала быстрая река Жиздра. По ту сторону реки виднелись опять луга, а весь горизонт окаймлялся казёнными сосновыми лесами, тянувшимися без перерыва на многие сотни вёрст. Прибавлю к этому, что я застала в Подборской усадьбе несколько старинных слуг, помнивших ещё крепостной быт, и они рассказывали мне, что Подборский дом был всегда «весёлый дом, что в нём всем слугам жилось хорошо, господа были добрые и справедливые и никого не обижали». Этим можно объяснить светлую атмосферу дома.

Поблизости от усадьбы было три монастыря, один из которых, Оптина Пустынь, славился на всю Россию своими старцами (один из этих старцев, Мивросий, под именем Зосимы был описан Достоевским в его романе «Братья Карамазовы»). В этот монастырь вела широкая грунтовая дорога, обсаженная столетними берёзами, по которой — в перерыв сельских работ — мимо Подборок шли паломники, направлявшиеся в Оптину Пустынь. Ближайшая железнодорожная станция была от Подборок в 18 верстах; на большое пространство усадьбу окружали поля, луга и чудная тишина незатоптанной природы.

Дни на этих наших летних съездах распределялись так: начиналась наша работа с молитвы Господней, положенной на музыку А.В. Унковской и пропетой хором или Софией Николаевной Толстой, обладавшей чудесным мягким голосом.

Затем всё утро до обеда длилась общая работа, во время которой разрешались различные вопросы тактики, организации и наилучших методов распространения теософии. После обеда — общая прогулка через луга в наш лес и на берег реки, а к концу дня, после ужина, всегда вечер кончался концертом (среди собравшихся оказались музыкальные таланты), после которого мы расходились молча в счастливом и просветлённом настроении.

На позднейших съездах принимали участие не одни представители отделов, но также и другие члены, однако характер собраний продолжал быть таким же, выдержанным в том же духе. Собрания эти сближали всех главных работников, давали им новое вдохновение и поддерживали энтузиазм, которым А.А. заражала всех своих сотрудников.