Психология бессознательного 32 страница

Когда же эта инстанция, в которой мы узнаем свое нормальное Я, принимает решение уснуть, то в силу психофизиологических условий сна она, по-видимому, бывает вынуждена ослабить энергию, с которой обыкновенно задерживает днем вытесненные мысли. Это ослабление само по себе незначительно: хотя в подавленной детской душе и теснятся эмоции, они в силу состояния сна все-таки с трудом находят себе дорогу к сознанию и совсем не находят ее к двигательной сфере. Однако опасность, угрожающая с этой стороны спокойному продолжению сна, должна быть устранена. По этому поводу необходимо указать, что даже в глубоком сне известное количество свободного внимания должно быть обращено на те возбуждения, ввиду которых пробуждение представляется более целесообразным, чем продолжение сна. Иначе нельзя было бы объяснить того обстоятельства* что нас всегда можно разбу­дить раздражениями определенного качества, как на это ука­зывал уже старый физиолог Бурд а х; например, мать просыпа­ется от плача своего ребенка, мельник — от остановки своей мель­ницы, большинство людей — от тихого обращения к ним по имени. Вот это бодрствующее во сне внимание обращено также и на внут­ренние возбуждения, исходящие из вытесненного, и образует вмес­те с ними сновидениет удовлетворяющее в качестве компромисса одновременно обе инстанции. Это сновидение, изображая подавлен­ное или вытесненное желание исполненным, как бы психически ис­черпывает era; в то же время, делая возможным продолжение сна, оно удовлетворяет и другую инстанцию. Наше Я охотно ведет себя при этом как дитя; оно верит сновидению, как бы говоря: «да, да, ты прав, но дай мне поспать»* То обстоятельство» что мы по пробуждении так низко ценим сновидение ввиду спутанности и кажущейся нелогичности его, обусловливается, вероятно, также и тем* что аналогичную оценку дает нашим возникающим из вы-

тесненных побуждений эмоциям спящее fft которое в своей оценке опирается на моторное бессилие этих нарушителей сна. Мы даже во сне сознаем иногда эту низкую оценку, именно: когда снови­дение по своему содержанию слишком уж выходит за пределы цензуры, мы думаем: «Это ведь только сон»,— и продолжаем спать

Против такого понимания не может служить возражением то обстоятельство, что и по отношению к сновидению существуют предельные случаи, когда оно не в состоянии уже исполнять своей функции — охраны сна и, как это бывает при страшных сновиде­ниях, берет на себя другую функцию — своевременно прервать сон. Сновидение поступает при этом подобно добросовестному сторожу, который сначала исполняет свои обязанности, устраняя всякий шум, могущий разбудить граждан; когда же причина шума представляется ему важной и сам он не в силах справиться с нею, тогда он видит свою обязанность в том* чтобы самому разбудить граждан.

Эта функция сновидения становится особенно очевидной в тех случаях, когда до спящего субъекта доходят какие-либо внешние раздражения. То обстоятельство, что раздражения внешних орга­нов чувств во время сна оказывают влияние на содержание снови-дення, всем давно известно, может быть доказано эксперименталь­но и является мало пригодным, но слишком высоко оцененным результатом врачебных исследований сновидения. Но с этим фак­том связана другая неразрешимая до сих пор загадка: внешнее раздражение, действуя в эксперименте на спящего, появляется в сновидении не в своем настоящем виде, а подвергается одному из многочисленных толкований, выбор между которыми, как ка­жется, предоставлен психическому произволу. Психического произ­вола, конечно же, не существует; спящий может реагировать различным образом: он либо просыпается, либо ему удается про­должать сон. В последнем случае он может воспользоваться снови­дением, чтобы устранить внешнее раздражение, и притом опять-таки различным образом: он может, например, устранить раздраже­ние, видя so сне такую ситуацию, которая совершенно не вяжется с данным раздражением. Так, например, одному господину с бо* лезненным абсцессом в промежности снилось, будто он едет вер­хом на лошади; причем согревающий компресс, который должен был смягчить боль, был принят им во сне за седло; таким образом он справился с мешавшим ему спать раздражением. Чаще же бывает так, что внешнее раздражение подвергается толкованию, в силу которого оно входит в связь с вытесненным и ждущим своего ис­полнения желанием, теряет поэтому свой реальный характер и рассматривается как часть психического материала. Так, например, одному лицу снится, что он написал комедию, воплощающую из­вестную идею; комедия ставится в театре; прошел первый акт, встреченный бурными одобрениями; страшно аплодируют.» Видя­щему сон здесь удалось продолжать спать, несмотря на шум; по пробуждении он не слыхал уже шума, но справедливо решил,

что, должно быть, где-то вблизи выбивали ковер или постель. Сно­видение, возникающее непосредственно перед пробуждением от сильного шума, всегда представляет собой попытку посредством толкования отделаться от мешающего спать раздражения и таким образом продлить сон еще на некоторое время.

XII

Я не утверждаю, что осветил здесь все проблемы сновидения или исчерпал все убедительные доводы в пользу затронутых мною вопросов. Кто интересуется всей литературой о сновидении, пусть обратится к книге Санте де Санктиса о сновидении*; а кто желает познакомиться с более подробным обоснованием выска­занных здесь мною взглядов, пусть прочтет мою работу «Толкование сновидений». Здесь я укажу еще лишь на то» в каком направлении должна продолжаться разработка моих взглядов на сущность ра­боты сновидения. Если задачей толкования сновидения я считаю замещение сновидения скрытыми его мыслями, т. е. распутывание того, что соткано работой сновидения» то, с одной стороны, я выстав­ляю ряд новых психологических задач, касающихся как механизма работы сновидения, так и сущности и условий возникновения так называемого вытеснения; с другой стороны, я признаю сущест­вование скрытых мыслей как психического материала высшего по­рядка, обладающего всеми признаками высшей умственной дея­тельности, но не проникающего в сферу сознания до тех пор, пока сновидение не исказит его. Я вынужден предполагать существо­вание таких скрытых мыслей у каждого человека, ибо почти все люди — даже самые нормальные — способны видеть сны, С вопро­сом о бессознательности скрытых мыслей и об отношении их к сознанию и к вытеснению связаны другие важные для психологии вопросы, но решение последних должно быть отложено до того вре­мени» когда удастся путем анализа выяснить происхождение дру­гих созданий больной психики, именно: истерических симптомов и навязчивых идей.

* Sante de S а п с t i s. I sognL Torino, 1899.

ПРОБЛЕМЫ МЕТОПСИХОПОГИИ

О ПСИХОАНАЛИЗЕ

I

О возникновении и развитии психоанализа,— Истерия.— Случай д-ра Брейера.— „Talking cure*\— Происхождение симптомов от пси­хических травм.— Симптомы Как символы воспоминаний,— Фик­сация на травмах.— Разрядка аффектов.— Истерическая конвер­сия.— Раздвоение психики.— Гипноидные состояния

Уважаемые дамы и господа! Я смущен и чувствую себя не­обычно, выступая в качестве лектора перед жаждущими знания обитателями Нового Света* Я уверен, что обязан этой честью толь­ко тому, что мое имя соединяется с темой психоанализа, и потому я намерен говорить с вами о психоанализе, Я попытаюсь дать вам в возможно более кратком изложении исторический обзор возник­новения и дальнейшего развития этого нового метода исследования и лечения.

Если создание психоанализа является заслугой, то это не моя заслуга, Я не принимал участия в первых начинаниях. Когда дру­гой венский врач д-р Йозеф Брейер1 в первый раз применил этот метод к одной истерической девушке (1880—1882), я был студен­том и держал свои последние экзамены. Этой-то историей болезни и ее лечением мы и займемся прежде всего- Вы найдете ее в подроб­ном изложении в „Studien uber Hysteric"2, опубликованных впо­следствии Брейером совместно со мной*

Еще только одно замечание. Я узнал не без чувства удовлетво­рения, что большинство моих слушателей не принадлежит к врачеб-

1 Д-р Й* Брейер» род. 1542 г.> член-корреспондент Академии наук, известен своими работами о дыхания и по физиологии чувства равновесия,

2 Studien fiber Hysteric, 1896. Fr. Deuticke, Wien, 2 AufU 1909. Часть, принадле­жащая й згой книге мне, переведена д-ром А, А. Бри л л ом из Нью-Йорка на англий­ский язык,

ному сословию. Не думайте, что для понимания моих лекций необ­ходимо специальное врачебное образование. Некоторое время мы пойдем во всяком случае вместе с врачами, но вскоре мы их ос­тавим и последуем за д-ром Брейером по совершенно своеобраз­ному пути,

Пациентка д-ра Брейера, девушка 21 года, очень одаренная, обнаружила в течение ее двухлетней болезни целый ряд телесных и душевных расстройств, на которые приходилось смотреть очень серьезно. У нее был спастический паралич обеих правых конечно­стей с отсутствием чувствительности, одно время такое же пораже­ние и левых конечностей, расстройства движений глаз и различные недочеты зрения, затруднения в держании головы, сильный нерв­ный кашель, отвращение к приему пищи; в течение нескольких недель она не могла ничего пить, несмотря на мучительную жаж­ду; нарушения речи» дошедшие до того, что она утратила способ­ность говорить на своем родном языке и понимать его; наконец, состояния спутанности, бреда* изменения всей ее личности, на ко­торые мы позже должны будем обратить наше внимание.

Когда вы слышите о такой болезни, то вы, не будучи врачами, конечно, склонны думать, что дело идет о тяжелом заболевании, вероятно, мозга, которое подает мало надежды на выздоровле­ние и должно скоро привести к гибели больной. Но врачи вам мо­гут объяснить, что для одного ряда случаев с такими тяжелыми явлениями правильнее будет другой, гораздо более благоприятный взгляд. Когда подобная картина болезни наблюдается у молодой особы женского пола, у которой важные для жизни внутренние органы (сердце, почки) оказываются при объективном исследовании нормальными, но которая испытала тяжелые душевные потря­сения, притом если отдельные симптомы изменяются в своих тон­ких деталях не так, как мы ожидаем, тогда врачи считают такой случай не слишком тяжелым. Они утверждают, что в таком случае дело идет не об органическом страдании мозга, но о том загадоч­ном состоянии, которое со времен греческой медицины носит на­звание истерии и которое может симулировать целый ряд картин тяжелого заболевания. Тогда врачи считают, что жизни не угрожает опасность и полное восстановление здоровья явля­ется весьма вероятным* Различение такой истерии и тяжелого органического страдания не всегда легко. Но нам незачем знать» как ставится подобный дифференциальный диагноз; с нас доста­точно заверения, что случай Брейера таков, что нк один сведущий врач не ошибся бы в диагнозе, Здесь мы можем добавить из исто­рии болезни, что пациентка заболела во время ухода за своим го­рячо любимым отцом, который н умер, но уже после того, как она, вследствие' собственного заболевания, должна была оставить уход за отцом*

До этого момента нам было выгодно идти вместе с врачами, но скоро мы уйдем от них* Дело в том, что вы не должны ожидать, что надежды больного на врачебную помощь сильно повышаются

от того, что» вместо тяжелого органического страдания ставится диагноз истерии* Против тяжких заболеваний мозга врачебное искусство в большинстве случаев бессильно, но и с истерией врач тоже не знает, что делать. Когда и как осуществится полное на­дежд предсказание врача,— это приходится всецело предоставить благодетельной природе1.

Диагноз истерии, следовательно, для больного мало меняет дело; напротив, для врача дело принимает совсем другой оборот. Мы можем наблюдать, что с истеричным больным врач ведет себя совсем не так, как с органическим больным. Он не выказывает первому того участия, как последнему, так как страдание истерич­ного далеко не так серьезно, а между тем сам больной, по-видимому, претендует на то, чтобы его страдание считалось столь же серьез­ным. Но тут есть и еще одно обстоятельство. Врач, познав­ший во время своего учения много такого, что остается неиз­вестным дилетанту, может составить себе представление о причинах болезни и о болезненных изменениях, например* при апоплексии или при опухолях мозга — представление до известной степени удовлетворительное, так как оно позволяет ему понять некоторые детали в картине болезни. Относительно понимания деталей исте­рических явлений врач остается без всякой помощи; ему не помогают ни его знания, ни его анатомофизиологическое и патологическое образование. Он не может понять истерию, он стоит пред нею с тем же непониманием, как и дилетант. А это всякому неприятно, кто до­рожит своим знанием. Поэтому-то истерики не вызывают к себе симпатии; врач рассматривает их как лиц, преступающих законы его науки, как правоверные рассматривают еретиков; он приписы­вает им всевозможное зло, обвиняет их в преувеличениях и наме­ренных обманах, в симуляции, и он наказывает их тем, что не про­являет к ним никакого интереса.

Этого упрека д-р Брейер у своей пациентки не заслужил: он отнесся к ней с симпатией и большим интересом, хотя и не знал сначала, как ей помочь. Может быть, она сама помогла ему в этом деле благодаря своим выдающимся духовным и душевным качест­вам, о которых Брейер говорит в истории болезни. Наблюдения Брейера, в которые он вкладывал столько любви, указали ему вско­ре тот путь, следуя которому можно было оказать первую помощь.

Было замечено, что больная во время своих состояний абсан-ca2t психической спутанности бормотала какие-то слова, Эти сло­ва производили впечатление, как будто они относятся к каким-то мыслям, занимающим ее ум. Врач просил запомнить эти слова, за-тем поверг ее в состояние своего рода гипноза и повторил ей сно

1 Я знаю, что теперь мы не можем этого утверждать, но при своем сообщении я переношу себя и своих слушателей назад, во время до 1380 года. Если с тех пор дело обстоит иначе, то в этом большая доля заслуги падает на те старания, историю которых я теперь излагаю,

* Абсанс — кратковременное затемнение (отсутствие) сознания.— Примеч. ред. перевода.

ва эти слова, чтобы побудить ее сказать еще что-нибудь на эту тему. Больная пошла на это н воспроизвела перед врачом то содер­жание психики, которое владело ею во время состояний спутанности и к которому относились упомянутые отдельные слова. Это были глубоко печальные, иногда поэтически прекрасные фантазии,— сны наяву, можем мы сказать,— которые обычно начинались с опи­сания положения девушки у постели больного отца. Рассказав ряд таких фантазий, больная как бы освобождалась и возвращалась к нормальной душевной жизни. Такое хорошее состояние держалось в течение многих часов, но на другой день сменялось новым присту­пом спутанности, который, в свою очередь, прекращался точно та­ким же образом после высказывания вновь образованных фанта­зий. Нельзя было отделаться от впечатления, что те изменения психики, которые проявлялись в состоянии спутанности, были ре­зультатом раздражения, исходящего от этих в высшей степени аффективных образований. Сама больная, которая в этот период болезни удивительным образом говорила и понимала только по-английски, дала этому новому способу лечения имя „talking cure** (лечение разговором) или называла это лечение в шутку „chimney sweeping" (прочистка труб).

Вскоре как бы случайно оказалось, что с помощью такого очи­щения Души можно достичь большего, чем временное устранение постоянно возвращающихся расстройств сознания. Если больная с выражением аффекта вспоминала в гипнозе, по какому поводу и в какой связи известные симптомы появились впервые, то удава­лось совершенно устранить эти симптомы болезни. «Летом, во вре­мя большой жары, больная сильно страдала от жажды, так как без всякой понятной причины она с известного времени вдруг пе­рестала пить воду. Она брала стакан с водой в руку, но как только касалась его губами, тотчас же отстраняла его, как страдающая водобоязнью. При этом несколько секунд она находилась, очевид­но, в состоянии абсанса. Больная утоляла свою мучительную жаж­ду только фруктами, дынями и т. д. Когда уже прошло около б не­дель со дня появления этого симптома, она однажды рассказала в гипнозе о своей компаньонке, англичанке, которую она не любила. Рассказ свой больная вела со всеми признаками отвращения. Она рассказывала о том, как однажды вошла в комнату этой англичанки и увидела, что ее отвратительная маленькая собачка пила воду из стакана. Она тогда ничего не сказала, не желая быть невежли­вой. После того как в сумеречном состоянии больная энергично высказала свое отвращение, она потребовала пить, пила без вся­кой задержки много воды и проснулась со стаканом воды у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно» *-

Позвольте вас задержать на этом факте. Никто еще не устранял истерических симптомов подобным образом и никто не проникал

1 Studien uber Hysterie, 2 Aufl+, S, 26+

так глубоко в понимание' их причин. Это должно было бы стать богатым последствиями открытием, если бы опыт подтвердил, что и другие симптомы у этой больной, пожалуй» даже большинство симптомов, произошли таким же образом и так же могут быть устра­нены* Брейер не пожалел труда на то, чтобы убедиться в этом, и стал планомерно исследовать патогенез других, более тяжелых симптомов болезни. Именно так и оказалось; почти все симптомы образовались как остатки, как осадки, если хотите, аффективных переживаний, которые мы впоследствии стали называть «психиче­скими травмами». Особенность этих симптомов объяснялась их от­ношением к порождающим их травматическим сценам. Эти симп­томы были, если использовать специальное выражение, детер­минированы известными сценами, они представляли собой ос­татки воспоминаний об этих сценах. Поэтому уже не приходилось больше описывать эти симптомы как произвольные и загадочные продукты невроза. Следует только упомянуть об одном уклонении от ожиданий. Одно какое-либо переживание не всегда оставляло за собой известный симптом, но по большей части такое действие ока­зывали многочисленные, часто весьма похожие повторные травмы. Вся такая цепь патогенных воспоминаний должна была быть вос­становлена в памяти в хронологической последовательности и при­том в обратном порядке: последняя травма сначала и первая в конце, причем невозможно было перескочить через последующие травмы прямо к первой, часто наиболее действенной.

Вы, конечно, захотите услышать от меня другие примеры де­терминации истерических симптомов, кроме водобоязни вследствие отвращения, испытанного при виде пьющей из стакана собаки. Однако я должен, придерживаясь программы, ограничиться очень немногими примерами. Так, Брейер рассказывает, что расстройства зрения его больной могли быть сведены к следующим поводам, а именно: «Больная со слезами на глазах, сидя у постели больного отца, вдруг слышала вопрос отца, сколько времени; она видела цифер­блат неясно, напрягала свое зрение, подносила часы близко к гла­зам, отчего циферблат казался очень большим (макропсия и stra­bismus conv.)1; или она напрягалась, сдерживая слезы, чтобы больной отец не видел, что она плачет*2. Все патогенные впечат­ления относятся еще к тому времени, когда она принимала учас­тие в уходе за больным отцом. «Однажды она проснулась ночью в большом страхе за своего лихорадящего отца и в большом напря­жении, так как из Вены ожидали хирурга для операции. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намере­нием его укусить, (Весьма вероятно, что на лугу, сзади дома, дейст­вительно водились змеи, которых девушка боялась и которые

1 Сходящееся косоглазие*— Примеч. ред. переведа.

2 Studien fiber Hysterje, 2 Aufl., S. 31.

теперь послужили материалом для галлюцинации.) Она хотела отогнать животное, но была как бы парализована; правая рука, которая висела на спинке стула, онемела, потеряла чувствитель­ность и стала паретичной. Когда она взглянула на эту руку, пальцы обратились в маленьких змей с мертвыми головами (ногти). Вероят­но, она делала попытки прогнать парализованной правой рукой змею, и благодаря этому потеря чувствительности и паралич ас­социировались с галлюцинацией змеи. Когда эта последняя ис­чезла и больная захотела, все еще в большом страхе, молиться,— у нее не было слов, она не могла молиться ни на одном из известных ей языков, пока ей не пришел в голову английский детский стих, н она смогла на этом языке думать и молиться»1. С воспоминанием этой сцены в гипнозе исчез спастический паралич правой руки, существовавший с начала болезни, и лечение было окончено.

Когда через несколько лет я стал практиковать брейеровский метод исследования и лечения среди своих больных, я сделал наблюдения, которые совершенно совпадали с его опытом. У одной 40-летней дамы был тик, а именно — особый щелкающий звук, который она производила при всяком возбуждении, а также и без видимого повода. Этот тик вел свое происхождение от двух пере­живаний, общим моментом для которых было решение больной те­перь не производить никакого шума, Несмотря на это решение, как бы из противоречия, этот звук нарушил тишину однажды, ког­да она увидела, что ее больной сын наконец с трудом заснул, и сказала себе» что теперь она должна сидеть совершенно тихо, что­бы не разбудить его» и в другой раз, когда во время поездки с ее двумя детьми в грозу лошади испугались и она старалась избе­гать всякого шума, чтобы не пугать лошадей еще больше2* Я при­вожу этот пример вместо многих других, которые опубликованы в „Studien iiber Hysterie"3.

Уважаемые дамы и господа! Если вы разрешите мне обоб­щение, которое неизбежно при таком кратком изложении, то мы можем все, что узнали до сих пор, выразить в формуле: наши истеричные больные страдают воспоминания-м и. Их симптомы являются остатками и символами воспоминаний об известных (травматических) переживаниях. Сравнение с други­ми символами воспоминаний в других областях» пожалуй, позволит нам глубже проникнуть в эту символику. Ведь памятники и мону­менты, которыми мы украшаем наши города, представляют собой такие же символы воспоминаний. Когда вы гуляете по Лондону, то вы можете видеть невдалеке от одного из громадных вокзалов богато изукрашенную колонну в готическом стиле, Чаринг-Кросс.

п ' L с, S. 30,

! L с, 2 Aufl,, S, 43, 46.

3 Избранные места из этой книги, к которым присоединены некоторые более поздние статьи по истерии, есть в английском переводе д-ра А* А, Брнлла из Нью-Йорка.

Один из древних королей Плантагенетов в ХШ ст., когда пре­провождал тело своей любимой королевы Элеоноры в Вестмин­стер, воздвигал готический крест на каждой из остановок, где опус­кали на землю гроб, и Чаринг-Кросс представляет собой послед­ний из тех памятников, которые должны были сохранить воспо­минание об этом печальном шествии1, В другом месте города, не­далеко от Лондон-Бридж, вы видите более современную, ввысь уходящую колонну, которую коротко называют Монумент (The Monument), Она должна служить напоминанием о великом пожаре, который в 1666 г. уничтожил большую часть города, начавшись не­далеко от того места, где стоит этот монумент. Эти памятники слу­жат символами воспоминаний, как истерические симптомы; в этом отношении сравнение вполне законно. Но что вы скажете о таком лондонском жителе, который и теперь бы стоял с печалью перед памятником погребения королевы Элеоноры вместо того, чтобы бежать по своим делам в той спешке, которая требуется современ­ными условиями работы, или вместо того, чтобы наслаждаться у своей собственной юной и прекрасной королевы сердца? Или о дру­гом, который перед монументом будет оплакивать пожар своего любимого города, который с тех пор давно уже выстроен вновь в еще более блестящем виде? Подобно этим двум непрактичным лондонцам ведут себя все истерики и невротикиt не только пото­му, что они вспоминают давно прошедшие болезненные пережи­вания, но и потому, что они еще аффективно привязаны к ним; они не могут отделаться от прошедшего и ради него оставляют без внимания действительность и настоящее. Такая фиксация душевной жизни на патогенных травмах представляет собой одну из важ­нейших характерных черт невроза, имеющих большое практичес­кое значение,

Я вполне согласен с тем сомнением, которое у вас, по всей вероятности, возникнет, когда вы подумаете о пациентке Брейера, Все ее травмы относятся ко времени, когда она ухаживала за своим больным отцом, и симптомы ее болезни могут быть рассмат­риваемы как знаки воспоминания о его болезни и смерти. Они соот­ветствуют, следовательно, скорби, и фиксация на воспоминаниях об умершем спустя столь короткое время после его смерти, конеч­но, не представляет собой ничего патологического; наоборот, вполне соответствует нормальному чувству, Я согласен с этим; фиксация на травме не представляет у пациентки Брейера ничего исключительного, Но в других случаях, как, например, в случае моей больной с тиком, причины которого имели место 10 и 15 лет тому назад, эта особенность ненормального сосредоточения на про­шедшем ясно выражена, и пациентка Брейера, наверное, прояви­ла бы эту особенность точно так же, если бы вскоре после травма-

1 Скорее позднейшее подражание такому памятнику. Слово «Чаринг* происхо­дит, по всей вероятности, от слов chere reine (дорогая королева), как мне сообипл д-р Э. Джонс,

тнческих переживаний и образования симптомов не была подверг­нута катартическому лечению.

До сих пор мы объясняли только отношение истерических симп­томов к истории жизни больной; из двух других моментов брей-еровского наблюдения мы можем получить указание на то, как сле­дует понимать процесс заболевания и выздоровления. Относительно процесса заболевания следует отметить, что больная Брейера долж­на была почти при всех патогенных положениях подавлять сильное возбуждение вместо того, чтобы избавиться от этого возбуждения соответствующими выражениями аффекта, словами или действиями, В небольшом событии с собачкой своей компаньонки она подавляла из вежливости свое очень сильное отвращение; в то время, когда она бодрствовала у постели своего отца, она непрерывно была озабочена тем, чтобы не дать заметить отцу своего страха и своего горя. Когда она впоследствии воспроизводила эти сцены перед своим врачом, то сдерживаемый тогда аффект выступал с необык­новенной силой, как будто он за это долгое время сохранялся в больной. Тот симптом, который остался от этой сцены, сделал­ся особенно интенсивным, когда приближались к его причинам, и затем после прекращения действия этих причин совершенно ис­чез. С другой стороны, можно было наблюдать, что воспоминание сцены при враче оставалось без всяких последствий, если по ка­кой-либо причине это воспоминание протекало без выражения аф­фекта. Судьба этих аффектов, которые могут быть рассматриваемы как способные к смещению величины, была определяющим моментом как для заболевания, так и для выздоровления, Напрашивалось предположение, что заболевание произошло потому, что развивше­муся при патогенных положениях аффекту был закрыт нормальный выход, и что сущность заболевания состояла в том, что эти ущемлен­ные аффекты получили ненормальное применение. Частью эти аф­фекты оставались, отягощая душевную жизнь, как источники посто­янного возбуждения для последней; частью они испытывали прев­ращение в необычные телесные иннервации и задержки (Hemmungen), которые представляли собой телесные симптомы данного случая. Для этого последнего процесса мы стали исполь­зовать термин «истерическая конверсия», Известная часть нашего душевного возбуждения и в норме выражается в те­лесных иннервациях и дает то, что мы знаем под именем «вы­ражение душевных волнений». Истерическая конверсия утрирует эту часть течения аффективного душевного процесса; она соот­ветствует более интенсивному, направленному на новые пути выра­жению аффекта. Когда река .течет по двум каналам, то всегда на­ступит переполнение одного, коль скоро течение по другому встре­тит какое-либо препятствие.

Вы видите, мы готовы прийти к чисто психологической теории истерии, причем на первое место мы ставим аффективные процес­сы. Другое наблюдение Брейера вынуждает нас при характерис­тике болезненных процессов приписывать большое значение со-

12 3. Фр*йд 353

стояниям сознания. Больная Брейера обнаруживала многоразлич­ные душевные состояния: состояния спутанности, с изменением харак­тера, которые чередовались с нормальным состоянием. В нормаль­ном состоянии она ничего не знала о патогенных сценах и о их свя­зи с симптомами; она забыла эти сцены или во всяком случае ут­ратила их патогенную связь. Когда ее приводили в гипнотическое состояние, удавалось с известной затратой труда вызвать в ее па­мяти эти сцены, и благодаря этой работе воспоминания симптомы пропадали. Было бы очень затруднительно истолковывать этот факт, если бы опыт и эксперименты по гипнотизму не указали нам пути исследования. Благодаря изучению гипнотических явлений мы при­выкли к тому пониманию, которое сначала казалось нам крайне чуждым, а именно, что в одном и том же индивидууме возможно несколько душевных группировок, которые могут существовать в од­ном индивидууме довольно независимо друг от друга, могут ниче­го «не знать» друг о друге, и которые попеременно захватывают сознание. Случаи такого рода, называемые double conscience1, иног­да возникают самопроизвольно. Если при таком расщеплении лич­ности сознание постоянно присуще одному из двух состояний, то это последнее называют сознательным душевным состояни­ем, а отделенное от нее — бессознательным, В известных явлениях так называемого постгипнотического внушения, когда за­данная в состоянии гипноза задача впоследствии беспрекословно исполняется в нормальном состоянии, мы имеем прекрасный при­мер того влияния, которое сознательное состояние может испыты­вать со стороны бессознательного, и на основании этого образца возможно во всяком случае выяснить себе те наблюдения, которые мы делаем при истерии. Брейер решил выдвинуть предположение, что истерические симптомы возникают при особом душевном состоя­нии, которое он называет гипноидным. Те возбуждения, ко­торые попадают в момент такого гипноидного состояния, легко становятся патогенными, так как гипноидные состояния не дают ус­ловий для нормального оттока процессов возбуждения. Из такого процесса возбуждения возникает ненормальный продукт гипноид­ного состояния, именно — симптом, и этот последний переходит в нормальное состояние, как нечто постороннее. Нормальное состоя­ние ничего не знает о патогенных переживаниях гипноидного сос­тояния. Где существует симптом, там есть и амнезия, пробел в