Психология бессознательного 3 страница

Особое значение придавалось сверх-Я (супер-эго), которое служит источником моральных и религиозных чувств, контролирую­щим и накаэующим агентом. Если ид предопределен генетически, а Я — продукт индивидуального опыта, то супер-эго — продукт вли­яний, исходящих от других людей. Оно возникает в раннем детстве (связано, согласно Фрейду, с комплексом Эдипа) и остается практи­чески неизменным в последующие годы. Сверх-Я (супер-эго) обра­зуется благодаря механизму идентификации ребенка с отцом» кото­рый служит для него моделью. Если Я (эго) примет решение или со­вершит действие в угоду Оно (ид), но в противовес сверх-Я (супер-эго), то Оно испытывает наказание в виде укоров совести, чувства вины. Поскольку сверх-Я черпает энергию от ид, постольку сверх-Я часто действует жестоко, даже садистски.

На новом этапе эволюции психоанализа Фрейд объяснял чувство вины у неврастеников влиянием сверх-Я* С помощью такого подхода объяснялся феномен тревожности, занимавший теперь большое место в психоанализе. Различались три вида тревожности: вызван­ная реальностью, обусловленная давлением со стороны бессозна­тельного Оно (ид) и со стороны сверх-Я (супер-эго). Соответственно задача психоанализа усматривалась в том, чтобы освободить Я (эго) от различных форм давления на него и увеличить его силу (отсюда понятие о «силе Я»)* От напряжений, испытываемых под давлением различных сил, Я (эго) спасается с помощью специальных «защит* ных механизмов»— вытеснения, рационализации, регрессии, субли­мации и др. Вытеснение означает непроизвольное устранение из сознания чувств, мыслей и стремлений к действию. Перемещаясь в область бессознательного, они продолжают мотивировать поведение, оказывают на него давление, переживаются в виде чувства тревож­ности и т. д. Регрессия — соскальзывание на более примитивный уровень поведения или мышления. Сублимация — один из механиз­мов, посредством которого запретная сексуальная энергия, переме­щаясь на несексуальные объекты, разряжается в виде деятельности,

приемлемой для индивида и общества. Разновидностью сублимации является творчество*

Трехкомпонентная модель личности позволяла разграничить по­нятие о Я и о сознании, истолковать Я как самобытную психическую реальность и тем самым как фактор» играющий собственную роль в организации поведения. Правда, вводя этот фактор и ориентируясь на него как на главную опору в психотерапевтической процедуре из­бавления субъекта от невроза, Фрейд не отступал от своего давнего сравнения отношения Я к Оно с отношением всадника к своей ло­шади. Наездник определяет цель и направление движения, но энергия последнему придается лошадью, т. е. исходит из того же самого котла влечений и аффектов, который заложен в организме как биоло­гической системе. Принцип антагонизма биологического и социально* го (сведенного к воображаемому типу связей между людьми раз­личного пола, возникшему в праисторические времена и перешедше­му через поколения в структуру современной семьи) препятствовал пониманию того, что, говоря словами А. А, Ухтомского, «природа наша делаема и возделываема». Предвзятое положение о том, что мотивационные ресурсы личности начисто исчерпываются энергией нескольких квазибиологических влечений, которые Я как ядро личности вынуждено подчинять тирании навязанного ему с детства квазисоциального сверх-Я, лишило Фрейда возможности объяснить динамику развития Я* пути наращивания его собственных сил, его преобразований в континууме жизненных встреч с социальным ми* ром. Проведя демаркационную линию между Я и сознанием, показав, что Я как психическая (а не гносеологическая) реаль* ность — это особая подсистема в системе личности, решающая свои задачи благодаря тому» что оперирует собственными психологи­ческими (а не физиологическими) «снарядами», указав на драматизм ее отношений с другими подсистемами личности, Фрейд столкнул пен* хологню с областью, которая хотя и имеет жизненно важное значе­ние для бытия человека ь мире, однако оставалась для науки неизве­данной.

В своих завершающих «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд сосредоточился на проблеме отношения психоанализа к рели* гни, науке и, наконец, к мировоззрению, понятому как обобщаю* щая интеллектуальная конструкция, исходя из единообразных прин­ципов которой решаются основные проблемы бытия и познания. Он утверждал, что психоанализ в качестве специальной науки не способен образовать особое мировоззрение, что он заимствует свои мировоззренческие принципы у науки. Между тем в действительности как ряд общих положений самого Фрейда, так и многие концепции его учеников имели определенную мировоззренческую направлен­ность, что отчетливо выражено как в их притязаниях на решение общих проблем, касающихся поведения человека, его отношения к природе и социальной среде, так и в объяснении генезиса и зако­номерностей развития культуры.

Считая свои теоретические построения строго научными, Фрейд

подверг острой критике религиозное мировоззрение, а также субъек­тивно-идеалистическую философию. Будучи бескомпромиссным ате­истом, считая религию несовместимой с опытом и разумом, Фрейд считал ее формой массового невроза, имеющего в основе психосек­суальные отношения и отражающего желания и потребности детства. Тем самым он оставлял без внимания общественно-исторические истоки и функции религии, своеобразную представленность в рели­гиозном сознании ценностных ориентации, порожденных жизнью лю­дей в реальном, земном мире, иррациональное переживание этими людьми своей зависимости от природных и социальных сил* Вместе с тем психоанализ дал импульс изучению сопряженных с религией личностных смыслов и переживаний, разработке проблем психоло­гин религии. Решительно отграничивая религиозное мировоззрение от научного, Фрейд с полным основанием усматривает своеобразие научного мышления в том, что оно представляет собой особого рода деятельность, которая в неустанном поиске адекватной реальности истины дает подлинную, а не иллюзорную картину этой реальности. Наконец, наряду с религиозным и научным мировоззрением Фрейд выделяет еще одну его форму — философию. Он подвергает острой критике приобретшую на Западе доминирующее влияние субъективно-идеалистическую философию, исповедующую интеллек­туальный анархизм. Игнорируя принцип согласованности знания с внешним миром, это направление, согласно Фрейду, несмотря на попытки найти поддержку в новейших достижениях естественных наук (в частности, теории относительности), обнажает свою несос­тоятельность при первом же соприкосновении с практикой. Затем Фрейд обращается к другому философскому направлению — марксизму, сразу же отмечая, что «живейшим образом сожалеет о своей недостаточной ориентированности в нем». Заслуживает внимания признание Фрейдом того, что исследования Маркса за­воевали неоспоримый авторитет. Фрейд не касается вопроса о влия­нии марксистских идей на психоаналитическое направление, связан­ное с его именем. Между тем именно в ту эпоху ряд приверженцев его концепции (в том числе и некоторые практикующие психоаналитики) обратились к марксистскому учению о влиянии социальных условий на формирование личности с целью преодолеть версию класси-ческого психоанализа о предопределенности поведения человека древними инстинктами. Возник неофрейдизм, опиравшийся в критике Фрейда на представления, отразившие влияние Маркса. Фрейд неоднократно оговаривается, что его мнение по поводу марксистской философии носит дилетантский характер. И это верно. Именно это обстоятельство побудило Фрейда свести марксизм к доктрине, ставящей все проявления человеческой жизни в фатальную зависи­мость от экономических форм. Соответственно свое рассмотрение этого учения Фрейд по существу ограничивает указанным тезисом. С одной стороны, Фрейду приходится признать, что события в сфере экономики, техники, производства действительно изменяют ход чело­веческой истории, что сила марксизма в «проницательном дока за-

тельстве неизбежного влияния, которое оказывают экономические отношения людей на их интеллектуальные, этические и эстетические установки». С другой стороны, Фрейд возражает против того, чтобы считать «экономические мотивы» единственными детерминантами по­ведения. Но марксизм, как известно (вопреки тому, каким представ­лял его Фрейд), объясняя своеобразие и многообразие духовной жизни личности, никогда не относил всю сложность мотивационной сферы людей за счет диктата экономики. Полагая, будто, согласно марксизму, этим диктатом аннигилируется роль психологических факторов, Фрейд неадекватно оценивал историко-материалистиче­ское воззрение на активность сознания как фактора, не только отражающего, но и преобразующего в качестве регулятора практи­ческих действий социальный мир. Именно принцип историзма позволяет понять истинную природу человеческих потребностей, вле­чений, мотивов, которые» вопреки Фрейду» преобразуются в процессе созидания материальных и духовных ценностей, а не изначально предопределены биологической конституцией организма. Отрицание социокультурных законов, которым подчинено поведение людей, не­избежно привело Фрейда к психологическому редукционизму, к све­дению движущих пружин человеческого бытия к «инстинктивной предрасположенности» в виде пснхоэнергетики и психодинамики. Видя преимущество марксизма в том, что он «безжалостно покон­чил со всеми идеалистическими системами и иллюзиями», Фрейд в то же время инкриминирует марксизму создание новых иллюзий, прежде всего стремление вселить веру в то, что за короткий срок удастся изменить человеческую сущность и создать общество всеобщего благоденствия. Между тем марксистская теория общественно-исторического развития, открыв общие законы этого развития, ни­когда не предрекала ни сроки перехода от одной стадии к другой, ни конкретные формы реализации этих законов. Если марк­систская теория обращалась к развитию общества как целостной системы, изменяющейся по присущим ей законам, то Фрейд, как это явствует из его критических замечаний, принимал за основу само­движения социальной системы изъятый из этой целостности компо­нент, а именно — влечения человека. Поэтому н изменившая облик мира социальная революция в России трактуется Фрейдом не в кон­тексте всемирно-исторического развития человечества, а как эффект перенесения «агрессивных наклонностей бедных людей на богатых». Неверно и мнение Фрейда, будто смысл большевистской револю­ции в обещании создать такое общество, где «не будет ни одной не­удовлетворенной потребности». За этим мнением Фрейда скрыта его трактовка потребностей как нескольких изначально заложенных в биологическом устройстве человека величин, тогда как марксизм исходит из положения, согласно которому сами потребности являют­ся продуктом истории» изменяясь н обогащаясь с прогрессом куль­туры. Признавая критический дух марксизма и то, что для него опорой послужили принципы строгого научного знания, Фрейд в то же время усматривал в русском большевизме зловещее подобие того,

против чего марксизм борется, а именно — «запрет на мышление», поскольку «критические исследования марксистской теории запрещены». Известно, с какой настойчивостью с первых же послереволюционных лет В. И* Ленин учил молодых марксистов мыслить самостоятельно, критически и всесторонне оценивать реальные социальные процессы, решительно перечеркивать свои прежние представления, когда они оказываются неадекватными новым запросам времени. Догматизм и «запрет на мышление» стали насаждаться во времена сталинщины, за которую исполненная кри­тического духа философия Маркса ответственность не несет. Ленин­ский подход, реализующий принципы этой философии, утверждается ныне в советском обществе, где доминирующим становится новое мышление» которое не только не запрещает, но* напротив, требует самостоятельного, критического осмысления действительности, твор­ческих инициатив, решительной борьбы с попытками читать про­изведения Маркса подобно тому, как верующие мусульмане — Ко­ран. Размышляя о будущем человечества, Фрейд сопоставлял ситуа­цию в капиталистических странах («цивилизованных нациях») с «грандиозным экспериментом в России»* Что касается первых, то они, писал Фрейд, ждут спасения в сохранении христианской религиозности. Но ведь религия, с его точки зрения, лишь иллюзия, невроз, «который каждый культурный человек должен был преодо­леть на своем пути от детства к зрелости».

Что же касается «русского эксперимента», то он — по Фрейду — «выглядит все же предвестником лучшего будущего». Отступая от своей веры в неизменность человеческой природы, Фрейд завершал свою последнюю лекцию о психоанализе выражением надежды на то, что с увеличением власти человека над природой «новый обществен­ный строй не только покончит с материальной нуждой масс, но и ус­лышит культурные притязания отдельного человека», Сочетание справедливых социальных порядков с прогрессом науки и техни­ки — таково, условие расцвета личности, реализации ее притязаний как самого ценного и высшего творения культуры.

Тем временем социально-психологическая ситуация в Евро­пе становилась все более тревожной. В 1933 г, в Германии к власти пришел фашизм. Среди сожженных идеологами «нового по­рядка» книг оказались и книги Фрейда. Узнав об этом, Фрейд вос­кликнул; «Какого прогресса мы достигли! В средние века они сожгли бы меня, в наши дни они удовлетворились тем, что сожгли мои кни­ги*. Он не подозревал, что пройдет несколько лет, и в печах Освен­цима и Майданека погибнут миллионы евреев и других жертв на­цизма, н среди них — четыре сестры Фрейда. Его самого, всемир­но известного ученого, ждала бы после захвата Австрии нацис­тами та же участь, если бы при посредничестве американского посла во Франции не удалось добиться разрешения на его эмигра­цию в Англию* Перед отъездом он должен был дать расписку в том, что гестапо обращалось с ним вежливо и заботливо и что у него нет оснований жаловаться. Ставя свою подпись» Фрейд

спросил: нельзя ли к этому добавить, что он может каждому сердечно рекомендовать гестапо? В Англии Фрейда встретили восторженно, но дни его были сочтены. Он мучился от болей, и по его просьбе его лечащий врач сделал два укола, положившие конец страданиям. Это произошло в Лондоне 21 сентября 1939 г*

В заключение отметим, что сознание являлось в конечном счете главным рычагом терапии, главной опорой доктора,Фрейда, имя которого в истории культуры навсегда поглотило понятие о бессо­знательном. Рациональный анализ иррациональных побуждений и, тем самым, избавление от них — таково было его кредо. Но разве возможен иной рациональный анализ, кроме осознанного? И не слу­чайно в одной из своих завершающих публикаций Фрейд признал» что прежде, из-за ненадежности критерия сознательности он недо­оценивал его* «Здесь,— отмечал он,— дело обстоит так же, как с на­шей жизнью,— она немногого стоит, но это все, что у нас есть. Без света этого качества сознательности мы бы затерялись в потемках глубинной психологии». Ему долго пришлось блуждать в этих по­темках, прежде чем поставить знак равенства между ценностью сознания и ценностью нашей жизни.

Наука о человеке призвана рассказать ему больше, чем он сам о себе знает. Сперва она раскрыла механизмы его восприя­тия окружающего мира, работы его сознания. Ее следующим шагом было проникновение в глубины неосознаваемой душевной жизни. Фрейд первым отважился на этот шаг, и в этом историческое зна­чение его психоанализа. Мы видели, сколь извилисты были его пути, со всеми его прозрениями и просчетами» Десятилетия по­гружаясь в ежедневное изучение психических недугов, он в работе по их исцелению обогатил знание о человеческой личности широким спектром различной ценности подходов, проблем и поня­тий. Не приемля умозрительные мифологические концепции Фрейда, современная научная психология и психотерапия усвоили его уроки, отбирая в них все будоражащее творческую мысль.

Г, Ярошевский, профессор, доктор психологических наук

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ РАБОТЫ «ПО ТУ СТОРОНУ ПРИНЦИПА

УДОВОЛЬСТВИЯ»

I

Фрейд принадлежит, вероятно, к числу самых бесстрашных умов нашего века. Эта добродетель всегда почиталась скорее до­стоинством практического деятеля, чем ученого и мыслителя. Чтобы действовать, нужна смелость; оказывается, нужно еще неизмеримо большее бесстрашие, чтобы мыслить. Столько половинчатых умов, робких мыслей, неотважных гипотез встречаешь на каждом шагу в науке, что начинает казаться, будто осторожность и следование по чужим стопам сделались чуть ли не обязательными атрибутами официального академического знания.

3. Фрейд выступил сразу как революционер. Та оппозиция, которую вызвал против себя психоанализ в кругах официальной нау­ки, непререкаемо свидетельствует о том* что здесь были дерзко нарушены вековые традиции буржуазной морали и науки и сделан шаг за границы дозволенного. Новой научной мысли и ее создате­лям пришлось пережить годы глухого отъединения; против нового учения поднялась в широких кругах общества активнейшая вражда и открытое сопротивление» Сам Фрейд говорит, что он «принадлежит к тому сорту людей, которые, по выражению Хеббеля, нарушили по­кой мира». Так оно и было в действительности.

Шум» поднятый вокруг нового учения, постепенно улегся* Ныне всякая новая работа по психоанализу не встречает такого враждеб­ного приема. Мировое признание если не вполне, то отчасти сме­нило прежнюю травлю, и вокруг нового учения создалась атмосфера напряженного интереса, глубокого внимания и пристального любо­пытства, в котором не могут отказать ему даже его принципиальные враги. Психоанализ давно перестал быть только одним из методов психотерапии, но разросся в ряд первостепенных проблем общей пси­хологии и биологии, истории культуры и всех так называемых «наук о духе»,

В частности, у нас в России фрейдизм пользуется исключитель­ным вниманием не только в научных кругах, но и у широкого чи­тателя, В последнее время почти все работы Фрейда переведены на русский язык и выпущены в свет. На наших глазах в России начина­ет складываться новое и оригинальное течение в психоанализе, ко­торое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при по­мощи учения об условных рефлексах и развернуть систему «рефлек­сологического фрейдизма» в духе диалектического материализма. Этот перевод Фрейда на язык Павлова, попытка объективно расшиф­ровать темную «глубинную психологию» представляет собой живое свидетельство величайшей жизненности этого учения и его неис­черпаемых научных возможностей.

С этим признанием не только не миновало «героическое вре-

мя» для Фрейда, но потребовалось неизмеримо большее мужество и еще больший героизм, чем прежде. Тогда он был предоставлен са­мому себе в своем «Splendid isolation»1 и устраивался «как Робинзон на необитаемом острове». Теперь же возникли новые и серь­езные опасности — искажения самых основ нового учения, приспо­собления научной истины к потребностям и вкусам буржуазного ми­ропонимания. Коротко говоря, прежде опасность грозила со стороны врагов, теперь—со стороны друзей. И действительно, ряд вид­нейших вождей, которым «стало неуютно пребывание в преисподней психоанализа», отошли от него.

Эта внутренняя борьба потребовала гораздо большего напря­жения сил, чем борьба с врагами. Основная особенность Фрейда заключается в том, что он имеет смелость додумывать всякую мысль до конца, доводить всякое положение до последних и крайних выводов. В этом трудном и страшном деле у него не всегда находи­лись спутники, н многие покидали его сейчас же за исходным пунк­том и сворачивали в сторону. Этот максимализм мысли послужил причиной того, что и на вершине подъема научного интереса к пси­хоанализу Фрейд как мыслитель остался, в сущности, в одино­честве.

Предлагаемая вниманию читателя в настоящем переводе книга «Jenseits des Lustprinzips» (1920) принадлежит к числу таких именно одиноких работ Фрейда. Даже правоверные психоаналити­ки иной раз находят возможным обойти эту работу молчанием; что же касается более постороннего круга читателей, то здесь прихо­дится столкнуться — и за границей, и в России — с настоящим пред­убеждением, которое необходимо разъяснить и рассеять.

Книга эта приводит к таким ошеломляющим и неожиданным вы­водам, которые стоят» на первый взгляд, в коренном противоречии со всем тем, что все мы привыкли считать за незыблемую научную истину. Больше того: она противоречит основным положениям, вы­двинутым в свое время самим же Фрейдом. Здесь Фрейдом брошен вызов не только общему мнению, но взято под сомнение утверждение, лежащее в основе всех психоаналитических объяснений самого же автора. Бесстрашие мысли в этой книге достигает апогея.

Основными объяснительными принципами всех биологических наук мы привыкли считать принцип самосохранения живого организ­ма и принцип приспособления его к условиям той среды, в которой ему приходится жить, Стремление к сохранению жизни своей и свое­го рода и стремление к возможно более полному и безболезненному приспособлению к среде являются главными движущими силами все­го органического развития. В полном согласии с этими предпосыл­ками традиционной биологин, Фрейд в свое время выдвинул положе­ние о двух принципах психической деятельности. Высшую тенденцию, которой подчиняются психические процессы, Фрейд назвал принци­пом удовольствия. Стремление к удовольствию и отвращение от

1 Гордеи одиночестве.— Прим, реё. перевода.

неудовольствия, однако, не безраздельно н не исключительно на-■равляют психическую жизнь. Необходимость приспособления вы­зывает потребность в точном осознании внешнего мира; этим вво­дится новый принцип душевной деятельности — принцип реально­сти» который диктует подчас отказ от удовольствия во имя «более надежного, хотя и отсроченного». Все это чрезвычайно элементар­но, азбучно и, по-видимому, принадлежит к числу неопровержимых самоочевидных истин.

Однако факты, добытые психоаналитическим исследованием, тол­кают мысль к выходу за узкие пределы этой самоочевидной истины. Попытка пробиться мыслью сквозь эту ист и* ну — по ту сторону принципа удовольствия — и создала настоящую книгу, Первоначальнее этого принципа, по мысли Фрейда, следует считать, как это ни па­радоксально звучит, принцип влечення к смерти, который является основным, первоначальным и всеобщим принципом органической жизни. Следует различать два рода влечений, Одни, как более доступ­ный наблюдению, давно подвергся изучению — это эрос в широком смысле, сексуальное влечение, включающее в себя не только поло* вое влечение во всем его многообразии, но и весь инстинкт само­сохранения; это — влечение к жизни, Другой род влечений, типичес­ким примером которых следует считать садизм, может быть обозна­чен как влечение к смерти. Задачей этого влечення является, как говорит Фрейд в другой книге» «возвращение всех живых орга­низмов в безжизненное состояние*» т. е. его цель — свосстановить состояние, нарушенное возникновением жизни», вернуть жизнь к неорганическому существованию материи, ,Прн этом все положитель­ные жизнеохранительные тенденции, как стремление к самосохране­нию и проч., рассматриваются как частные влечения, имеющие целью обеспечить организму его собственный путь к смерти и уда­лить все посторонние вероятности возвращения его в неорганичес­кое состояние» Вся жизнь при этом раскрывается как стремление к восстановлению нарушенного жизненного равновесия энергия, как окольные пути {Umwege) к смерти, как непрестанная борьба и ком­промисс двух непримиримых и противоположных влечений.

Такое построение вызывает естественное сопротивление против себя по двум мотивам. Во-первых, сам Фрейд отмечает отличие этой работы от других его построений. То были прямые и точные перево­ды фактических наблюдений на язык теории. Здесь часто место на­блюдения заступает размышление; умозрительное рассуждение заме­няет недостаточный фактический материал. Поэтому легко может по­казаться, что мы имеем здесь дело не с научно достоверными конст­рукциями, а с метафизической спекуляцией. Легко поэтому провести знак равенства между тем, что сам Фрейд называет метапсихологнче-ской точкой зрения» и точкой зрения метафизической.

Второе возражение напрашивается само собой у всякого по суще­ству против самого содержания этих идей. Является подозрение, не проникнуты ли они психологией безнадежного пессимизма, не пы-

тается ли автор под маской биологического принципа провести контрабандою упадочную философию нирваны и смерти. Объявить целью всякой жизни смерть — не означает ли заложить динамит под самые основы научной биологии — этого знания о жизни?

Оба эти возражения заставляют крайне осторожно отнестись к настоящей работе» а некоторых приводят даже к мысли, что в систе­ме научного психоанализа ей нет* места н что надо обойтись без нее при построении рефлексологического фрейдизма. Однако внима­тельному читателю не трудно убедиться в том, что оба эти возра­жения несправедливы и неспособны выдержать легчайшего прикосно­вения критической мысли.

Сам Фрейд указывает на бесконечную сложность и темноту ис­следуемых вопросов. Он называет область своего учения уравне­нием с двумя неизвестными или потемками, куда не проникал ни одни луч гипотезы. Научные средства его совершенно исключают всякое обвинение в метафизичности его спекуляции. Это — спеку­ляция, совершенно верно, но научная. Это — метапсихология, но не метафизика, Здесь сделан шаг за границы опытного знания, но не в сверхопытное и сверхчувственное, а только в недостаточ­но еще изученное и освещенное. Речь идет все время не о непозна­ваемом, но только о непознанном* -Фрейд сам говорит, что он стре­мится только к трезвым результатам. Он охотно заменил бы образ­ный язык психологии на физиологические н химические термины, если бы это не означало отказа от всякого описания изучаемых явлений. Биология — царство неограниченных возможностей, и сам автор готов допустить, что его построения могут оказаться опро­вергнутыми.

Означает ли это, что неуверенность автора в своих собст­венных построениях лишает их научной значимости и ценности? Ни в какой мере. Сам автор говорит, что он в одинаковой мере и сам не убежден в истинности своих допущений, и других не хочет скло­нять к вере в них. Он сам не знает, насколько он в них верит* Ему кажется, что здесь следует вовсе исключить «аффективный мо­мент убеждения»: в этом вся суть* Это раскрывает истинную приро­ду н научную цену выраженных здесь мыслей. Наука вовсе не со­стоит исключительно из готовых решений, найденных ответов, истин­ных положений, достоверных законов и знаний. Она включает в себя в равной мере и поиски истины» процессы открытия, предполо­жения, опыт и риск. Научная мысль тем и отличается от религи­озной, что вовсе не требует непременной веры в себя. «Можно от­даться какому-либо течению мыслей,— говорит Фрейд,— следовать за ними только из научного любопытства до самой его конечной точки». Сам Фрейд говорит, что «психоанализ старательно избегал того, чтобы стать системой*. И если на этом пути нас ждут голово­кружительные мысли, то в этой спекуляции надо иметь только муже­ство безбоязненно следовать за ними, как по горным тропинкам в Альпах, рискуя ежеминутно сорваться в пропасть, «Nur fur schwin-delfreie» — столько для не боящихся головокружений», по прекрас-

ному выражению Льва Шестова, открыты эти альпийские дороги в философии и науке.

При таком положении, когда автор сам готов всякую минуту свернуть в сторону со своего пути и сам первый усомниться в исти­не своих мыслей,— не может быть речи, разумеется само собой, и о философии смерти, якобы пропитывающей эту книгу, В ней вообще нет никакой философии; она вся исходит из точного знания и обра­щения к точному знанию, но она делает огромный, головокружитель­ный прыжок с крайней точки твердо установленных наукой фактов в неисследованную область по ту сторону очевидности. Но не следу­ет забывать» что психоанализ, вообще, имеет своей задачей про­биться по ту сторону видимого, н в некотором смысле всякое науч­ное знание заключается не в констатировании очевидностей, но в раскрытии за этой очевидностью более действительных и более ре­альных, чей сама очевидность» фактов, и открытия Галилея точно так же уводят нас по ту сторону очевидности, как н открытия пси­хоанализа.

Некоторое недоразумение может произойти оттого разве» что употребляемые автором психологические термины несколько дву­смысленны в применении к биологическим и химическим понятиям. Влечение, или стремление к смерти, приписываемое всей органи­ческой материи, здесь может показаться легко с первого взгляда, действительно, отрыжкой пессимистической философии. Но это все проистекает из того» что до сих пор обычно психология всегда заимст­вовала у биологии основные понятия, объяснительные принципы и гипотезы и распространяла на психический мир то, что установлено было на более простом органическом материале. Здесь чуть ли не впервые биология одолжается у психологии» и научной мысли придан как раз обратный ход: она умозаключает от анализа человеческой психики к универсальным законам органической жизни. Биология здесь заимствует у психологии. Надо ли после этого добавлять» что такие термины, как влечение, стремление н проч., утрачива­ют при этом весь свой первоначальный харак­тер психических сил и обозначают только об­щие тенденции органической клетки, вне вся­кой зависимости от философской расценки жизни и смерти в плане человеческого разума. Эти влечения Фрейд сводит, без остатка, на химические и физиологические процессы в живой клетке и обозначает ими только направление, в котором происходит энергетическое уравновеши­вание.

Ценность н достоинства всякой научной гипотезы измеряются ее практической выгодностью» тем, насколько она помогает про­двигаться вперед, служа рабочим объяснительным принципом, И в этом смысле лучшим свидетельством научной полноценности этой ги­потезы о первоначальности Todestrieb является позднейшее раз­витие тех же мыслей в книге Фрейда «Das Ich und das Es> («# н Оно*), где психологическое учение о сложной структуре лич-