Выражение падежа и рода, модуль символической и полевой значимости слов

Роль артикля в тех языках, где есть эта категория, многообразна и представляет интерес для теории языка. Функция артикля отнюдь не сводится только к указанию на род имен существительных, как это явствует из его немецкого названия (Geschlechtswort)[204]. Артикль маркирует (и это проявляется больше в греческом и немецком, чем в романских языках) также число и падеж и даже оказывает влияние на выполнение их центральной функции теми словами, к которым он относится; артикль модифицирует их символическую значимость и их полевые значимости. С точки зрения сематологии весьма замечательны полевые значимости, являющиеся важнейшей функцией артикля. Некоторые ученые (предваряя влияние артикля на полевые значимости) говорили о его «субстантивирующией силе» (Ваккернагель). Оставим в стороне понятие силы и будем придерживаться простого описания, данного Порцигом.

Артикль «стал, по существу, средством субстантивации, в результате чего прилагательное превращется непосредственно в существительное, если ему предшествует (Präfigiening) или в него включен (Suffigiening, как в скандинавских языках) артикль. Можно почти уверенно утверждать, что существительные без артикля в соответствии с вышесказанным не могут считаться подлинными существительными. Достаточно сравнить предложения типа Er war König 'Он был королем' и Er war der König 'Он был король', чтобы почувствовать, что слову «король» в первом случае присущ адъективный характер. Но как быть с Eisen ist ein Metall 'Железо — металл' в противоположность Das Eisen ist ein Metall 'Железо — это металл'? Возможно, в дескриптивном синтаксисе для этого явления придется установить некую новую категорию, не являющуюся ни существительным, ни прилагательным»[205].

Выдвигая исследовательскую задачу, Порциг употребляет слово «возможно». Если это предположение правильно, то мы имеем дело с до сих пор не замеченным явлением, возникающим вследствие употребления артикля. Определенно можно сказать заранее, что при употреблении без артикля десубстантивации не подвергаются имена собственные, поскольку вряд ли могли бы стать подлинными или квазиприлагательными, например употребляемые без артикля названия городов и лишенные артикля в письменном немецком имена людей, по ряду причин, но прежде всего потому, что они не обладают коннотацией в смысле Дж.Ст. Милля. Поэтому мы остановимся, как и Порциг, на общих именах и подтвердим, что названия веществ и товаров типа «Wasser 'вода'» и «Zigaretten 'сигареты'» действительно проявляют некоторые особенности, достойные специального внимания лотка. С другой стороны, давно известен и (так сказать, противоположный) факт, что употребленный с прилагательным и другими словами артикль субстантивирует их. Das Gut des Bauern 'крестьянское добро' (от gut 'добрый, хороший') — это предмет, a der Böse 'злодей' (от böse 'злой') — человек; имена, производные от глаголов, лишь немного иначе образованы, но по результату вполне сравнимы. Die Habe 'имущество' (от haben 'иметь') и die Gabe 'дар' (от geben 'давать') — предметы; однажды на вокзале в Баварии я увидел на сарае для дров надпись «Holzlege» 'дровяной склад' (от Holz 'дерево' и legen 'класть', то есть die Lege — это помещение)[206]. В истории языка можно проследить, как слова, употребленные с артиклем, приобретали в контексте полевую значимость существительных.

Мы отличаем от этого и все же непосредственно с этим связываем влияние артикля на символическую значимость слов. Я изучил по Ваккернагелю, Дельбрюку и Бехагелю собранные вместе представления об артикле в индоевропейских артиклевых языках. По моему впечатлению, из них троих менее ориентирован на философию Бехагель. Тем не менее с первых же фраз, как в том, что высказывается, так и в том, о чем умалчивается, он выводит нас из путаницы внешне причудливого употребления и неупотребления определенного артикля в немецком языке. Сформулированное им правило гласит: «При индивидуально не определенных величинах артикль, таким образом, должен, вообще говоря, отсутствовать»[207]. Отсюда можно заключить, что по Бехагелю, все, что употребляется с артиклем, маркируется как «индивидуальная величина», не больше и не меньше. Высказыванию Бехагеля не противоречит то обстоятельство, что этот показатель может также отсутствовать у «индивидуальных величин». «Определенный артикль... служит для отличения некоторой величины от других подобных. Неопределенный артикль вычленяет некоторую величину из множества подобных» (Behaghel.Op.cit:,S.38).

Философа, читающего эти строки, поначалу может не удовлетворить то значение, которое здесь нужно придавать слову индивидуальный, поскольку оно явно противоречит фактам и педантично добросовестному описанию фактов, предложенному самим Бехагелем. Как можно считать определенный артикль особым знаком лишь для «индивидуально определяемых величин», когда в немецком языке das Pferd 'лошадь' может как обозначать тот экземпляр, который щиплет травку на глазах у говорящего и имеет свою кличку, так и указывать на зоологический вид? Дать ответ на этот вопрос легко и просто: мышление Бехагеля столь же нефилософски наивно, как и сам язык, поэтому он дает непредвзятую интерпретацию и называет как то, что является четко ограниченной определенностью в системе координат «здесь и теперь», в дейктическом поле, так и то, что является концептуально ограничейной определенностью, одним и тем же (не слишком удачно выбранным) термином «индивидуально определяемая величина» (где величина = нечто).

Далее, нас самих во всем этом прежде всего интересует и должно интересовать как теоретиков языка явление двух различных типов определенности, которые не различаются при помощи «определенного» артикля: он с ними встречается, высокомерно игнорируя существующие различия. Во–первых, это та определенность, которая достигается путем простраственно–временного ограничения, а Во–вторых, это та определенность, которая достигается или может быть достигнута, когда нечто отграничивается от другого в понятийном ряду предметов. Das Pferd 'лошадь перед моими глазами (на которую можно указать пальцем) 'однозначно определяется благодаря дейксису, а зоологический вид «das Pferd» — благодаря концептуальному выделению, то есть в конечном счете благодаря дефиниции. Один и тот же артикль стоит в обоих случаях. Итак, мы изложили философским языком квинтэссенцию учения Бехагеля. Мне представляется, что учение Бехагеля попадает в точку, то есть формулирует для всего тщательно и богато подобранного Бехагелем материала из истории языка такое правило применения артикля, в котором впоследствии не придется латать дыры, нанесенные «исключениями» из правила. Философу не стоит долго в этом копаться, лучше просто принять к сведению, что такие языки, как греческий и немецкий, обладают реалистическим в схоластическом смысле слова образом мыслей. Конечно, и латинский язык таков, только в нем отсутствует артикль, позволяющий это ясно понять. Вероятно, в этой связи подобает напомнить, что в самих словах — греч. «deixis» и лат. «demonstratio» — рядоположены оба вида указания: показ с помощью пальца в поле восприятия и понятийная конкретизация содержания в логическом доказательстве; логическое доказательство может называться и deixis и demonstratio. Такое словоупотребление можно понять только тогда, когда мыслишь реалистически.

При всем при том нельзя отрицать разнообразие выделеных Бехагелем случаев употребления, в которых многое кажется удивительным. Однако это удивительное заключается не в тех последствиях, которые обычно вызывает употребление артикля, но, с одной стороны, в тех варьирующихся обстоятельствах, которые позволяют говорящему считать выполненными в контексте условия определенности — наглядно дейктической, понятийной или смешанной; а с другой — в тех условиях, при которых говорящий может пренебречь употреблением определенного артикля, несмотря на то что речь идет о чем–то определенном. Ни в одном из языков, имеющих категорию артикля, его употребление не может быть настолько единообразным, чтобы не встречались такие случаи. Чтобы не пропустить ничего, что проясняло бы эти особенности, мы хотим поучиться у историков языка, а затем уже снова продолжить теоретическую дискуссию о синтаксической и семантической функции артикля в более широком масштабе.