Флективное слово и композит

Образуем от слова Haus 'дом' две единицы: Hauses (род, пад. ед. ч.) и Haustor 'ворота дома'. Первая из них обычно называется флективным словом (geformtes Wort), а вторая — сложным словом, или композитом. Строго говоря, сложными (составными) являются обе эти единицы; насколько обоснованна их различная трактовка в традиционных лингвистических сочинениях — этот вопрос требует теоретического объяснения. Тот, кто знаком с нашей концепцией поля, изложенной в третьей главе, не должен испытывать затруднений при анализе примера Hauses (флективное слово в данном случае само по себе выражает полевой аспект). То, что у немецкого слова Haus отсутствует фонематическое обозначение падежа, является исторической случайностью: в лат. domus оно, например, присутствует. В современных языках фонематически не обозначенные «казусы» дифференцируются другими способами, например с помощью порядка слов или особых формальных показателей. Как бы тривиально ни звучали эти положения, пренебрежение ими чревато большой и непоправимой путаницей, а она возникает всегда, когда отсутствует различение предложения и слова, сложного предложения и словосочетания.

Причина этого во многом заключается в особенностях хорошо изученных языков самих по себе, а также в особенностях их исторического развития. Мы слишком привыкли иметь дело с глагольной флексией, когда какое–нибудь amat непременно ставится в ряд с amabat и amabit, чтобы с ходу подвергнуть сомнению непроходимость границы между флексией и словосложением. В истории языков, однако, сплошь и рядом обнаруживаются явно выраженные переходные случаи между словосочетанием, сложным словом и флективным словом; засвидетельствованные языковые изменения указывают на зыбкость понятийных границ между сложным предложением и словосочетанием.

Можно ли в этом случае воспользоваться предложенным Гуссерлем критерием семантического пульса? Нельзя не отметить, что одна и та же метафора пульса показалась удачной не только специалистам по теории с лог а, но и такому крупному исследователю семантики, как Гуссерль. Быть может, «пульсирующая» структура человеческой речи равным образом обнаруживается как при внешнем, так и при внутреннем ее рассмотрении? Но если слоги возникают в результате работы воздушной камеры речевого аппарата, то что можно сказать о природе семантических пульсов? В настоящее время не представляется возможным установить строгую корреляцию между слоговым членением звукового потока и смысловым членением на семантические пульсы; действительно, односложный звуковой образ может соответствовать нескольким семантическим пульсам, а многосложный звуковой образ — лишь одному. Примером могло бы служить гуссерлево etwas, если только верна его гипотеза о том, что это простой элемент (лингвистически, однако, это не столь уж бесспорно, если вспомнить разбор элемента ne ... pas: в немецком языке существуют такие параллельные образования, как irgendwas 'что–нибудь', sonstwas 'нечто иное', etliche 'некоторые' и т.п.); впрочем, можно привести и другие примеры — такие,как gibt '(он) дает' и, с другой стороны, Wolle 'шерсть'[198]. Таким образом, слоговый пульс не является (быть может, больше не является) полностью синхронным по отношению к семантическому пульсу.

Приведенные вначале примеры Haustor и Hauses в указанном выше смысле демонстрируют полное соответствие, однако, несмотря на это, сематологически должны быть явным образом противопоставлены, поскольку первое слово содержит две символические единицы (Symbolwerte), а второе — одну символическую единицу и один полевой знак. Как в этом плане обстоит дело со словом amabat? При внимательном рассмотрении понятийного содержания amabat обнаруживаются весьма веские причины, для того чтобы отнести обозначение времени или способа действия (или оба сразу), содержащиеся в нем, к символическим, а не полевым единицам. Действительно, в предложении Caius amabat patrem Тай любил отца' поле определяется лишь тем классом, к которому принадлежит слово amare, а отнюдь не значениями времени или способа действия у этого слова; субъектные и объектные падежи заполняют (если воспользоваться логической терминологией) две вакантные позиции при глаголе amare и никак не связаны со значением времени и способа действия. Тем не менее между Haustor и amabat имеется и различие: оно заключается в том, что обе составляющие в Haustor являются в одинаковой степени лексическими единицами, вещественными словами (и находятся на одном и том же — низшем — уровне формализованности), тогда как вторая составляющая в amabat, содержащая обозначение времени или способа действия, с чисто логической точки зрения представляет собой формальную единицу (и принадлежит более высокому уровню формализованности).

Значения способа действия и времени в латинском языке (весьма последовательном в их выражении) образуют определенную систему, и показатель –ba– из нашего примера занимает в этой системе свое место; он является формантом этой системы. Внимательный исследователь языка, коль скоро он однажды уже признал необходимость противопоставления материи и формы посредством понятия символа и поля, не должен отказываться сделать это еще раз, если его побуждают к этому факты. Действительно, полевые значимости в смысле фразовой функции, то есть полевые значимости в символическом поле предложения, имеют те или иные форманты не просто потому, что это форманты: перед нами то, что может быть названо формализованными символическими значимостями. Объяснение этого термина и аргументация в пользу его введения будут уместны и при изложении теории собственно (словесных) композитов; употреблением этого термина мы хотели бы подчеркнуть отличие наших взглядов от унитаристских тенденций XIX столетия, которые, будучи основаны на важных и бесспорных достижениях исторического характера, затушевывали различие между словом и предложением (или не могли удовлетворительным образом его объяснить).

Замечательно, что форманты, приводившиеся выше в качестве примеров (–bа– в латинском имперфекте и –bi– в футуруме), связаны по своему происхождению не с указательными частицами, а с бытийным глаголом (греч. ju, нем. bin), что вообще характерно для индоевропейских языков. Между тем наиболее естественным казалось бы обозначение прошедшего и будущего на основе исходной точки типа 'здесь'; по аналогии с локативными da и dort 'там', обозначающими положение в пространстве относительно hier 'здесь', можно было бы ожидать и появления темпорально–дейктических маркеров. По свидетельству одного специалиста, индоевропейские аугменты следует рассматривать как исходные дейктические показатели. Впрочем, подобные дейктически–номинативные словосочетания, таким образом, попадают в число композитов, а понятие (словесного) композита неоправданно расширяется: в этом случае чисто синтаксические показатели типа падежных должны рассматриваться в качестве (обычных) слов, а флективные фломытипа Hauses 'дома' (род. п.) — в качестве композитов. Против этого свидетельствует наше представление о языке как о двухклассной системе; сходным образом ни один математик не решился бы уравнять обозначение операций типа +, -, x, Ö и ò.ï. с обозначениями чисел. Тем самым мы опять возвращаемся к феномену символических полей в языках.