Методы и функции понимания

В повседневной жизни мы обычно не делаем различия между пониманием и объяснением, поскольку фактически каждое объяснение способствует лучшему пониманию действительности. Кроме того, понимание дает возможность вернее объяснить существующие факты. Это ясно видно на примере объяснения действий людей. Чем глубже мы раскрываем их цели и мотивы, тем лучше понимаем их действия и поведение. В то же время понимая те или иные факты или знания, мы в состоянии лучше объяснить их себе и другим.

Однако в отличие от объяснения в понимании содержится определенный субъективно-психологический, оттенок, связанный с восприятием мыслей, чувств и духовного мира других людей. В психологии его часто называют вчувствованием или эмпатией. Впоследствии некоторые антипозитивистские направления в философии именно в ориентации гуманитарных наук на воспроизведение духовного мира человека видели их отличие от естествознания.,

■ Проблема понимания в герменевтике. Многие антипозити-вистские направления в методологии гуманитарных и социаль-

ных наук как в конце прошлого, так и в нашем столетии возражали против применения естественно-научных методов в обществознании. В качестве альтернативногометода исследо-вания они выдвигали специфический способ познания, который заимствовали из герменевтики и связывали с интерпретацией и пониманием гуманитатных и социально-исторических процессов.

Слово «герменевтика» древнегреческого происхождения и первоначально обозначало искусство толкования, перевода и понимания. Этимологически его часто связывают с именем Гермеса, который в античной мифологии считался посланцем богов Олимпа, доставлявшим людям их повеления. Но чтобы люди поняли божественный божественный язык Гермес должен был стать не только посредником в общении между богами и людьми, но и переводчиком божественных мыслей. В дальнейшем ему стали приписывать все то, чтосвязано со сферой коммуникации и понимания, в том числе и изобретение пись-менности. Аналогичное значение имеет латинское слово «интерпретация», которое впоследствии получило настолько широкое распространение, что почти вытеснило древнегрече-ский термин «герменевтика»¹

С герменевтикой как практическим искусством истолкова-ния и понимания древних текстов, в частности художественных произведений, мы впервые встречаемся в античной Греции. Обучение чтению и литературе там начиналось с изучения поэм Гомера, понимание которых было связано с немалыми трудно-стями как из-за мифологического их содержания, так и отда-ленности их от времени создания. Поэтомуафинские учителя-грамматисты «должны были много заниматься если не ученым объяснением, то простым истолкованием, герменевтикой, а также прибегать к критике»^2..

Формирование практических методов герменевтики началось с поисков эмпирических правил толкования и понимания текстов разнообразного содержания. В зависимости от осо-бенностей этого содержания выявлялись специфические правила их истолкования. Так возникла прежде всего филологическая герменевтика, изучавшая особенности,связанные в основном с переводом текстов античной художесественной литературы.

¹ Гермес — вестник богов в крылатых сандалиях //Иносгранная литература, 1984, №3.

¹ Бласс Ф. Герменевтика и критика. -- Одесса, 1891, с. 1.

В средние века значительное развитие получила библейская эк-зегетика, занимавшаяся истолкованием текстов Священного писания. Позднее возникла юридическая герменевтика, которая разрабатывала правила интерпретации правовых документов. Таким образом, вплоть до начала XIX в. герменевтики как общего учения о понимании не существовало. В каждой из пере-численных герменевтических школ разрабатывались свои правила истолкования и раскрытия смысла текстов, давались соответствующие рекомендации по их анализу, накапливался и обобщался опыт по.их интерпретации и пониманию.

Положение значительно изменилось после того как немец-кий ученый Ф. Шлейёрмахер в 1819 г. провозгласил программу создания герменевтики как общего «искусства понимания, которого до этого не существовало, хотя имелись специализиро-ванные герменевтики»¹. По его мнению, такое искусство должно быть одинаково применимо как для понимания текстов Священного писания, так и художественных произведений, исторических хроник и юридических документов. Если будут сформулированы общие принципы понимания, тогда будут созданы предпосылки для построения общей герменевтики, служащей основой для частных герменевтических дисциплин.

Новый подход Шлейермахера к герменевтике существенно отличается от прежних: он ориентируется на живой диалог реально существующих людей, а не на простой анализ готовых текстов. Более того, сам текст он предлагает рассматривать как специфический диалог между автором и его интерпретатором. В ходе такого диалога осуществляются два действия. Говоря-щий (или автор текста) стремится выразить свои мысли и интенции с помощью предложений разговорного или письменного языка. Слушатель (интерпретатор текста), наоборот, пытается истолковать и понять смысл слов и предложений речи. Пользуясь терминологией современной теории информации, мы могли бы сказать, что если говорящий (или автор) занимается кодированием текста, то слушатель (интерпретатор) осуществляет его декодирование или расшифровку.

Сам процесс герменевтического пони-мания текстов, по мнению Шлейермахера, осуществляется посредством двух взаимосвязанных и дополняющих друг друга интерпретаций: грамматической и психологической. Граммати-

ческая интерпретация происходит в сфере языка и достигается соответствии с общими, независимыми от субъектов правилами грамматики. Психологическая интерпретация стремится выявить индивидуальные особенности автора произведения, и поэтому обращает внимание на события его жизни, духовный мир, его взгляды и настроения. Чтобы истолковать и по-настоящему понять произведение, интерпретатор должен проникнуть в духовный мир автора, прочувствовать и пережить то, го пережил он. Именно такую реконструкцию духовного опыта автора произведения Шлейермахер считает истинно позитивной стороной герменевтического анализа. Такой реконструктивный процесс понимания начинается с готового текста или живой речи и завершается духовным воспроизведением их смысла, или значения. Текст или речь сами рпо себе образуют лишь основу для понимания и, следовательно, не составляют непосредственной задачи герменевтического исследования, которая в конечном итоге сводится к раскрытию их смысла и понимания. Введя различие между словом и его смыслом, предложением и суждением, речью и ее пониманием, Шлейермахер заложил основы для построения общей герме-невтики, служащей фундаментом для специализированных герменевтических дисциплин. Настаивая на необходимости соотнесения текстов с психологическими и культурно-истори-ческими факторами их возникновения, с «их отношением к жизни», он во многом способствовал появлению новой концепции герменевтики.

Такая концепция была выдвинута немецким философом и историком литературы Вильгельмом Дильтеем, который стал рассматривать герменевтику как методологическую основу для гуманитарных наук, которые он относил к наукам о челове-ческом духе (Geistenwissenschaft)¹. Все они имеют дело с пони-манием человеческой мысли, искусства, культуры и истории. В отличие от естествознания содержание гуманитарных исследо-ваний, указывал Дильтей, составляют не факты природы, а объективированные выражения человеческого духа, мыслей и чувств людей, их целей и мотивов. Соответственно этому, если для объяснения явлений природы используются каузальные, или причинные, законы, то для понимания действий людей их необходимо предварительно интерпретировать, или истолковать.

^] Schleiermacher F. Hermemiitik.— Heidelbeig: Winter, 1959.—S. 79.

Bitthey W. Gesammelte Schriften. Bd. VTI1. — Stutgart: Vanden & Rupcecht, i958.— S. 282.

Поэтому гуманитарное понимание существенно отличается от объяснения, поскольку оно всегда связано с раскрытием смыс-ла деятельности людей в разнообразных формах ее проявления.

Хотя Дильтей и не был неокантианцем, но он выдвинул в области исторического и социального познания программу, аналогичную той, которую пытался осуществить Кант в «Критике чистого разума» для обоснования естествознания того времени. Основные усилия Дильтея были направлены на «критику исторического разума» и в целом совпадали с воз-растающей антипозитивистской тенденцией, ясно наме-тившейся в методологии исторических и гуманитарных наук в конце прошлого века. С критикой позитивистской методологии выступили такие немецкие философы, как Г. Риккерт и В. Виндельбанд, историки и социологи С. Дройзен, Г. Зиммель, М. Вебер и др. Все они были против непосред-ственного перенесения приемов, моделей и методов исследова-ния естествознания в общественные науки, которое приводит к игнорированию их специфики. Противопоставляя естественные науки общественным, неокантианец В. Виндельбанд отмечал, что в то время как физика, химия и другие естественные науки стремятся выявить общее, повторяющееся и закономерное в явлениях природы, история и другие гуманитарные науки ста-вят своей целью описание индивидуальных, неповторимых осо-бенностей событий и процессов общественной жизни. Соответ-ственно этому, он назвал естественные науки номотетически-ми, подчеркивая тем самым, что их задачей является открытие законов. К идеографическим наукам он отнес все науки, которые занимаются описанием индивидуальных черт и особенностей событий и процессов социально-исторической жизни¹.

К этому же антипозитивистскому направлению примкнул В. Дилътей, но он не ограничился простой критикой позитивистской концепции, а задался целью разработать положительную программу в области методологии гуманитарных наук. В качестве основного инструмента для этого он выбирает герменевтический метод, который в его руках из филологической по своей сути концепции превращается в методологию наук о духовной деятельности.

Работая над книгой «Жизнь Шлейермахера», Дильтей осно-вательно усвоил методы текстуальной и исторической интер-

претации герменевтики и придал им более общий, философ-ский характер. Он считал, что ни естественно-научные методы, ни метафизические спекуляции, ни интроспективные психоло-рические методы не могут помочь понять духовную жизнь об-цества. Внутренняя человеческая жизнь, ее движение и разви-тие, — подчеркивал он, — представляют собой сложный про-десс, в котором слиты воедино и мысль, и чувство, и воля. Поэтому науки о духовной деятельности не могут изучать жизнь yxa с помощью чуждых им понятий, таких, как причинность, пространство, сила и им подобные. Не без основания Дильтей замечает, что в венах познающего субъекта, сконструированного Д. Локком, Д. Юмом и И. Кантом, нет ни капли действительной крови. Познание у этих мыслителей отделеноне только от чувств и воли, но и от исторического контекста внутренней человеческой жизни¹.

Будучи сторонником «философии жизни», Дильтей считал, что категории гуманитарных наук должны быть выведены из самого живого опыта, опираться на факты и явления, которые осмысленны только тогда, когда они имеют отношение к внут-греннему опыту человека. Именно благодаря этому становится возможным достичь понимания внутреннего мира другого че-ловека, которое, по его мнению, достигается в результате ду-ховного перевоплощения. Вслед за Шлейермахером он рас-сматривал такой процесс как реконструкцию и переосмысление духовного мира других людей. Проникнуть в него мы можем только с помощью правильной интерпретации выражений внут-ренней жизни, которая находит свою объективацию во внеш-нем мире в произведениях материальной и духовной культуры. Решающую роль в гуманитарных исследованиях играет по-этому именно понимание, так как оно объединяет в единое це-лое внутреннее и внешнее, рассматривая последнее как специи-фическое выражение внутреннего опыта человека, его целей, намерений и мотивов. Только через понимание достигается по-стижение уникальных и неповторимых явлений человеческой жизни и истории. В отличие от этого при изучении явлений природы индивидуальное рассматривается как средство дости-жения знания об общем, т. е. класса одинаковых объектов. По-этому естествознание ограничивается лишь объяснением явле-ний, которое, по мнению Дильтея, сводится к подведению яв-

¹ Windelband W. Geschichte und Naturwissenschaften.— Tubingen, 1907.

!■ ' Dilthey W. Gesammelte Schriflen. Bd. V. — S. 4.

лений под некоторые общие схемы или законы. Понимание же дает возможность постигать особенное и неповторимое в явле-ниях жизни, а это имеет существенное значение для достиже-ния духовной жизни, например, искусства, где мы ценим част-ности ради них самих и больше обращаем внимание на индии-видуальные особенности произведений, чем на их сходство и общность с другими произведениями. Такое резкое противопо-ставление понимания и объяснения нашло свое яркое вопло-щение в хорошо известном афоризме Дильтея: «Природу мы объясняем, а живую душу человека должны понять»¹.

Как и Шлейермахер, Дильтей определяющим фактором про-цесса понимания считает постижение духовной жизни другого человека. Понимание, подчеркивает он, характеризует «процесс, в котором на основе внешних, чувственно данных постигается нечто внутреннее»². И хотя мы нередко судим о наличии духовной жизни других людей по аналогии с собственной жизнью, но отсюда не следует, что такое понимание достигается нами через интроспекцию, или анализ собственных переживаний, как считали сторонники психологической концепции. Представление о духовной деятельности других людей и тем самым ее понимание хотя и начинается с интерпретации, но не сводится целиком к ней. Кроме того, любая интерпретация для Дильтея зависит от условий, места и времени и поэтому имеет исторический характер.

Если Дильтей рассматривал герменевтику как методологическую базу гуманитарного исследования, противопоставляя ее позитивизму, то в руках Мартина Хайдегтера она превращается в философское учение об экзистенциальных основаниях человеческого бытия. В своей основополагающей работе «Бытие и время» (Existence and Being) он рассматривает свой анализ как герменевтику бытия. Поэтому герменевтика у него не имеет непосредственного отношения ни к интерпретации текстов, ни к теории лингвистического понимания Шлейермахера, ни к методологии гуманитарного исследования Дильтея. С точки зрения Хайдеггера интерпретация и понимание являются фундаментальными способами человеческого бытия, и поэтому сама философия у него выступает как герменевтическая интерпретация этого бытия.

Дальнейший шаг в этом направлении был сделан Хансом-Георгом Гадамером, который в предисловии к своему фунда-ментальному труду «Истина и метод* (Wahrheit und Methode) указывает, что он не имел «целью ни создание учения об ис-кусстве понимания, ни разработку системы правил для такого понимания, ни теоретических оснований для наук о духе»¹. философская герменевтика Гадамера претендует на то, чтобы стать новым миросозерцанием, призванным сменить позити-визм и все философские системы, ориентирующиеся на науку. По его мнению, опыт истины не ограничивается областью нау-ки, а охватывает все стороны человеческой деятельности. Фи-лософская герменевтика имеет прямое отношение к познанию истины потому, что бытие, которое может быть понятно, предоставляет собой язык.

Ограничившись кратким обзором герменевтической кон-цепции понимания, перейдем теперь к более подробному обсуждению основных элементов процесса понимания, привлекая для этого современные теории семиотики, коммуникации и |информации.

■ Интерпретация как исходная основа процесса понимания. Вся наша коммуникативная и познавательная деятельность, как известно, теснейшим образом связана с интерпретацией, или истолкованием, тех или иных знаков, символов, слов и пред-ложений разговорного и письменного языка, произведений ли-тературы и искусства и т. п. В повседневной жизни нам посто-янно приходится истолковывать жесты, слова и действия других людей, чтобы понять их. В науке ученый интерпретирует теории, логик и математик — исследуемые формальные системы. Музыкант истолковывает исполняемое им произведение, литературный критик — разбираемые сочинения, переводчик — переводимый текст, искусствовед — живописные полотна и т.д. Эти примеры показывают, что интерпретация не ограничивается только областью языка, а охватывает широкие сферы коммуникации и деятельности людей в целом. Можно даже сказать, что в принципе интерпретация возможна и без языка, но язык невозможен без интерпретации. Вот почему интерпретация составляет фундаментальную основу не только нашего мышления, но и любой коммуникативной деятельности и взаимопонимания между людьми.

¹ Dilthey W.Gesammelte Schriften.-

² Ibidem. - S. 318.

S. 144.

¹ Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode.—Tubingen, 1974.—S. XVI.

Поскольку, однако, язык служит универсальным средством выражения мысли, то он ближе и теснее связан с процессами интерпретации. Никакое другое средство коммуникации не превосходит его по своей универсальности, легкости и удобству в общении. Исторически язык возникает, как известно, в ходе совместной трудовой деятельности людей, именно как средство общения и обмена мыслями. Потребность что-то сказать друг другу реализуется в появлении речи, которая служит для выра-жения мысли. Очевидно, что сами звуки речи или их комбина-ции представляют собой определенные физические процессы, а именно колебания воздуха, и поэтому могут рассматриваться как сигналы, служащие для передачи информации. Равным образом знаки и последовательности знаков в письменной речи являются такими же материальными носителями информации. Мы понимаем не звуки, буквы или даже не слова и предложения сами по себе, а мысль, которую они выражают, тот смысл, который в них содержится.

Раскрытие смысла выражений языка, а следовательно, их понимание как раз и требует обращения к интерпретации слов и предложений языка, хотя в повседневной речи мы не заду-мываемся над этим. Между тем понимание речи, как показал Ф. Шлейермахер, связано с диалогом, в ходе которого говоря-щий с помощью слов и предложений выражает определенные мысли, а слушатель, опираясь на их значение, раскрывает смысл сказанного и тем самым достигает понимания. Однако интерпретация, как осознанный прием исследования, впервые начинает использоваться для понимания различных текстов, содержание которых было неясно в силу их отдаленности по времени, мифологического содержания, условиям возникнове-ния и т. п. причинам, а поэтому требовало соответствующего истолкования для понимания. В дальнейшем благодаря Диль-тею интерпретация стала связываться с раскрытием смысла или значения любых произведений человеческого духа, объективи-рованных в наглядной или чувственной форме. Практически дело ограничилось произведениями художественной литературы и искусства, поскольку именно в них видели наиболее полное проявление духовной жизни.

В настоящее время понятие интерпретации широко исполь-зуется также в таких абстрактных науках, как математика и логика, семантика и общая лингвистика, теория систем и ин-форматика, не говоря уже о семиотике, изучающей с единой,

абстрактной точки зрения самые разнообразные знаковые системы. Действительно, в семиотике как обычные, устные и письменные языки, так и искусственные, формализованные языки науки, и даже произведения литературы и искусства, музыка, кино и видеофильмы, картины и скульптура рассматри-. ваются как знаковые структуры, обладающие своей специфи-ческой структурой. Поскольку знаки и знаковые структуры ин-тересуют нас потому, что за ними скрывается определенный смысл, постольку и возникает задача интерпретации и раскрытия их смысла.

Анализ различных знаковых систем в рамках семиотики может проводиться на трех уровнях. Если система изучается с точки зрения ее формальной структуры, т.е. правил образова-ния и преобразования последовательностей знаков, то такой анализ называется синтаксическим. К синтаксическому анализу прибегают как при изучении формализованных, искусственных языков математики и логики, так и естественных языков при исследовании их грамматических структур. Такая же задача возникает при истолковании текстов в герменевтике, где грам-магический анализ служит предварительной ступенью их интерпретации и понимания.

В то время как при синтаксическом анализе интересуются лишь структурой знаковых систем, при семантическом исследо-вании главное внимание обращается на анализ смысла знако-вых систем. По сути дела, о знаковой системе как языке можно говорить только тогда, когда знаки и знаковые комплексы даны вместе с их смыслом или значением. Синтаксис можно сравнить со скелетом языка и поэтому его изучение должно быть дополнено изучением семантики, ибо в противном случае язык не мог бы служить средством для выражения мыслей и быть использован для коммуникации и взаимопонимания между людьми.

При семантическом анализе выражениям языка приписы-вается, с одной стороны, некоторый денотат, обозначающий или называющий определенный объект, а с другой — конкретный смысл, присущий выражениям языка. Именно этот смысл играет решающую роль в понимании, а не те объекты, которые обозначаются денотатом. Например, термины «равносторонний» и «равноугольный треугольник» имеют один и тот же денотат, но смысл их разный. Полное понимание языка требует знания

смысла всех слов, но не требует обязательного знания того, какие смыслы определяют один и тот же денотат¹.

Прагматический анализ ставит своей задачей изучение условий применения знаковых систем, и прежде всего искусственных языков науки на практике. Однако это не исключает использования ее методов и для анализа обычного, естественного языка, когда, например, приходится учитывать условия, при которых становится уместным использовать именно одни, а не другие выражения речи и т. п.

Семиотический подход к знаковым системам хотя и дает возможность выявить ряд их особенностей, в частности общие принципы их интерпретации, тем не менее является слишком абстрактным и общим, чтобы можно было применить его для истолкования конкретных текстов разнообразного содержания, а тем более произведений художественной литературы И искусства. Естественно поэтому, что он оказывается полезным и находит наибольшее применение при анализе знаковых систем абстрактных наук. Действительно, процесс интерпретации, на-пример, в математике сводится к приданию определенного смысла или значения исходным терминам и формулам (аксиомам) по точно установленным правилам, что обеспечивает однозначное понимание интерпретированной системы.

В отличие от этого интерпретация обычного языка, а тем более литературно-художественных произведений, сопряжена с немалыми трудностями, во-первых, в силу многозначности слов естественного языка, во-вторых, зависимости их смысла от контекста, в-третьих, личных особенностей, убеждений, мотивов и т. п. особенностей говорящих и пишущих, в-четвертых, — влияния на них тех социально-культурных и исторических условий, при которых происходит интерпретация.

Классическая герменевтика накопила огромный опыт по интерпретации текстов разнообразного содержания, который учитывает различные методы раскрытия их смысла. Наряду с грамматическими и историческими методами она отдает особое предпочтение субъективно-психологическим методам интер­претации. Главное для герменевтической интерпретации, как уже говорилось выше, состоит в том, чтобы с помощью особого процесса перевоплощения проникнуть в духовный мир автора произведения, и на основе этого по возможности адекватно

ЧерчА. Введение в математическую логику—М: Изд-во иностр. лит., I960.— С. 19.

кредать его смысл, а следовательно, понять его. Поскольку же се произведения, созданные человеком, несут в себе печать духовной деятельности и обладают определенным смыслом, выявить его и понять можно с помощью субъективного ме-тода. Именно на этом основании Дильтей и его последователи противопоставляли гуманитарное знание естественно-научному. Специфические особенности при интерпретации гуманитарного и естественно-научного знания, несомненно, существуют, не менее этот процесс в целом происходит по общей схеме, которая в естествознании известна под именем гипотетико-дедуктивного метода. В самом деле, чтобы понять, например, акты, полученные в ходе наблюдения или эксперимента, их необходимо соответствующим образом интерпретировать. В та целях выдвигаются некоторые идеи, предположения и гипотезы, с помощью которых им придается определенный смысл, и поэтому они становятся понятными. Таким образом, естественно-научные факты становятся осмысленными потому, что они включаются в некоторую систему теоретических пред-ставлений, которые, в свою очередь, представляют собой ре-зультат духовной, познавательной деятельности. Конечно, ис-толкование и понимание фактов в науке есть процесс весьма трудный, сложный и творческий, связанный с выдвижением гипотез, их проверкой, модификацией и уточнением первона-чальных предположений, где существенную роль играет догад-ка, интуиция, опыт, и даже удача. Поэтому гипотетико-дедуктивный метод служит здесь лишь общей схемой действий, своего рода стратегией научного поиска. Важно, однако, то, что такой метод, по сути дела, используется и при интерпрета-ции различных текстов и литературных произведений. В самом деле, имея дело с текстом, в особенности относящимся к прошлым или малознакомым событиям, интерпретатор должен догадаться о значении отдельных его частей. Поэтому он вы-нужден выдвигать некоторые гипотезы, относящиеся к отдель-ным фрагментам или тексту в целом. Чтобы проверить их, он выводит следствия, которые сопоставляет с имеющимися фак-тами и другими свидетельствами в тексте. Если некоторая гипо-теза согласуется со всей совокупностью данных, то тем самым признается, что она дает адекватную интерпретацию тексту. Несмотря на противопоставление социально-гуманитарного познания естественно-научному, В. Дильтей, например, при-знавал, что всякая интерпретация начинается именно с выдви-

жения весьма общей гипотезы, которая в ходе ее истолкования постепенно суживается и уточняется. В настоящее время есть немало ученых, которые считают, что гипотстико-дедуктивный метод может быть использован также в социально-гуманитарных науках. Некоторые из них, как например шведский философ Д. Фоллесдал, утверждают, что сам герменевтический метод по существу сводится к применению гипотетико-дедуктивного метода к специфическому материалу, с которым имеют дело социально-гуманитарные науки¹.

Различие между естественно-научной и гуманитарной ин-терпретацией заключается прежде и больше всего в характере объекта интерпретации. В то время как объектом истолкования гуманитарных наук являются произведения, созданные челове-ком, в которых воплотились его цели, мысли, воля и чувства, естествознание изучает процессы, где отсутствуют какие бы то ни было цели и мотивы. Именно на эту сторону дела обращает внимание Дильтей и его последователи. Однако они чрезмерно подчеркивают и преувеличивают субъективную сторону интер-претации, сводя ее, по сути дела, к выявлению прежде всего психологических и других духовных особенностей автора про-изведения, игнорируя при этом объективные факторы, которые повлияли и вызвали появление самого произведения.

Интерпретация и основанное на ней понимание должны учи-тывать, с одной стороны, все объективные данные, относя-щиеся к тексту или произведению. С другой стороны, никакая интерпретация, даже в естественных науках, а тем более в гуманитарных, не может подходить к своему объекту без каких-либо идей, теоретических представлений, ценностных ориенти-ров, т. е. без того, что связано с деятельностью познающего субъекта. В противном случае невозможно никакое понимание вообще. В самом деле, когда человек, знакомый с курсом физики, наблюдает за показаниями амперметра, то истолковывает отклонение стрелки как изменение силы тока в электрической цепи. Для человека, не знающего физики, все это выглядит как простое перемещение стрелки и остается непонятным, почему это происходит. Этот простой пример показывает, что никакая интерпретация не может сводиться к анализу объекта самого по себе. Она всегда связана с деятельностью субъекта, его идеями, знаниями и целями.

В связи с этим будет нелишне коснуться некоторых дискус-сий, которые нередко возникают среди литературоведов, кри-тиков и переводчиков по поводу интерпретации художествен-ных произведений. Среди них есть немало людей, которые за-щищают тезис о том, что литературная интерпретация должна иметь дело исключительно с текстом произведения и не вно-сить в него ничего постороннего, Нетрудно заметить, что такой подход никогда не может быть реализован фактически хотя бы потому, что интерпретация всегда связана с приданием смысла произведению или в крайнем случае усвоению его смысла. По-скольку же интерпретатором выступает не какой-то абстракт-ный индивид, а конкретный человек, живущий в конкретных условиях места и времени, постольку интерпретация не может быть свободной от его взглядов, мыслей, чувств, склонностей, и даже предубеждений. Кроме того, если было бы возможно совершенно идентичное понимание авторского замысла всеми читателями, то это мало чем обогатило бы их. С подобного рода взглядами приходится, однако, встречаться не только среди историков и переводчиков, но и теоретиков литературы и искусства. Так, например, Д. Хирш в книге «Правильность в ин-терпретации» утверждает, что именно намерения автора произ-ведения должны стать нормой, с точки зрения которых следует оценивать правильность любой интерпретации. Если будут тща-тельно собраны объективные свидетельства как о самом произ-ведении, так и внешних обстоятельствах его появления, тогда его смысл или значение будут признаны всеми, кто ознакомится с ними. В связи с этим он считает необходимым четко различать вербальное значение текста, с одной стороны, и его оценку и роль для нас — с другой. Более того, он полагает, что не-скончаемое смешение вербального значения текста и его осмыс-ленности для нас служит одним из препятствий, мешающих пра-вильной интерпретации¹. Правда, он признает, что раскрытие роли произведения для наших современников составляет важ-ную задачу исследования, но эта задача относится не к интер-претации, а к литературной критике. Интерпретация же составляет цель герменевтики, которая должна выявить смысл ав-торского намерения и понять его, так как в противном случае исчезает возможность объективной интерпретаций и становится невозможной филологическая наука. Однако, если интер-

^] Follesdal fl.-Hermeneutics and л ypothetico-deductive metho<i//Dialectica. V. 33. ]* 3/4.-P. 320.

¹ Hirsh E. D. Jr. Validity in Interpretation.—New Haven, 1967.—P, 246.

претация ставит своей целью понимание литературного произ-ведения, то она не может не отразить позиции истолкователя, особенностей исторической эпохи, господствующих в обществе взглядов, нравственных норм и ценностных установок. Вряд ли поэтому можно согласиться со взглядами, встречающимися в нашем литературоведении, которые чрезмерно преувеличивают роль текста в художественном произведении. «Все, что есть в произведении, — пишет Н.В. Фридман, — заключено в самом произведении»¹. Но само произведение, как мы уже знаем, представляет собой в точном смысле слова лишь знаковую систему, которая приобретает смысл только тогда, когда она со-ответствующим образом интерпретируется, и сознание интер-претатора вступает в своеобразное, косвенное взаимодействие с сознанием автора. При таком подходе понимание произведения не ограничивается тем, как понимал его сам автор. Как спра-ведливо подчеркивал М. М. Бахтин: «Понимание может и должно быть лучшим... Понимание восполняет текст: оно активно и носит творческий характер. Творческое понимание продолжает творчество, умножает художественное богатство человечества»².

В какой бы форме ни осуществлялась интерпретация, она теснейшим образом связана с пониманием, ибо служит его исходной основой. Тем не менее для теоретического анализа их временно рассматривают в отдельности, и поэтому вслед за интерпретацией мы обсудим также важнейшие особенности понимания.

Понимание как комплексная проблема познания. Слово «понимание» в обычной речи означает усвоение смысла чего-либо, например, слова или предложения, поступка или поведе-ния, цели или мотивации. В процессе лингвистической или герменевтической интерпретации понимание текста также свя-зывают, прежде всего, с выявлением того смысла, который вложил в него автор. Очевидно, что при таком подходе смысл остается чем-то раз и навсегда данным, неизменным, и его остается лишь раскрыть и усвоить. Не отрицая возможности такого подхода к пониманию в процессе повседневного пове-дения людей, их речевого общения, и даже в ходе обучения и

бразования, следует, однако, подчеркнуть, что он является Цнеадекватным в более сложных случаях. Кроме того, если по-нимание сводится к усвоению готового смысла, то тем самым исключается возможность раскрытия более глубокого его уров-ия, а следовательно, лучшего понимания продуктов духовной деятельности людей. Все это показывает, что традиционный взгляд на понимание как усвоение и воспроизведение смысла нуждается в уточнении и обобщении. Такое обобщение может рбыть сделано на основе семантического подхода к интерпрета-ции, согласно которому смысл или значение можно придавать знаковой системе. Отсюда следует, что понимание зависит не рголько от того смысла, который придал системе автор произве-дения, но и его интерпретатор. Стремясь понять, например, историческую хронику, художественное произведение или иной текст, интерпретатор не просто открывает готовый их смысл, но привносит нечто от себя, так как подходит к ним с опреде-ленных позиций личного опыта, духовного и нравственного аклимата своей эпохи, своих идеалов и убеждений. Поэтому вряд ли в этих случаях правомерно говорить о единственно правильном понимании.

Взгляд на понимание как процесс, связанный с раскрытием дасе более глубокого смысла продуктов духовной деятельности человека, помогает выявить его творческий, конкретно-исторический и активный характер. Непреходящая ценность великих художественных произведений заключается именно в том, что каждое поколение находит в них созвучие, сходство и общность тех мыслей, которые волновали их предшественни-ков. В этой связи заслуживают особого внимания те интересные соображения, которые развивает М.М. Бахтин. Ссылаясь на высказывания В.Г. Белинского, что каждая шоха открывает в великих произведениях то, чего в них не было, он замечает, что «ни сам Шекспир, ни его современники не знали ртого «великого Шекспира», какого мы знаем теперь»¹. Но означает ли это, — спрашивает он, — что мы модернизируем или искажаем его? С подобными упреками мы нередко встречаемся при обсуждении проблем интерпретации и понимания, когда защитники тезиса о единственно правильной интерпретации предлагают отказаться, например, от конкретно-исторического

¹ Фридман И. В. Романтизм в творчестве А. С. Пушкина. — М.: Просвещение,

1980.- С. 6.

² Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство» 1979.—С. 346.

f * Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — С.331.

подхода к произведениям литературы, чтобы уберечь авторский текст от модернизации. С попытками модернизации необходи-мо, конечно, бороться, но они не имеют никакого отношения к подлинно творческой интерпретации. М.М. Бахтин видит цен-ность и значение таких интерпретаций в том, что они раскры-вают такой потенциальный смысл в произведении, который не мог заметить ни сам автор, ни его современники.

Зависимость понимания текста от конкретно-исторических условий его интерпретации отнюдь не превращает его в чисто психологический и субъективный процесс, хотя личные вос­приятия и опыт интерпретатора играют здесь далеко не по­следнюю роль. Если бы понимание сводилось целиком к субъ­ективному восприятию смысла, тогда была бы невозможна ни­какая коммуникация между людьми и взаимный обмен продук­тами духовной деятельности. В действительности же и в про­цессе речевой деятельности, и при истолковании текстов люди придают примерно одинаковый смысл словам и предложениям языка или текста. Именно в силу такого интерсубъективного характера смысла и становится возможным понимание.

Соотношение субъективного и объективного, психологиче-ского и логического, интуитивного и рационального по-разному представлены на разных уровнях и типах понимания. Мы не собираемся здесь вдаваться в сколь-нибудь полную и исчерпы-вающую классификацию видов и типов понимания, а отметим лишь, что они отличаются прежде всего по анализу отношения «знак» и «смысл».

К первому типу понимания можно отнести то, которое воз-никает в процессе языковой коммуникации. В его основе лежит, как уже говорилось, диалог. Поскольку оба собеседника располагают приблизительно одним и тем же полем семантиче-ских значений слов, постольку они в целом понимают друг друга. Напротив, всякое расхождение в значениях слов ведет к непониманию, которое является, конечно, частичным, так как оба собеседника располагают примерно одним и тем же словарным фондом языка.

Второй тип понимания связан с переводом с одного языка на другой, например, с иностранного на родной, когда мы встречаемся уже с более сложным процессом интерпретации. В этом случае приходится иметь дело с передачей и сохранением смысла, выраженного на чужом языке, с помощью слов и

предложений родного языка. Трудность здесь состоит не столько в том, чтобы раскрыть смысл текста, сколько найти адекватные средства для его выражения на своем языке. Исторически именно в практике перевода формировались и совершенствовались некоторые методы герменевтики, относящиеся к выяснению соотношения слова и смысла, роли контекста и подтекста, принципа герменевтического круга о непрерывном сопоставлении частей и целого в ходе понимания и т.д.

К третьему типу понимания относится интерпретация произведений художественной литературы и искусства, в особенности имеющих непреходящее эстетическое значение. Именно этим много занимались создатели классической герменев-тики Ф. Шлейермахер и частично В. Дильтей. По существу та-кой интерпретацией и пониманием произведений литературы и искусства ограничивалось применение классических методов герменевтики, а попытки Дильтея положить их в основу мето-дологии гуманитарных наук вряд ли можно считать вполне удавшимися. Это объясняется прежде всего тем, что понимание ри этом сводились к психологическим и субъективным приемам интерпретации. Отсюда становится ясным, что более высокие типы понимания требуют других средств исследования. В связи с этим целесообразно выделить два основных уровня понимания, с которыми приходится встречаться при анализе текстов разнообразного содержания, а также поступков и действий людей в различных ситуациях.

Первый уровень понимания сводится к интуитивному по-стижению смысла. Герменевтический подход в начале своего становления рассматривал понимание как процесс сопережива-ния в сознании интерпретатора мыслей, чувств, целей и моти-аций автора текста или произведения на основе объективации езультатов его духовной деятельности. Воображение, перево ыошение и трансформация, о которых постоянно говорится в герменевтике, означают не что иное, как обращение к интуиции и личному опыту для раскрытия смысла произведения или доведения людей с целью их понимания. В подавляющем большинстве случаев для понимания речи, действий людей в Иовседневной жизни, отчасти также и художественного познания интуитивное постижение их смысла вполне достаточно для многих целей. Сопереживание, интуиция, воображение и т.п.

психологические факторы, несомненно, важны для понимания

произведений литературы и искусства, но даже для них, не го-воря уже о методологии социально-гуманитарного знания, глу-бокое понимание требует учета объективных условий обществен-ной жизни и рационально-теоретического их анализа. Однако В. Дильтей стремился построить методологию гуманитарного знания исключительно на психологической концепции пони-мания. «Всякая попытка создать опытную науку о духе без пси-хологии, — писал он, — никоим образом не может повести к положительным результатам»¹. В своей последней работе, посвященной истории философии, он, по сути дела, сводит изучение этой истории к исследованию психологии философов. Такой подход не мог не вызвать критических возражений даже со стороны ученых, в целом сочувствовавших его антипозити-вистской философии. Так, например, известный английский философ и историк Р. Дж. Коллингвуд, критикуя его взгляды на историю, справедливо писал: «Утверждать, что история становится понятной только тогда, когда она осмысляется в категориях психологии, означает признание невозможности исторического знания»².

Таким образом, процесс понимания в широком контексте представляет собой комплексную проблему, решение которой требует привлечения различных средств и методов исследова-ния. Не последняя роль принадлежит здесь логико-методологическим, семиотическим и, в частности, семантическим методам интер-претации. Понимание связано также с аксиологической, ценностной характеристикой продуктов духовной деятельности, с нормативными установками, которые в науке воплощаются в парадигмах исследования и выступают как образцы, которым следуют сообщества ученых разного профиля.