Тема 5. Основные технологии арт-терапевтической практики. 2 страница

Разумеется, не всегда в семье бывает мирно и спокойно. Слиш­ком жесткие требования к членам семьи, излишняя ритуализация может вызывать напряжение, протест и конфликты, особен­но у молодых членов семьи. Классический конфликт отцов и детей прорывается на каждодневных мелочах («Пока ты ешь мой хлеб, я буду говорить, как тебе его есть»). Подрастающие дети, которые требуют изменения родительского отношения к себе, используют для психологического отделения от родителей и са­моутверждения в том числе и еду, пытаясь очертить свою «авто­номную территорию» интимно-личностного пространства. «...Вчера я им первый раз сказала, что больше не могу есть яйца всмятку. Они уже двадцать лет подряд едят яйца всмятку, каждое утро, ни разу не пропускали...» (Леви В. Л., 1996, с. 28).

Обсуждая эту тему, я всегда привожу реальную историю, рас­сказанную моей коллегой-психологом (назовем ее Лариса). В свое время она, будучи молодой девушкой, жила со своими родителя­ми. Закончив институт, начала работать. Получила свою первую-вторую зарплату (довольно приличную, по тем временам) и по­няла, что наконец она самостоятельный и состоятельный человек, и естественно принялась этим состоянием наслаждаться. День­ги летели налево и направо, и ее мама однажды тактично сказа­ла, что, может быть, имеет смысл какую-то сумму откладывать, вот к зиме, например, захочется новые сапоги, а денег уже не бу­дет. Лариса обиделась и гордо заявила матери, что сама зараба­тывает и сама будет решать, как ей тратить деньги. В ответ мать сказала, что в таком случае, поскольку дочь питается дома, то справедливо будет, чтобы она выделяла из своей зарплаты какую-то сумму в семейный бюджет на продукты. Лариса обиделась еще больше и ответила, что раз так стоит вопрос, то она будет питать­ся отдельно и самостоятельно. Пересчитав оставшиеся деньги (а до следующей получки оставалось не меньше двух недель), она прикинула, что вполне нормально сможет прожить на картошке с селедкой. Лариса купила сумку картошки и огромную банку селедки иваси. Первые несколько дней еда и настроение были замечательными, но скоро настал день, когда Лариса предпочла остаться голодной, поскольку на картошку и селедку уже смот­реть не могла. Она рассказывала: «Лежу я ночью, не спится, и есть хочется ужасно! А в этот день мама нажарила целую кастрю­лю котлет. И вот я встаю, в ночной рубашке, на цыпочках иду в кухню, в темноте открываю холодильник, беру котлеты, сажусь на пол около холодильника и ем. Вдруг в кухне включается свет, стоит мама и тихо говорит: «Лара, нуты хотя бы разогрела!..»

Тот вкус маминых котлет навсегда перемешался со слезами, хлынувшими из глаз Ларисы. Этот момент самоутверждения и самостоятельности стал для нес уроком на всю жизнь.

Наконец, в-шестых, с едой связан огромный пласт культуры, выработанный человечеством в процессе своего исторического развития. Это не только традиционная для разных народов кух­ня (связанная с географическим и экономическим положением), но и праздники, отправление культов, ритуальные обряды, на­циональные обычаи, сказки, приметы, анекдоты, различные эле­менты бытовой житейской психологии как отражение опыта, накопленного поколениями. В каждой культуре можно найти множество пословиц, поговорок, метафор, так или иначе затра­гивающих важность и значимость этой темы для человека, семьи, целого народа. Всем известно, что на Руси работника нанимали по тому, как он ел: если ел много, от добавки не отказывался — такого нанимали (значит, силен и хорошо работать будет). В лю­бой культуре отказаться от угощения, предложенного гостю, — самое большое оскорбление и проявление неуважения к хозяи­ну. В русской традиции разделить свой хлеб с другим человеком — выразить ему доверие, а иногда и породниться с ним (мой отец рассказывал, что когда он пришел в дом к родителям моей мате­ри с намерением жениться, то, выслушав его, дедушка разрезал целый хлеб пополам, одну половину отдал ему, а другую своей дочери; дело было решено).

Название темы арт-занятия «Завтрак-обед-ужин» тоже неслу­чайно. Изавтрак, и обед, и ужин — исторически сложившиеся временные формы приема пищи. Они закрепляют оптимальный режим питания человека и традиционно принятые в определен­ной культуре сочетания блюд. Например, на завтрак не принято употреблять спиртное, а вот бутерброды, яичница или каша впол­не подойдут, и конечно — чай или кофе. Поэтому на рисунках участников занятия мы видим не только символические образы своего «Я», но и своеобразный срез представлений, отражающих семейные, национальные и общественно-культурные традиции.

Напомню, в начале занятия участники могут выбрать, что именно они будут рисовать: завтрак, обед или ужин. Анализируя свой опыт работы с разными группами, могу сказать, что чаще всего выбирают ужин, несколько реже — завтрак, и совсем мало — обед. Как правило, в обсуждении мы пытаемся разобраться, чем обусловлен выбор.

Для большинства ужин — это не просто еда, а возможность отдохнуть, расслабиться, никуда не торопиться, провести время с близкими или друзьями. Ужин может быть домашним и скром­ным — или изысканным и торжественным, романтическим сви­данием — или возможностью насладиться отдыхом в одиноче­стве в любимых домашних тапочках.

Оказывается, по рисунку замечательно видно семейное поло­жение, во всяком случае женщин. Незамужние молодые барыш­ни, как правило, рисуют на ужин тарелку с красиво разложен­ным листиком зеленого салата, долькой помидора и ломтиком сыра (в количестве, рассчитанном на Дюймовочку) и фрукты, поскольку крайне озабочены поддержанием фигуры, а также стандартные атрибуты романтического вечера — роза в высокой вазе, два бокала вина и свечи. Когда я задаю коварный вопрос: какой мужчина и как долго выдержит такие ужины? — в ответ барышни дружно и искренне смеются. Женщины замужние ри­суют на ужин совсем другое (и количественно, и качественно): если салат, то его много (чтоб хватило на всю семью), обязатель­но что-то «понажористей» — мясо, курицу, картошку (мужа надо кормить!), еще и к чаю что-нибудь вкусненькое.

Завтрак у многих ассоциируется с домом, с необходимостью вста­вать и собираться на работу, учебу, со спешкой, с заботой не только о себе, но и о своих близких (некоторые не хотят рисовать завтрак, так как сами никогда не завтракают). Рисуют: кашу, яичницу, бу­терброды, фрукты, мюсли с молоком, чай, кофе, утреннюю сигарету (кстати, кофе с сигаретой часто рисуют те же барышни, которые на ужин поддерживают фигуру бокалом вина, розой и свечами).

По общему мнению участников, обед рисуют редко, потому что чаще всего обед проходит вне дома (на работе, в институте). Пожалуй, именно обед сейчас олицетворяет собственно процесс утоления голода, жизненно важную необходимость. Иногда при­ходится перебиваться чаем с чем-нибудь, перекусывать на ходу или вообще бегать до вечера голодным, мечтая, наконец, доб­раться до дома и поесть по-человечески.

Замечательная была ныне практически исчезнувшая тради­ция воскресных семейных обедов. В будние дни у всех были свои дела, отец семейства находился на службе и, хотя обедать приез­жал домой, не мог уделить этому много времени. Почему суще­ствовала традиция именно обедов, а не ужинов, например? Имен­но в это время суток и взрослые, и дети находятся в наиболее оптимальном для общения состоянии — давно проснулись, вклю­чились в какую-то деятельность, но еще не устали, тело, душа и разум готовы воспринимать пищу и телесную, и духовную. Кроме того, ужинать было принято в обществе, совмещая ужин с раз­влечениями — театром, светскими раутами, балами. В дворян­ских семьях XIX-XX веков на воскресном обеде собиралась вся семья, включая и маленьких детей. Обед продолжался час-полтора, и дети должны были наравне со взрослыми вести себя со­ответственно — есть не быстро, но и не медленно, а точно к сме­не блюд; только самых маленьких (с разрешения родителей) гувернантка могла раньше других увести из-за стола. Темы для беседы за обеденным столом были четко ограничены, и каждый знал, о чем принято и не принято говорить.

Жизнь меняется, вместе с ней меняются культура, ценности, люди. Читатели помнят, как с продуктами в магазинах было не­важно, и за праздничным столом люди радовались и получали удовольствие от самых простых продуктов. При отсутствии про­мышленного пищевого разнообразия практически в каждом доме могли удивить необычайно вкусными вареньями, соленьями соб­ственного изготовления, пельменями, которые лепили своими руками, достойными восхищения пирогами и тортами, рецепты которых переписывались и передавались из рук в руки. В женс­ких журналах того времени «Работница» и «Крестьянка» встре­чались рецепты вроде «Блюда из черствого хлеба», «За три дня до зарплаты», «Весенний салат из крапивы», «Как приготовить май­онез в домашних условиях». На уровне государственной идеоло­гии еда как отражение «примитивного личного блага» никогда не являлась ценностью, еда была всего лишь едой (есть, чтобы жить, но не жить, чтобы есть).

Судя по нынешним журналам, радио- и телепередачам, лич­но у меня создается впечатление, что вся страна сегодня делает только три вещи: получает информацию (новости, слухи, сплет­ни), играет и ест. На шестнадцати телеканалах артисты, полити­ки, губернаторы, дизайнеры, шеф-повара варят и жарят, рассуж­дают о здоровом питании и диетах, показывают (в других передачах), как быстро человек меняется, если лишить его еды и привычного образа жизни.

Мы изменились, конечно. Мы стали больше работать и быст­рее жить, привыкли есть полуфабрикаты, пить чай в пакетиках и покупать хлеб в нарезке. Мы не хотим связываться с мытьем по­суды, стиркой скатертей и салфеток, а заодно и соблюдением правил приличия и аккуратности за столом (над любимой мами­ной скатертью и салфетками с вышивкой стараешься не дышать, бережешь и достаешь по большим праздникам — а кто же будет переживать за одноразовую?). Быстрота и удобство пришли на смену традициям, возможность замены стала иллюзией постоян­ства, унификация растворяет индивидуальность и своеобразие.

И все же мы во многом остаемся прежними. Несмотря на удоб­ство, многие терпеть не могут одноразовую посуду и так и не при­выкли есть на подносе (как в Макдональдсе), не переставляя еду на стол; фуршет, на котором приходится есть стоя, выглядит по­чти издевательством; и даже на отдых в Турцию мы ездим со сво­им кипятильником и копченой колбасой.

Как глубоко в нас сидит привычный с детства образ питания, мы понимаем тогда, когда жизненная необходимость сталкивает нас с иной реальностью. Например, выезжая за рубеж надолго или навсегда, человек очень долго не может адаптироваться имен­но к чуждой для него пище. Многие наши люди рассказывали, как ужасно не хватает черного ржаного хлеба, соленых (а не ма­ринованных!) огурцов, кислой капусты, борща, вареной картош­ки (иногда настолько не хватает, что люди начинают болеть); и как неожиданно для себя, при наличии полуфабрикатов и микроволновки, они покупают кастрюли и сковородки, начинают чистить картошку и варить супы, пекут блины и лепят пельмени.

Поскольку миграция населения в пределах нашей страны ве­лика, то похожие проблемы испытывают и вынужденные пересе­ленцы, беженцы. Другая местность, другая культура заставляют не только сохранять собственные национальные и культурные традиции, свой образ жизни, но и адаптироваться к новому. И если в доме на столе начинают появляться не только привычные, тради­ционные для данной семьи блюда, но и блюда иной культуры, то это и есть четкий показатель позитивных адаптационных процес­сов, значит, семья вполне сможет прижиться на новом месте.

В межнациональных браках привыкание друг к другу непре­менно будет проходить и «по линии стола». В этой связи замеча­тельную историю из своего прошлого рассказывала актриса На­талья Аринбасарова. Будучи совсем юной, Наталья вышла замуж за молодого и талантливого режиссера Андрея Кончаловского. Она очень любила Андрея и старалась во всем ему угодить, в том числе и в еде. И мама Андрея, известная детская писательница Наталья Кончаловская, учила Наташу готовить так, как он лю­бит. Но Наташа была из Казахстана, она очень скучала по своей еде и начала устраивать «дни казахской кухни», угощая всех чле­нов семьи мужа. Это всем очень понравилось, и тогда уже свек­ровь училась у нее.

Эту историю я рассказываю своим студентам и слушателям, как пример уважительного и бережного отношения к традици­ям, вкусам и привычкам человека иной культуры и столь же ува­жительного и бережного отношения к своим корням, мудрого сохранения и передачи культурных ценностей своего народа дру­гим людям.

Мои студенты и участники семинаров охотно вспоминают и свои впечатления из детства, семейные традиции, приводят при­меры собственного отношения к еде.

—У меня возникает чувство радости, когда я вспоминаю какие-то моменты из моего детства, связанные с едой. Во-первых, это покупка в магазине мороже­ного по двадцать копеек. А также сок на разлив (стакан), и вместе с ним пирож­ное или кекс покупался. А еще мне всегда покупали бублики. Придешь домой и кушаешь их с молоком или кефиром. Вспоминаются празднования дней рожде­ния со множеством вкусных блюд и большим домашним тортом, который мы с мамой сами пекли.

—Мои детские воспоминания: ела только «мамину» пищу. Терпеть не могла приготовленную кем-то еду. Отличалась, как и сейчас впрочем, непонятным вку­сом к еде: яблоки зеленые с солью, соленые арбузы, равнодушие (граничащее с нелюбовью) к сладкому.

«Шоколадная пятница» — традиция нашей семьи по пятницам устраивать вкусные чаепития с долгими посиделками в зале у телевизора (обычно все едят в кухне). Так как суббота в момент возникновения традиции у всех чаще была сво­бодной, можно было в пятницу долго засиживаться за чаем и просмотром вся­ких передач. Вкусность заключается в том, что каждый готовит что-то особен­ное. Дети могут что-нибудь необычное испечь. Позже возвращающиеся родители покупают что-нибудь особое. Традиция существует уже лет десять, до сих пор поддерживается (но без меня). Периодически вспоминая, могу подключать к этой традиции друзей в общежитии.

Еда всегда вызывает благотворные эмоции у человека. Даже когда тебе гру­стно, ты представляешь что-то очень вкусное, и на душе становится теплее.

Самые сладкие чувства овладевают мной, когда я вспоминаю свое детство. Помню, мне было девять лет, мой отец приехал из дальней командировки и при­вез тридцать литровых банок сгущенного молока. Моей радости не было преде­ла! Я не понимала, почему мама ворчит на отца, ведь нет ничего лучше, чем сгущенка, да еще в таком количестве. Это было моим завтраком, обедом и ужи­ном. Каждое утро я подходила к холодильнику и пыталась из абсолютно одина­ковых банок выбрать самую большую, самую красивую. Я и сейчас помню вкус этой сгущенки.

— В детстве — грязная, захламленная кухня; маме вечно некогда; нормальным только ужин был. Да и то впопыхах, на сковороде, где-нибудь в уголке... Это
же касается и традиций — их не было просто.

Теперь я живу отдельно, со своей семьей, и у меня большая, чистая, светлая, уютная кухня. И обязательно — для мужа и дочери — наш традиционный завтрак по утрам, когда я их кормлю и красиво сервирую стол... Изменилось все, бук­вально все. Как бы я ни торопилась по утрам — все дела бросаю и кормлю се­мью. Работа, дела — это все второстепенно, подождет, главное — мои близкие. Мне в детстве очень не хватало тепла и любви в семье.

— Основу моих детских воспоминаний составляет еда. В детстве меня всегда
заставляли есть, чтобы «поправиться». Это были и родительские наставления
(папа, бабушка, дедушка), и детский сад. Меня всегда оставляли за столом, пока
я не доем все до конца. Как правило, я была самой последней и, естественно, не
доедала, и меня наказывали. Может быть поэтому в детстве я страшно не люби­
ла есть, кроме, конечно, сладкого.

Мой отец всегда говорил, что еда составляет основу жизни. На первом пла­не у него всегда стоит еда, а потом уже все другое.

В качестве оздоровительного продукта мне всегда навязывали молоко, ко­торое я терпеть не могла (особенно с пенками). Но, несмотря на это, мои род­ные «настоятельно рекомендовали» мне именно этот полезный продукт, при этом сравнивали меня с теми детьми, которые пили это молоко, считая их здоровыми. До сих пор моя «страсть» к этому продукту не угасла.

Когда меня пытались наказать, то наказанием было отсутствие сладкого: пирожных, конфет, жвачки, — которое я очень любила. В детстве мне запрещали есть мороженое, потому что я постоянно болела бронхитом. Даже летом я ела растаявшее мороженое.

—В детстве у меня с едой связано все самое лучшее, это те вкусы, которые никогда не забыть. Я помню, раньше были ириски «Кис-кис» и «Золотой клю­чик», и мы брали их, растапливали на горячей трубе и в полужидком состоянии съедали. Это было очень вкусно.

—Из детства помню замечательные бабушкины плюшки и ватрушки, испе­ченные в русской печке! Их непередаваемый вкус! Сейчас так приготовить тесто и испечь, по-моему, никто не сумеет.

Сохранили традицию семейных завтраков и ужинов, а по выходным — и обе­дов. Это сплачивает семью, прививает полезные навыки детям, например куль­туру потребления пищи, умеренность в еде.

— Я жила в период моего детства в Средней Азии. И воспоминания у меня
связаны чисто с этой кухней. Запах свежеиспеченных лепешек из тандыра, вкус
самсы и, конечно же, изобилие фруктов. Все это можно увидеть, понюхать, по­
пробовать на базаре, настоящем азиатском базаре, где есть все.

У нас была традиция приготовления воскресного обеда всей семьей. Ее я продолжила в своей семье для своих детей и мужа.

— Помню, что иногда заставляли есть. Особенно старательно кормили са­
лом. А я просто терпеть его не могла. Один раз меня вытошнило, и после этого
от меня отстали. С тех лор до сегодняшнего дня сала не ем вообще ни в каком
виде, и свинину в том числе.

В детстве мы жили в сельской местности. Там приготовлением еды всегда за­нималась женщина. Еда готовилось в печи очень рано. Семья к столу собира­лась вся, и без хозяина трапеза не начиналась. У хозяина всегда было свое ме­сто, которое не занимал никто. Глава семьи приступал к еде первый, давая тем самым сигнал остальным членам семьи.

К еде отношение было бережное, особенно к хлебу. Было принято доедать, не оставляя кусков. С этим были связаны разные поверья (оставил кусок — оста­вил силу).

Завершая занятие, участники часто говорят о том, насколько неожиданной и многопланово-интересной оказалась для них эта тема, как каждый смог открыть для себя (впервые или заново) привычные «мелочи жизни». Отзвуки наших рассуждений еще долгое время всплывают в сознании (судя по впечатлениям, ко­торыми делятся слушатели на последующих наших встречах). Люди начинают видеть то, на что раньше не обращали внима­ния; иначе воспринимать многое, удивительно ярко и свежо, как видишь мир солнечным весенним днем сквозь вымытое окно; находить для себя новые смыслы в бытии каждодневных забот.

Поскольку тема данного занятия никого не оставляет равно­душным и все участники с большим энтузиазмом ее обсуждают, время пролетает совсем незаметно. Напомню, что время, затра­ченное собственно на рисунок, — пятнадцать-двадцать минут, тогда как рефлексия и обсуждение может занимать от полутора до трех часов (лично для меня временной фактор всегда является одним из четких критериев эффективности работы в арт-тера­пии над какой-то темой, проблемой: если рефлексивный план работы в полтора-два раза превышает время творческого этапа, значит, работа идет нормально). Не всегда в обучающем процес­се есть возможность использовать такие временные ресурсы од­номоментно. В таком случае я посвящаю работе над этой темой два занятия. На первом — творческий процесс (рисунок), отреа-гирование эмоционального состояния, индивидуальная работа участников со своими образами, опорные вопросы для «домаш­ней» самостоятельной письменной работы по теме, например:

—Что значит для человека еда?

—Какие обычаи, обряды, традиции связаны в нашей культу­ре (или в других) с едой?

—Какие воспоминания, связанные с едой, возникают у вас из детства, из родительских традиций?

—Если вы живете отдельно, сохранили ли вы культуру пита­ния и традиции, принятые в вашей родительской семье?

—Какие новые элементы культуры питания и традиций у вас появились или в будущем вы хотели бы их придерживаться?

Второе занятие можно начать (непременно разложив перед собой рисунки) с рассмотрения взаимоотношений «личность и группа» , а затем перейти к общему обсуждению вопро­сов, над которыми каждый участник уже размышлял в самостоя­тельной письменной работе.

Если вы и ваша группа располагаете достаточным количеством времени для глубокой проработки этой темы на одном занятии, то приведенные выше опорные вопросы могут служить пример­ным планом для общего обсуждения в кругу.

И последнее. Есть еще один замечательный критерий эффек­тивности психологической работы с этой темой.

В конце все участники говорят, что очень хотят есть!

МАСКИ

Я вижу свое отражение в зеркале, но мой зеркальный двойник — в мас­ке. Сорвать маску страшно, я боюсь увидеть мое истинное лицо.

X. Л. Борхес

Одно из моих любимых, глубоких и ярких средств работы с личностью и группой — работа с масками. Эту работу я выстраи­ваю, используя теорию личности Карла Густава Юнга, в частно­сти его категории «Персона» и «Тень».

Наша Персона является внешним проявлением того, что мы предъявляем миру. Это характер, который мы считаем приемле­мым и через него взаимодействуем с другими людьми. Термин «персона» пришел из латыни и означает «маска», «фальшивое лицо». Чтобы социально функционировать, мы играем роль, ис­пользуя приемы, свойственные именно этой роли. Персона име­ет и негативные, и позитивные аспекты. Доминирующая персо­на может подавить человека. Те, кто идентифицирует себя с Персоной, видят себя в основном в границах своих специфичес­ких социальных ролей. Юнг назвал Персону «согласованным ар­хетипом».

Тень — это архетипическая форма, состоящая из материала, подавленного сознанием; ее содержание включает в себя те тен­денции, желания, воспоминания и опыты, которые отсекаются человеком как несовместимые с персоной и противоречащие со­циальным стандартам и идеалам. Тень содержит в себе все нега­тивные тенденции, которые человек хочет отвергнуть, включая инстинкты, а также неразвитые позитивные и негативные чер­ты. Чем сильнее становится наша Персона, тем более мы иден­тифицируемся с ней и тем больше отвергаем другие части себя. Тень представляет собой то, что мы намереваемся сделать под­чиненным в нашей личности, и даже то, чем мы пренебрегаем и чего никогда не развиваем в себе. Каждая подавленная частица Тени представляет нас самих. И пока мы храним этот бессозна­тельный материал, мы сами себя ограничиваем. Тень наиболее опасна, когда неузнана. В этом случае человек проецирует свои нежелательные черты на других или подавляется Тенью, не по­нимая ее. По мере того как Тень становится все более осознан­ной, мы получаем обратно подавленные части самих себя, откры­вая доступ к спонтанной и жизненной энергии — главного источника творчества.

Я предлагаю участникам подумать и решить, какую маску — своей Персоны или Тени — они будут делать, каким им представ­ляется этот образ, и в соответствии с этим принести на занятие необходимые материалы. Возможный набор выглядит следую­щим образом:

• картон или плотная бумага;

• цветная бумага (или краски для раскрашивания маски);

• фольга, гофрированная или бархатная бумага;

• обрезки тканей (если основа будет обтягиваться тканью) и меха;

• тесьма, ленты, кружево, блестки, перья и другие материалы для украшения;

• ножницы;

• клей;

• резинка длиной 40—45 см (чтобы маску можно было надеть);

• стэплер или иголка с ниткой для закрепления резинки.

Если кто-то из участников хочет изготовить обе маски — это вполне возможно.

В общей сложности процесс изготовления маски занимает сорок минут — час.

Пока участники работают над своими масками, я подготав­ливаю следующий этап (фантастически важный) — примерку масок. Для этого нам необходим еще один участник процесса — зеркало (если есть возможность — во весь рост или, по крайней мере, такое, чтобы видеть лицо и часть фигуры). Важно поста­вить зеркало таким образом, чтобы каждый мог к нему подойти и увидеть себя и вместе с тем чтобы соблюдалась интимность момента и группа не смущала своими взглядами того, кто стоит у зеркала. Если группа участников небольшая и обстановка скла­дывается камерная, доверительная, можно усилить психологи­ческий эффект встречи с собственной личностью. Например, задрапировав зеркало до поры до времени тканью, я приглушаю свет и зажигаю у зеркала свечи.

Я приглашаю каждого надеть свою маску и подойти к зеркалу (в любом порядке, по мере готовности). Каждый у зеркала про­водит столько времени, сколько ему необходимо. Следующий участник подходит к зеркалу только тогда, когда оно свободно. Таким образом, каждый имеет возможность увидеть в зеркале свою Персону или Тень и при желании взглянуть на других участ­ников в масках.

Когда все желающие побывают у зеркала, я снова закрываю его (или отворачиваю к стене), гашу свечи и включаю свет. На­ступает третий этап — обсуждение.

Чаще всего в обсуждении мы придерживаемся следующей схе­мы. Я прошу участников поделиться, прежде всего, тем, какую маску (Персоны или Тени) они сделали и почему был именно такой выбор. Как появился именно такой образ — задуманный и детализированный заранее или это плод спонтанного творчества рук? Какие эмоции, состояния, мысли появлялись в работе над маской? Какие ощущения человек испытал, надев маску, глядя на себя в зеркало? Как воспринимаются другие участники в масках?

Каких масок делают больше? В некоторых группах почти все — Персоны, в некоторых больше участников хотят исследовать Тень. И всегда в группе есть люди, которые делают обе маски, или в одной маске располагают и Персону, и Тень, разделив ее пополам. Любопытно, что позже в обсуждении мы приходим к выводу, что независимо оттого, Персону или Тень изготовил че­ловек, можно, глядя на его маску, представить себе, а как могла бы выглядеть маска-антипод.

Говоря о состояниях, которые вызывает работа над маской, участники обычно отмечают интерес, эмоциональный подъем, ощущения то ли детства (маска и Новый год), то ли романтики (маска и карнавал, тайна, интрига), иногда возникают ассоциа­ции, связанные с искусством (маска и театр). Но особые чувства вызывает момент встречи человека с самим собой, с частью сво­ей личности (в прямом и переносном смысле — рукотворной), — это уникальная возможность вглядеться в себя своими глазами. Отчего вдруг такое волнение, что даже руки дрожат, надевая мас­ку? Почему с таким трепетом каждый старается не помешать ни словом, ни взглядом стоящему у зеркала?

Наблюдающему со стороны всегда видно, как по-разному ве­дут себя люди в маске у зеркала. Один подходит, долго и сосредо­точенно смотрит на себя, внимательно изучает и анализирует. Другой надевает маску, подходит к зеркалу, на секунду появляет­ся отражение — и человек с хохотом и восклицаниями «Боже, какой ужас!» уходит, быстро сняв маску. Следующий — с боль­шим интересом надевает, поправляет, разглядывает себя, пово­рачиваясь и так, и эдак (точно новый костюм примеривает), и удовлетворенно возвращается.

Иногда некоторые участники садятся в круг для обсуждения, так и не сняв маски. Кто-то снимает маску в процессе разговора, а кто-то — уже уходя домой. Примечательно, что в основном это бывают участники, изготовившие маску своей Тени. Мы непре­менно касаемся в разговоре этих моментов, пытаясь понять, по­чему для человека это важно. Одни сидят в кругу в масках, явно наслаждаясь тем шокирующим впечатлением, которое произво­дят на группу. Другие говорят, что им очень хорошо и комфортно в маске Тени. Оказывается, в жизни не так уж много ситуаций, где можно вывести свою Тень на свет, открыто проявить свои тем­ные стороны. Часто даже близкие люди предпочитают видеть нас «белыми и пушистыми», да и мы, оберегая окружающих и боясь потерять их расположение, стараемся повернуться к ним своей Персоной. Поэтому такая работа с масками дает человеку воз­можность, время и психологически безопасные условия не толь­ко взглянуть на свои «теневые стороны», но и буквально «побыть в Тени», почувствовать ее глубину, ощутить границы. Снимая маску, человек испытывает удовлетворенность и уважение к себе самому оттого, что сделал шаг к принятию собственного несо­вершенства, а значит, и к принятию несовершенства другого.

«Как я могу быть реальным, не отбрасывая тени? Если я хочу быть цельным, то должен иметь и темную сторону; осознавая свою тень, я вспоминаю еще раз, что я человеческое существо, подобное любому другому» (Юнг К. Г., 1931).

У участников, которые сделали маску Персоны, может про­ходить не менее глубокая и интенсивная личностная работа. Внешне маски Персоны отличаются от масок Тени яркостью кра­сок, обилием украшений, внимательным и продуманным отно­шением к деталям, а также разнообразием форм. Здесь есть мас­ки, закрывающие лицо полностью, маски, скрывающие область вокруг глаз, и даже маски, надевающиеся на голову целиком (на­пример, в виде собачьей головы). По мнению участников, фор­ма маски может быть своеобразным выражением степени откры­тости той личностной составляющей, над которой работает человек. В моем опыте не было случая, чтобы маска Тени не за­крывала все лицо человека, что косвенно подтверждает эту идею. Особый интерес представляют маски, у которых нет прорезей для рта и глаз — то есть они нарисованы на маске и могут быть очень красивыми. Но представьте себе (а еще лучше — спросите), ка­кие ощущения испытывает человек в такой маске, глядя (!) на себя в зеркало! Глаза — это «зеркало души», окно, через которое мы смотрим на мир; рот — своеобразный канал активной связи с миром и людьми. Получается, что человек, делающий такую мас­ку, по какой-то причине (неосознанно или сознательно) лишает себя обратной связи. Может быть, не желая меняться, хочет удер­жать определенные иллюзии, сохранить выстроенную картину мира и созданный образ «Я», а может — начинает верить, что он является тем, кем претендует быть.