ЦЕНТР И ОКРАИНЫ ВИЗАНТИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Весьма важный перелом испытала империя в эпоху перехода от Македонской династии к периоду Комнинов. Чтобы составить понятие о той среде, в которой развивались главнейшие события этой эпохи, должно прежде всего рассматривать отдельно области с преобладающим эллинским населением, в которых господствовала византийская административная система, церковное и финансовое управление, противопоставляя их окраинам и тем фемам, где было инородческое население, мало подвергшееся эллинизации.

Весьма любопытно отметить, что обнаружение новых народных и созидательно прогрессирующих начал видно не в центральных эллинских областях, а на отдаленных окраинах, как западных, так и восточных. Всемирно-историческая эволюция делала попытку влиться в области, подверженные греческому влиянию, дав несколько новых зачаточных видов культурных форм, которые с успехом развились на Западе и не получили достаточного питания на Востоке. Эта весьма интересная в истории Византии проблема может быть в настоящее время лишь слегка намечена, хотя можно прямо указать, что пульс исторической жизни переносился от центра к периферии и что на окраинах возникали новые общественные организации и нарождались идеи, которым предстояло влиять на настроения и психологию общественных деятелей в средние века.

Новые веяния идут прежде всего из Италии. Здесь веко­вая борьба с африканскими и сицилийскими сарацинами, которые имели для себя опору в борьбе политических притязаний двух империй и в соперничестве лангобардских князей, нашла себе неожиданное разрешение в усиле­нии в стране пришлого с севера воинственного народа норманнов. Норманнский вопрос принадлежит к числу первостепенных в истории Византии как в XI, так и в по­следующих веках. Поэтому на нем необходимо остано­виться с особенным вниманием (1).

История норманнов в Италии потому занимает важное место, что она всецело входит в историю взаимных отно­шений между Восточной и Западной империей и что в XI в. эти отношения обостряются вследствие споров из-за об­ладания Южной Италией. Обе империи содержали в Юж­ной Италии войска и подкупами и пожалованиями разных привилегий поддерживали партию приверженцев в раз­ных городах. Влияние византийского или германского императора усиливалось или ослабевало, смотря по тому, на чьей стороне в данный момент было больше матери­альной силы и влияния среди лангобардских князей и куда склонялась римская курия. Подобное положение вещей, где равновесие зависело от случайных и часто извне при­ходивших влияний, продолжалось много лет, не давая прочного и обеспеченного преобладания ни той, ни дру­гой партии. Этим положением дела и воспользовались тог­дашние более дальновидные государственные умы, вы­ждав благоприятный момент, чтобы бросить на стоявшую в равновесии чашку весов горсть военных искателей при­ключений, прибывших из Нормандии. Часть норманнов поступила па службу к лангобардским князьям, часть — к греческому катепану.

При царе Василии Болгаробойце влияние Византии в Южной Италии было так значительно, что катепан Боиоян был в состоянии предпринять военную экспедицию по Ад­риатическому морю в славянские земли и возвратился из похода со знатными пленниками из Хорватии, которых отправил в Константинополь. В апреле 1025 г. снаряжена была экспедиция в Сицилию под предводительством евну­ха Ореста, который должен был вместе с катепаном внести войну на остров Сицилию. Смерть царя расстроила пред­приятие, в котором должен был принять участие и сам Ва­силий, и евнух Орест не оказался в состоянии исполнить предстоявшей ему задачи. Когда Орест потерпел в Сици­лии поражение, правительство Константина VIII отозвало его, равно как и катепана Боиояна, назначив на пост кате­пана Христофора, и уже в 1029 г. Роман Аргир послал на место Христофора своего родственника патрикия Пофа, при котором произошли в Южной Италии чрезвычайно важные по своим ближайшим последствиям события. Граф Теано Пандульф и неаполитанский герцог Сергий, оба принадлежавшие к сторонникам Византии, подверг­лись нападениям со стороны герцога Капуи и искали себе союзников против сильного соседа. В это именно время впервые упоминаются норманны в качестве отряда воен­ных людей, с которыми Сергий вступил в соглашение и пригласил их для этого в свое княжество. Райнульф, один из пяти братьев, которые пришли на зов Мели в 1017 г. и приняли участие в его войне с греками, вступил в союз с Сергием, женился на его сестре и в приданое за ней полу­чил на севере Неаполитанской области небольшую мест­ность Lavoro. В 1030 г. здесь построено было укрепление Аверса, которое было окружено рвом и стенами и из кото­рого Райнульф постепенно завладел окрестной плодород­ной областью, составившей колыбель будущего графства. Постройка Аверсы составляет факт первостепенной важности в истории южноитальянских норманнов. Она отмечает заключение периода от 1016 до 1030 г., когда первые авантюристы, пришедши в Италию и не имея еще собственных владений, предлагали свои услуги то ланго­бардским князьям Капуи, Неаполя и Салерно, то настояте­лю Монтекассинского монастыря, имевшему владельчес­кие права над обширными землями, то, наконец, визан­тийскому катепану.

Если и после основания Аверсы норманны состоят еще иногда на службе того или другого князя, то легко заме­тить, что с этих пор норманны преследуют уже свои цели, становясь постепенно частью равными, а в скорости и гос­подами тех самых князей, чьими скромными слугами и вассалами были раньше. Словом, в Южной Италии в зани­мающее нас время происходит процесс, за которым отсту­пают на задний план интересы двух империй и борьба христиан с сарацинами, как будто указанные мировые си­лы обрекли себя на служение маленькой норманнской во­енной колонии.

Между тем необузданное своеволие капуанского герцо­га Пандульфа слишком затронуло соседних князей. Он от­нял владения у монастыря Монтекассино и платил дохода­ми с них наемникам, приходившим из Нормандии; вме­шался в дела Амальфи и старался привлечь это княжество на свою сторону. Но самым искусным шагом Пандульфа было то, что он успел убедить Райнульфа, графа Аверсы, нарушить договор с неаполитанским герцогом и вступить в союз с Капуей. В результате этого соглашения Райнульф по смерти своей первой жены породнился с герцогом Ка­пуи, женившись на его племяннице, и вступил к нему в лен­ные отношения за графство Аверсу. Но между князьями, которых герцог Капуи слишком стеснял своими широки­ми притязаниями, нашелся один, именно герцог салернский Гаймар, которому удалось создать противовес ему при помощи тех же норманнов. Здесь в первый раз появля­ются на сцену сыновья норманнского графа Танкреда Готвиля, Вильгельм и Дрого, вступившие на службу салернского герцога. С 1036 г. составились в Южной Италии две по­литические партии, на одной стороне был салернский герцог с Неаполем и Беневентом, на другой — герцог Пандульф Капуанский с княжеством Гаэта, Амальфи и с цер­ковным княжеством Монтекассино. Окончательное пре­обладание туземным политическим организациям могла дать Византия, смотря по тому, чью сторону стал бы под­держивать катепан, но так как в это время виды византий­ского правительства всецело направлялись на Сицилию, где открывалась возможность успешной борьбы с сараци­нами, то южноитальянские дела развивались помимо вли­яния империи. На этот раз на положение партий имело влияние прибытие в Италию короля Конрада II в 1038 г., который принял к сердцу жалобы на Пандульфа и не мог оставить без удовлетворения просьбу монтекассинских монахов, лишенных Пандульфом своих владений. Хотя герцог Капуи обещался вознаградить все убытки, нанесен­ные монастырю, и давал заложников в исполнение своего обещания, но Конрад решился примерно наказать его и лишил его княжеской власти в Капуе. Все его владения пе­решли в качестве имперского лена к герцогу Салерно. Вме­сте с этим принято было новое решение и относительно графства Аверсы. Граф Райнульф поставлен был в непо­средственную зависимость от герцога Салерно, и таким образом Аверса соединена была с Салерно.

Греческие владения в Южной Италии подвергались большой опасности вследствие образования в стране та­кой политической власти, которая не была связана мест­ными интересами и к которой могли легко примкнуть ан­тивизантийские элементы, давно уже дававшие себя чувст­вовать. Дальнейший ход событий зависел, как сейчас увидим, от той боевой силы, какую представляла собой норманнская военная колония. С точки зрения византий­ской политики, союз с норманнами был бы самым настоя­тельным и в тот момент наиболее выгодным политичес­ким актом, который надолго мог бы обеспечить за Визан­тией власть. Но случилось так, что империя не оценила значения норманнов и оттолкнула их от себя на сторону противников.

Пользуясь ослаблением Фатимидского калифата и раз­дорами между местной сицилийской и берберской афри-канской партиями, византийское правительство пришло к решению организовать морскую экспедицию в Сицилию и сделать попытку освободить этот остров от мусульманского владычества. Это чрезвычайно важное предприятие поручено было в 1038 г. весьма известному в то время и прославившемуся войнами на Востоке патрикию Георгию Маниаку. Для того чтобы дать понятие об обстановке, в ко­торой составлялось это предприятие, заметим, что во гла­ве правительства Михаила IV стоял тогда евнух Иоанн Орфанотроф.

Патрикий Георгий Маниак должен занимать выдающе­еся место в описываемую эпоху. Военную карьеру он сде­лал на Востоке в последние годы царя Василия и преиму­щественно при Романе III. Он был, вероятно, турецкого происхождения и, во всяком случае, не мог похвалиться своими предками. Современник его, писатель Михаил Пселл (2), дает его характеристику:

«Я видел этого человека и удивлялся. Природа щедро наделила его теми качествами, которые необходимы бу­дущему стратигу. Рост его достигал 10 стоп, так что на него нужно было смотреть снизу вверх, как на колонну или верхушку горы. Взгляд его не отличался нежностью и приятностью, но был грозен, как громовой удар. И речь его была подобна раскатам грома, руки же у него были таковы, что хоть колебать стены и разбивать медные двери, движения его напоминали походку льва, и поступь его была благородная. И все другие качества соответст­вовали указанным, а слава о нем даже превосходила его действительные качества. И всякий варвар боялся его, один будучи поражен его внешним видом, другой на осно­вании поразительных об нем слухов».

Итак, когда сицилийский эмир Акхаль, возмутившийся против калифа, был разбит Абдаллахом и искал защиты у катепана Льва Опа (3), этот последний решился выступить в защиту византийской партии в Сицилии. В то же время снаряжена была большая экспедиция под начальством упомянутого героя, прославившегося в войнах на восточ­ной границе. Сухопутные войска сопровождал флот под предводительством царского шурина патрикия Стефана, который должен был крейсировать с восточной стороны острова, чтобы лишить его поддержки из Египта. Георгий Маниак хорошо понимал важность возложенной на него задачи и принял все меры к тому, чтобы собрать под свою команду все силы, какими только могла располагать тогда империя. Так, в его экспедиции принимали участие патрикий и дука Антиохии Михаил Спондила и вспомога­тельные иностранные отряды, которыми с конца X в. ста­ла постоянно пользоваться Византия. Между прочим, в этой войне принимал участие знаменитый герой сканди­навской саги Гаральд, сын Сигурда, который по смерти своего брата короля Олафа II (1030) прибыл в Византию, точно так же русская дружина и лангобарды князя салерн-ского. В числе лангобардских союзников были и норман­ны, между которыми особенной известностью пользова­лись Вильгельм Железная Рука и Дрого, сыновья Танкреда Готвиля, с ними вместе Ардуин, вассал Миланского архи­епископа, также получивший известность со времени это­го похода. Несмотря на превосходные силы, задача оказа­лась весьма нелегкой. Хотя Мессина сдалась в начале вой­ны, но потребовалось около двух лет упорной войны, прежде чем Маниак занял твердое положение на острове. Одержав решительную победу над эмиром Абдаллахом при Рометте, Маниак хотел без труда занять на восточной стороне Сицилии до 13 городов. К началу 1039 г. греки по­дошли к Сиракузам и начали осаду этого весьма укреплен­ного города. Но осада затянулась на долгое время, когда получен был слух о приближении эмира с новым силь­ным войском. Произошла новая и решительная битва при Тройне, на северо-запад от Этны (1040), в которой пере­вес оказался на стороне греческого вождя. После этого де­ла, по-видимому окончательно предавшего остров под власть империи, без труда сдались Сиракузы, оставалось занять Палермо.

Но вместе с тем здесь начала сплетаться интрига, кото­рая испортила так успешно начатое дело и сопровожда­лась отозванием Маниака. Прежде всего Маниак обвинил начальника флота, патрикия Стефана, в том, что он выпу­стил из рук побежденного эмира и дал ему возможность бежать в Египет. Говорят, что в горячих объяснениях со Стефаном он позволил себе не только сильные выраже­ния, но даже оскорбительные действия. За это Маниаку пришлось весьма до поплатиться, так как Стефан имел при дворе сильную поддержку в лице всемогущего Иоан­на Орфанотрофа. В числе обвинений, предъявленных по­том против Маниака, было и то, что он допустил неспра­ведливость при разделении военной добычи. Это слиш­ком оскорбило норманнов, и, между прочим, Ардуина, у которого по приказанию вождя отнят был дорогой конь, принадлежавший ему как военная добыча. Норманны ос­тавили военный лагерь, чувствуя сильное раздражение против византийского главнокомандующего. Вместе с отозванием Маниака положение дел в Сицилии измени­лось не в пользу греков. Мало-помалу арабы всюду начали приобретать силу и теснить греков из занятых ими мест. Только в Мессине держался до 1042 г. протоспафарий Ка-такалон Кекавмен. Вместе с тем началось сильное анти­греческое движение в фемах Апулия и Калабрия, тем бо­лее опасное, что норманны сумели придать ему неожи­данную силу и вредное для Византии направление. Временные заместители Маниака в Сицилии, упомянутый выше патрикий Стефан и назначенный для командования сухопутным войском Василий Педиадит, должны были к концу 1042 г. совершенно покинуть остров и спасаться в Южной Италии.

Так как сицилийские неудачи не могли не иметь по­следствий для положения Византии в Южной Италии, то здесь в ближайшие годы произошли крайне важные собы­тия, объясняемые исключительно падением византийско­го авторитета. Душой антигреческого движения оказался упомянутый выше Ардуин, который, войдя в соглашение с норманнами Аверсы и с салернским герцогом, составил определенный план воспользоваться настоящим момен­том для общего движения против греков Южной Италии с целью окончательного их изгнания. Для успеха этого предприятия Ардуин вошел в доверие катепана протоспа-фария Докиана и убедил его ввиду опасного движения в византийских фемах поручить ему начальствование над некоторыми пограничными городами Апулии, в которых заметно уже было освободительное движение. Центром норманнского движения с конца 1040 г. становится город Мельфи (4). Отсюда начались сношения с графом Аверсы, приведшие к договору, по которому половина завоеван­ных областей должна перейти к Ардуину, другая к норман­нам. Пользуясь благоприятными обстоятельствами, нор­манны начали делать нападения на византийские города. Прежде всего заняли Мельфи, затем Венозу и Асколи. В своем движении против византийского господства нор­манны нашли благожелательную поддержку со стороны местного населения, которое охотно шло навстречу нор­маннам. Мельфи стал на будущее время укрепленным лаге­рем и базой для последующих предприятий. Дерзкая аван­тюра горсти норманнов переходит теперь в большое заво­евательное предприятие. Нарождалась новая империя, которой была суждена 800-летняя продолжительность (5). Катепан Михаил Докиан с теми силами, какие оказались в его распоряжении, пошел навстречу норманнам. На при­токе реки Офанто по имени Оливенто встретились греки с норманнами; хотя последних было не более 2—3 тысяч, но они нанесли сильное поражение грекам в марте 1041 г. Че­рез несколько месяцев новая попытка катепана остано­вить опустошительные набеги врага оказалась неудачной, и он потерял новое сражение на реке Офанто. Наконец, в сентябре того же года норманны в третий раз одержали победу над новым катепаном, который попал в плен, уве­ден в Беневент и отсюда освобожден за большой выкуп. С тех пор положение двух боровшихся за преобладание сил определилось ясно. Захватив в плен катепана и войдя в со­юз с некоторыми из пограничных византийских городов, норманны уже не могли более рассматриваться как бун­товщики или шайка разбойников, и их дальнейшие планы направлялись весьма далеко. Византийскому правительст­ву было необходимо или признать свою слабость, или по­слать новые войска для поддержания своего авторитета в Южной Италии.

Между тем в Константинополе едва ли в состоянии бы­ли за повторяющимися переворотами оценить значение происходивших в Италии событий. Когда в конце 1041 г. смерть постигла Михаила IV Пафлагонянина, престол был предоставлен фавориту царицы Зои Михаилу V Калафату, приходившемуся вместе с тем сыном того византийского флотоводца Стефана, который очернил в глазах прави­тельства патрикия и стратига Маниака. Но спустя не­сколько месяцев, в июне 1042 г., новый придворный пере­ворот выдвинул Константина Мономаха. Еще прежде, од­нако, вступления на престол Мономаха царица Зоя решилась освободить из заключения Маниака и доверить ему защиту византийских интересов в Южной Италии. Вновь прибывший на место действия патрикий Маниак нашел дела в отчаянном положении. Византийская власть поколебалась до такой степени, что измена проникла да­же в главный оплот империи, в крепость Бари. Здесь ви­дим Аргира, сына известного уже по движению 1016 г. Ме­ли, который сносится с норманнскими вождями в Аверсе и Мельфи и составляет вместе с ними план систематичес­кого и одновременного восстания против империи. Аргир провозглашен в начале 1042 г. дукой и князем Италии, а вожди норманнов признали себя его вассалами. Маниак оставался под защитой стен города Тарента, а союзники дошли со значительными силами до Матеры, но не были в состоянии приступить к осаде Тарента. Когда союзники удалились на север, Маниак вышел из Тарента и подверг жестоким реквизициям те города, которые вступили в со­юз с норманнами. Дальнейший ход дел в Южной Италии зависел от неожиданного дворцового переворота, кото­рый, в свою очередь, отразился на деятельности патрикия Маниака и других лиц.

Между прибрежными городами оставался верным им­перии город Трани, который в конце июля 1042 г. под­вергся осаде со стороны Аргира и норманнских его со­юзников. Уже осадные работы далеко подвинулись впе­ред и горожане были накануне сдачи, когда случилось неожиданное и поразившее всех обстоятельство. Аргир приказал поджечь деревянные машины, приготовленные против города, снял осаду и передал греческому предста­вителю не только Трани, но и Бари. Это значило, что Ар­гир изменил норманнам и перешел на службу Византии.

Но рядом с этим совершенно изменяется роль Маниака. Получив известие о происшедшем в Константинополе перевороте и о вступлении на престол Мономаха, Геор­гий Маниак вместе с тем должен был оценить вытекаю­щие отсюда последствия лично для себя. Вместе с Кон­стантином Мономахом восходила звезда Склиров, издавних соперников Маниака, так как сестра Романа Склира, известная Склирена, пользовалась исключительной при­вязанностью нового царя. Весьма легко теперь понять, что прибытие в Италию патрикия Парда и протоспафария Туваки вместе с подарками для Аргира и с большими денежными суммами обозначало перемену в админист­рации Южной Италии и в командовании войсками. Ма­ниак приказал убить обоих доверенных лиц, когда они высадились в Отранто, и провозгласил себя императо­ром. Весьма вероятно, что цель его заключалась в том, чтобы подать руку норманнам и при их содействии укре­пить за собой владение Южной Италией; но его имя было весьма непопулярно как среди норманнов, так и в грече­ских городах, и попытка его войти в соглашение с анти­греческой партией не имела успеха. Гораздо лучше вос­пользовались норманны новыми событиями. Поняв, до какой степени непоследовательна политика византий­ского правительства и как частая смена административ­ных и военных чинов вредит авторитету самой империи, норманнские вожди пришли к мысли, что они не нужда­ются более ни в лангобардских князьях, ни в император­ском катепане для ведения в Италии самостоятельной по­литики. В этих соображениях осенью 1042 г. избран был вождем с титулом графа Апулии старший сын Танкреда Готвиля Вильгельм по прозванию Железная Рука. Но так как было необходимо, чтобы один из местных князей дал инвеституру новому графу Апулии, то норманны обрати­лись к салернскому герцогу Гаймару, который охотно принял графа Апулии в ленную зависимость и обязался защищать как те области, которые уже были отняты у гре­ков, так и имеющие быть завоеванными в будущее время. В то же время за графа Вильгельма вышла замуж племянница герцога. Тогда же герцог Гаймар и Райнульф, граф Аверсы, в сопровождении блестящей свиты из норман­нов отправились в Мельфи, где в начале 1043 г. происхо­дил раздел части Апулии, уже завоеванной норманнами, между 12 вождями. Райнульф получил Сипонто и святи­лище на горе Гаргано, т. е. монастырь св. Михаила, кото­рый пользовался особенным почтением норманнской колонии. Что касается 12 городов, выделенных 12 гра­фам, то весьма вероятно, что в 1043 г. они еще не все бы­ли во власти завоевателей. Асколи, Веноза и Лавелло прежде других подпали власти норманнов, точно так же Монтепелозо и Ачеренца. Мельфи оставался в общем вла­дении как центральный пункт норманнского владычест­ва. Хотя занятые норманнами города были на значитель­ном один от другого расстоянии, но они были хорошо укреплены и имели важное положение, откуда норманны могли господствовать над главными дорогами, ведущими к Адриатическому морю. Так, Вильгельм Железная Рука, завладев Матерой, мог всегда угрожать Таренту.

Вследствие указанного положения дел ясно обознача­лось в Южной Италии преобладание норманнских вождей и сюзерена их салернского герцога. Небольшая часть тер­ритории находилась еще под властью Аргира, который господствовал над Бари и Трани. Для патрикия Георгия Маниака не оставалось другого выбора, как покинуть Италию. Ближайшей его целью становится перебраться на берега Адриатического моря в Отранто, так как в Таренто ему уг­рожал императорский флот, прибывший с новым катепаном патрикием Феодороканом. Весьма любопытно, что Маниак переправился из Южной Италии на противопо­ложный берег Адриатики и пристал к Дураццо[1]. Все застав­ляет думать, что здесь он нашел себе приверженцев среди местного населения, т. е. среди славян и албанцев, между которыми не затихало движение против Византии. Подня­тое им здесь восстание, распространившееся на Македонию, заставило правительство Константина Мономаха вступить с самозванцем в переговоры. Но Маниак, питая надежду на успех, продолжал движение вперед и угрожал Солуни. Тогда против него было послано войско, и хотя происшедшее сражение окончилось в пользу самозванца, но он сам был поражен стрелой и захвачен в плен; его го­лова отправлена в Константинополь. После удаления Маниака из Южной Италии положение императорской пар­тии становилось все хуже и хуже. Хотя правительство име­ло в Италии представителя своей власти в лице катепана, но не снабжало его достаточными силами, чтобы он мог восстановить упавший авторитет Византии. В особеннос­ти Апулия только в приморских городах удерживала еще византийские гарнизоны, между тем как внутренняя об­ласть вся сделалась достоянием норманнов. Длинная узкая полоса, отмечавшая приморские владения империи, по­стоянно сокращалась, и на место византийских крепостей и городов постепенно возникали норманнские военные поселения. В течение с небольшим 30 лет со времени заня­тия Мельфи норманны настойчиво и умело преследовали задуманную цель, и в конце концов горсть авантюристов пересилила громадную империю, располагавшую обшир­ными военными средствами.

Мы должны ограничиться в изложении этой роковой для империи борьбы лишь наиболее крупными событиями.

В политическом отношении норманны Аверсы и Мельфи стояли в вассальных отношениях к салернскому герцогу. Но им была не по плечу подчиненная роль, и они мало обращали внимания на своего сюзерена, в ософен-ности с тех пор, как Вильгельм Железная Рука был избран главой апулийских норманнов, которые с тех пор присту­пили к систематическому расхищению городов Апулии. Не ограничиваясь тем, что лежало плохо, т. е. византий­скими областями, норманны налагали руку и на ланго-бардские владения, причем слишком затронули интересы герцога Салерно, когда стали посягать на владения Мон-текассинского монастыря, зависевшего от Салерно. Недо­разумения между сюзереном и вассалами усилились еще вследствие споров из-за графства Аверсы, которое сдела­лось вакантным по смерти Райнульфа в 1044 г. и которое было замещено вопреки желанию норманнов. В 1044 г. император Генрих III посетил Южную Италию и своим ав­торитетом закрепил ряд важных для норманнов привиле­гий. Прежде всего император положил границы полити­ческим притязаниям герцога Гаймара, заставив его отка­заться от церковных владений Монтекассинского монастыря. Но что в особенности было важно, норманн­ские графы Дрого Апулийский и Райнульф Аверсы были возведены в состояние имперских вассалов и таким обра­зом освобождены от ленных обязанностей по отноше­нию к Салерно.

В эту эпоху появляется на исторической сцене млад­ший сын Танкреда Готвиля знаменитый в истории XI в. Ро­берт по прозванию Гвискар, или Коварный. Это совершенно исключительный тип политического авантюриста, ка­кого могло образовать занимающее нас время. Не встретив в Италии поддержки со стороны своих братьев и сородичей, Роберт начинает свою карьеру разбоями на больших дорогах и нападениями на путешественников, продолжает устройством западни для самого близкого друга, по брачному дару получает маленькое владение и скоро делается решителем судеб Южной Италии.

В лице Роберта выступает совершенно новый тип со своими оригинальными и совершенно беспринципными воззрениями, с дерзкими замыслами и отрицанием всякой морали. Этому новому типу исторических деятелей было суждено перехитрить и победить старую империю и со­вершенно вытеснить ее из Южной Италии (6).

На первых порах он должен был бороться с большими трудностями, так как надежды на помощь братьев оказа­лись напрасны. Счастье ему несколько улыбнулось, когда его пригласил на службу Пандульф, герцог Капуи, обещая ему вместе с рукой одной из своих дочерей небольшое по­местье, но скоро оказалось, что тесть не исполнил обеща­ния. Тогда Роберт ушел из Капуи и выпросил у своего бра­та Гумфрида в ленное владение в долине Крати небольшую крепость, которая затем заменена городом С. Марко в Калабрии. Отсюда Роберт Гвискар начал систематическое расхищение византийской территории и явился тем пожирателем чужих земель, по выражению Шлумбергера, которого не останавливали никакие препятствия. Оружием и конями он запасся посредством ночных засад на путешественников, казну добыл от богатых горожан и купцов, захватывая их в плен и заставляя платить большой выкуп. Но он не останавливался и перед более сложными комбинациями. Ему захотелось поживиться на счет богатого мона­стыря, и [так] как открытой силой не мог действовать, то стал стучать в двери монастыря как скромный проситель, желавший дать погребение в святой ограде своему спутни­ку, якобы неожиданно умершему в пути. Когда двери были открыты, из гроба поднялся мнимо умерший и роздал ору­жие своим соумышленникам. Так приобретал Роберт нуж­ные ему средства на содержание дружины. С такой же от­вагой, соединенной с коварством и дерзостью, поступал он при занятии византийских городов. В то же время на­чал свою военную карьеру в Италии и другой герой сред­невековой хроники, знаменитый Ричард, основатель нор­маннской княжеской династии в Капуе. Около этого вре­мени, в конце 1047 г., сделалось вакантным графство Аверса, на которое Ричард по фамильным связям мог иметь права. Сначала он был назначен опекуном малолет­него Германа, сына Райнульфа Тринканокте, и когда этот умер, то стал полновластным графом Аверсы, полученной им из рук герцога Салерно. Оба упомянутых героя, Роберт и Ричард, оказали в ближайшие годы весьма важное влия­ние на политику норманнов в Италии. Именно в послед­ние годы норманны сделали громадные успехи в Апулии и Калабрии, не встречая серьезного сопротивления от гре­ков, которые шаг за шагом уступали им поле. При катепане Евстафии (104б) греки потеряли и главную свою опору, го­род Бари, а в следующем году империя должна была дать согласие на заключение союза между норманнами и Бари. Через год норманны нанесли грекам поражение при Трикарико в Апулии и взяли город Трою.

Приближалась эпоха окончательной ликвидации араб­ского, а затем и греческого вопроса в Южной Италии и Си­цилии. Норманнам удалось выполнить то, к чему более ста лет стремились восточные и западные императоры: посте­пенно они освободили Италию от хищнических набегов арабов и заняли в Южной Италии такое положение, что в недалеком будущем надеялись нанести полное поражение византийским притязаниям на обладание фемами Апулия и Лангобардия. В лице Роберта Гвискара и Ричарда наро­дился в Южной Италии новый политический элемент, ко­торый скоро вырос и стал играть всемирно-историческую роль. Римские епископы поняли, что новые пришельцы могут оказать им большую услугу в борьбе с германскими императорами, т. е. дать им то, чего у них до сих пор недо­ставало, — поддержку военной силой. Вновь возникшие в Италии политические организации, основывавшиеся на феодальном праве, многочисленные графства с Аверсой, Мельфи и св. Марком во главе со своей стороны нуждались в санкции церковной власти. При всякой попытке освобо­диться из-под опеки германских императоров папы встре­чались с затруднениями, какие противопоставляли им гер­манские военные силы. Если бы на стороне Церкви оказа­лась эта новая политическая и военная сила, которую представляли собой норманны, то ей не были бы страшны притязания германских императоров и угрозы из Визан­тии. Это положение дел прекрасно взвесили римская дип­ломатия и тогдашний руководитель церковной политики при нескольких папах знаменитый Гильдебранд. Он пер­вый понял, что все занимавшие современников вопросы о реформе Церкви сводятся, в сущности, к одному — к эман­сипации Церкви от светской власти. Но этот принцип шел вразрез с выгодами и стремлениями германских импера­торов, раздававших по своему произволу папский престол. Столкновение этих двух принципов и подняло ту вековую борьбу светской и духовной власти, которая служит суще­ственной характеристикой конца XI в. Не было, может быть, с давнего времени такого энергичного папы, как Лев IX, который в течение своего пятилетнего управления Церковью (1049—1054) три раза путешествовал в Германию и Швейцарию, несколько раз посетил Южную Италию, где мог лично убедиться, как много вредит Италии вражда между лангобардскими князьями и норманнами и как опасно становится для церковных интересов возраста­ющее господство вновь поселившегося в Италии военного элемента. Чтобы хотя несколько предупредить развитие пороков среди латинского духовенства и положить предел вопиющим беспорядкам в тех епархиях, где соприкаса­лась латинская и греческая Церковь, папа собирал церков­ный Собор в Сипонто и Салерно (1050). Жалобы местных церквей и монастырей на притеснения и хищения церков­ных земель со стороны норманнов были весьма много­численны и основательны и требовали решительных мер со стороны церковной власти. В биографии папы Льва читаем (7), что к нему в Рим явились послы из всех областей, за­нятых норманнами, с горькими жалобами, что их предо­ставили в полную волю их яростным врагам и что их поло­жение стало еще хуже после путешествия папы. Даже укрепленные города не доставляют защиты, наглость и бесстыдство норманнов возрастают с прибытием к ним новых подкреплений. Они грабят церковные имущества, захватывают усадьбы и поля, уводят женщин и позволяют себе всякие ужасы и злодейства. Зато и население платило норманнам глубокой ненавистью и враждой.

«Ненависть итальянцев к норманнам, — говорится в одном письме, — дошла до такой степени, что норманну нельзя показаться ни в одном итальянском селении; если бы он имел вид паломника, и тогда он подвергается опас­ности быть ограбленным и брошенным в темницу».

Нет ничего удивительного, если уже в 1051 г. папу стала занимать мысль об организации лиги для борьбы с нор­маннами или по крайней мере для защиты от них княжест­ва Беневентского, вступившего тогда в ленную зависи­мость от св. престола. Хотя большим препятствием для Льва IX служило то обстоятельство, что Гаймар V, герцог Салерно, как сюзерен норманнских владетельных графов поддерживал их интересы и противодействовал образованию антинорманнской лиги под главенством папы, но случилось так, что против него составился заговор, от него отделились вассальные города Амальфи и Сорренто, и, та­ким образом, значение Салернского герцогства понизи­лось. Кроме того, папа завязал сношения с магистром Аргиром, прибывшим в Апулию в качестве дуки Италии с по­ручением подкупить норманнов на войну с восточными арабами. Аргир ввиду господствовавшей в стране анархии вступил в сношения с папой, предлагая ему начать совме­стные военные действия против норманнов. Хотя у папы были отряды военных людей, приглашенных и нанятых из разных стран, тем не менее он желал заручиться согласием Генриха III, а равно немецкими вспомогательными дружи­нами. Но его попытка привлечь немцев к походу в Италию имела мало успеха. В начале 1053 г. Лев IX направляется в Южную Италию с целью соединить свой отряд с гречес­ким войском, которое со своим стратигом Аргиром нахо­дилось близ Сипонто. Перешедши реку Форторе, папа ос­тановился близ города Чивитате (или Чивителла), имея у себя несколько тысяч наемников, набранных со всех кон­цов Италии. Здесь его ожидали норманны, нанесшие уже поражение его союзнику Аргиру и овладевшие уже Север­ной Апулией между Офанто и Форторе. Прежде чем всту­пить в сражение, обе стороны имели переговоры, причем норманны соглашались дать ленную присягу на те земли, которыми они уже владели, но протестовали против сою­за папы с Аргиром.

В решительном сражении участвовали со стороны нор­маннов их главные предводители: Гумфрид Апулийский, Ричард — граф Аверсы и Роберт Гвискар с калабрийским отрядом. Норманны после стремительного нападения рас­сеяли итальянский отряд, несколько больше сопротивлял­ся немецкий, но и он был перебит норманнами. Папа спас­ся за стенами города Чивитате и выслал для переговоров с норманнскими вождями своих уполномоченных. Тогда произошла драматическая сцена, так поразившая совре­менников. Папа сдался пленником на волю норманнов и вместе с тем даровал им прощение и принял их в общение с Церковью. При этом норманны преклонили колени в знак почтения к главе Церкви и благоговейно приняли его благословение.

Какие затем происходили переговоры между Львом IX и победителями, об этом можно лишь делать догадки. Ве­роятно, речь шла о передаче норманнам церковных владений в Апулии и Калабрии и об отказе папы от союза с Ви­зантией. Но существенное значение имеет то, что папа в сопровождении Румфрида и норманнов отправился в Бе-невент, куда он прибыл 23 июня и где в течение б месяцев он оставался в почетном заключении и под крепкой стра­жей. Все заставляет думать, что полного соглашения папы на предложения норманнов долго не получалось, чем и объясняется шестимесячное его пребывание под стражей. Победа при Чивитате имела громадное значение для ук­репления норманнского господства в Южной Италии. Па­па прежде всего должен был отказаться от усвоенной Рим­ским престолом политики — относиться к норманнам как к чуждому в Италии элементу, против которого бы позво­лительно было искать союза с греками. В пользу норман­нов складывались и другие обстоятельства: разрыв между Восточной и Западной Церковью и новые враги, начинав­шие угрожать Византийской империи с востока. Сельджукский вопрос побудил правительство сосредоточить глав­ное внимание на малоазийской границе.

Между тем Ричард — граф Аверсы стал теснить Капую. Он построил поблизости от города три замка и стал до­саждать гражданам набегами и разбоями, так что прину­дил город платить дань норманнам. Такую же участь ис­пытывал герцог Салерно, теснимый со стороны Ричарда и Гумфрида. В Италии не оказывалось более такой полити­ческой силы, которая бы могла выступить против нор­маннов. Со вступлением на папский престол Стефана IX в 1057 г. наступил благоприятный момент для новой по­пытки против норманнских вождей, среди которых нача­лась вражда, вызванная смертью Румфрида Апулийского и спорами из-за его владений. Роберт Гвискар был избран на вакантный трон, хотя после Гумфрида остался малолетний сын. Но против нового графа Апулии началось сильное движение, так как он стремился наложить зави­симость на других норманнов, владевших в Апулии не­большими участками. Роберт тогда же обнаружил стрем­ление поставить норманнских владетелей в зависимое от него положение, чем возбудил против себя большое раз­дражение. Но в конце концов настойчиво проведенная им цель увенчалась успехом: этим он положил основание для будущего норманнского королевства в Италии. Только граф Аверсы Ричард, принявший скоро затем титул гер­цога Капуи, отстаивал свою независимость и не подчи­нялся Гвискару. Стефан думал воспользоваться этими об­стоятельствами, чтобы снова вступить в соглашение с ви­зантийским правительством ввиду перемен, наступивших в Византии со вступлением на престол Исаака Комнина, и для этого отправил в Южную Италию аббата Монтекас-синского монастыря Дезидерия, которому поручил пред­ставиться в Апулии луке Аргиру и вместе с ним идти в Кон­стантинополь. Но когда посольство достигло города Сипонто и имело намерение отправиться дальше, до него дошло известие о смерти папы Стефана (март 1058 г.). По­сольству предстояло или отправиться дальше согласно поручению умершего папы, или возвратиться назад. Но Дезидерий избрал другой путь. Он явился к Роберту Гвис­кару и получил от него пропуск на обратное путешествие в Рим. План папы Стефана, таким образом, был оставлен, и с тех пор римская политика по отношению к норманнам принимает совсем новое направление и преследует дру­гие задачи.

Известно, что поворот римской политики объясняется новыми веяниями, идущими от Гильдебранда. Уже при Льве IX он начинает играть видную роль. Когда папа Лев IX на пути в Италию посетил монастырь Клюни, откуда рас­пространялись реформаторские идеи, аббат Гугон посове­товал ему обратить внимание на молодого монаха Гильде­бранда и взять его в секретари. Уже тогда этот знаменитый впоследствии церковный деятель проявил глубокую уче­ность и гениальный ум, уже тогда он наметил оригинальный путь, которым он думал вести Римскую Церковь. Мно­го пап он пережил, оставаясь все тем же секретарем, руко­водя их политикой и выжидая благоприятного времени, когда планы его могли быть с наибольшей надеждой на ус­пех приведены в исполнение. Скоро новый политический курс сказался в политике Рима. Ричард — граф Аверсы и герцог Капуи был призван принять непосредственное уча­стие в церковных делах Рима. Там одна партия, руководи­мая Гильдебрандом, избрала в папы епископа Флоренции, принявшего имя Николая II, между тем как другая выстави­ла антипапу в лице Бенедикта X. Гильдебранд обращается к Ричарду, который приходит с норманнами в Рим с целью поддержать Николая II. Первым делом нового папы было назначение Дезидерия кардиналом Римской Церкви и ви­карием папы для проведения реформ в южноитальянских монастырях. Если Ричард оказался полезным союзником, то отчего не может быть поставлен в такие же отношения и Роберт Гвискар? Вот сущность политической проблемы, прекрасно разрешенной Гильдебрандом. Политический акт, соединивший интересы Церкви и норманнских аван­тюристов, имел место на Соборе в Мельфи в 1059 г. Здесь предстали норманнские вожди Ричард и Роберт и принес­ли папе присягу на верность, причем Церковь освятила их завоевания, которые и передала им в качестве лена св. пре­стола. Норманны обязывались охранять владения Церкви и поддерживать на престоле лиц, избранных коллегией кардиналов. Постоянный норманнский гарнизон введен был в Рим для охраны пап. За Робертом признавался титул Божией милостию и св. Петра дука Апулии и Калабрии и дука острова Сицилии, когда она будет завоевана. С своей стороны он давал клятву защищать regalia S.Petri (8).

Акт, составленный на Соборе в Мельфи, имеет громад­ное политическое значение. Гильдебранд пришел к убеж­дению, что норманны составляют такую силу, которая не может грозить интересам св. престола, если они прекло­няются перед его авторитетом, что эта сила скорее может быть полезна папскому престолу, чем вредна, что для ин­тересов папства будет полезнее войти в сношения с норманнами, заключить с ними крепкий союз, соединить их интересы со своими. Обе стороны — и норманны и па­пы — нуждались во взаимной помощи: первым нужно бы­ло получить признание, санкцию от такого авторитета, как авторитет папы, на право существования в Италии; па­пы нуждались в поддержке против притязаний обоих им­ператоров, посягавших на права св. престола, старавших­ся подчинить его своей власти. Они тем более нуждались в таком союзе, что обстоятельства уже близились к эпохе великой борьбы духовной и светской власти. Эти обстоя­тельства имеют глубокую аналогию с событиями полови­ны VIII в. — с перенесением королевского достоинства с Меровингов на Каролингов, когда в 752 г. папа Стефан III, теснимый с двух сторон лангобардами и греческим экзар­хатом, действовавшим под влиянием греческих импера­торов-иконоборцев, так охотно утвердил выбор Пипина Короткого, надеясь иметь себе защитника в новом госуда­ре франков.

Предыдущее изложение достаточно выясняет тот факт, что на западной границе империи при преемниках царя Василия II складывается такой порядок вещей, при кото­ром руководящая роль в дальнейших событиях отходила от двух соперничавших империй и от мусульман в пользу нового, пришлого в Италию немногочисленного отряда норманнов, получавшего подкрепления от своих север­ных сородичей. Дальнейший ход событий зависел здесь от заключенного при папе Николае II союза с норманнами, благодаря которому будущий папа Григорий VII мог всту­пить в борьбу с императорами и провести вопрос об инве­ституре в пользу Западной Церкви, а норманнский дука и граф — основать в Италии независимое королевство.

Почти таков же в существе смысл событий, подготов­лявшихся в изучаемое время на восточной границе. И здесь так же, как на Западе, первая роль и притязания на мировое значение отходят от Византийской империи и арабов в пользу нового народа турецкого происхождения, которому в последующее время суждено играть первосте­пенную роль на малоазийском Востоке. Ввиду чрезвычайной скудости известий и недостаточной оценки значения их для историка представляется обязательной потребность разобраться в известиях, отделив между ними важные от второстепенных и выставив на первое место те факты, которым следует придавать первостепенное значение в истории Византии.

Центр тяжести из Сирии и Палестины постепенно передвигается на восток, к областям, лежавшим к северо-восто­ку от Черного моря. Сильный отпор, данный императорами Македонской династии Фатимидскому и Аббасидскому калифату, сопровождался восстановлением до известной степени равновесия между мусульманами и христианской империей. Эмиры Алеппо и Мосула, игравшие столь важ­ную роль в X в., теперь утратили силу и сделались данника­ми империи. В политическом отношении самый деликат­ный вопрос заключался в способе установления удовлетво­рительных для той и другой стороны отношений к окраинным областям, недавно вошедшим в непосредст­венную сферу влияния империи. Это были Грузия и Арме­ния. Все заставляет думать, что и там и здесь было достаточ­но пиетета к имени империи, от которой ожидали властно­го и твердого слова к прекращению внугренних усобиц, разъедавших эти страны. Грузия и Армения стали в вассаль­ные отношения к Византии вследствие договоров, которы­ми обеспечивалась автономия вассальных государств и определялись их политические отношения к сюзеренной империи. Между тем со стороны византийского правитель­ства допущен был ряд злоупотреблений административного и фискального характера. Так, по смерти грузинского царя Георгия, во время малолетства его сына и наследника (с 1027 г.), со стороны Византии предпринимались неодно­кратные попытки к возбуждению служилого класса против царя и к поддержанию претендентов на престол, вследст­вие чего Грузия становилась театром смут и усобиц. Так же характеризуются и отношения к Армении. Эта страна уступлена была Византии в качестве лена по завещанию ца­ря Иоанна Сембата, владевшего Ани, равно как вследствие соглашения с царем Васпурахана Сеннакеримом, искавшим защиты у царя Василия от набегов со стороны турк­менских кочевников (1021). По смерти Сембата в 1042 г. начинается в Армении ряд смут и внутренних движений, искусно поддерживаемых императорским правительством и имевших целью ослабление туземной власти и подчине­ние страны посылаемому из Константинополя катепану, как это было по отношению к Болгарии и Италии.

К сожалению, мы не можем следить за всеми подроб­ностями происходивших на восточной границе событий. Лишь для связи и выяснения условий, при которых центр тяжести перемещается из Сирии на северо-восток, нахо­дим необходимым возвратиться к выяснению политичес­кого строя на восточной границе в ближайшие годы по смерти царя Василия II, который необходимо должен был сопровождаться оживлением здесь притязаний мелких владетелей, стоявших в сфере влияния империи (9). Главное место, как и в прежние годы, принадлежало здесь эмиру Алеппо, который полагал основной своей задачей и исто­рической миссией тревожить набегами византийские владения. Власть в Алеппо принадлежала, однако, не Хам-данидам, столь памятным в истории X в., но потомкам бе­дуинского вождя Салиха ибн-Мирдаса, которые при Рома­не Аргире в 1029 г. нанесли большое поражение антиохийскому дуке. Дела приняли такое угрожающее направление, что вызвали военную экспедицию Романа Аргира, который желал напомнить мусульманам времена Никифора Фоки и Цимисхия и шел в поход с самыми ши­рокими планами распространить завоевания до Иеруса­лима. В Филомилии (ныне Ак-Шехир) к нему явились по­слы от эмира с подарками и извинениями. Это был благо­приятный момент, чтобы устроить дело с эмиром и не продолжать похода, предпринятого, по мнению военных людей, слишком в позднюю и жаркую пору года и не обе­щающий ничего хорошего. Но Роман, повинуясь своим честолюбивым и мечтательным намерениям, решился прервать переговоры и двинуться против Алеппо. Здесь, в двух днях пути от своей цели, Роман остановился с глав­ным войском, послав вперед Льва Хиросфакта во главе полка экскувитов. Но арабы устроили засаду этому отряду и уничтожили его, а затем напали на главные силы, быв­шие под начальством царя, и нанесли им сильное пораже­ние. С большим трудом удалось спастись под защиту стен Антиохии небольшому числу совершенно расстроенного отряда. «Если бы Бог, — говорит Пселл, — не укротил ярость неприятеля, все войско ромэйское было бы унич­тожено, не спасся бы и царь». Неожиданное поражение навело панику на царя и его приближенных. Опасались, чтобы это печальное событие не подало повода к движе­нию в столице, царь, «проведя только одну ночь в Анти­охии», поспешил в Константинополь.

По поводу этого рокового для царя Романа предприя­тия, бывшего причиной нового подъема сил в погранич­ных мусульманских владениях, летописец Скилица рас­сказывает о небольшом сарацинском отряде, потерпев­шем большое поражение от начальника города Телуха. Здесь мы встречаемся в первый раз со знаменитым в ис­тории того времени вождем Георгием Маниаком, с кото­рым мы ознакомились выше, при изложении южноиталь­янских дел. Именно стратигом в этом городе в горах Тав­ра оказался Маниак, совершенно ничем до сих пор не заявившее себя лицо. Между тем как сарацины предложи­ли ему сдать город, он объявил, что утром следующего дня город будет очищен от гарнизона и передан. Чтобы показать свои мирные намерения и усыпить подозри­тельного врага, Маниак выслал осаждающим в достаточ­ном количестве съестных запасов и напитков. Когда же мусульмане, предавшись излишествам пиршества, засну­ли, Маниак сделал ночную вылазку, перебил почти всех врагов (10) и завладел громадным обозом на 280 верблюдах, на которых была навьючена захваченная арабами при разграблении царского лагеря добыча. Донесение об этом деле и богатая добыча, поднесенная царю самим Маниаком, нагнавшим Романа на его возвратном пути в Константинополь, так его выдвинули во мнении царя, что он тогда же получил повышение, будучи назначен ка-тепаном в область Верхнего Евфрата, отнятую у сарацин, с главным городом Самосатом. Это было боевое место, требовавшее исключительных военных способностей; Маниак составил себе на нем большое имя и приобрел военную славу. Из Самосата византийский катепан мог следить прежде всего за вассальными княжествами Гру­зии и Армении и вместе с тем за мелкими мусульмански­ми владетелями и держать на должной высоте византий­ский авторитет. Первым военным подвигом Маниака было завоевание богатого торгового города, находивше­гося на юг от Самосата и давно уже утраченного вследст­вие арабских завоеваний. Это была знаменитая Эдесса, тогдашний владетель которой Хибл был в зависимости от эмира Мейафарикина (Мартирополь); но так как он дол­жен был делить власть с другим владетелем, то между ни­ми происходили постоянные раздоры, вызывавшие вме­шательство соседей в дела Эдессы. Случилось, что вре­менный владетель города Салман обратился к Маниаку с просьбой принять город под власть царя и исходатайст­вовать ему в награду придворный чин и административ­ную должность. Понимая важное значение приобрете­ния Эдессы и оценивая, кроме того, то обстоятельство, что этот город хранил в своих церквах драгоценные хри­стианские реликвии, и, между прочим, Убрус, или свя­щенное изображение лика Спасителя на полотне, кото­рое, по преданию, самим Христом было дано Авгарю, ви­зантийский катепан не мог не отнестись с особенным вниманием к предложению Салмана. Было условлено, что этот последний сдаст Маниаку наиболее важные го­родские башни и ключи от города и даст таким образом полную возможность без труда овладеть этим прекрас­ным и укрепленным городом, считавшим вокруг стен не менее 150 башен. Маниак с небольшим отрядом ночью подошел к Эдессе, заняв три башни, укрепился в них и на­чал понуждать горожан к сдаче. Но оказалось, что сосед­ние эмиры скорей узнали о том, что происходило в Эдес­се, чем пришла к Маниаку помощь из Самосата. Он был окружен мусульманами и должен был защищаться в церк­ви св. Софии, которую обратил в неприступную крепость. Наконец ему была подана помощь по приказанию царя Романа, вследствие чего Эдесса окончательно перешла иод власть империи. Правительство не могло не оценить приобретение этого важного в военном и торговом смысле города. В него перенесена была гражданская и военная администрация покоренной области, гарнизон города доведен до 10 тысяч человек, и стены вновь приведены в прежнее состояние. Приобретение Эдессы сделало имя Маниака очень известным. С тех пор он вошел в ряды служилой аристократии и, вероятно, посредством брака приобрел большие земельные имущества в Малой Азии, став соседом крупных землевладельцев из рода Склиров. Это обстоятельство было причиной враждеб­ных отношений между двумя крупными государственны­ми мужами, сопровождавшихся важными последствиями для Маниака.

Особенно ценной добычей, взятой в Эдессе и представ­ленной царю, было «письмо к Авгарю на сирийском язы­ке», написанное Спасителем. По отношению к этому апо­крифическому сказанию о письме к Авгарю существует ог­ромная литература (11), в большинстве случаев сказание это передается в связи с историей Убруса, или Нерукотворно­го образа, хранившегося также в Эдессе и перенесенного в Константинополь при Романе Лакапине в 944 г. Любопыт­но здесь отметить, что с именем Георгия Маниака соединя­ются сказания о других святынях, обретенных им в Сици­лии и пересланных в Константинополь.

Перевес влияния империи сказался здесь в неожидан­ном переходе под власть царя эмира Триполи ибн-Зайрака, или Пинзарака византийской летописи. Однако когда египетские войска осадили Триполи, эмир должен был ис­кать прибежища в Византии, где его приняли с большим почетом. Но предпринятая при Романе морская экспеди­ция против Александрии с целью принудить калифа отка­заться от Триполи не сопровождалась желательным успе­хом. Хотя византийское правительство знало цену этим перелетам мусульманских эмиров под власть христиан­ской империи, но находило полезным поощрять их. По отношению к ибн-Зайраку взгляд современников сохранил­ся в известном «Стратигике» Кекавмена (12).

«Был один филарх арабский по имени Апелзарах. Он также пришел к вышеназванному царю кир Роману и по­чтен был значительными дарами и почестями и был от­пущен царем в свою землю. Он повторил свое посещение, но во второй раз ему уже не было оказано прежнего вни­мания. Не видя почета, он хотел удалиться, но на это не было царской воли. Проведя два года в столице, каждый день он ожидал ссылки или гибели. Однако через два года ему было позволено отправиться к себе. Удалившись и миновав железный мост за Антиохией, он созвал своих слуг и ближних и, схватившись за голову обеими руками, сказал им: «Что же это такое?» Они со смехом отвечали: «Голова твоя, господин наш». — «Так благодарю Бога, — продол­жал он, — что я с головой на своем месте переправился в Хрисополь и достиг пределов Аравии».

Автор дает такое нравоучение по поводу рассказанно­го: если когда пожелаешь прийти и поклониться царскому могуществу, либо поклониться святым храмам, либо по­смотреть на благоустройство дворца и города, то сделай это один раз, иначе будешь уже раб, а не друг.

Более, однако, значения в истории занимающего нас времени имели те события, которые происходили на гра­нице с Арменией, где смерть царя Иоанна Сембата и его брата Ашота IV дала повод к внутренним смутам и вмеша­тельству соседей во внутренние дела Великой Армении. Для Византии вопрос шел о полном подчинении этой страны на основании известного соглашения с Иоанном Сембатом. Пропуская период борьбы за власть между раз­ными претендентами и неоднократные военные походы греков под стены Ани, остановимся на царствовании по­следнего представителя Багратидов Какига II, сына Ашо­та IV, который вступил на престол в 1042 г. В том же году вступивший на византийский престол Константин Мо­номах, следуя традиционной политике своих предшест­венников относительно Армении, принял меры к тому, чтобы поставить Какига II в зависимость от империи. Несчастный царь, поставленный в безвыходное положение как внешними врагами, действовавшими в согласии с Византией, так и внутренней смутой, должен был признать себя верным вассалом Византии, но вместе с тем желал оставаться свободным в управлении своей страной. Следствием этого была снаряжена в Армению военная экспедиция под начальством Михаила Иасита, а на помощь ему присоединены были войска доместика схол восточных, проедра Николая. Чтобы достигнуть вполне задуманной цели, Мономах вступил в соглашение с мусульманским владетелем Товина на р. Араксе, эмиром Абул-Севаром, которому было обещано передать во владение все области, какие он успеет занять из царства Какига II. Когда таким образом Армения сделалась легкой добычей арабских грабителей и византийских войск, несчастному Какигу не оставалось другого выбора, как согласиться на волю Мономаха и уступить ему свое царство. Он был при­глашен в Константинополь, откуда никогда уже более не возвращался. Нельзя читать без волнения историю этого последнего представителя свободной страны, окружен­ного изменниками и предателями и бессознательно шед­шего по пути в расставленную ему западню. В Константи­нополе ему предложено было вместо царства над Арме­нией управление городом Малатией, и, когда он отказался от этого, ему пришлось провести некоторое время в заключении на одном из Принцевых островов, а потом жить на пансионе в одном из городов Каппадокии. Католикос Ведрос, игравший одну из главных ролей в сношениях с Византией и оставшийся вместе с вельмо­жей Апиратом временным правителем царства, передал ключи от Ани византийскому стратигу. Главными винов­никами передачи Армении под власть империи и посред­никами сношений между царем Мономахом и павшим Какигом II были магистр Крикорикос, или Георгий[2], с ко­торым еще встретимся в дальнейшей истории, вест Саркис и, наконец, католикос Ведрос.

По преимуществу к занимающему нас царствованию относится рад важных событий на восточных окраинах, стоящих в ближайшей связи с появлением нового народ­ного элемента, которому суждено было иметь продолжи­тельное и роковое значение в истории Византии, разуме­ем турок-сельджуков.

Прежде чем, однако, знакомить с обстоятельствами, при которых турки-сельджуки вошли в непосредствен­ное соседство с империей, находим нужным сказать не­сколько слов об исторической обстановке, которая име­ет объяснить поразительные успехи турок насчет Визан­тии. Обратим внимание на некоторые подробности, относящиеся к 1047 г. и последующим годам. Прежде все­го на это время падает громадное движение, поднятое Львом Торникием и имевшее ближайшей целью низвер­жение Константина Мономаха (13), Это движение хорошо освещено в современном самому событию ораторском произведении, именно в речи митрополита Иоанна Мавропода, который по своему положению имел все средст­ва собрать об нем точные сведения. Бунт Торникия пото­му получает в наших глазах особенное значение, что сам он, как показывает и его имя, не принадлежал к туземной служилой аристократии, а был иностранцем по проис­хождению, — был потомком знаменитой династии Баг-ратидов, перешедшей на службу империи со времени ца­ря Василия. Прозвание свое Торникий Лев получил от об­ласти Тарона, или Дарона, на границе с Персией и, следовательно, был владетельным князем в Армении. При царе Константине Мономахе в управлении Арменией и соседней Грузией, тоже вступившей в вассальную зависи­мость от империи, произведена была перемена, имевшая весьма плачевные результаты для охраны восточной гра­ницы. Оказывается, что византийское правительство пе­ренесло обязательность военной службы армянских во­инственных владетелей, привыкших к военному делу в постоянных столкновениях с соседними дикими племе­нами, на денежную повинность и тем не только лишило себя естественной и хорошо приспособленной к местным потребностям военной защиты, но и открыло как Армению и Грузию, так и свои собственные пределы для хищнических опустошительных набегов со стороны турок-сельджуков, тогда начавших приближаться к импер­ским границам. Собранные с Армении деньги были ис­трачены на нужды расточительного двора и на безрассудные личные потребности Константина Мономаха, между тем как для защиты границы необходимо было нанимать на казенные средства иноземные отряды. Среди военных людей принятая Мономахом мера подвергалась всяческим осуждениям и вызывала всеобщее раздраже­ние. В особенности в Адрианополе, где был центр воен­ного управления западными войсками, таилось глубокое недовольство против непопулярного женолюбивого ца­ря, вследствие изнеженности и болезненности неспособ­ного стать во главе войска и вести его против врага.

Лев Торникий происходил из Адрианополя, где владел земельными имуществами и где пользовался большим влиянием столько же по своему происхождению, как и по родству с Константином Мономахом по матери. Народная молва окружила его ореолом и передавала слухи о том, что ему предсказано царство. Лев не пользовался любовью ца­ря и находился в удалении от двора, одно время он был на­значен стратигом в пограничную область в Грузии. Хотя при дворе его сторону поддерживала сестра Мономаха, умная и энергичная Евпрепия, но подозрительный царь, желая лишить Торникия всякого участия в политической деятельности, приказал постричь [его] в монахи. Это об­стоятельство поставило Торникия во главу партии, образо­вавшейся против царя в столице и руководимой одним из местных служилых людей, Иоанном Ватаци. В сентябре 1047 г. заговорщики, находя менее надежным свое поло­жение в столице, бежали в Адрианополь и здесь 15 сентяб­ря стали открыто организовывать военный бунт. К Торникию присоединились македонские войска, действовавшие против Болгарии, и провозгласили его царем ромэйским. Новый царь раздавал своим приверженцам почести и от­личия и обещал земельные и денежные награды, когда в его руки перейдет столица и будет низвергнут никем не любимый Мономах. Момент для движения выбран весьма благоприятный для самозванца.

В Константинополе было мало войска, так как тогда велась война на восточной границе и угрожало нападе­ние турок-сельджуков и независимо от всего другого бы­ла полная надежда на содействие населения Константи­нополя — таково, по крайней мере, было убеждение Торникия и его партии. Но в действительности они не приняли в соображение многих обстоятельств и ничего не сделали для подготовки столицы к замышляемому пе­ревороту. Между тем как македонские войска с Торники-ем во главе приближались к Константинополю, Мономах лежал в постели, пораженный подагрой, и не мог при­нять своевременных мер к защите. Население, однако, волновалось и далеко не было расположено к переворо­ту. Тогдашний патриарх Михаил Кируларий устраивал церковные процессии вокруг стен и возбуждал религиоз­ное настроение в народе надеждой на небесную помощь. Около 25 сент. Торникий появился под стенами города и расположился лагерем на небольшом расстоянии от Влахернского дворца. Как можно догадываться, он предпола­гал, что его примут с распростертыми объятиями и что его ожидает торжественное вступление в столицу. На са­мом деле предстояло осаждать укрепленный город или брать стены приступом. Чтобы рассеять слухи о его отча­янном болезненном положении, царь со всем двором, с царицами Зоей и Феодорой расположился на одной из террас Влахернского дворца и наблюдал неприятельский лагерь, хорошо видный с высокого здания. Несколько дней провели в бездействии осаждающие и осажденные, ограничиваясь взаимными упреками, насмешками и пус­канием стрел. Наконец сделана была попытка прогнать неприятеля от стен, но за это жестоко поплатились за­щитники города, так как были увлечены далеко от стен и почти все перебиты.

Проходили дни за днями, которые делали положение нападающих хуже и опасней, так как Мономах ожидал подкреплений со стороны тех отрядов, которые были посланы в Армению и которые ожидались морем из Трапезунта. В это время нередко бывали легкие сшибки между войском Торникия и защитниками города, которые оканчивались в пользу самозванца и которые легко бы могли сделать его господином положения, если бы в его отряде было больше организации и если бы во главе его стоял более опытный вождь. Когда стало ясным, что город не расположен к сдаче, приверженцы Торникия перестали иметь доверие к своему вождю и начали от­ставать от него. Немало содействовало ослаблению са­мозванца и то обстоятельство, что из Константинополя постоянно выходили неизвестные люди с полными зо­лота руками и предлагавшие хорошее вознаграждение тем, кто оставит лагерь Торникия. Ввиду этих обстоя­тельств Торникий нашелся в необходимости с остатками своего войска отступить по большой дороге к Адриано­полю и разбил свой лагерь в долине Аркадиополя, ныне Люле-Бургас.

Отсюда Торникий завязал сношения с печенегами, же­лая их привлечь к союзу. Но его дни были уже сочтены, так как на помощь к Константинополю стали прибывать ази­атские отряды, которые по распоряжению царя были на­правляемы против бунтовщика. От Торникия отстали глав­ные его приверженцы: Врана, Полис, Феодор Стравомита и несколько лиц из фамилии Глава. Начальник царских войск Михаил Иасита постепенно окружил Торникия и по­ставил его в невозможность избежать плена. Его накрьши в Булгарофиге, ныне Кумли, отвели пленным в Константи­нополь, где наказали лишением зрения.

Описывая смуту, вызванную бунтом Торникия, мы не­сколько раз замечали, что Константинополь в то время был лишен защиты по случаю исключительно опасного положения дел на восточной границе. Здесь нам следует сосредоточить внимание на новом этнографическом эле­менте, тесно сросшемся с историей Византии.

Глава II