ВОЙНЫ С РОБЕРТОМ ГВИСКАРОМ. ПЕЧЕНЕГИ И ТУРКИ В 1089—1091 гг.

В истории Анны Комниной есть прекрасная страница в похвалу бабки ее, матери царя Алексея Комнина. По сло­вам Анны, Алексей никогда не пренебрегал пользоваться советом своей матери, но имея ее участницей и помощни­цей во всех своих планах. Отвлекая ее от мыслей о монастырском уединении, он вводил ее в дела управления государством, ибо это была женщина высокого образования и государственного ума. Принимая в августе 1081 г. решение, вызванное нападением на империю Роберта Гвискара, царь Алексей выразил как высокое уважение к уму своей матери, так и свои сыновние к ней чувства в хрисовуле, ко­торым на время своего отсутствия передавал ей единолич­но свои верховные права. Этот любопытный документ за­ключался в следующем.

«Ничто не может сравниться с нежной и чадолюбивой матерью, не найдется более надежного талисмана ни против предвидимой опасности, ни против неожиданных каких-либо бедствий. Данный ею совет будет надежен, ее молитва будет твердыней и непобедимой стражей. Тако­вою была для моего царства с самого юного моего возрас­та моя августейшая мать и государыня, бывшая для меня и кормилицей и водителъницей. Любовь матери предше­ствовала мне в сенаторском звании, причем и сыновняя преданность осталась во мне во всей неприкосновеннос­ти. Единая душа познавалась в разделенных телах и по благодати Христа сохранилась в целости и доныне.

Между нами не произносилось этих холодных слов: мое или твое, и, что особенно важно, ее молитвы, ежедневно возносимые, дошли до ушей Господа и возвели нас на высо­ту царства. Но и по получении мной скипетра царства она не переставала уделять мне свое сотрудничество и заботиться о пользах государственных. Готовясь ныне с помощию Божией к походу на врагов Ромэйской земли [9] и полагая великую заботу о сборе и снаряжении войска, не меньшее попечение отдаем и мероприятиям по устрое­нию административных и гражданских дел. Итак, мы признали в том лучшую охрану государства, что возло­жили верховное управление на августейшую и высоко­чтимую родительницу.

Итак, настоящим хрисовулом определяем, чтобы все, что она при своей обширной опытности в житейских делах найдет нужным утвердить, будет ли то пред­ставление председателя приказов или доклад одного из подчиненных ему чинов приказа или других, на обязанно­сти коих лежит составление докладов, ходатайств или решений по скидке казенных недоимок, — чтобы все ее распоряжения имели неизменную силу как постановле­ния царства нашего и как бы написанное было выраже­нием ее собственных слов. Какие бы ни были предъявлены от ее имени постановления или повеления, письменные или словесные, с указанием оснований или без оных, нося­щие печать со знамением Преображения и Успения, должны быть принимаемы равносильными с актами, ис­ходящими от царства моего. И не только по отношению к настоящему председателю приказов царица-мать имеет власть поступать по своему свободному у смотре­нию, но точно также относительно назначений на выс­шие места, замещение мест в приказах и в фемах, в раз­даче чинов и должностей и в выдаче земельных пожало­ваний. Лица, пожалованные назначениями в приказы или в фемы, равно как отставленные от должностей, возве­денные в высшие, средние и низшие звания и чины, — должны оставаться на будущее время на своих местах твердо и без перемен. Точно так же увеличение жалова­нья за службу, прибавку к наградам, прощение так назы­ваемых обычных податей, уменьшение или пресечение выдачи жалованья она может считать своим неотъем­лемым правом, и вообще, что бы она ни приказала пись­менно или словесно, все должно иметь обязательное зна­чение. Ибо слова ее и приказания равносильны словам и приказам царства моего, и ни одно из них не может быть произнесено всуе, но должно оставаться власти­тельным, и твердым на все последуюгцее время, не подле­жа ни расследованию, ни проверке ни ныне, ни в будущем. И ни одна власть, ни даже сам нынешний логофет при­казов не может отменить ее распоряжений, как бы ни казались ему они правильными или неправильными. Да исполняется все беспрекословно, что постановлено на­стоящим хрисовулом» (1).

Не отрицая важности приведенного акта, свидетельст­вующего о безграничном доверии царя Алексея к своей матери, мы все же должны признать преувеличением слова Анны Комниной, будто Алексей имел только вид царской власти, а она — самую власть, будто она издавала законы, двигала всем и управляла, а он письменные и не­письменные ее распоряжения запечатлевал одни подпи­сью руки, другие живым голосом. Из рассмотрения при­веденного хрисовула можно выводить заключение, что царь предоставил регентше-матери всю обузу текущих дел по внутреннему управлению и по судопроизводству, оставив за собой политические дела, ведение войны и во­енную администрацию.

Весной 1078 г. в Константинополе произошел перево­рот, следствием которого было низвержение Михаила VII Дуки и сына его Константина, за которого была сосватана дочь Роберта Гвискара. Уже это подавало ему благовид­ный предлог вмешаться в византийские дела, но восста­ние собственных вассалов в Южной Италии на этот раз помешало ему воспользоваться столь давно ожидаемым случаем. Через два года Роберт мог использовать для сво­ей цели и другое благоприятствующее его видам обстоя­тельство. В Италии появился летом 1080 г. один грек, вы­дававший себя за Михаила VII и объяснявший, что он бе­жал из заточения в Студийском монастыре и желает с помощию норманнов возвратить отнятую у него власть. Хотя, несомненно, это был самозванец, но Роберт, может быть сам подготовивший это столь обычное для Византии орудие для произведения смуты, ласково принял его и воздавал ему отменные почести. Весьма важно было и то, что права претендента принял под свою защиту и папа Григорий VII, который после заключенного с Гвискаром соглашения в Чеперано (1080) обязался поддержать все­ми средствами норманнские виды на Византию. Сохрани­лось письмо папы епископам Апулии и Калабрии, в кото­ром разрешается верным сынам Церкви идти на помощь Михаилу VII под знаменами герцога Роберта Гвискара. Та­ким образом, уже за год до восшествия Алексея Комнина на престол в Южной Италии созрел план открытого напа­дения на имперские владения.

Алексей, оценивая угрожавшую опасность, употребил все меры к тому, чтобы удовлетворить притязания падшей династии Дук. Прежде он поступился правами своей су­пруги Ирины и не возложил на нее короны. Рядом с этим династическим видам Комнинов наносился удар торжест­венным распоряжением приобщения к царской власти порфирородного Константина, сына Михаила VII и Ма­рии. Ходили слухи, что вместе с Константином может при­близиться к высшей власти и царица Мария, с которой буд­то бы Алексей находился в связи. Вместе с тем и дочери Ро­берта Гвискара, проживавшей в Константинополе в качестве невесты царевича Константина, оказан был осо­бый почет и внимание, которыми царь Алексей думал, между прочим, устранить повод к враждебному нападе­нию со стороны норманнов.

Несмотря на просьбы о помощи со стороны папы, не­взирая на противодействие своих вассалов, не питавших расположения к заморской войне с Византией, Гвискар с невероятной настойчивостью готовился к походу. Для уп­равления герцогством на время отсутствия самого герцо­га оставлен был старший сын Роберта Рожер, происшед­ший от брака с Сигельгантой, княжной Салерно, между тем как другой его сын, Боемунд, не уступавший отцу в смелости, силе и храбрости и неукротимом мужестве, должен был начать поход и приготовить возможность вы­садки норманнов на греческой земле. Приняв эти реше­ния, Роберт в середине мая 1081 г. был уже в Отранто, где присоединилась к отряду и супруга его, желавшая принять участие в походе. Когда уже все было готово к движению флота из Бриндизи, Роберт был несколько встревожен прибытием из Константинополя посла его графа Рауля, который сообщил о последовавшем в Константинополе перевороте, предоставившем власть Алексею Комнину. Из данных послом объяснений можно было понять, что по­ложение Дук при дворе совершенно не соответствовало сведениям, бывшим у Роберта, и что сопутствовавший ему претендент на имя Михаила VII есть обманщик, так как действительного Михаила Дуку посол видел в Студийском монастыре.

Несмотря на эти известия, достаточно, впрочем, расстроившие его, Роберт приказал сниматься с якоря 1 мая 1081 г. С ним шло 1300 норманнов и 15 тысяч сборных отрядов (2). Выше было замечено, что сын Роберта Боемунд отправлен был с 15 кораблями вперед, чтобы приготовить на эпирском берегу место высадки для норманнского войска. Боемунд успел завладеть береговыми городами Валлоной, Каниной и Ориком и затем сделал попытку взять Корфу, но так как здесь встретил большое сопротивление, то остановился поблизости в ожидании при­бытия главного войска. Между тем Роберт без труда высадился в упомянутых морских гаванях, которыми завладел его сын, направился к Корфу и принудил его к сдаче, а за­тем обратил внимание на главный город этой части Эпира, Диррахий, или Драч. В то время как Боемунд подошел к городу с суши, Роберт предполагал начать осаду его с моря, но сильная буря погубила часть его флота и лиши­ла его сделанных для похода запасов. Тем не менее с ос­татками флота он подошел к Драчу и приступил к его оса­де. Стратегом фемы и начальником крепости был Геор­гий Палеолог, которому были предоставлены большие военные средства и который, кроме того, ожидал прибытия венецианского флота, имевшего выступить против норманнов в союзе с империей. В июле того же 1081 г. под предводительством дожа Доменико Сельво прибыла к Драчу венецианская морская эскадра, которой удалось удалить от города норманнские корабли и вступить в сношения с греческим гарнизоном осажденного города. Несмотря на такой оборот дела, угрожавший положению норманнов в других завоеванных городах Эпира, Роберт употребил все усилия, чтобы не отказываться от осады Драча, и продолжал держаться под ним до осени. В октя­бре явился на театр военных действий Алексей Комнин с вновь собранным войском в числе 70 тысяч. Несмотря на советы Палеолога уклониться от генерального сражения, Алексей решился вступить в бой и проиграл его. После этого сражения, показавшего все превосходство военного таланта Роберта Гвискара, который разбил в несколько раз сильнейшего неприятеля, судьба Драча была уже предрешена. Он держался еще несколько месяцев, но в начале 1082 г. должен был сдаться норманнам (3). Дальнейший план Роберта состоял в движении на восток, в Македонию, где он рассчитывал завладеть Солунью, а затем он мечтал о завоевании Константинополя. Но слухи об отчаянном положении папы, которому угрожал германский император Генрих IV, и о враждебном движении среди его собственных вассалов в Южной Италии побудили его приостановиться походом на империю, почему он, сделав нужные распоряжения насчет армии, поспешил возвратиться в Италию весной 1082 г.

Оставим Роберта Гвискара заниматься устройством итальянских дел и посмотрим, как шло его смелое и громадное предприятие на Балканском полуострове. После удаления в Италию своего отца Боемунд приостановил дальнейшее движение на запад. Внимание его сосредоточилось теперь на организации военных средств в занятой стране и на переговорах с албанскими вождями, на помощь которых, несомненно, рассчитывал Роберт Гвис-кар, предпринимая войну с империей. Как ни скудны наши сведения об этнографии побережий занимающей нас полосы Адриатики, тем не менее ясно, что албанцам и итальянцам принадлежала здесь важная роль: напомним хотя бы краткую заметку Анны Комниной, что в составе гарнизона в Драче венецианцы занимали видное место и что защита города принадлежала албанскому вождю, почтенному званием комита[10]. Весьма вероятно, что притязания хорватских и хорутанских князей на власть в приморских городах играли известное значение в политических планах норманнского герцога. Некоторое время Боемунд остается в приморских областях Эпира. Арта и Янина составляли предмет домогательства со стороны норманнов и греков, здесь Алексей Комнин снова потер­пел поражение. Легко видеть, что области на север от Фессалии и Эпира были еще под влиянием брожения, вы­званного разгромом болгар, и представляли благодарную почву для новых политических движений, которые мог­ли быть полезны для Роберта Гвискара. Театр военных действий захватил македонские города, доходя до Охри-ды, Острова и Веррии, между тем как сам Боемунд про­должал держаться в Фессалии и имел серьезное дело под Лариссой с византийским вождем Львом Кефалой; хотя под Лариссой греки вновь потерпели поражение, но вме­сте с тем и норманны потеряли свои запасы и снаряже­ние. Царь Алексей нашел между тем возможным восполь­зоваться против норманнов теми же условиями местной вражды и противоположности между этнографическими элементами, на которые рассчитывал и Роберт. И прежде всего в самом центре отряда Боемунда было крайнее не­довольство на этот отдаленный поход, которое усилива­лось еще более оттого, что Роберт задерживал выдачу ус­ловленной платы приглашенным в поход своим вассалам и их дружинам. На этой почве возникали шумные сходки, на которых заявлялись требования выдачи денег или воз­вращения назад в Италию. Агенты царя Алексея умело воспользовались этими обстоятельствами и переманили на службу императора некоторых норманнских вождей, таковы Петр Алифа и Амичетти Джиованеццо. Осенью 1083 г. на сторону империи перешел целый отряд нор­маннов, державший гарнизон в Кастории. Не менее важ­ное значение имели те мероприятия, которыми обеспе­чивалась империи служба Венеции и ее могущественно­го в то время флота. Благодаря громадным торговым преимуществам, уступленным Венеции знаменитой в ис­тории буллой 1082 г., республика охотно шла на норман­нов в союзе с империей, и в 1083 г. прибывшая в гавань Драча венецианская эскадра вместе с греками отняла у норманнов Корфу. Таким образом, в течение двух лет норманны не могли обеспечить своего положения на Балканском полуострове, почему весной 1084 г. Боемунд должен был лично отправиться в Салерно, чтобы побу­дить оказать содействие задуманному им предприятию. Осенью того же года в Таренте собралась большая воен­ная сила для вторичного похода против империи. В сви­те герцога были четыре его сына: Боемунд, Рожер, Роберт и Гвидо, командовавшие частями флота. Передовой отряд под начальством Рожера и Гвидо направился к Валлоне и овладел г. Бутринто, где скоро соединился с ними и сам Роберт Гвискар. Поздней осенью последовало движение на Корфу, где в кремле крепости держался еще неболь­шой норманнский гарнизон. С большим трудом Роберту удалось победить сопротивление союзников империи венецианцев и завладеть крепостью Корфу, но прибли­жалась зима, и нельзя было думать о продолжении похо­да. Остановившись на зимнюю стоянку в местности близ города Бундица, он подвергся зимой злокачественной болезни, от которой сильно пострадало и все его войско, и старший сын его Боемунд, которого для поправления здоровья он должен был отправить в Италию. Несмотря на эти невзгоды, летом 1085 г. Роберт стал продолжать движение на запад, но скоро злокачественная болезнь вновь обнаружилась и свела его в могилу 17 июля 1085 г. Хотя остававшийся в лагере Рожер принял присягу на верность от войска, но не считал возможным, зная рас­положения норманнов, настаивать на продолжении по­хода. Таким образом, все сделанные норманнами завое­вания в Фессалии, Эпире и Македонии оказались утра­ченными неожиданно и бесславно. Норманнский отряд поспешно сел на суда, не успев взять ни оружия, ни ло­шадей, ни добычи.

Со смертью Гвискара закончился период утверждения норманнов в Южной Италии. Это громадной важности событие, произведшее полный переворот в западноевро­пейской и византийской истории, несомненно, зависело главнейше от того человека, который в течение 40 лет и с невероятными трудностями вел борьбу с греками и ита­льянцами, с лангобардами и арабами, доставив преобладание своим сородичам, составлявшим ничтожное мень­шинство среди окружавших его чуждых народностей (4). Сыновья Танкреда Готвиля, читается в летописи Готфрида Малатерры, так были устроены природой, что, будучи ис­полнены ненасытной жадностью к власти, насколько хватало их сил, не могли оставить в спокойном владении землями и людьми ни одного своего соседа, который ока­зывался в необходимости или служить им, или посту­питься в их пользу всем своим достоянием. Жестокосер­дый и свирепый, коварный и вероломный Роберт Гвискар не пренебрегал никаким случаем, чтобы настойчиво приближаться к предположенной им цели. Никакое со­ображение и никакой роковой удар судьбы не в состоя­нии были заставить его поколебаться в раз принятом ре­шении. Нельзя отрицать, что большая часть успехов Ро­берта зависела от его военной удачи, но важнейшими своими приобретениями он был обязан своим политиче­ским и дипломатическим талантам. Среди разнообраз­ных контрастов столь раздробленной южноитальянской территории Роберт должен был иметь трезвый взгляд на политические отношения и руководящие факторы, что­бы достигнуть предположенной цели. Хотя он победил лангобардов силой оружия, но примирения их с нор­маннским господством он достиг через свой брак с доче­рью лангобардского королевского дома. Сепаратные стремления его соотечественников, которые могли вос­препятствовать развитию и укреплению единого политического тела и таким образом поставить преграды для са­мого существования норманнского господства, хотя он подавил силой, но вместе с тем умело воспользовавшись теми особенными чертами норманнских вождей, кото­рые были свойственны и ему самому. Поселяя между ни­ми раздоры, ненависть и вражду, он легче подчинил их своей власти, чем если бы стал действовать оружием. Не менее того Роберт обнаружил большую изворотливость и проницаемость в важных вопросах внешней политики, именно в своих отношениях к Западной империи и к Ви­зантии, равно как в сношениях с Римской Церковью. Замечательная черта в характере Роберта — его благотво­рительность и церковностроительная деятельность. Между церквами особенным его почетом пользовалось аббатство св. Бенедикта, которого он избрал своим специальным патроном; между постройками особенно замечательна церковь Богоматери в Палермо и собор в Салерно, украшенные фресками, колоннами и мозаика­ми. В союзе с Римской Церковью и ее аскетически-иерар­хическими тенденциями заключено и мировое значение Роберта. Его предприятия против сарацин и греков нахо­дились под защитой Церкви и имели значение религиоз­ных войн, которые вместе с земными выгодами заключа­ли надежды на небесные награды. Как Григорий VII был предвестником воинствующей Церкви на Востоке, так Роберт Гвискар и его героическая дружина были прооб­разом того западного рыцарства, которое в союзе с воин­ствующей Церковью стало главнейшим носителем крес­тоносного движения.

Со смертию Роберта Алексей освободился от страшной опасности, которая в течение нескольких лет угрожала империи и новой династии.

Как ни серьезны были затруднения, вызванные движе­нием к Балканскому полуострову Роберта Гвискара, тем не менее царю Алексею предстояло испытать еще ряд других опасностей, которые поэтому и должны быть здесь по­дробно указаны, что имеют не местный, а всемирно-исто­рический характер. Выше мы видели, что в конце XI в. му­сульманство вновь организовало свои силы и направило их против христианской империи. На Востоке магоме­танский мир приобрел новых прозелитов в лице туркме­нов, живших у Каспийского и Аральского морей, которые вторглись в области Багдадского калифата, подчинили се­бе мелких владетелей Ирана и Месопотамии и начали принимать деятельное участие в судьбах калифата. Став известными под именем турок-сельджуков, к занимающе­му нас времени они перенесли на себя весь интерес вос­точного мусульманства. Образованием могущественного султаната в Малой Азии со столицей в Конии турки-сельджуки стеснили восточные владения империи и продвинулись до Мраморного моря и Босфора, угрожая столице христианской империи на Босфоре. Как увидим ниже, сельджуками был испробован план действия против Константинополя, практически осуществленный впоследствии османскими турками. Широкий размах политики мусульманского мира, совпадающий с началом царствования Алексея Комнина, получает надлежащее освещение при рассмотрении событий, театром коих был северо-восток Балканского полуострова. В этом отношении обращают на себя внимание европейские сородичи сельджуков, хорошо известные по русской летописи половцы и печенеги, которые, переходя из южнорусских степей за Дунай и утвердившись на севере Балканского полуостро­ва, не раз вносили опустошительные набеги в европей­ские владения Византии. Наиболее интересным наблюде­нием является то, что турки-сельджуки и их южнорусские сородичи, половцы и печенеги, пришли к мысли об одно­временном и более или менее комбинированном движе­нии против Византии, вновь поставив на очередь гроз­ный вопрос о поединке между христианским и мусуль­манским миром (5).

Господство над малоазийскими областями, постепен­но переходившими под власть турок, принадлежало сул­тану Сулейману ибн-Кетельмушу который получил вер­ховную власть на эти области от калифа Малек-шаха. Сулейман в конце 1084 г. лишил Византию последнего оплота ее на Востоке, завоевав Антиохию. Этим нанесен был непоправимый ущерб еще державшемуся в Сирии влиянию византийского императора и положен конец власти его на Востоке. Мелкие князья, державшиеся про­тив притязаний Сулеймана при помощи империи или ка­лифата, должны были теперь подчиниться конийскому султану. Так был побежден эмир алеппский Шереф ад-Дауле, так была объявлена война наместнику Дамаска, брату калифа, Тутушу, которая, впрочем, имела гибельные по­следствия для Сулеймана. Когда эмир Дамаска нанес Су­лейману поражение, в котором этот последний потерял жизнь, калиф нашел необходимым вмешаться в сирий­ские дела. Следствием его похода было новое распределе­ние политических сил в Сирии и Малой Азии. Антиохия осталась под мусульманской властью и получила отдель­ного эмира в лице Яги-Сиана, управлявшего городом и областью до появления под стенами Антиохии кресто­носцев; в Алеппо получил власть Касим ад-Дауле Ак-Сонкор, в Эдессе — Бузак, остальные сирийские области с го­родами Шейзар, Лаодикея, Апамея и Кафартаб, будучи от­торгнуты из-под влияния Фатимидов, присоединены к Багдадскому калифату.

Неожиданная смерть Сулеймана сопровождалась по­трясениями в Малой Азии, которыми, однако, не мог вос­пользоваться царь Алексей, занятый в то время войной с печенегами. Из владетелей отдельных городов, зависев­ших от Сулеймана, выдвигаются в это время в качестве са­мостоятельных эмиров: Чаха в Смирне, Абул-Касим в Никее и его брат эмир Пулхас в Каппадокии.

В начале 1087 г. царь Алексей должен был сосредото­чить все внимание на событиях, происходивших в севе­ро-восточной части Балканского полуострова. Здесь опасность от вторжения и опустошительных набегов со стороны хищников из южнорусских степей осложня­лась внутренними и, так сказать, домашними волнения­ми, исходившими от богомилов. Уже во время войны с норманнами бывшие в военной службе империи бого-милы под начальством собственных вождей Ксанты и Кулеона изменили царю в самый критический момент и вызвали потом, в 1085 г., жестокие меры против них, со­провождавшиеся восстанием среди филиппопольских богомилов (6). Здесь в первый раз упоминается имя Травла, занимавшего важный пост на службе империи и бежав­шего к своим единоверцам, которые большими массами присоединились к нему как к своему защитнику и вождю. Заняв крепость Белятово поблизости от Филиппополя, Травл начал вести партизанскую войну с византийским правительством и поднял большое движение среди бо­гомилов. Местное волнение среди богомилов нашло благоприятную и восприимчивую среду в болгарском насе­лении и сообщилось печенегам, кочевавшим поблизос­ти от Дуная и выжидавшим лишь благоприятного случая, чтобы сделать набег на имперские области. Западный доместик Пакуриан и его помощник Врана, которым бы­ло поручено усмирить начавшееся движение, встретили в Травле опасного и хорошо подготовленного против­ника, который занял горные проходы и защищенные по­зиции и нанес императорской армии сильное пораже­ние; Врана был убит, а Пакуриан ранен. Это послужило началом печенежского и половецкого вторжения в Севе­ро-Восточную Болгарию, которое побудило царя Алек­сея призвать войска из Малой Азии, хотя там турки-сель­джуки подходили к Никее и хозяйничали у берегов Мра­морного моря. В военных действиях против печенегов получает известность Татикий, турок по происхожде­нию, получивший воспитание в Константинополе и пользовавшийся личным доверием царя. Он одержал по­беду над одним отрядом печенежской орды и следил из Филиппополя за дальнейшими предприятиями врага. Вследствие принятых им мер и его настойчивости пече­неги были принуждены возвратиться на свои становища к Дунаю. Это было осенью 1086 г.

Весной следующего года в южнорусских степях, где ко­чевали половцы, и в придунайских равнинах, занятых пе­ченегами, происходили оживленные сношения, направля­емые угорским королем Соломоном, лишенным престола своими двоюродными братьями, целью которых было од­но общее нападение на Византию. Печенежский хан Челгу с союзными половцами и Соломон с венгерской дружи­ной, всего в числе 80 тысяч, сделали вторжение в безза­щитную Северо-Восточную Болгарию и, не встречая отпо­ра, прошли балканскими проходами в Македонию. По до­лине Марицы кочевники спустились к Мраморному морю, производя везде убийства и опустошения, но здесь им дал отпор воевода Маврокатакалон и заставил их возвратиться на север, за балканские проходы, где они давно уже были полными хозяевами и где влияние империи сведено было на нет. Чтобы предупредить дальнейшие набеги хищни­ков, царь Алексей решился сам идти за Балканы и летом 1088 г. собрал с этой целью значительное войско. Сорок дней, однако, простоял он при подошве Балканских гор, близ Ямполи, ожидая сбора других войск и движения фло­та к устьям Дуная с целью противодействия сношениям половцев с их соотечественниками Южной России и со­единенного действия как морских, так и сухопутных войск, которыми командовал Георгий Евфорвин. Приня­тые царем оборонительные меры действительно приоста­новили половцев и печенегов и их союзников.

И вот отправили они, по словам Анны Комниной (7), ог­ромное посольство из 150 лиц «просить о немедленном заключении мира и, ввернув в речь угрозу, вместе с тем обе­щать, что, если самодержец захочет склониться на их представления и просьбы, они дадут ему вспомогатель­ный отряд из 30 тысяч всадников».

Царь хорошо понимал, с кем имеет дело, и решил пора­зить печенегов неожиданным для них явлением. Зная, что в тот день должно последовать солнечное затмение, он сказал послам:

«Предоставляю суд Богу. Если в нынешний день будет явное знамение с неба, то вы должны будете совершенно согласиться, что я справедливо не соглашаюсь на ваши предложения, не доверяя вашему посольству, если же нет, это будет доказательством, что моя догадка ошибочна». Можно понять, какое сильное впечатление произвело на печенегов последовавшее затем солнечное затмение. Их взяли под стражу и отправили в Константинополь, но дорогой они избили стражу и возвратились к своим.

Поход 1088 г. имел для царя тяжелые последствия. Он двинулся через балканские проходы и остановился лаге­рем на северной стороне гор у древней Преславы на ре­ке Тыге, или Большой Камгии[11], где уже рыскали печенеж­ские разъезды и делали нападения на передовые части царского войска. От Преславы небольшой переход к Плискове, первой столице болгарских царей, которая тогда, по всей вероятности, уже была разрушена. Нако­нец царь достиг Дуная и остановился лагерем в некото­ром расстоянии от крепости Дристра, или Силистрии. Здесь была уже неприятельская страна, и самая Силист-рия находилась во власти печенегов, которых смелые наезды простирались даже на царский лагерь и произво­дили в нем смущение и тревогу. Греки начали осаду Си­листрии, но встретили большие затруднения в двух зам­ках, которые возвышались над городом и которые были защищаемы родичами хана Тутуша, владевшего придунайскими областями. Не будучи в состоянии выгнать из кремля печенежский отряд, Алексей решился отступить от Силистрии. В объяснение этого решения, которое имело роковые последствия для греческого войска, мож­но разве сослаться на то, что царь опасался перехода за Дунай половецкой орды и желал быть ближе от балкан­ских проходов. Но когда началось обратное движение византийского войска по направлению к Преславе, пече­неги начали теснить его с большой настойчивостью и скоро окружили его со всех сторон. Произошла битва, длившаяся целый день и окончившаяся для царя весьма неудачно, в особенности когда к вечеру на помощь к пе­ченегам явился свежий отряд, который поселил смяте­ние между византийцами и был причиной их бегства. Хотя царь показал здесь чудеса личной храбрости и пы­тался личным примером ободрить свое войско, но все было напрасно. С большим трудом он спасся от плена, поспешно миновал балканские проходы и только в Го­лое почувствовал себя в безопасности. В Константинополе сложилась ироническая поговорка насчет печаль­ной развязки похода: «От Дристры до Голои хорошая станция, Комнин!» Печенегам досталась большая добыча и значительное число важных пленников, между послед­ними известен Никифор Мелиссин, зять царя по сестре. Было множество убитых, таковы сын Романа Диогена Лев, брат царя Адриан и другие. Множество знатныхвождей, взятых в плен печенегами, давало им право наде­яться на большой выкуп, и действительно, царь не пожа­лел казны, чтобы удовлетворить требования победите­лей. Но едва печенеги успели поделить добычу, как из-за Дуная прибыла орда половцев, предводимых ханом Тутушем. Последние считали себя вправе получить долю с добычи, так как прибыли с тем, чтобы помочь печенегам, «и не наша вина, — говорили половцы, — что греческий каган вступил в сражение, не дождавшись нас». Варвары от слов перешли к делу и начали взаимную кровавую бойню. Половцы оказались сильней и победили печене­гов и хотя возвратились в свои становища в Южной Рос­сии, но с твердым намерением скоро предпринять но­вый поход за Дунай.

Хотя взаимная вражда из-за добычи на этот раз осво­бодила империю от совокупного движения печенегов и половцев, но никто не мог поручиться за то, что между ни­ми не последует нового соглашения. Правда, половцы грозили двинуть за Дунай всю орду, чтобы отомстить пе­ченегам, и в этом отношении могли быть полезны Визан­тии, но нельзя было не понимать, что таких союзников лучше было держать дальше от своих границ, а между тем театром столкновений и предметом опустошительных набегов были Македония и Фракия. На следующий год по­вторилось вторжение печенегов в Македонию, где они расположили даже свою стоянку на том месте между Ямполи и Голоей, где недавно стоял византийский лагерь. Еще более опасений возбудили доходившие до прави­тельства слухи о том, что половцы приготовляются к по­ходу и что целью движения было нападение на печенегов. Хотя, таким образом, непосредственно Византии полов­цы не угрожали, но была опасность в том, что, узнав доро­гу к Адрианополю и ознакомившись с культурными и пло­дородными местами, хищные кочевники захотят осно­ваться на новых местах. С целью воспрепятствовать переходу половцев за Дунай царь Алексей вступил в сно­шения с печенегами, роздал им на подарки большие сум­мы и убедил их дать заложников в том, что они будут иметь мир с империей. Но переход через Дунай половец­кой орды тем не менее совершился, хотя дальше Балкан­ских гор половцам не удалось на этот раз продвинуться. Со стороны царя предложено им удовлетвориться денеж­ными подарками и оставить византийские владения. Меж­ду тем новые союзники, печенеги, хозяйничали в занятых ими местах, захватили Филиппополь, овладели течением Марицы, где утвердились в городе Кипселы, неподалеку от Димотики.

Самым неожиданным обстоятельством было то, что за­мечено было одновременное и комбинированное движе­ние против империи с востока и запада, именно турки-сельджуки, вступив в сношения с своими европейскими единоплеменниками, задумали сделать нападение на Кон­стантинополь с востока и запада, с суши и с моря. Таков был Чаха, турок по происхождению, в юности получив­ший воспитание в Константинополе и хорошо ознако­мившийся с положением империи в качестве носителя высокого служебного звания протоновелиссима. Он явля­ется весьма тонким дипломатом, искусно ведущим пере­говоры с византийскими военными и гражданскими чи­нами с целью усыпить их бдительность, и в то же время весьма умным организатором, приготовлявшим империи большой удар. Пользуясь затруднительным положением царя[12], он овладел влиянием на море и построил при помо­щи смирнских греков собственный военный флот и на некоторое время совершенно вытеснил кивиррэотскую морскую фему из сферы ее действий у берегов Малой Азии. Имея точку опоры в Смирне, Чаха овладел Клазоме-нами, Фокеей и островами Хиосом, Лесбосом и Митиленой. Увеличив свои силы купеческими кораблями, захва­ченными в завоеванных городах, Чаха был в состоянии померяться с царским флотом и доказал это тем, что на­нес морское поражение Никите Кастамониту и завладел его кораблями, а спустя несколько времени принудил императора вызвать против него адриатический флот, быв­ший под командой великого дуки Иоанна Дуки. Стало из­вестно, что Чаха вступил в переговоры с ханом печенегов и уговаривал его занять европейский берег со стороны Дарданелл с тою целью, чтобы отрезать Константинополь от сношений с Грецией и островами, как уже он был со­вершенно изолирован от азиатских областей. В то же вре­мя, состоя в родстве с никейским султаном и подкупив да­рами разных мелких владетелей, правивших от имени сельджукского султана в Малой Азии, Чаха составил себе громадное число приверженцев и мечтал уже о присвое­нии себе титула византийского императора[13]. Это был мо­мент крайнего потрясения для империи, имевший, несо­мненно, большое влияние на душевное состояние царя Алексея. Во время этих событий, происходивших на ост­ровах и поблизости к Дарданеллам, сам император погло­щен был заботами об отражении печенежско-половецко-го наводнения. Хотя он имел союз с печенегами, но они прежде всего не хотели довольствоваться уступленными им пределами и пытались прорваться за балканские про­ходы через Маркеллы, или ныне Корнобадский Хиссар (8). Переход половецкой орды за Дунай должен был произве­сти передвижение печенежского стана, который в тече­ние 1089—1090 гг. показывается в долине реки Марицы. Царское войско занимало линию от Адрианополя к Кон­стантинополю, защищая дорогу к столице. Главнейшие военные дела происходили в тех же местах, которые ста­ли так известны в войне балканских союзников с турками в 1913г. Военные действия сосредоточивались близ горо­да Русия, в долине упомянутой Марицы, неподалеку от Ро-досто. Когда царь передвинулся с войском на север и был на главной дороге к Константинополю, в местности Чорлу печенеги окружили его и начали теснить его в укрепленном лагере, но на этот раз Алексей нашел возможным прогнать хищников и остался на зиму в Чорлу, чтобы за­щищать столицу от набегов опасного врага, который расположился на зиму по берегам Эргене в Люле-Бургасе. Лишь зимой 1091 г. он решился направиться в Константи­нополь, оставив войско под командой Николая Маврокатакалона. Но печенеги не дали ему спокойного отдыха и выслали конный отряд в Хировакхи, ныне Чекмедже, что побудило царя немедленно отправиться к угрожаемой пе­ченегами крепости. Византийский отряд подвергался большой опасности быть совершенно отрезанным от сто­лицы, но император воспользовался тем обстоятельст­вом, что печенеги разделились на две части, из коих одна бросилась грабить окрестности. Алексей нанес пораже­ние каждой части порознь и тем доставил константино­польским грекам давно не виданный ими пример триум­фального вшествия в столицу. Впереди ехали на печенеж­ских конях и в варварском убранстве переодетые византийцы, а за ними шли со связанными назад руками настоящие печенеги под охраной крестьян из соседних селений, шествие замыкали всадники с поднятыми копья­ми, на которых были головы убитых печенегов. Но дейст­вительное значение этой победы было в высшей степени призрачно. Уже через две недели, т. е. в начале марта 1091 г., печенеги снова стали угрожать самым предместь­ям столицы, так что в первое воскресенье Великого поста благочестивым чтителям памяти св. Феодора Тирона не было возможности выйти из города и помолиться в храме великомученика, так как поблизости рыскали печенеж­ские разъезды.

Мы имеем особенные побуждения остановиться по­дробней на этих событиях, так как в связи с ними, как видно будет далее, находится объяснение мотивов пер­вого крестового похода. И прежде всего заметим, что зи­ма 1091 г. имела в этом отношении чрезвычайно важное значение для царя Алексея Комнина. Если ему удалось удержать печенегов в некотором страхе перед стенами Константинополя и даже отогнать их на север, тем не менее положение дел оставалось крайне серьезным вви­ду задуманного турками и печенегами соединенного движения. Пират Чаха готовил флот с целью сделать высадку на полуострове Галлиполи, где ему должны были помочь печенеги, раскинувшие свои становища по тече­нию Марицы. При устье этой реки находился город Энос, который в XI в., как можно заключить из тогдаш­них известий, не был еще отделен от моря, как ныне, песчаными заносами и болотными зарослями, обратив­шими этот важный прежде город в жалкое местечко, ок­руженное развалинами домов и церквей и величествен­ными боевыми укреплениями и башнями. Царь избрал Энос стоянкой для флота и сборным местом для войска, откуда он мог удобно наблюдать за действиями врагов и препятствовать сношениям между ними. Здесь, поблизо­сти от города, устроен был военный лагерь, и отсюда на­правлялись военные распоряжения царя Алексея. На чет­вертый день по прибытии его к месту получено было из­вестие, что половецкая орда под предводительством ханов Тугоркана и Боняка численностью в 40 тысяч че­ловек приближается к Эносу. Хотя можно было ожидать, что половцы будут действовать в соглашении с импера­тором, но пока никто не мог еще поручиться за это. Со стороны императора последовало приглашение по­ловецким вождям прийти к нему для переговоров. Им предложено было богатое угощение и дорогие по­дарки, которыми и удалось склонить половецких ханов дать заложников и обещать союз и помощь против пече­негов. Но в лагере стали получаться известия о перегово­рах между половцами и печенегами, и были основания к опасениям, что может последовать соглашение между кочевниками и одновременное нападение их на гречес­кий лагерь. Но на этот раз страхи были напрасны. Половцы, получая от печенегов двусмысленные обеща­ния, не шли с ними в союз и объявили царю: знай, что до­лее ждать мы не будем, завтра с восходом солнца будем есть либо волчье мясо, либо баранье. Такая картинная речь требовала решительных действий, и царь объявил, что битва произойдет завтра (9). К большой радости гре­ков, накануне битвы от печенежского стана отделился пятитысячный отряд и перешел на сторону империи. Это был русский отряд, пришедший из Карпатской Руси под предводительством Василька Ростиславича. После­довавшая между половцами и печенегами битва имела для последних роковой исход. Это одна из битв, в кото­рой погибла вся печенежская орда, т. е. вся боевая сила этой орды.

«Здесь, — говорит Анна Комнина, — можно было ви­деть, как целый народ, считавшийся не десятками ты­сяч, превышавший всякое число, погиб в один день с жена­ми и детьми».

Так окончился ужасный день 29 апреля 1091 г., о кото­ром сложилась поговорка: из-за одного дня скифы (пече­неги) не увидели мая. Но огромное число пленников, за­хваченных половцами и остававшихся по случаю утомле­ния войска без надежной охраны, побудило греков обезопасить себя от них беспощадным средством: в ночь безоружные пленники были беспощадно истреблены.

Между тем, говорится в истории Алексея, написанной дочерью его, «около средней стражи по Божественному ли внушению или как иначе, но только по одному условно­му знаку наши воины перебили почти всех пленных».

Грубая наивность рассказа получит в глазах читателя надлежащий смысл, если он ознакомится с несколькими строками ниже в той же истории. Утонченная жесто­кость образованных греков поразила самих половцев, которые, очевидно, никак не ожидали такой грубой ноч­ной бойни. Они боялись, чтобы на следующую ночь им­ператор не сделал с ними того же, что случилось с пече­негами, и при ее наступлении оставили свой лагерь, зараженный запахом трупов. Нужно было посылать за ними погоню, чтобы вручить им то, что им следовало по уговору сверх добычи. В начале мая император с торже­ством возвратился в столицу, освободившись от боль­шой опасности. Половцы ушли за Балканы, а печенегов более не осталось как орды, небольшая их часть перешла в подданство императора и получила земли для поселе­ния в Могленской области. С этим вместе нанесен был непоправимый удар и предприятию Чахи. Не успев выса­диться в Галлиполи, он не сделал необходимой для успе­ха его предприятия диверсии и не отвлек к себе внимания императора. Освободившись от печенежско-половецкого наводнения, царь нашел возможным настроить против Чахи его тестя, никейского султана, от руки кото­рого и погиб этот авантюрист, впервые пустивший в оборот политический и военный план против империи, осуществленный османскими турками в XIV—XV вв.

Существует в высшей степени интересный литератур­ный памятник, характеризующий настроения современ­ного официального византийского мира. Это известное послание Алексея к государям Западной Европы, состав­ленное зимой 1091 г.

«Святейшая империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками; они грабят ее еже­дневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан, ужасы, которые при этом совершаются, не­исчислимы и так страшны для слуха, что способны воз­мутить самый воздух. Турки подвергают обрезанию де­тей и юношей христианских, насилуют жен и дев хрис­тианских перед глазами их матерей, которых при этом заставляют петь гнусные и развратные песни. Над от­роками и юношами, над рабами и благородными, над клириками и монахами, над самими епископами они со­вершают мерзкие гнусности содомского греха. Почти вся земля от Иерусалима до Греции и вся Греция, остро­ва Хиос и Митилена и многие другие острова и страны, не исключая Фракии, подверглись их нашествию. Оста­ется один Константинополь, но они угрожают в самом скором времени и его отнять у нас, если не подоспеет быстрая помощь верных христиан латинских. Пропон­тида уже покрыта двумястами кораблями, которые принуждены, были выстроить для своих угнетателей греки: таким образом Константинополь подвергся опасности не только с суши, но и с моря. Я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения: я принужден бегать пред лицом турок и печенегов, оставаясь в одном городе, пока их приближение не заставит меня искать убежища в другом. Итак, именем Бога умоляем вас, воины Христа, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властию ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам. Для вас должна быть так же дорога та святыня, которая украшает город Константина, как она дорога для нас. Если сверх ожидания вас не одушевляет мысль об этих христианских сокровищах, то я напоминаю вам о бесчисленных богатствах и драгоценностях, которые накоплены в столице нашей. Сокровища одних церквей константинопольских в серебре, золоте, жемчуге и драгоценных камнях, в шелковых тканях могут быть достаточны для украшения всех церквей мира. Но богатства Софийского храма могут превзойти все эти сокровища, вместе взятые, и равняются разве только богатству храма Соломонова. Нечего говорить о той неисчислимой казне, которая скрывается в кладовых прежних императоров и знатных вельмож греческих. Итак, спешите со всем вашим народом, напрягите все усилия, чтобы такие сокровища не достались в руки ту­рок и печенегов. Ибо, кроме того бесконечного числа, ко­торое находится в пределах империи, ожидается еже­дневно прибытие новой 60-тысячной толпы. Мы не мо­жем положиться и на те войска, которые у нас остаются, так как и они могут быть соблазнены на­деждой общего расхищения. Итак, действуйте, пока есть время, дабы христианское царство и — что еще важней — Гроб Господень не были для вас потеряны, да­бы вы, могли получить не осуждение, но вечную награду на небеси».

Глава V