НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ СТАНОВИТСЯ КРИТИЧЕСКИМ: ВОЗДУШНЫЕ БОИ НА СОЛОМОНОВЫХ ОСТРОВАХ И У РАБАУЛА

К середине 1943 года мы уже больше не могли игнорировать видимое ухудшение ситуации на Тихом океане. Мы все еще имели мощные вооруженные силы, а наш флот своими надводными кораблями представлял собой серьезную угрозу. И все-таки, несмотря на эту сухопутную и морскую мощь, вражеские атаки быстро сокращали парк наших самолетов, и всем было очевидно, что без господства в воздухе Япония больше не может надеяться на успешное завершение войны.

Потеря нами господства в воздухе напрямую связана с состоянием дел с истребителем Зеро. В начале войны и до последних этапов битвы за Гуадалканал Зеро явно демонстрировали свое превосходство в боевых качествах над вражескими истребителями. Тем не менее, американцы делали все возможное, чтобы улучшить и заменить свои отсталые самолеты новыми, с лучшими характеристиками, и скоро Зеро стали сталкиваться с растущим количеством стремительных и мощных вражеских истребителей. Мы же тем временем были вынуждены по-прежнему использовать Зеро в качестве истребителя первой линии. У флота не было подходящей замены для Зеро, у армии тоже не было самолета, способного на равных соперничать с американскими истребителями.

Война продолжалась, все уменьшавшееся число Зеро было вынуждено сражаться в самых трудных условиях против таких самолетов, как истребитель «Р-38», который обладал большей скоростью, быстрее набирал высоту и лучше пикировал, имел лучшую маневренность на больших высотах, и все это в сочетании с большой огневой мощью, самоуплотняющимися баками для горючего и броней. Вскоре после этого появился морской истребитель «F4U» – первый вражеский одномоторный самолет, явно превосходивший Зеро по летным характеристикам, в частности по максимальной скорости и скорости пикирования. Второй прямой причиной потери нами господства в воздухе было численное превосходство американских истребителей на юге Тихого океана, в то время главном театре военных действий.

Быстрое сокращение нашей воздушной мощи становится более наглядным при анализе итогов войны на Тихом океане за год, последовавший за смертью адмирала Ямамото, когда адмирал Кога Минеити стал главнокомандующим Объединенным флотом. Первая же спланированная Когой крупная операция «сошла с рельсов». В мае 1943 года американские войска вторглись на остров Атту в Алеутской гряде. В случае успеха десант перерезал бы цепь обороны, которую мы создали поперек Тихого океана. Кога наметил провести массированную воздушную контратаку, чтобы отбросить врага к центральной части Алеутских островов, и сконцентрировал для этой операции основные силы флота в Токийском заливе. Однако быстрые вражеские удары застали Когу врасплох, и еще до того, как он смог начать контратаку, американцы взяли Атту.

Спустя один месяц американцы начали мощное наступление на Рабаул, продвигаясь из Гуадалканала на север через Соломоновы острова. К ноябрю противник закрепил свои силы на южной половине острова Бугенвиль, угрожая нашим позициям во всем регионе. Второй мощный удар сокрушил наши позиции на островах Гильберта, и они также стали американским бастионом. Явно в координации с этим ударом американские и австралийские войска в районе Новой Гвинеи усилили свои воздушные, наземные и морские атаки. Бешеный ритм воздушных и сухопутных сражений заметно сократил запас наших боевых сил и вооружений. К концу 1943 года враг атаковал наши позиции на полуострове Меркус на западной оконечности Новой Британии, того самого острова, на котором находился наш аэродром в Рабауле.

Сейчас мы уже могли оценить из первых рук невероятную мощь американской военной машины, ибо, невзирая на отчаянную и мужественную оборону и контратаки, враг шаг за шагом отвоевывал у нас позиции, продвигаясь на север. К исходу 1943 года мы оказались в тяжелом положении. Наши Зеро уже больше не показывались над вражеской территорией, ибо при каждой попытке налета на вражеские позиции нас ожидали тучи первоклассных американских истребителей. Действительно, нашим пилотам было нелегко сохранять контроль даже над самим Рабаулом. И количество, и качество сыграли важную роль в этом постоянном уменьшении мощи нашей авиации, потому что сейчас американский флот бросал в бой свои смертоносные истребители «Грумман F6F Хеллкэт». Впервые появившись в ноябре 1943 года, «хеллкэты» быстро росли количественно. И дело не только в том, что они технически превосходили Зеро. Наши пилоты столкнулись буквально с ордами новых вражеских самолетов.

В конце января 1944 года противник взял Маршалловы острова, а спустя несколько недель высадился на побережье Зеленых островов примерно в 130 морских милях к востоку-юго-востоку от Рабаула. Пока десант отбрасывал наши войска в джунгли и горы на этих островах, американские инженеры творили чудеса строительства авиабаз и строили новые аэродромы, используя которые враг увеличивал количество воздушных атак на наши позиции. Американцы продемонстрировали свою растущую как на грибах мощь 17 февраля неотразимым авиационным налетом на остров Трук – нашу самую большую и самую мощную морскую базу на юге Тихого океана. Невзирая на отчаянное сопротивление, с которым они столкнулись, самолеты американской морской авиации сеяли хаос среди наших военных сооружений и объектов. Шесть дней спустя воодушевленная этой победой ударная авианосная группа противника бросила сотни самолетов на наши авиабазы на Марианских островах и вновь усеяла свой путь страшными разрушениями.

К этому времени мы балансировали на грани полного разгрома на юге Тихого океана. День и ночь самолеты армейской авиации США обрушивали удары на наши позиции, а невероятно мощная авианосная группировка бороздила воды Тихого океана, нанося удары где и когда пожелает. 20 февраля наши позиции в Рабауле уже было не удержать, и наши подразделения морской авиации оставили остров. Эта эвакуация как бы опустила занавес после двух лет величайших воздушных сражений войны на Тихом океане, которые начались с нашей оккупации Рабаула в январе 1942 года.

Оставшаяся часть этого раздела в деталях описывает, какие воздушные бои происходили в районе Соломоновых островов и Рабаула, поскольку ее большая часть взята из моего [Окумии] личного опыта войны в этом регионе. Эти эпизоды раскрывают переход господства в воздухе от истребителя Зеро к противнику, представляя, по сути, прекращение сопротивления с нашей стороны по всему Тихому океану.

Одновременно с американским десантом на остров Атту в мае 1943 года нарастал темп вражеских контратак и высадки десантов в районе Соломоновых островов. 30 июня армада кораблей высадила на берег острова Рендова в огромном количестве людей и материалы. Эта последняя операция вторжения напрямую угрожала Рабаулу, и адмирал Кога приказал всем авиагруппам 2-й авианосной эскадры, тогда находившейся в Труке, немедленно переместиться на юг, на наши базы в Рабауле и в Буине в южной части острова Бугенвиль. Командование этим сборным авиасоединением принял контр-адмирал Мунэтака Сакамаки. Я в то время был офицером штаба авиации при адмирале Сакамаки.

В центральной части Соломоновых островов и на востоке Новой Гвинеи наши войска вели ожесточенные бои, постоянно отступая под настойчивыми атаками противника. Земля в джунглях стала красной от крови наших солдат, которые, несмотря на все старания, не могли устоять под непрекращающимися вражескими ударами. Наша морская авиация, базировавшаяся в Буине, делала все, что могла, для уничтожения вражеских самолетов, в то время обосновавшихся на Гуадалканале, и для обеспечения воздушного прикрытия наших наземных войск и кораблей в этом регионе. Защита наших войск с воздуха сама по себе была главным делом, потому что американская авиация круглосуточно бомбила наши войска и корабли.

Воздушные бои возле нашей авиабазы в Буине шли не на жизнь, а на смерть, потому что на карту была поставлена судьба всего юга Тихого океана, а может быть, и исход всей войны. На этом театре военных действий обе воюющие стороны, и Япония, и США, сосредоточили свою основную воздушную мощь.

Буин, жалкая авиабаза, по качеству аэродромных сооружений не шла ни в какое сравнение с великолепными инженерными достижениями противника. У наших летчиков была лишь одна взлетно-посадочная полоса длиной 4 тысячи и шириной 800 футов, и шла она под прямым углом к берегу. По обе стороны от взлетно-посадочной полосы разбегались многочисленные небольшие дороги, которые вели в джунгли, где мы прятали большую часть своих самолетов от глаз противника. Каждую ночь мы переводили каждый самолет под покров джунглей, а днем делали то же самое, кроме тех самолетов, что были на дежурстве. Такое рассредоточение позволяло нам сводить до минимума потери от бомбежек и обстрела.

Наш штаб и спальные помещения находились на пляже примерно в полутора милях к западу от аэродрома. «Помещения» были просто бараками или, точнее, палатками, бессистемно разбросанными по берегу. Чтобы защититься от жары и влаги, мы подняли пол на высоту два метра над грунтом.

Я пробыл в Буине примерно три месяца, со 2 июля по 28 сентября 1943 года. Все это время я вел детальные записи событий нашей изматывающей душу жизни на этой передовой авиационной заставе в джунглях: «День на авиабазе начинался, как минимум, за три часа до восхода солнца. Во влажных испарениях, окруженные тучами насекомых, работники столовой приступали к приготовлению пищи на день. Большинство механиков тоже вставали в это время, поскольку надо было готовить самолеты к дневным вылетам. У наших механиков была самая изматывающая работа, потому что надо было вывести из укрытий в джунглях на взлетную полосу все самолеты, которым предстояло сегодня вылететь на задание. Один за одним самолеты выкатываются из-под навеса, толпы людей тянут и толкают тяжелые машины по мягкому грунту. Все надлежит делать вручную, на аэродроме не было ни одного трактора! Спустя два часа, когда остается еще шестьдесят минут до того, как солнце появится из-за горизонта, просыпается весь аэродром, и все занимают свои посты. Пилоты и члены экипажей тащат свое полетное снаряжение к месту сбора, которым является бассейн для летного состава возле взлетной полосы. Здесь они завтракают, ожидая распоряжений на сегодня.

Пока пилоты получают инструктаж, самолеты-разведчики, направляющиеся для рутинного поиска врага в районе Гуадалканала, грохочут по взлетной полосе и исчезают в светлеющем небе. К этому времени каждый Зеро, способный летать, уже готов к немедленному взлету, чтобы защитить свою базу от налетов вражеских самолетов. Зеро заправляют горючим, вооружают, расставляют вдоль взлетной полосы так, чтобы пилоты направляли свои самолеты только прямо вперед, на взлет. Летчики, ожидавшие приказа о вылете на задание, остаются возле лачуги персонала, слушая радиосообщения от наших самолетов и с дальних станций наземного наблюдения на островах, близких к вражеским аэродромам.

Вот громкоговоритель протрубил тревогу. Самые дальние станции наблюдения заметили, как вражеские самолеты формируют группы над своими базами и направляются в нашу сторону. Командир истребителей проверяет сообщения с каждой станции, рассчитывая примерное время прибытия самолетов противника. Он ждет до самого последнего момента, затем отдает приказ Зеро подняться в воздух. Истребители качаются и слегка подпрыгивают, мчась по взлетной полосе, потом все быстрее, двигатели ревут, пыль струей несется позади самолетов. И вот они в воздухе, уменьшаясь в размерах до маленьких черных пятнышек, а потом и вовсе исчезают по мере набора высоты. Они будут ждать высоко вверху над аэродромом, так, чтобы можно было спикировать на врага со стороны солнца. Превосходство в высоте в начале атаки может решить исход сражения.

База затихает. Слышно только металлическое пощелкивание громкоговорителя, грохот молотков механиков да голоса людей. Вдруг наблюдатель на башне застывает со своим биноклем, его голос доносится до земли. Мы видим, как он показывает на юг. Да, это они! Вражеские самолеты быстро приближаются к авиабазе. Рев сирены это подтверждает, и весь персонал во всю прыть мчится в укрытие. Впрочем, спешить не стоило, потому что вражеские бомбардировщики приближаются к аэродрому с огромной скоростью.

Никто в принципе не остается в канавах и кюветах. Сотни людей неотрывно глядят в небо, видя бомбардировщики и стараясь отыскать Зеро, которые вот-вот должны спикировать на вражеские самолеты. А вот и они, мчатся вниз с большой высоты, чтобы рассеять вражеские эскадрильи. Но еще до того, как они долетают до более медленных, тяжелых самолетов, истребители эскорта с ревом взмывают вверх на перехват Зеро. Несмотря на яростные атаки Зеро, бомбардировщики сохраняют строй. Пока Зеро и американские истребители рассыпаются в разные стороны в водовороте ближних боев, мы слышим быстро нарастающий пронзительный вой падающих бомб. Земля вздрагивает и вздымается, огромные букеты огня, стали, дыма и грязи взлетают над аэродромом, когда бомбовые дорожки проходят через укрытия для самолетов и взлетные полосы. Кажется, что от резкого грохота вот-вот лопнут барабанные перепонки, голова болит от контузии. Наши пулеметчики бешено огрызаются на гудящие вверху бомбардировщики, а взрывы все учащаются. Тут и рев двигателей бомбардировщиков, и то нарастающий, то затихающий вой истребителей, стрекот пулеметов и медленные хлопки авиационных пушек. Небо все полно пыли, огня и дыма. Самолеты на аэродроме полыхают вовсю, а обломки разбросаны по взлетной полосе, которая изрыта кратерами воронок.

Сквозь дым можно различить стремительные истребители, пикирующие и взмывающие вверх в смертельном бою. Наши авиаторы ругаются или просто молча глядят, как вдруг какой-то Зеро вспыхивает розовым и оранжевым пламенем, а потом падает с неба, словно какой-то странный метеорит, оставляя за собой длинный хвост яростного пламени и черного маслянистого дыма. На фоне ярко синего неба можно разглядеть парашюты, которые сносит к востоку.

Тут внезапно налет прекращается. Перестали грохотать бомбы, от которых дыбилась земля. Как только последняя бомба разрядила свое бешенство, наземные команды вылезают из своих укрытий и с лопатами в руках мчатся к взлетной полосе. Они отчаянно трудятся, хотя пот льется ручьем, не отстают москиты и мухи, но надо засыпать воронки, залатать аэродром, чтобы поврежденные Зеро смогли садиться.

Люди отскакивают в стороны, когда искореженные истребители, продырявленные вражескими пулями, устремляются к взлетной полосе. Большинство садится без происшествий, но бывает, что тяжело поврежденный истребитель начинает кружиться на своем разбитом шасси или переворачивается на хвост. Как только он перестает катиться, его окружают команды техобслуживания. Они выталкивают самолеты один за другим с взлетной полосы и тут же заправляют баки, заряжают свежие пулеметные ленты и пополняют запас снарядов. Пилоты, измотанные еще одной утренней схваткой, собираются у командного пункта, где офицеры разведки записывают их боевые доклады. Как только совещание заканчивается, пилоты возвращаются к бассейну у места сбора.

Подобные дневные атаки стали повседневностью. А сейчас наша эскадрилья бомбардировщиков ожидает команды на взлет. Наконец, самолеты-разведчики сообщают о наиболее ценных объектах для атаки, и бомбардировщики катятся по полосе и с ревом взмывают в небо. Зеро будут поблизости от них. Американские истребители с каждым днем становятся опаснее.

Но вот долгий день кончается. Сгущающиеся сумерки – для всех приятное зрелище, потому что с ними, наконец, придут отдых и передышка от страшных налетов. Ни у нас, ни у противника нет оборудования, необходимого для проведения крупномасштабных ночных налетов. Как только солнце садится, экипажи, вернувшиеся с заданий, устало бредут к местам ночлега.

Но это не относится к командам техобслуживания. За весь рабочий день у них нет даже малейшей возможности хотя бы немного расслабиться. Самолеты, сражавшиеся сегодня, вернулись изрешеченные пулями, шрапнелью, в фюзеляжах и крыльях зияют дыры от снарядов. В двигателях – шумы, их надо привести в порядок. Заклинившие пулеметы надо прочистить, смазать или заменить детали, починить радиоаппаратуру, закрыть новыми пластиковыми листами простреленную пулями носовую часть.

Люди из техобслуживания измотаны до предела, но их усталые тела все еще передвигаются по полю, поднимая и перетаскивая самолеты назад в джунгли. Они молятся Господу, чтобы он дал им тракторы, которых так много у американцев, но знают, что их мечты о такой роскоши невыполнимы. Спустя три часа после захода солнца механики и техники возвращаются из джунглей измученные, с красными от недосыпания глазами и принимаются за ужин. Наступают черно-синие сумерки, и люди просто едят, не имея сил на то, чтобы поговорить друг с другом, на ощупь выбирая еду во тьме, соблюдаемой по приказу о противовоздушном затемнении. Вспотевшие, грязные и усталые, они доедают ужин и бредут к местам ночлега. У них нет сил читать письма или писать их, или просто чуть подольше поговорить друг с другом. Их интересует только сон, и они падают на свои циновки.

Уже темно, и на аэродроме тишина. Если нам повезет, этот вечер будет спокойным. Но скоро все меняется. Ревут сирены, а мы слышим отдаленный шум приближающихся бомбардировщиков. Зенитные орудия хрипло кашляют на черные контуры далеко вверху, и ослепляющие лучи прожекторов прочесывают небо, двигаясь кругами в поисках налетчиков. По барабанным перепонкам ударяет серия оглушительных взрывов. И вновь дрожит и дыбится земля, и пыль и дым зависают над аэродромом. Не исключено, что вверху над нами кружит лишь один самолет, методично бросая бомбы, но он часами не дает нам заснуть, а перед тем, как он улетит, ему на смену приходит другой ночной налетчик.

В конце концов оглушающие ударные волны и грохот затихают. Опять на аэродроме воцаряется тишина. Но в этом мало хорошего! Механики и другие члены наземных команд проклинают этот день, все еще черный, начиная новую изнурительную рабочую смену.

И все это только один день, самый обычный в как будто бесконечной череде дней и ночей, заполненный одной лишь работой, истощением, бесконечными вражескими атаками и все растущим числом пилотов и членов экипажей, не возвратившихся из полета».

Когда 2-я авианосная эскадра под командой контрадмирала Сакамаки, к которой я был приписан офицером штаба авиации, прибыла в Буин, 26-я воздушная флотилия уже была там. Штабы обеих групп согласовали свои действия, и на меня была возложена ответственность за ночные операции. Исчезли все претензии на нормальный рабочий день, и меня могли вызвать на работу в любое время дня и ночи. Поскольку мне полагалось работать при луне, которая каждую ночь появляется в разное время, для меня регулярный сон оказался недоступен. И тут мои долгие тренировки сослужили мне добрую службу, потому что скоро я приноровился засыпать в любое время, будь то светло или темно, и на любое время. Я мог засыпать как на двадцать минут, так и на три часа. Не имея такой способности расслабиться при любых условиях, я бы наверняка сломался физическии, а возможно, и морально.

Обычно я вставал за полтора часа до времени, назначенного для вылета самолетов. Не умываясь и не завтракая, я пробирался в темноте на ощупь к радиостанции. Там я знакомился с позициями вражеских надводных кораблей, авиасоединений наземного базирования и с прогнозом погоды. За час до взлета я отправлялся на аэродромный командный пункт. Если только особые обстоятельства не требовали их отсутствия, наш командир, старший офицер штаба и командный состав оставались непосредственно на базе. Всякий раз, приезжая на командный пункт, я слышал, как механики разогревали моторы самолетов, назначенных к вылету. Были видны сине-белые вспышки пламени из выхлопных труб – единственный свет, видимый на всей базе.

За тридцать минут до взлета командир 582-го авиакорпуса капитан 1-го ранга Сакаэ Ямамото при тусклом свете электрической лампы на командном пункте проводил инструктаж экипажей. Часто помогая капитану советами, я никогда сам не отдавал напрямую приказов летчикам и членам экипажей. Это не мое дело, и поэтому я держался в тени, внимательно изучая выражения лиц и поступки нашего летного персонала. Моей обязанностью была оценка их морального и физического состояния.

Наконец, Ямамото отдает приказ на взлет. Один за другим самолеты грохочут по полосе и поднимаются в темноту. Все работы ведутся при помощи сигналов простой вспышкой света между командным пунктом и линией взлета. Сама полоса окутана во тьму, на дальнем конце едва различимы два тусклых огонька, прикрытых сверху. Они показывают пилотам конец взлетной полосы.

Как только последний самолет исчез, у нас появляется возможность немного отдохнуть на складных койках на командном пункте, ожидая вызова в случае, если какой-нибудь самолет будет вынужден возвратиться. Командный пункт возвышается как пожарная каланча на высоте двадцати метров, а его верхняя часть расположена вровень с верхушками окружающих тропических деревьев. На самом верху КП – место наблюдателя; нынешний штаб располагается внутри башни примерно в трех с половиной метрах над землей. Наше рабочее место по площади чуть больше борцовского ковра. Во время вражеского налета КП заполняется людьми и становится центром невероятной суматохи. Дело в том, что, даже если никто не будет двигаться, все равно будет мало места для москитной сетки. Мы защищаемся от насекомых только с помощью плащей. В удушливой атмосфере приходится обильно потеть. Нижняя часть тела защищена длинными плотными брюками и летными ботинками, которые мы не снимаем, даже ложась спать.

Медленно тянутся часы. Наконец, наш наблюдатель опознает возвращающиеся бомбардировщики, которые подают условный световой сигнал. Посадка редко обходится без происшествий, так как часто смелые американские пилоты пристраиваются в хвост нашим бомбардировщикам, возвращающимся на базу, подавая такие же сигналы, что и бомбардировщики. Поэтому нам всегда надо быть настороже, потому что любимый трюк американцев – прогрохотать над аэродромом в неожиданной атаке. Вот первый бомбардировщик успешно приземлился. Мы сигналим второму, чтобы делал заход на посадку. Самолет планирует к взлетной полосе в нормальном режиме. Вдруг мы слышим, что мотор взревел на полную мощность, и «японский» бомбардировщик превратился во вражеского ночного налетчика, его пулеметы извергают трассирующие пули по КП и аэродрому. К счастью, в этом налете мне удалось избежать ранений, но несколько человек из команды обслуживания погибли, а некоторые самолеты были повреждены. Американские летчики самые авантюрные из всех, с кем мне довелось повстречаться, похоже, их ничто не может остановить.

Пока наши самолеты садятся и их толкают в укрытия в джунглях, я опрашиваю летчиков и членов экипажей. Объединив сведения, полученные от каждого, в информационный отчет, я отправляю его по радио во все подразделения, которых касается информация, полученная в ночных рейдах. И не замечаешь, как наступает утро и уходит темнота. Вот и новый день!

Когда ночи бывали безлунные и летчики не могли ориентироваться по ней в ночных полетах, мы изменяли время атак так, чтобы самолеты могли наносить удары на рассвете или на закате дня. Если мы атаковали на исходе дня, самолеты должны были вылетать при дневном свете и атаковать цели в условиях хорошей видимости, но при этом был риск встречи с вражескими истребителями-перехватчиками. Атаки на рассвете требовали очень точного расчета, потому что если по причине плохой погоды самолеты запаздывали с вылетом, то обычно они не успевали долететь до объекта до восхода солнца, что снижало благоприятный элемент внезапности. Поэтому сейчас мы пользовались и взлетно-посадочной полосой на острове Коломбангара, который располагался вблизи от Мунда, где наши войска вели ожесточенные бои с врагом. Это новшество не только поднимало боевой дух моряков на базе, изолированной на линии фронта, но и наземные группы в Коломбангаре теперь впервые за много недель нашли себе дело.

В середине августа четыре Кейт, ведомые младшим лейтенантом Такахаси, секретно прибыли на аэродром в Коломбангаре, приземлившись на поле на закате дня. Хотя обслуживающий персонал знал, что к ним летят самолеты, полоса была изрыта воронками от неоднократных налетов. Летчики очень опасались приземления, поскольку на каждом самолете была 800-килограммовая бомба для атаки на следующий день. Медленно сделав круг над полем и выяснив места воронок, четыре Кейта благополучно приземлились.

Выйдя из самолетов, летчики с трудом верили своим глазам. Встречавшие их люди из группы техобслуживания смотрели на них красными от постоянного напряжения глазами, все были небритыми и неухоженными, одежда грязна до предела. От недоедания кожа обтягивала скелет. Они, словно дети, гладили самолеты, которых не видели многие месяцы, и не могли сдержать слезы радости при встрече после долгой изоляции.

Летчики устроились на ночлег, который, как всегда, скрывал в себе орды москитов и других насекомых. Москитные сетки, которые механики уважительно предложили летчикам, представляли собой совершенно бесполезные лохмотья, и гости всю ночь вскакивали и вертелись, осаждаемые полчищами насекомых.

К удивлению лейтенанта Такахаси, местный персонал проспал всю ночь здоровым сном. Несмотря на отсутствие москитных сеток и полную беззащитность перед комарами, они поднялись утром посвежевшие и готовые приступить к обслуживанию самолетов. Группа Такахаси взлетела рано утром и успешно отбомбилась по вражеским объектам. Вернувшись в Буин, который мы издавна считали самой худшей авиабазой на Тихом океане, Такахаси поклялся никогда впредь не жаловаться. Он в деталях описал своим товарищам ужасные условия на Коломбангаре, в сравнении с которым Буин был «инженерным раем».

Отсутствие боевых действий в окрестностях авиабазы на Буине приносило нам одну радость – купание. В действительности это был единственный приятный момент в жизни на взлетной полосе в джунглях, но, даже чтобы насладиться им, мы были вынуждены ограничить время нашего купания тридцатью минутами после дневных боев. Через некоторое время американцы стали атаковать еще интенсивнее и совершать налеты на Буин в любое время дня и ночи. Те бешеные усилия, которые приходилось предпринимать для того, чтобы выскочить из ванны посреди пылающих трассеров, быстро заставили нас отказаться даже от этой последней возможности расслабиться!

Отдавая должное противнику, надо сказать, что американские летчики, совершавшие налеты на Буин, были одними из самых храбрых летчиков, когда-либо встречавшихся в моей жизни. Они летали на уровне верхушек деревьев, проносясь над аэродромом на огромной скорости, их пулеметы поливали нас свинцом и посылали трассирующие пули во все возможные объекты.

Читателю потеря возможности принять ванну может показаться тривиальным делом. Однако мы жили в самых тяжелых условиях, без нормальной пищи, без отдыха; день и ночь осаждаемые американскими бомбардировщиками и истребителями, мы вели битву, в которой мог быть только один исход. Мы видели, как товарищи улетают на задания, чтобы никогда не вернуться, страдали от тропических болезней, мучаясь день и ночь от укусов насекомых. Зная все это, легче понять наше желание быть хотя бы чистыми. Наши мечты о комфорте воплощались в купании и вечерней дремоте под несколькими слоями москитной сетки при ярком освещении вместо осточертевшего затемнения.

В то время действительно серьезные бои на Тихом океане шли в нашем районе и на восточном побережье Новой Гвинеи. Крупномасштабные воздушные сражения разворачивались в основном между американской авиацией Гуадалканала и нашими силами с базы в Буине. Мы стали единственной силой, выдерживавшей растущий натиск врага, и, если мы сломаемся, американцы прорвутся на север от Гуадалканала. Являясь руководителем воздушных боев в регионе, я готовил коммюнике для опубликования императорским Генеральным штабом в Японии. Одно из таких коммюнике приводится ниже:

«Новая вспышка воздушных сражений, ведущихся авиационными соединениями Буина.

Буин: авиагруппа в составе двенадцати пикирующих бомбардировщиков наземного базирования типа 99 и сорока восьми истребителей Зеро, ведомая младшим лейтенантом Татибаной, вылетела сегодня в 6.00 на поиск крупного вражеского конвоя. Один из наших самолетов-разведчиков в ночь на 14-е в морских водах к югу от острова Рендова обнаружил вражескую эскадру, двигавшуюся на север. Наши эскадрильи, находившиеся в воздухе, заметили вражеский десант возле восточного побережья Велья-Лавелья, предположительно с вражеской эскадры, ранее обнаруженной в море. Лейтенант Татибана повел пикирующие бомбардировщики и истребители в атаку на врага, несмотря на наличие примерно пятидесяти вражеских перехватчиков.

Наши бомбардировщики потопили один малый и два больших транспортных корабля и повредили один малый и два больших. Сбили семь вражеских самолетов и повредили пять. Наши потери включают пять пикирующих бомбардировщиков типа 99 и три истребителя Зеро. Лейтенант Татибана в атаке отдал свою жизнь.

Наши войска сегодня опять вернутся на Велья-Лавелья, чтобы продолжить бомбежки вражеских десантных кораблей».

Правительство опубликовало эти новости немедленно после того, как враг создал плацдарм на Велья-Лавелья 15 августа. Мы провели три налета на десант, послав в общей сложности 141 истребитель, 36 бомбардировщиков Валь, 23 двухмоторных бомбардировщика Бетти и 20 гидросамолетов.

Вечером того же дня, когда я отправил сводку новостей в императорский Генеральный штаб, мы услышали по радио обращение к народу. Программа начиналась с проигрыша морского марша, после которого диктор повторил дословно мою сводку новостей. Когда я понял, что более половины программы было посвящено моему докладу, мне впервые стало ясно, до какой степени я могу влиять на настроения нашего народа дома, в Японии.

1 сентября командование флота приказало командующему 26-й воздушной флотилией вернуться вместе со штабом в Японию, а ее обязанности передало адмиралу Сакамаки и его штабу. Я принял дела от офицера штаба авиации флотилии. Теперь мы стали единственным штабом высокого ранга, находившимся поблизости от врага, то есть я заменял целый штаб авиации! Ситуация действительно сложилась таким образом, что наши самолеты оставались единственной силой, способной противостоять воздушной мощи американцев в этом районе.

С этого момента я уже не отличал ночи от дня. Часто приходилось работать беспрерывно по сорок восемь часов, поскольку требовалось направлять самолеты туда, где они могли эффективнее всего наносить удары по врагу. Кроме того, уходило впустую много времени, когда надо было отсиживаться где-нибудь в укрытии во время американских налетов на Буин. Не только я, но и контр-адмирал Сакамаки, и капитан 1-го ранга Ямамото, и другие офицеры штаба испытывали те же самые трудности.

14 сентября самолеты противника три раза бомбили Буин, направив на базу не менее двухсот пятидесяти самолетов. Дождь грохочущих бомб на время превратил поле в совершенный хаос. Все наличные Зеро были подняты в воздух для перехвата, и многим самолетам и их пилотам было не суждено вернуться. Налет 14 сентября был самым большим со времени моего прибытия на авиабазу. Взлетная полоса была серьезно повреждена, а большая часть самолетов оказалась выведенной из строя, поэтому все до одного офицеры и рядовые работали на восстановлении аэродрома более двенадцати часов подряд без пищи и отдыха. Мы хорошо понимали, что если быстро не приведем базу в рабочее состояние, то окажемся полностью во власти вражеских бомбардировщиков. К наступлению ночи мы расчистили от обломков большую часть аэродрома, и база вернулась к нормальному рабочему режиму.

Несмотря на понесенный в тот день ущерб, мы послали наши бомбардировщики в ночные рейды. Наши летчики горели желанием хотя бы частично отплатить врагу за разрушительный налет. Именно эту группу отправлял не я, потому что был занят подготовкой ежедневного радиоотчета в Токио. Как обычно, после полуночи я поспешил на аэродром. Уже наступило время возвращения самолетов, но по некоторым причинам капитан 1-го ранга Ямамото и командир звена еще не подъехали на КП. Вероятнее всего, они были измотаны бомбежкой и крепко спали.

Скоро начали возвращаться бомбардировщики, собираясь над полем. Они ожидали световых сигналов, разрешающих приземление, но наземные группы ничем не могли помочь, так как только капитан Ямамото и его командир звена имели полномочия на подачу таких сигналов. Я занервничал, потому что заставлять летчиков, только что закончивших долгий и утомительный ночной полет, делать круги в темноте было совершенно недопустимо. Более того, ситуация становилась благоприятной для внезапной вражеской атаки. Ведь никогда нельзя быть уверенным, что самолеты в небе над тобой – твои.

И сейчас вся база была на ногах, с беспокойством ожидая приземления самолетов. Хотя это и было за пределами моих полномочий, но как офицер штаба авиации я приказал наземным группам немедленно включить посадочные сигналы. Один за другим черные бродяги проскользнули по взлетно-посадочной полосе, и световые сигналы погасли. И в этот момент на КП вбежали Ямамото и его командир звена. Я сразу же извинился за превышение полномочий в столь серьезном вопросе. Капитан не стал ругать меня, а поблагодарил за своевременное вмешательство. В его поведении не было ничего необычного. Для каждого из нас благополучие летчиков было превыше всего. Мы старались насколько возможно уменьшить груз на плечах этих людей, непосредственно ведущих борьбу с врагом. Это требовало безусловного сотрудничества всех причастных людей. Сделать меньше – значит уклониться от исполнения своих обязанностей.

Состав экипажей представлял весь японский народ на поле битвы, потому что эти люди пришли из всех слоев общества. Некоторые носили имена хорошо известных семей, некоторые младшие командиры были простыми рабочими. Некоторые были единственными сыновьями в семье. Мы поддерживали строгую дисциплину на земле с четким соблюдением рангов, классов и возраста, но эти различия исчезали, когда самолет отрывал колеса от земли.

Врага мало интересовали группы, составлявшие наши экипажи, и не было никакой дискриминации со стороны летчика, поймавшего наши самолеты в прицел! Наши экипажи являли собой тесно связанные группы, потому что не было никакой разницы, кто управлял пулеметом или пушкой – рядовой или офицер. И результат был такой же. К сожалению, подобное чувство солидарности, как в наших экипажах, не было типично для всей японской военной организации.

Непрерывные воздушные бои с отчаянно сражающимися американцами вели к тяжелым и непрекращающимся потерям среди наших авиаторов. Постоянные перехваты и бомбардировочные налеты делали редким тот день, когда наши люди не погибали или не получали тяжелые ранения. Откровенно говоря, летчики и члены экипажей не надеялись выжить во время боевого дежурства на Буине, потому что постоянные потери в людях вели к тому, что никто не мог предвидеть времени своей собственной гибели. Я не мог понять поведения нашего военно-морского командования, которое обращалось с нашим персоналом с чрезвычайной жесткостью и явным безразличием. Из ста пятидесяти авиаторов, прибывших вместе со мной месяц назад на Буин, не меньше пятидесяти уже погибло. И мы были уверены, что до того, как закончится второй месяц, больше половины оставшихся тоже уйдет на тот свет. Даже в дорого стоившей нам операции по взятию плацдарма на Гуадалканале мы не теряли более трети боевого состава. Здесь, на Буине, мы больше всего несли потери среди младших лейтенантов, которые формировали ядро наших пилотов-истребителей. Тринадцать из них прибыли сюда, на юг Тихого океана, восемнадцать месяцев назад, и в живых остался лишь один.

Я не до конца понимал настроение этих людей, как тех, кто уже погиб, так и тех, кто уцелел. Возможно, многие воспринимали свою судьбу спокойно, понимая, что, жертвуя жизнью ради своей страны, они умирали не просто так. Не знаю ответа, но все равно было приятно видеть, что те, кто оставался сражаться и почти наверняка погибнуть, не выказывали никаких признаков психологического расстройства.

В сухопутных войсках была иная обстановка. Возможно, там кто-кто черпал свое мужество из давно лелеемого желания умереть перед своими товарищами с бесстрашным кличем «Банзай!» на устах.

Похоже, этот мир человеческих эмоций не достигал наш летный состав. Их мужество и солидарность, под огнем ковавшие из них команду, происходили из чего-то более глубокого и долговечного. Определенно, они понимали, что, если ход войны резко не изменится, их кончина становится лишь вопросом времени. Вопрос только в том, когда этот момент наступит. Им надлежало продолжать борьбу, невзирая на постоянно подстерегающую их все сжигающую смерть, просто потому, что нужно было выполнить свою задачу.

Для наших авиаторов было важно, чтобы другие запомнили, как мужественно они встречали смерть в бою с врагом. Нашим летчикам, которым так долго пришлось сражаться и постоянно терпеть поражения, часто в последние минуты жизни не дано было знать, сообщат ли домой об их кончине. В большинстве случаев конец приходил без очевидцев – товарищей-летчиков. Тех, кто не вернулся, относили в разряд «погиб в бою» или «не вернулся с задания». Несмотря на возможный бесславный конец, наши летчики и члены их экипажей дрались мужественно.

Философ заявил бы, что «основным принципом теории эволюции является безразличие к собственной гибели во имя дальнейшего распространения видов». Все это хорошо звучит в классной комнате, но очень подозрительно, что философы часто отсутствуют на полях сражений. Что же заставляло наших летчиков вести себя именно так? Я не могу ответить и никогда не узнаю, но чувствую, что видел в их глазах что-то удивительное, глубокое и чистое, возможно, отражение безоблачного мира, который был им известен в душе. Если бы меня попросили найти побудительный мотив, я мог бы ответить: «Любовь к Родине». Можно ли это классифицировать как патриотизм? Трудно сказать.

Через общение с этими людьми я узнал, что есть такие, кто воюет просто ради самой войны, кто ищет смертельной схватки с врагом, кто ставит свою жизнь на кон против жизни вражеского летчика. Они делали это не из патриотических побуждений, а просто потому, что хотели воевать. Это логикой до конца не объяснить. Если бы настоящую обстановку на поле боя при всем отсутствии достойных человеческих условий показать людям дома, это бы вызвало волну возмущения в отношении политики наших лидеров. Само решение об объявлении войны следовало бы весьма серьезно обдумать заранее, и, может быть, по этой причине война могла бы закончиться раньше.

И все-таки наши летчики не стремились к тому, чтобы просветить общество. Наши летчики не были так научно безграмотны, чтобы верить в счастливую жизнь после смерти. Они наслаждались настоящей жизнью, которую считали наивысшим духовным моментом, которого может достичь человеческое существо.

Этот вопрос так волновал меня, что иногда я незаметно покидал свой барак и заходил в места ночлега моих подчиненных. Я хотел выяснить, с малой надеждой на успех, что же двигало этими мужественными людьми. Офицерам рангом выше лейтенанта была дозволена роскошь спать по двое и трое в одной комнате, но младшие офицеры теснились по восемь человек, обычно в старых, грязных палатках, защищенных лишь снаружи москитной сеткой. Наши низшие командные чины тоже мучились в обветшалых перенаселенных палатках. Но однако, хуже всего были условия, в которых жили наши группы техобслуживания. Их палаточные «кварталы» были сравнимы лишь с худшими трущобами в джунглях, и люди спали, как сардины в бочке, настолько тесно друг к другу, что было невозможно перевернуться на другой бок на этом полу. Тропические дожди обрушивали воду на их тела, отчего спать становилось совершенно невозможно. Их москитные сетки походили на жалкие клочки ткани, практически бесполезные. Им досталась действительно жалкая участь: питаться плохой пищей, жить в антисанитарных условиях в перенаселенных палатках. Мы ничем не могли улучшить эти жуткие условия, потому что те несколько транспортных кораблей, которым удалось прорваться сквозь вражеский щит, смогли доставить лишь самые необходимые вещи.

Я всерьез опасался за здоровье наших авиаторов. Даже самое легкое заболевание было способно нарушить согласованную работу, столь необходимую в воздушном бою. Последствия недоедания особенно лишали нас боевых преимуществ. В любой воздушной схватке тот, кто первым заметит врага, немедленно завоевывает превосходство. Наши пилоты и члены экипажа, страдая от недоедания, часто испытывали ухудшение зрения. В нашей практике был яркий пример, к чему приводит такой недостаток. Капитан 2-го ранга Мотифуми Нанго, выдающийся герой китайско-японского инцидента, настаивал на своем вылете, несмотря на явное недоедание. Он был великолепным летчиком. Однако мы были убеждены, что он даже не видел вражеского истребителя, в которого его Клод врезался с оглушительной силой.

Буин находился в зоне тропиков, но там отсутствовало местное население. На этой богом забытой полоске земли в джунглях не росли ни фрукты, ни овощи, и он мог похвастаться, пожалуй, лишь какао. В Рабауле и на Бука (острове к северу от Буина) росли хоть какие-то фрукты, но в таких ничтожных количествах, что не могли удовлетворить и долю наших потребностей. И все равно я часто посылал транспортный самолет в Кавиенг, на северной оконечности Новой Ирландии, с приказом доставить бананы, папайю и овощи. Полет с возвращением покрывал более 800 морских миль и съедал ценное горючее, но я чувствовал, что необходимо дать нашим авиаторам хотя бы минимум свежей пищи. Контр-адмирал Сакамаки еду не брал, а распоряжался, чтобы ее раздали только среди пилотов и членов экипажей.

Время от времени высокопоставленные офицеры из нашего штаба в Токио и из штаба Объединенного флота в Труке прибывали к нам, чтобы посовещаться со мной на тему воздушной войны в районе Буина. Я понимал, что мое мнение никак не может повлиять на действия нашей морской авиации в будущем, и всегда с осторожностью отвечал на любой их вопрос. Один из таких допросов проходил следующим образом:

«Мы замечаем, что со времени перевода 2-й авианосной эскадры на Буин объем воздушных операций на этом театре резко возрос. Как видно из ваших докладов, наши налеты приносят противнику большие неприятности. Может быть, нынешний командир использует тактику, значительно отличающуюся от той, которой придерживался предыдущий командующий?»

На самом деле мы не меняли сколь-нибудь значительно нашу тактику. Истина была просто в том, что большинство офицеров штаба авиации, работавших до нас на Буине, страдали серьезными душевными расстройствами. Они были морально и физически опустошены не только от своей ужасной работы под вражеским огнем, но и от отсутствия нормального жилья, питания, а убийственный климат ускорил их кризис. В таких условиях они, вероятно, не могли эффективно использовать свою авиацию против врага. Я отвечал:

«Изменения если и были, то совсем незначительные. Я считаю, что возросшая эффективность нашего летного состава проистекает из того факта, что наш командующий пользуется безусловным доверием и поддержкой своих подчиненных. Как вы понимаете, в нынешних воздушных боях сражаются главным образом молодые офицеры и авиаторы званием ниже лейтенанта. Честно говоря, я сам страшно хочу слетать в разведку на Гуадалканал, потому что личные наблюдения помогли бы моей работе. Однако, как вы знаете, мои старые раны не позволяют мне подниматься на большую высоту. В самолете-разведчике я был бы только обузой, и, несмотря на то что мне так хочется слетать опять, я воздерживаюсь от этого».

«Тем не менее, капитан 3-го ранга Окумия, как у офицера штаба, отвечающего за воздушные операции, нет ли у вас каких-нибудь особенных идей, которые вы используете на практике или хотели бы видеть воплощенными в жизнь?»

На этот вопрос было трудно ответить, но наконец я произнес:

«Мои идеи как офицера штаба авиации могут отличаться от концепций, которых придерживаетесь вы. Для меня мои обязанности похожи, да простите мне мою аналогию, на работу спортивного тренера. Офицер штаба авиации должен намечать в общих чертах план атаки, но таким же образом обязан делать все возможное, чтобы облегчить работу своих авиаторов. Давайте посмотрим фактам в лицо. Офицеру штаба не место в настоящем бою, все его усилия должны быть направлены на то, чтобы разработать самый эффективный план атаки и предоставить своим людям наибольший шанс на спасение. Я просто выполняю свои обязанности понимая это».

«Не могли бы вы немножко уточнить, что имеете в виду?»

«Возможно, лучше всего это можно понять на примере нашего отношения к рядовому составу. Обычно все стараются удовлетворить запросы офицеров, но те же самые люди удивительно безразличны к трудностям подавляющей части нашего летного персонала, состоящей из младших чинов. Мне это кажется просто глупым, потому что даже от самого лучшего офицера в бою не будет никакого толку, если за ним не будет стоять хорошо сработавшаяся и талантливая команда. Поэтому каждую свободную минуту я стараюсь придумать способы и средства для поднятия морали наших младших командных чинов. Особенно меня заботит, как обеспечить наших авиаторов пищей и лекарствами, необходимыми для их здоровья. Наши механики выбиваются из сил, чтобы поддерживать самолеты в исправном состоянии. Мало что может так подорвать мораль, как отсутствие самолетов в войне с противником, который каждый день становится все сильнее».

«Понятно… Как офицер штаба авиации, чего бы вы хотели особенно, что необходимо сделать?»

«Очень много! Но прежде всего я хотел бы отправить нескольких моих подчиненных домой в Японию, пока они еще вполне здоровы. Не так уж важно, если мы вернем на родину одного-двух моих авиаторов, которые еще не заболели или не ранены. Прошло более двух месяцев, как я прибыл на Буин; за все это время, хотя и много воинов прибыло сюда на замену, ни один здоровый военнослужащий не покинул эту базу. То же самое применимо к нашим командам техобслуживания, которые живут в самых тяжелых условиях. Почему? Если бы наш персонал только поверил, что есть шанс, даже очень маленький, вернуться в Японию до того, как человек будет тяжело ранен или серьезно заболеет, наш дух поднялся бы намного. Перспектива вернуться домой при иных обстоятельствах, нежели, так сказать, на носилках, стала бы огромным стимулом для работы.

Еще одна проблема. Почему, господи, штаб так надолго затягивает награждение наших воинов, заслуживших этого? Самые невероятные проявления мужества и храбрости в боях прошли незамеченными для Токио. Похоже на то, что на Японию воин, который в одиночку побеждает сто вражеских самолетов, производит впечатление не больше, чем какой-то чиновник, никогда в жизни не сделавший ни одного выстрела! Посмотрите, как действует наш противник. Гендерсон-Филд на Гуадалканале, самая большая вражеская авиабаза в регионе, названа в честь майора Лофтона Гендерсона, летчика морского торпедоносца, погибшего на Мидуэе. Меня впечатляет мудрость американского метода поднятия духа у своих бойцов.

В противоположность им, наш флот не делает абсолютно ничего для признания своих героев. Выдающиеся летчики, участники налета на Пёрл-Харбор и битвы у Мидуэя, до сегодняшнего дня не получили за это ни одной награды. Сейчас эти люди один за другим гибнут в боях, и число их уменьшается с каждым днем. Временами ситуация становится смешной. Недавно вице-адмирал Джунити Кусака, начальник штаба флота Юго-Восточного района, был вынужден признать заслуги одного из наших летчиков. Он наградил почетным мечом командира звена Окабэ, который за один день сбил семь вражеских самолетов. Сам Окабэ был счастлив получить эту награду, но радоваться ему пришлось недолго, потому что несколько дней спустя он погиб. Наши авиаторы не жалуются и даже не обсуждают отсутствие наград и почестей за их заслуги. Вот из-за этого молчания я вас особенно прошу убедить штаб уделить этим людям внимание, которое они справедливо заслуживают».

(Удивительно и, может быть, стыдно сознавать, что за всю Вторую мировую войну ни один живущий военнослужащий японских вооруженных сил не получил ни в какой форме государственные почести, награды или похвалы. И это несмотря на действия многих воинов за пределами своего долга перед страной.)

В конце сентября 1943 года меня перевели в штаб авиации 2-й авианосной эскадры, а вскоре после этого я вернулся в Японию. К середине октября налеты вражеской авиации на 26-ю воздушную флотилию в Буине стали нестерпимыми. База постоянно подвергалась бомбежкам и обстрелу с воздуха, жилые помещения стали полностью непригодны для жилья, а потери транспортных кораблей росли, и флот оставил эту базу и перевел авиацию прямо в Рабаул. С октября 1943-го по январь 1944 года наши самолеты вели бои с противником, которые можно отнести к разряду самых ожесточенных за всю войну. Все больше вражеских истребителей наземного и морского базирования атаковало наши позиции. Их встречали самолеты 25-й и 26-й воздушных флотилий и авиагруппа 1-й авианосной эскадры. Флот был не в состоянии бесконечно выдерживать растущий вражеский напор, и наше положение быстро ухудшалось.