Раздел 15. Мастерство и самореализация литературного критика

Здесь уже на раз говорилось, что литературная критика – род литературы, творческая сфера деятельности, сопряжённая в то же время с интенсивной мыслительной (аналитической) работой. Ясно, что такой разноплановый и разнонаправленный труд требует от человека особых способностей, умений и навыков. Психологи настаивают на том, что разные полушария человеческого мозга отвечают за различные сферы высшей нервной деятельности: одно из них управляет логикой, рассудком, категориальным мышлением, другое – генерирует эмоции, неосознанные эксцессы, интуицию. В идеале – критику необходимо умение гармонично сочетать работу двух этих психических процессов. Но об этом легко рассуждать, но очень непросто добиться нужного результата на практике. Так в чём же состоит подлинное мастерство литературного критика?

Разумеется, главная цель этой деятельности как раз и состоит в том, чтобы сохранить разумный баланс между эмоциональным и рассудочным восприятием произведения литературы. Вокруг нас может быть (и присутствует) сколько угодно людей, умеющих душевно реагировать на прочитанное по принципу «нравится – не нравится», но неспособных логически обосновать свою точку зрения. Пишущие люди постоянно сталкиваются с этим, когда предлагают свои рукописи или опубликованные произведения для ознакомления родным, знакомым и друзьям. Очень часто случется так, что после прочтения, когда ты горячо ждёшь отзыва, в ответ раздаются невыразительные слова или люди просто хранят молчание. Автор в недоумении воспринимает такую слабую реакцию, но причиной столь прохладного отношения его близких является не холодность восприятия, а обычное неумение внятно и аргументированно сформулировать свои впечатления. Таким читателям всегда легче примкнуть, присоединиться к чужому мнению, выраженному на уровне категорий, нежели сказать что-то разумное и своё. Для критика такого вопроса быть не может – его задача и долг всегда быть готовым к высказыванию по поводу практически любого текста.

Но при этом критический жест не может и не должен быть голословным. Ему требуется некоторая система доказательств. Говоря пушкинскими словами, требуется «поверить алгеброй гармонию», не разрушив при этом общей естественности восприятия. Иными словами его эмоции должны быть отчасти рассудочными, а рассуждения – чувственными. Достичь такого результата, пользуясь принципом золотого сечения, дано далеко не каждому – вот почему (напомним) не состоятельны представления, что критиком может быть несостоявшийся поэт или прозаик. Для этого требуется особое состояние души и мудрая принципиальность, вот почему среди понимающих людей так распространено словосочетание «критик от Бога».

Ваш критик, – некогда писал Никола Буало, –

должен быть разумным, благородным,

Глубоко сведущим, от зависти свободным:

Те промахи тогда он сможет уловить,

Что даже от себя вы попытались скрыть.

Он сразу разрешит смешные заблужденья,

Вернёт уверенность, рассеет все сомненья

И разъяснит потом, что творческий порыв,

Душою овладев и разум окрылив,

Оковы правил сняв решительно и смело,

Умеет расширять поэзии пределы[282].

Конечно, перед нами – идеальный случай. В реальности чаще всего приходится неустанно следить, с одной стороны, за тем, чтобы не была утрачена свежесть, так сказать, детскость восприятия, умение смотреть на вещи незашоренными глазами, а с другой, стремиться к тому, чтобы приводимые факты, цитаты, утверждения и выводы выглядели не как голословные декларации, не как песчаные замки, которые легко разрушить одним движением, а были бы незыблемыми, покоились на прочных житейских, а ещё лучше – на теоретических, философских, эстетических основаниях.

Вообще говоря, лучше, если выработка такого идейного фундамента предшествует конкретным статьям и разборам. Примерно так обстояло положение в немецком романтизме, когда вначале появляются глубокие эстетические разработки братьев А. и В. Шлегелей, А.Г. Баумгартена, Л. Тика, В.-Г. Вакенродера, а лишь потом за ними следуют полноценные явления литературы и разбирающие их работы.

Примерно об этом же неустанно твердили русские любомудры, занимаясь поисками «верховной» идеи и обращаясь к научному опыту то Шеллинга, то Гегеля. В записной книжке Владимира Фёдоровича ОДОЕВСКОГО(1804–1869) есть рассуждение о том, что мысль и чувство сопутствуют человеку, диалектически дополняя друг друга. Самобытная душа, говоря языком современной психологии, подобно экстраверту и интроверту, проявляет либо одну, либо другую сторону: «Оттого поэт и философ одно и то же. Они развиты лишь по индивидуальным характерам лица, один стремится извергнуть свою душу, вывести сокровища из их таинственного святилища, философ же боится открыть их взорам простолюдинов и созерцает свои таинства лишь внутри святилища»[283].

В.В. Розанов, прежде чем приступить к активной литературно-критической деятельности, направил основные силы своего интеллекта на то, чтобы выработать индивидуальную систему мировосприятия в трактате «О понимании». После того, как краеугольные камни теоретического основания были выложены, он уже мог предоставить себе, как автору, полную свободу самовыражения: на прочном фундаменте могло устоять здание самой причудливой идеологической и художественной конфигурации.

Критик всякую минуту должен быть готов к тому, что требуется во всеоружии выступить на защиту и доказательство своих слов и впечатлений, внешне кажущихся лёгкими и мимолётными. Только тогда слово его будет иметь значение, силу и заслуженный авторитет.

Мастерство критика подчас способно проявиться в преодолении той эстетической направленности, которую он исповедует. Романтический критик А.А. Бестужев-Марлинский, склонный к предельно эмоциональным эскападам, временами находит неожиданно чёткие, чеканно точные характеристики для обозначения творческих заслуг своих предшественников: «Фонвизин в комедиях своих «Бригадире» и «Недоросле» в высочайшей степени умел схватить черты народности и, подобно Сервантесу, привести в игру мелкие страсти деревенского дворянства. Его критические творения будут драгоценными для потомства, как съёмок (facsimile) нравов того времени»[284]. В другом случае сначала он сполна отдаётся стихии романтического видения: «…блеснул Карамзин на горизонте прозы, подобно радуге после потопа… Он двинул счастливою новизною ржавые колёса его механизма, отбросил чуждую пестроту в словах, в словосочинении и дал ему народное лицо», а рядом – предлагает формулировки, пригодные для академического учебника: «Он преобразовал книжный язык русский, звучный, богатый, сильный в сущности, но уже отягчалый в руках бесталанных писателей и невежд-переводчиков… Время рассудит Карамзина как историка; но долг правды и благодарности современников венчает сего красноречивого писателя, который своим прелестным, цветущим слогом сделал решительный переворот в русском языке на лучшее»[285].

Иными словами, арсенал методов и приёмов литературного критика обязан быть богатым, разнообразным и должен применяться сообразно логической необходимости и исходя из конкретной задачи. Известный современный критик Лев Александрович АННИНСКИЙ (род. 1934) вообще проводил идею, что критика является самодостаточной областью, в которой критик занимается в первую очередь самовыражением, а литературные тексты – только материал, привлекаемый для этой цели.

И когда критика соответствует поставленным перед ней задачам, аудитория с благодарностью откликается на её голос благодарным вниманием. Как признавался на склоне лет У. Сомерсет Моэм, «…я до сих пор читаю много критики, потому что этот литературный жанр мне нравится. Не всегда хочется читать что-нибудь возвышающее душу, а провести час-другой за чтением критических статей – что может быть приятнее? Интересно соглашаться с автором; интересно с ним спорить; и всегда интересно узнать, что думает умный человек о каком-нибудь писателе…»[286]. К тому стоит добавить, что и чтение хорошей критики тоже способно возвысить человеческую душу.