Традиции и новаторство: диалектика восприятия

Каждый из нас ментально пребывает в промежутке между прошлым и будущим. Банальное мышление трактует это положение как миг, мгновение. Но это скорее релятивистский взгляд на течение времени. На самом деле любой предмет или даже вещь непрерывно находится в состоянии пути, которое длится постоянно, хотя наше сознание и способно совершать достаточно продолжительные экскурсы в прошлое и наносить визиты в будущее. В любом случае человек являет собой двуликую сущность, одна из которых обращена назад, а другая – вперёд. Как выразился современный поэт Михаил Попов:

Позади вии,

впереди роботы с улыбкой на роже.

Эти – мёртвые, те – ещё не живые,

Но от обоих – мороз по коже... [275]

Казалось бы, мы имеем дело с равнозначным влиянием на современность того, что было и того, что будет. Но это не совсем так. Если будущее мы можем лишь прогнозировать с достаточной долей допущения и вероятности, то прошлое известно нам более основательно, несмотря на разночтения в суждениях современников и историографов. Прошлое – гораздо более прочная субстанция, а в творчестве это проявляется ещё отчётливее. И в разговоре об искусстве минувших эпох мы имеем возможность судить о предмете более предметно и здраво. В частности, поразмышлять о проблеме литературной традиции.

При обращении к этой материи на ум приходит образ реки, вернее, многих рек, ведь история литературы знает много разнообразных традиций. Реки, как известно, имеют разную протяжённость, широту, скорость течения, состав воды, наличие притоков, объём водосброса... Так и с традициями: одни давние, другие относительно новые, одни сосредоточенные в себе, другие стараются распространиться в окружающем пространстве, насколько это возможно. Но всё равно они, в сущности своей, остаются традициями: субстанцией постоянства, основательности, твёрдости. По словам историка культуры Сергея Сергеевича АВЕРИНЦЕВА (1937–2004): «Мы люди постольку, поскольку родители наши научили нас определённым заповедям, оценкам, моральным навыкам, если угодно, избитым трюизмам, если угодно, прописным истинам, которым из поколения в поколения научался человек, вступающий в сообщество людей. На них зиждется всё, включая здравость простой эстетической реакции. Как говорил писатель, мы способны ответить благодарной радостью на красоту явления природы лишь потому, что в нас с детства воспитали привычку благодарить мать за вкусный пирог; а кто разучился благодарить, для того скоро всё станет безвкусным»[276].

Однако если жить только с оглядкой во вчерашний день, не останется возможности для динамики, развития и эволюции; образуется почва для застоя и духовной стагнации. Поэтому неизбежно в мир являются личности, склонные пересмотреть, реформировать или отвергнуть старые представления о прекрасном. В борьбе за утверждение новых эстетических моделей они вступают в открытое взаимодействие с комплексом устоявшихся суждений, канонов, заповедей. Иногда этот процесс принимает радикальный, непримиримый характер, иногда — протекает более плавным, диалектическим образом. Потому что «модернизм надо отличать от подлинного новаторства. Модернизм отрекается от традиций. Новаторство, движущее историю, проникнуто пиететом к прошлому»[277]. Эти слова сказаны искусствоведом, но к литературе они имеют самое прямое отношение. Поэтому критик, хотел бы он этого или не хотел, будет вынужден решать извечный вопрос соотношения традиций и новаторства при обращении к любому материалу.

Более того, иногда бывает, что установить генетическую связь разбираемого произведения с предшествующими работами, включить их в исторический или современный контекст – значит наполовину решить творческую задачу. Когда новое сочинение включается в общепринятую систему ценностей, то это подтверждает правоту ранее выдвинутых теорий. Если же оно выбивается из общей тональности, выпадает из стройного хора других текстов, то мы имеем дело с двумя вариантами случаев: либо автор не учёл продуктивных тенденций, не совпал по принципу резонанса с насущными потребностями аудитории (возможно, он опередил эпоху, а может, допустил досадный промах), либо он сказал принципиально новое слово, к которому впоследствии присоединятся другие его сотоварищи и единомышленники. В любом случае обязанностью критика является понять место и значение творческого явления, по возможности предугадать и предвидеть его дальнейшую судьбу.

Иногда случается, что в качестве критика и теоретика литературы вынуждены выступать сами авторы новаторских сочинений. Андрей БЕЛЫЙ (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934) ряд книг и статей посвятил соотношению символистской теории литературы с традиционной эстетикой. Владимир Владимирович МАЯКОВСКИЙ (1893–1930), который в ранний период своего творчества декларировал крайнюю степень отрицания предыдущей культуры:

Славьте меня!

Я великим не чета.

Я над всем, что сделано,

ставлю «nihil» 1.

Никогда

ничего не хочу читать.

Книги?

Что книги![278]

(«Облако в штанах»)

позднее ощутил необходимость обосновать и разъяснить сущность собственной методологии и сделал это в автобиографической книге «Я сам» (1922–1928), статье «Как делать стихи» (1926) и стихотворении «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926). В частности, поэт показал траекторию своего эстетического развития, важнейший этап которого совпал с заключением в Бутырской тюрьме: «Важнейшее для меня время. После трёх лет теории и практики – бросился на беллетристику.

Перечёл всё новейшее. Символисты – Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво»[279]. В этом кратком свидетельстве не только динамика его художественных поисков, которые привели его сначала к в лагерь футуристов, а затем в ЛЕФ, но и отражение общих тенденций тогдашней литературы. Нет необходимости напоминать, что в 20-е годы ХХ века голос Маяковского обладал огромной силой и авторитетом.

Но, как бы ни проводилась линия жизни литературного аналитика, в большинстве случаев от его позиции, уже при дебютных выступлениях его, в общественном мнении создаётся некая стойкая репутация, которую в дальнейшем будет трудно изменить или опровергнуть. Всё равно найдутся люди, которые будут твердить: «А! Он – традиционалист, как бы ни пытался это опровергнуть» или «Перед нами завзятый авангардист, сколько бы ни рядился он в одежды современных подходов к искусству». Решением этой дилеммы единственно может быть твёрдость позиции, верность себе и бесстрашие в отстаивании глубоко личных, искренних, прочных позиций. На этом пути, увы, его ожидают неизбежные неприятности: стычки с оппонентами, обвинения соратников в отступничестве, непонимание читателей. Но tertium, к сожалению, non datur – третьего не дано.