Выстраивание аксиологических и эстетических иерархий

Об аксиологическом аспекте критической деятельности речь уже шла в первом разделе книги. Остаётся добавить, что такого рода иерархии выстраиваются всегда и везде. Критика, естественно, принимает в этом процессе самое активное участие, и у каждого критика, в принципе, создаётся своя собственная система эстетических ценностей. Другое дело, что не всеми и не всегда может быть принята установленная им шкала художественных достижений. Кроме того любой вариант литературной инвентаризации со временем ветшает, устаревает и требует обновления, пересмотра. Любой учебник по истории литературы есть вариант установления писательских калибров и масштабов: кому-то отводится целая глава, кому-то – параграф, кто-то довольствуется абзацем или упоминанием в перечислительном списке, ну а остальные остаются за гранью рассмотрения. Уже говорилось о попытке П.В. Палиевского графически представить литературные достижения русских классиков, но и тогда, и сегодня найдутся люди, несогласные с его субъективными оценками взлётов и падений того или иного таланта.

Помимо критики в этой работе участвуют и другие общественные структуры: политика, идеология, система образования, гражданское общество, СМИ, премиальные комитеты и жюри, так называемые элиты, рядовые читатели и пользователи компьютерных сетей. Разумеется, у каждой из этих интеллектуальных групп будут свои индивидуальные приоритеты и предпочтения, при этом расхождение в оценках может быть диаметрально противоположным. Например, высоколобая публика скептически относилась и относится к поэзии Эдуарда Асадова, Андрея Дементьева, Леонида Дербенёва, Николая Добронравова, Ильи Резника, Ларисы Рубальской, Льва Ошанина, Михаила Танича, Игоря Шаферана и других поэтов-песенников, но они широко известны в кругах менее взыскательной аудитории, востребованы и принимаются с совершенно искренним одобрением. И наоборот, либерально-демократическая читательская общественность поднимает на щит стихи и песни Юрия Визбора, Владимира Высоцкого, Александра Галича, Вероники Долиной, Александра Дольского, Олега Митяева, Булата Окуджавы, в то время как представители патриотической критики читают их сочинения легковесными и оторванными от корневых нужд народа.

Относиться к этому надо спокойно и с полным пониманием: здесь мы в очередной раз сталкиваемся с проблемой вкуса, идеологических установок, эстетических критериев и разброса мнений. Насущной задачей критики тут становится демонстрация читателям истинных литературных достоинств и художественных несовершенств, свойственных ремесленным поделкам. В отношении той же песенной поэзии следует внятно и вдумчиво показать высокий уровень текстов Михаила Исаковского, Новеллы Матвеевой, Михаила Матусовского, Роберта Рождественского, Игоря Талькова, Алексея Фатьянова, Геннадия Шпаликова и др., противопоставив их авторам текстов для шлягеров и песен-однодневок.

Иногда иерархию требуется установить и в пределах творчества одного писателя. Дело в том, что результаты литературного труда в разных сферах и в разные годы жизни могут быть неравнозначными. Так, в частности, рядом с глубокими и проникновенными стихами Андрея Вознесенского мы находим довольно поверхностные песенные опусы вроде «Миллиона алых роз», «Песни на бис», «Полюбите пианиста», «Танца на барабане» и проч. которые к изящной литературе имеют отдалённое отношение.

Ещё более положение критики усложняется, когда результаты национальной литературы требуется включить в мировую систему художественных ценностей, в общемировой рейтинг. Может показаться, что такого рода деятельность становится объективнее и осмысленнее, если она проводится по принципу коллегиальности: чем больше людей примут участие в формировании иерархии, тем она будет убедительнее. Однако чаще всего этого не происходит, что показывает организация всевозможных опросов населения. Составление списков «Ста лучших книг» или «Ста лучших писателей» обыкновенно грешит банальностью и стереотипностью отбора: рядовые респонденты тоже ведь не свободны от навязываемых им оценок и часто ориентируются на расхожие мнения.

В 1967–1977 годы советским издательством «Художественная литература» была предпринята беспрецедентная попытка составить общую картину мировой изящной словесности – была издана 200-томная «Библиотека всемирной литературы». Это был грандиозный издательский проект: на высоком полиграфическом уровне и хорошей бумаге тиражом 300–303 тысяч экземпляров были изданы произведения классиков зарубежной, русской и советской литературы. К составлению издательской программы были подключены десятки специалистов: академиков, профессоров, руководителей писательских союзов, писателей, переводчиков и, естественно, критиков: Ч. Айтматов, М.П. Алексеев, Д.Д. Благой, И.С. Брагинский, Б.И. Бурсов, Р. Гамзатов, Н.М. Любимов, Г.М. Марков, Э.Б. Межелайтис, М.В. Нечкина, А.К. Нурпеисов, Н.С. Тихонов, М. Турсун-заде, К.А. Федин, Н.Т. Федоренко, П.Н. Федосеев и многие другие.

Из необъятного материала требовалось выбрать и составить двести томов. Океан мировой литературы был разделён на три серии:

· Серия первая: «Литература Древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения, XVII и XVIII веков».

· Серия вторая: «Литература XIX века».

· Серия третья: «Литература XX века».

Уже это деление проявило крайнюю субъективность в распределении

позиций: два последних века развития культуры поставлены в явно преимущественное положение по сравнению с предшествующими эпохами. В результате такой сегрегационной политики получился, скажем, такой ценностной дисбаланс, при котором вся античная литература уместилась на страницах пяти книг, а одному пролетарскому писателю М. Горькому (безусловно, крупному и достойному) было выделено три (!), то есть больше половины объёма предоставленного древнегреческим и латинским авторам.

Подобная несправедливость прослеживается внутри каждой из серий. Легко догадаться, что при обсуждениях и голосованиях редакционного совета чаще верх брали не писатели и критики, а идеологи и литературные функционеры. Это выразилось, к примеру, в том, что из иностранных авторов в большинстве случаев отбирались писатели коммунистической или демократической направленности, что выразилось в обязательном представительстве литераторов из социалистических стран Европы. Речь не о том, что такие писатели (Б. Брехт, Я. Гашек, Дж. Лондон, Лу Синь, Л. Фейхтвангер, К. Чапек и др.) не заслуживают внимания, но просто подобный подход создаёт явный перекос и оставляет за рамками серии многие громкие и достойные имена.

По-человечески понятно, что составители «БВЛ» постарались обеспечить присутствие в ней литератур всех союзных республик и братских стран, но всё-таки двухтомники М. Ауэзова, Я. Ивашкевича, однотомники А. Барбюса, И. Бехера, С. Льюиса, М.-А. Нексё, М. Пуймановой, Дж. Рида, А. Упита, ныне писателей полузабытых, выглядит как перебор. К сожалению, неангажированная критика не смогла вмешаться в этот процесс и навести в нём относительный порядок. Относительный, это сказано здесь не случайно, так как полной и строгой объективности в этом вопросе вряд ли когда-нибудь возможно достичь.

Критик и литературное направление (группа, кружок, объединение)

Литературное направление или течение, часто означающее отношение нескольких творчески близких людей, признающих общую эстетическую или идеологическую программу и действующих в режиме взаимной поддержки. Маяковскому приписывают фразу о том, что направление в искусстве есть шестеро увлечённых мужчин и женщина, разливающая чай. При всей условности этой формулировки стоит прислушаться к ней: многие явления, вошедшие в историю литературы, именно так и начинались: всё зависит от того, чтó это за мужчины, чтó они обсуждают и как разлитый чай действует на их интеллектуальные способности. И когда «чай разливает» такая женщина, как Авдотья Панаева, то возникает движение демократической критики, которое – при всех «за» и «против», сопутствовавших её манифестации – занимает ведущее положение в литературно-критическом процессе середины XIX столетия. Но, справедливости ради стоит добавить, что не меньшее, чем дама – разливальщица чая, значение в этом деле имеет присутствие критика. Дело в том, что горячие, пылкие речи, произносимые за столом, настоятельно требуют фиксации в категориальной форме. Без этого никакое направление не сможет явить себя публике в наглядном виде. Иногда критик самостоятельно создаёт литературное направление, как это вышло с Белинским, организовавшим, возглавившим и теоретически оформившим «натуральную школу».

Прежде чем рассуждать об отношениях критика с писательской группировкой, как бы она не аттестовалась, стоит поговорить о том, что эта группа (кружок, партия) представляет сама по себе. В отличие от направления, к которому могут принадлежать люди довольно разные, самодостаточные и даже не знакомые друг с другом, группа есть более тесное человеческое сообщество, находящееся в непосредственных, личных отношениях. Как правило, в противовес одной писательской группировке в литературном процессе существует и другая или другие, принципиально противостоящие ей. Это подразумевает большее единение, чувство локтя, взаимную поддержку членов одного образования, даже если оно не утверждено на формальном уровне. Такая ситуация диктует некоторые правила и негласные законы поведения представителей литературного круга и человеческого сообщества.

Встреча молодых Гёте и Гердера в Страсбурге зимой 1770–1771 года

ознаменовала возникновение известной немецкой литературной группы «Буря и натиск (Sturm und Drang)». Среди её участников были также Август Готфрид Бюргер, Генрих Леопольд Вагнер, Максимилиан Клингер, Якоб Михаэль Рейнхольд Ленц, Фридрих Шиллер и др. Некоторые из «бурных гениев» обладали экстравагантным характеров и вели соответствующий бунтарский образ жизни, однако их имена золотыми буквами вписаны в историю немецкой словесности, в первую очередь, благодаря тому вниманию, которое уделяли критической и теоретической работе такие их лидеры, как Гёте и Шиллер.

Любопытное положение сложилось в русской культуре к началу XIX века. Писательская среда была подразделена на несколько явно выраженных секторов или сегментов. Активно действовало, хотя и, в основном, на теоретическом уровне Вольное общество любителей российской словесности, наук и художеств (в разные года его возглавляли и входили в него И.М. Борн, Д.И. Языков, Е.А. Баратынский, А.Х. Востоков, А.А. Дельвиг, А.Е. Измайлов, Г.П. Каменев, В.И. Красовский, В.К. Кюхельбекер, Н.Ф. Остолопов, И.П. Пнин, В.В. Попугаев, К.Ф. Рылеев, О.М. Сомов, и др.).

Консервативную позицию в области языка и сохранения традиций классицизма занимала «Беседа любителей русского слова» (Г.Р. Державин, А.С. Шишков, Н.И. Гнедич, И.А. Крылов, Д. И. Хвостов, А. А. Шаховской, А.А. Шаховской, С.А. Ширинский-Шихматов, и др.).

За обновление лексического состава, стилистики и строя литературного языка ратовали члены представительного кружка «Арзамас» или «Арзамасское общество безвестных людей» (К.Н. Батюшков, Д.Н. Блудов, Ф.Ф. Вигель, А.Ф. Воейков, П.А. Вяземский, Д.В. Давыдов, Д.В. Дашков, С.П. Жихарев, В.А. Жуковский, Д.А. Кавелин, А.А. Перовский, В.Л. Пушкин, А.С. Пушкин, С.С. Уваров и др.).

Были в те годы и другие культурно-политические сообщества: «Зелёная лампа»(Н. В. Всеволожский, Ф.Н. Глинка, П.П. Каверин, Я.Н. Толстой, С. П. Трубецкой и др.),Союз спасения, Союз благоденствия и проч. Тогда же возникают московское «Общество друзей»или «Кружок С.Е. Раича» (его посещали М.А. Дмитриев, М.П. Погодин, Д.П. Ознобишин, А.С. Норов, Ф.И. Тютчев, М. А. Максимович и др.) и Позднее литературно-философское сообщество – кружок любомудров (Д.В. Веневитинов, И.В. Киреевский, А.И. Кошелев, Н.А. Мельгунов, В.Ф. Одоевский, В.П. Титов, С.П. Шевырёв...).

Нет нужды напоминать, что большинство участников всех перечисленных группировок были не чужды литературно-критической деятельности. Одно простое перечисление имён участников творческих посиделок недвусмысленно указывает на то, что практически каждый литератор того времени входил в какое-либо писательское сообщество, а нередко был посетителем разных собраний. Благодаря этому литературный процесс структурировался: из синкретической и стихийной массы творческих людей выделялись литературные единомышленники и противники; читателям становилось легче ориентироваться в дебрях писательских споров, согласий и разногласий. Тем самым выполнялась важнейшая функция литературно-художественной критики.

Как нам сегодня относиться к такой идеологической и эстетической пестроте взглядов? С исторической дистанции в двести лет непросто разобраться в сущности давних противостояний и столкновений. Конечно, о взаимоотношениях между писательскими партиями написано немало книг, и всё-таки до полной ясности в этом вопросе далеко.

Одни исследователи утверждают, что в существовании перечисленных группировок и их идейных распрях не следует искать серьёзной подоплёки: это было что-то вроде игры, развлечения. Вот распространённое литературоведческое мнение об «Арзамасе»: «Друзья Жуковского были возмущены и в ответ Шаховскому и “Беседе” организовали пародийное общество “Арзамас”. Сам Жуковский стал участником “Арзамаса”, были приняты Вяземский, Батюшков, юный Пушкин, почётным “арзамасцем” был назван Карамзин. Придумали шутовской устав, нововступивший произносил надгробную речь одному из “беседчиков”, затем “покойного” хоронили в стеклянной чернильнице Жуковского. “Арзамасцы” не были, говоря современным языком, официально зарегистрированной организацией; они не имели ни объявленной программы, ни серьёзно сформулированной цели. Их объединяла не уставная присяга, а личная дружба, молодость, сознание того, что, несмотря на малочисленность, они, а не “беседчики” – создатели литературы, которую будут читать будущие поколения»[280].

Казалось бы, определения «пародийное общество», «шутовской устав», комические похороны и все прочие обряды наглядно свидетельствуют о полной несерьёзности этой невинной затеи, хотя надгробные шутки обычно звучат не особенно остроумно, а чаще всего бестактно. И как объяснить, что среди постоянных членов «арзамасского общества» было немало влиятельных государственных мужей: будущий министр народного просвещения С.С. Уваров, вельможный дядя Пушкина – Василий Львович, близкие к академическим кругам и чиновники с блестящей государственной и научной будущностью Д.Н. Блудов и Д.В. Дашков, почётный член общества – придворный историограф Н.М. Карамзин, а духовную опеку их осуществляет вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, мать тогдашнего и следующего властителей России?

Совсем недалеко от орбиты «Арзамаса» находились влиятельные дипломаты и политические деятели И.А. Каподистрия, К.В. Нессельроде, П.И. Полетика, А.С. Стурдза. Поддерживал духовные контакты с кружком будущий митрополит Филарет (Дроздов). Вряд ли значительные лица будут заниматься суесловием и никчёмными забавами. И закономерной представляется несколько иная трактовка арзамасских собраний, например, проводится параллель между созданием Священного Союза Австрии, Пруссии, России и образовании «Арзамаса», который был учреждён в день оглашения вести о создании нового политического формата, а также был приурочен ко дню рождения Марии Фёдоровны.

Известно, что члены «арзамасского» сообщества называли себя, как и государи, основавшие Священный Союз, братьями (кстати, почти все исследователи скромно умалчивают о некотором сходстве ритуалов «Арзамаса» и общим ореолом таинственности с правилами и ритуалами, принятыми в масонских ложах). Словом, разговор о целях и задачах такого рода сообществ (с тем, к чему привела активность членов Союза Спасения и Союза Благословения, а именно, – к восстанию на Сенатской площади 14 декабря 1825 года – всё достаточно ясно) требует продолжения и некоторой корректировки: «...при реконструкции истории «Арзамаса» очень важно рассматривать это сообщество как сложный феномен, укоренённый не только в литературной, но и в политической и социальной реальности своей эпохи...»[281].

После революции 1917 года на смену декадентским течениям, символизму, акмеизму и футуризму является множество новых писательских объединений и группировок: Пролеткульт, «Кузница», «Перевал», ЛЕФ, конструктивисты, формалисты, ничевоки, обэриуты и проч. Для утверждения себя в литературе все они нуждались в критическом внимании. Иногда оно манифестировалось на уровне публикаций, иногда в форме устных выступлений перед публикой в специальных залах, поэтических кафе и клубах: обычно они заканчивались эмоциональным обсуждением форм нового искусства. Нишу официозной организации занимала Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП).

В 1919–1925 годы одним из популярных литературных движений у нас в стране был имажинизм. В состав этого движения входили С.А. Есенин, Р. Ивнев, А.Б. Кусиков, Н.Р. Эрдман и другие талантливые люди. Но вряд ли эта интеллектуальная группа так прочно вошла бы в сознание современников и осталась в истории литературы, если бы в её составе не было таких людей, как Иван Васильевич ГРУЗИНОВ(1893–1942)Анатолий Борисович МАРИЕНГОФ (1897–1962) и Вадим Габриэлевич ШЕРШЕНЕВИЧ (1938–1942), обладавших склонностью к литературно-критическим и, особенно, мемуарным жанрам.

Чуть позже возникает другое писательское сообщество – «Серапионовы братья» (его членами были Лев Лунц, Илья Груздев, Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, Николай Никитин, Михаил Слонимский, Елизавета Полонская, Константин Федин, Николай Тихонов, Всеволод Иванов). Для утверждения их творческих идеалов потребовалась не только интенсивная работа над прозой, но и массированное критическое обеспечение: о «серапионах» кроме них самих в разные годы и в разной тональности писали – Г.А. Белая, П.И. Лебедев-Полянский, Ю.Н. Тынянов, В.М. Фриче, К.И. Чуковский, В.Б. Шкловский. Благодаря их статьям и исследованиям недолго просуществовавшая группа заняла достойное место в истории советской литературы.

В середине и второй половине ХХ века свой след в литературе оставили «Венская группа» австрийских поэтов (Г. К. Артман, К. Байер, Г. Рюм, О. Винер, Ф. Ахлейтнер, Э. Яндль), и немецкое объединение авторов «Группа 47» (Г. Айх, А. Андерш, И. Бахман, Г. Бёлль, М. Вальзер, Г. Грасс, Э. Кестнер, В. Кёппен, Х.В. Рихтер, Э. Фрид, П. Хандке, П. Целан и др.); в 60-70-е годы почти стихийно возникает объединение писателей Южной Америки – так называемый Латиноамериканский бум (М.А. Астуриас, А.Р. Бастос, Х.Л. Борхес, Х. Кортасар, М.В. Льоса, Г.Г. Маркес, П. Неруда, Х.К. Онетти, К. Фуэнтес и др.). Все они приобрели широкую международную известность не только благодаря выдающимся произведениям прозы и поэзии, но и в результате постоянной и планомерной критической активности (и если кто-то из перечисленных авторов не обладал склонностью к критике, тот утверждал свои писательские позиции и принципы благодаря беседам, интервью и устным выступлениям на различных форумах и собраниях).

Литературные контакты не ограничивались констатацией фактов и чистым теоретизированием. Так, на одной из встреч латиноамериканские прозаики договорились откликнуться на такое распространённое явление, как авторитаризм политических режимов – в результате история латиноамериканской литературы обогатилось такими романами о диктаторах, как «Город и псы», «Если хочется плакать, не плачу», «Осень патриарха», «Превратности метода», «Разговор в “Соборе”», «Сеньор Президент», «Страсти по Эвите», «Убейте льва», «Я, Верховный» и др.

Несколько слов стоит сказать о современной ситуации в отечественной литературе и критике. После политических событий 1991–1993 годов и демонтажа советской системы писательские сообщества у нас приобрели параллельные структуры, разделясь на организации литераторов государственно-патриотической и либерально-демократической направленности, которые в определённый момент приобрели вид практически неслиянных потоков. Соответственно демаркационным процессам были подвергнуты и критические круги. Исходя из существования в режимах автономного развития, внутри каждой из писательских групп сформировались свои литературно-критические иерархии. И если критик патриотического крыла Владимир Григорьевич БОНДАРЕНКО (род. 1946) делает ставку на таких писателей, как Василий Белов, Леонид Бородин, Эдуард Лимонов, Владимир Личутин, Станислав Куняев, Валентин Распутин, Александр Проханов и др., то в объектив и орбиту критиков-демократов, например, Вячеслава Николаевича КУРИЦЫНА(род. 1965), Натальи Борисовны ИВАНОВОЙ(род. 1945), Андрея Семёновича НЕМЗЕРА(род. 1957), Яна ШЕНКМАНА(196) и др. попадают совсем другие имена, во многом близкие к стилистике постмодернизма.

Разумеется, такая поделённость литературного процесса по идеологическому принципу отнюдь не идёт на пользу развитию русской изящной словесности, а напротив – обедняет и ограничивает его возможности, а заодно наносит удар по престижу русского писателя.