Литературные биобиблиографические словари

Одной из важнейших задач русской критики издавна является систематизация результатов национального литературного процесса, подведение эстетических итогов и создание творческих иерархий. В этой связи крайне существенным делом является написание биобиблиографических словарей.

На первый взгляд, занятие это сугубо академическое, характерное для литературоведов, стремящихся к полной объективности и независимости. Однако практика нескольких столетий показывает, что нередко именно критика брала на себя исполнение данных обязанностей, превращая сухой и лапидарный взгляд на литературную действительность в яркое, эмоциональное изложение своего собственного видения литературных ландшафтов и последовательностей.

Ещё в XVIII столетии Николай Иванович НОВИКОВ (1744–1818) в пику непрофессиональной попытке перечислить русских писателей и их заслуги, предпринятой в Лейпциге неким «проезжающим русским», создаёт свой «Опыт исторического словаря о российских писателях» (1772). Основательный свод сведений включил в свой состав свыше трёхсот персоналий. Субъективный подход критика выразился в том, что он уделяет внимание несущественным лицам, например, дамам, состоявшим в переписке с известными литераторами, но обходит стороной такую значительную писательницу того времени, как императрица Екатерина II.

Стиль Новикова-критика в наши дни звучит несколько архаично, но несмотря на это, составителю словаря удалось найти точные и сегодня актуально звучащие слова для характеристики многих авторов. Вот, например, как аттестуется им драматург Д.И. Фонвизин: «Сей человек молодой, острый, довольно искусный во словесных науках, также в российском, французском, немецком и латинском языках... Его проза чиста, приятна и текуща, так, как и его стихи. Он сочинил комедию “Бригадир и Бригадирша”, в которой острые слова и замысловатые шутки рассыпаны на каждой странице. Сочинена она точно в наших нравах, характеры выдержаны очень хорошо, а завязка самая простая и естественная. Наконец, он сочинил слово на выздоровление его императорского высочества, которое за чистоту слога, важность и изображение мыслей весьма похваляется»[182].

Эстафету Новикова в определённой степени принимает Н.М. Карамзин. Его «Пантеон российских авторов, или собрание их портретов с замечаниями» (1801–1802), периодическое иллюстрированное издание написано ещё более живым литературным языком. Карамзин учёл недостатки словаря Новикова и освободился от балласта малозначимых авторов, а действительно талантливых авторов, начиная с легендарного Бояна и Нестора, снабдил яркими и, в соответствии со своей сентименталистской направленностью, чувствительными характеристиками.

Но основной вектор его биографических заметок был направлен на объективный показ как достижений, так и недостатков того или иного литератора. Так, в частности, даже в описании монументальной фигуры Ломоносова наряду с плюсами Карамзин усматривает и писательские недочёты: «Лирическое стихотворство было дарованием Ломоносова. Для эпической поэзии нашего века не имел он, кажется, достаточной силы воображения, того богатства идей, того всеобъемлющего взора, искусства и вкуса, которые нужны для представления картины нравственного мира и возвышенных, иройских страстей. Трагедии писаны им единственно по воле монархини; но оды его будут всегда драгоценностию российской музы. В них есть, конечно, слабые места, излишности, падения; но все недостатки заменяются разнообразными красотами и пиитическим совершенством многих строф. Никто из последователей Ломоносова в сем роде стихотворства не мог превзойти его, ниже сравняться с ним.

Проза Ломоносова вообще не может служить для нас образцом; длинные периоды его утомительны, расположение слов не всегда сообразно с течением мыслей, не всегда приятно для слуха; но талант великого оратора блистает в двух похвальных речах его, которые и теперь должно назвать одним из лучших произведений российского, собственно так называемого, красноречия.

Если гений и дарования ума имеют право на благодарность народов, то Россия должна Ломоносову монументом»[183].

Прогноз критика в полной мере оправдался: память о Ломоносове увековечена не одним, а несколькими памятниками. Но надо добавить, что обычно уравновешенный критик Карамзин упрекает ломоносовский стиль в тяжеловесности не вполне корректно. Беда в том, что к середине XVIII века русский литературный язык был ещё не вполне готов к выполнению национальных художественных задач. Но именно ломоносовская деятельность (а равно — усилия Тредиаковского, Сумарокова, Новикова, самого Карамзина) оказала решающее воздействие на становление современной русской речи. Справедливость велит указать и на то, что автор «Пантеона», казалось бы, достигший необходимого уровня плавности и мягкости языка, сам использует обороты и словоформы, отдающие архаикой (иройские страсти, излишности, пиитическое совершенство). Впрочем, не будем строго спрашивать с него за эти устаревшие стилистические фигуры, а воздадим должное за чёткость и независимость оценок.

Несколько особняком стоит труд митрополита Евгения (Болховитинова)1767–1837) «Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-римской церкви». Почти тридцать лет (1801–1827) он создавал это капитальное и грандиозное собрание информации о русских писателях духовного чина. Несмотря на строгость православного канона, митрополит Евгений наполнил своё сочинение немалым количеством восторженных восклицаний и эмоциональных оценок. Но в большинстве характеристик творчества православных авторов он строго держался спокойного, достоверного тона: «Первую такую книгу в опровержение раскольничьих заблуждений сочинил он (Симеон Полоцкий – С.К.) под названием Жезл Правления, изданную от лица всего освящённого Собора Патриархом Иоасафом в 1668 г., в листе. В том же году сочинил он в похвалу Царю Алексею Михайловичу целую книгу стихами под названием Орёл Российский, в Солнце представленный и оную посвятил ему. Каждый год писал он много прозаических и стихотворных, богословских, нравоучительных и по тогдашнему вкусу драматических сочинений, но печатать ни одного из них не отважился; а драмы его иногда представляемы были при дворе в комнатах Царевны Софьи Алексеевны. По кончине Царя Алексея Михайловича, благодетеля и покровителя своего, в 1676 году он сочинил прекрасную Драматическую Элегию стихами, в которой представил его самого пред смертию говорящим к Богу, к наследнику своему, Царевичу Феодору Алексеевичу, с наставлением, как царствовать, ко всем Особам Царской своей Фамилии, к Патриарху, Архиереям, Боярам, властям, воинству и ко всем своим подданным, с присовокуплением и их ответов ему; а напоследок прибавил 12 Плачей о нём. В сем Разговоре и Плаче Полотский влагал в уста каждому по свойству их приличные слова»[184].

Легко заметить, что написанные в каноническом ключе фразы и сегодня звучат внятно и информативно.

В более поздние времена также не раз предпринимались попытки выстроить свод представителей отечественной словесности. Но это делалось, как правило, целыми научными коллективами и в более строгой академической манере. Впрочем, и в этом ряду можно найти примеры живого, творческого подхода к материалу (например, трёхтомное издание, созданное по инициативе Института русской литературы (Пушкинского Дома) «Русская литература ХХ века. Прозаики, поэты, драматурги»: Биобиблиографический словарь / под ред. Н.Н. Скатова. – М.: ОЛМА-ПРЕСС Инвест, 2005).

В числе трудов, продолжающих традицию именно индивидуальных критических словарей, стоит отметить многолетний труд немецкого слависта Вольфганга КАЗАКА (1927–2003), создавшего под эгидой Кёльнского университета свой знаменитый «Лексикон русской литературы XX века» (1976, немецкое и 1996, русское издание); несколько вариантов словаря «Русская литература сегодня: новый путеводитель» (2009), составленного Сергеем Ивановичем ЧУПРИНИНЫМ (р. 1947) и работу Вячеслава Вячеславовича ОГРЫЗКО (р. 1960) «Русские писатели. Современная эпоха. Лексикон: Эскиз будущей энциклопедии» (2004, работа продолжается).

Авторы этих масштабных проектов внесли в трактовку портрета русской словесности ХХ века личный взгляд и пристрастное отношение. С точки зрения высшей энциклопедической справедливости такого рода оценки могут вызвать некоторые возражения, но, если расценивать их в качестве частного критического суждения, то многое сразу становится ясным. Вот, например, В. Огрызко пунктиром обозначает своё видение прозы Виктора Пелевина: «Одно время работал в журнале “Наука и религия”, где занимался вопросами восточного мистицизма. В этом журнале интерес вызвала его статья “Гадание по рунам”… Культовым среди молодёжи конца 1990-х годов стал роман «Поколение “П”»… Алла Латынина убеждена, что “у Пелевина поразительный дар – улавливать в воздухе модные идеи и, подобно мощному ретранслятору, стократно их усиливать”… От романов Пелевина, по её мнению, останется “упрощённый буддизм, грибы-галлюциногены и метафоры о невсамделишности нашей жизни”… Но если первые романы Пелевина либеральная критика восприняла буквально на ура, то романы “Диалектика переходного периода” и “Священная книга оборотня” чуть не раскололи западников. Михаил Золотоносов, к примеру, свой разбор “Священной книги оборотня” назвал “Вяленький цветочек”, а Андрей Немзер озаглавил рецензию ещё круче: “Скука скучная”…»[185]. Нетрудно убедиться, что мы имеем дело не со строгим энциклопедическим подходом, а с самой субъективной критической позицией, усиленной мнениями других, столь же эмоционально настроенных экспертов.

Отчётливо видно, что работа такого масштаба обычно становится делом жизни критика, подобным составлению великого «Словаря живого великорусского языка» (работа над ним велась более полувека) Владимиром Ивановичем ДАЛЕМ(1801–1872).