Влияние на длительный стресс дополнительных кратких стрессоров 34 страница

Во вторую группу следует отнести 12% узников. «Поведен­ческая реакция этих лиц на изоляцию характеризовалась стени-ческим типом реагирования на изоляцию. Психоэмоциональное остояние характеризовалось постоянной психической напряжен­ностью, настороженностью, подозрительностью, обидчивостью, застреваемостью аффективных реакций, склонностью к их на­коплению и построению паранойяльных идей. Эти лица открыто выражали свое недовольство условиями содержания, выступали в качестве организаторов и подстрекателей асоциальных выска­зываний и поступков, несмотря на доказанность вины, настаивали а пересмотре дела, писали бесконечные жалобы, несмотря на очевидность поражения» [там же, с. 35].

Эти узники стрессово-активные, но их напористость и агрес­сивность не столь деструктивны, как у «деструктивных агрессо-ов». Обнаруженные у лиц второй группы «паранойяльные идеи», возможно, диагносцировались с позиций установок и нормативов, разработанных для тюремных психиатрических служб, и могут 'ыть не проявлениями истинной паранойяльности, а отклоне­ниями от «тюремно-медицинских» оценок и норм. «Бесконечные жалобы, несмотря на очевидность поражения», иногда бывают действенны и результативны благодаря упорству заключенных и их адвокатов. Таким образом, их активные действия, кажу­щиеся проявлением психической неадекватности, могут быть вполне адекватны критически измененным условиям жизни в тюрьме Учитывая социальную активность узников, включенных во вторую группу, их можно назвать «активно протестующими борцами». Некоторые из них становились идеологами и лидерами внутритюремных протестов. Сплачивали и ободряли других заключенных. Вовлечением их в борьбу разрушали моно-тонию тюремного заточения. Итак, во второй группе — люди эмоционально, поведенчески и социально активные, но на других заключенных они действовали менее деструктивно, чем те, кто включен в первую группу.

В третью группу можно включить узников, у которых не отмечалось стрессовой активности, деструктивного поведения и «признаков психической дезадаптации». Их было 60 %, т. е. большинство из числа принудительно изолированных в СИЗО. Особенности их поведения, эмоций, переживаний не описаны в цитируемой монографии Г.С. Човдыровой ввиду того, что благо­даря поведенческой пассивности они не совершали правонару­шений, не доставляли неприятностей охранникам и тюрьме и не регистрировались в отчетах о дисциплинарных проступках.

Их поведение, соответствующее тюремным правилам, конечно же, было результатом самоограничений и подавления протестных эмоций и поступков. Их «нормальное», спокойное поведение было далеко от того, как они спокойно вели бы себя в обыденной жизни, «на воле». Иными словами, эмоционально-поведенческие реакции таких людей на экстремальные факторы тюремного бытия надо рассматривать как вынужденную стрессовую пассив­ность с подавленным протестом этих «безропотно-пассивных страдальцев».

В четвертую группу могут быть включены 4 % заключенных. «Для этой группы была характерна чрезмерная тревожность, постоянное ожидание каких-то подвохов со стороны окружения и администрации, раздражительность и легкая истощаемость, астеничность, вялость, частые жалобы на неприятные физические ощущения, высокая обращаемость к врачам, ипохондричность. Склонность к образованию навязчивых страхов в конфликтных ситуациях выявляли больше таких лиц из числа повторных (рецидивистов). Эти лица часто попадали в зависимость от окру­жающих, их часто использовали в корыстных целях для проноса запрещенных предметов и т. д. При попадании в конфликтные ситуации, требующие принятия мер административного харак­тера, они давали тревожно-депрессивные аутоагрессии» [там же, с. 37]. Астеничность, вялость, психологическая зависимость от окружающих и т. п. — проявление болезненной стрессовой пас­сивности людей этой группы. Их можно назвать «пассивными невротиками».

И наконец, пятая группа — люди с болезненно неустойчивой формой поведения, как бы невольно ищущие оптимальные формы то активного преодоления экстремальных факторов, мучительно уродующих их жизнь, то намеренного уклонения от них. Вот как описаны они в цитируемой монографии: «Клинически отмечалась амбивалентность поведенческих реакций: апатичная бездеятель­ность и напористость в достижении результатов, застенчивость и бестактность, грубость; подозрительность и легковерие; от­гороженность и бесцеремонная навязчивость; расхождение в суждениях и поступках. Часто воспитатели обманывались в своих ожиданиях к ним и затем не доверяли этим лицам. Практически у этой группы лиц обнаруживался стенический и гипостенический тип реагирования. Дезадаптивность их поведения выражалась в том, что в конфликтных ситуациях эти лица были непредсказуе­мы, часто совершали неожиданные для окружающих поступки» [там же, с. 35].

Такие «искатели оптимальных путей» привлекают особое внимание. Их психика обладает широким диапазоном поиска лучших способов уменьшения тюремных мучений и неудобств. Однако смена тактики этого поиска иногда происходит непод­властно воле и расчетам этих «искателей». И все же они могут обдумывать и осуществлять разные способы противостояния и борьбы с тюремными властями. Благодаря неординарности и непредсказуемости поступков узники этой группы доставляют больше неожиданных неприятностей охранникам и администра­ции тюрьмы, чем другие заключенные. Потому Г.С. Човдырова прежде всего обращает внимание на заключенных, вошедших в эту группу. Она отмечает, что их поведение и реагирование на внутритюремные события всегда стеничны, т. е. энергичны и активны. И даже если нет ничего чрезвычайного, они всегда уверены в себе и деятельны. Колебания их эмоционального настроя и смена их бездеятельности и напористости — это не психическая циклоидность, не чередование депрессивности с гипоманиакальностью (хотя спады настроения у них возможны). Неординарность поступков людей такого типа пробуждается и провоцируется стрессом. Если они умны и талантливы, то в критических ситуациях способны на неординарные, успешные решения. Если не блещут талантом, то в стрессогенной обстановке все же становятся побудителями коллективных изменений форм и направленности адаптивного поведения масс.

Можно ли, учитывая процентное соотношение арестантов с активными и пассивными эмоционально-поведенческими прояв­лениями тюремного стресса, определить уровень экстремальности содержания узников в тюрьме, т. е. насколько там мучительно им? Для этого используем способ определения уровня критичности коллективного стресса [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 71—73,87-88]

Динамика признаков психологической дезадаптации подследственных в зависимости от этапов изоляции (по Г.С. Човдыровой, 2000)

Примечания:

* 1-я пол. — первая половина года. 2-я пол. — вторая половина года. ** Психические нарушения: случаи госпитализации в психиатрические ста­ционары с изменением психического состояния.

(см. также 2.3.7). Используя «матрицу» диагностики массового стрессового напряжения в большой группе людей, можно видеть, что у заключенных, описанных в цитируемой монографии, уровень стресса приближался к предельно терпимому.

В заключение данного подраздела надо заметить, что в моно­графии Г.С. Човдыровой изучались «стресс и психическая дез­адаптация» у определенных возрастных групп мужчин («средний возраст 47 лет ± 1,5») и женщин («средний возраст 43 года ± 1,8»), но результаты исследования не были дифференцированы по тендерным показателям. А ведь тюремный стресс не только по-разному, но и особым образом проявляется у мужчин и жен­щин, способных к противоправным действиям [Ткаченко А.А., Введенский Г.Е. (ред.), 2003]. Это ограничивает возможность распространения выводов из данной работы на представления о стрессе у других возрастных групп заключенных в российской тюрьме.

Е. Интенсивность стресса в начале долгого действия экстремальных факторов и перед ожидаемой их отменой. Тяжелейший дистресс начинается при возникновении чрезвычайного экстремального воздействия. Стресс усугубляется, когда он поражает сразу многих (из-за психологического индуцирования, «эмоционального заражения»). При этом значимым становится психосоциальный субсиндром стресса: нарушение общения, взаимопонимания, взаимодействия людей. Такое острое начало стресса бывает после ареста — в тюрьме. По данным, изложенным в монографии Г.С. Човдыровой, этот период длится в среднем шесть месяцев с момента поступления в СИЗО [Човдырова Г.С, 2000, с. 39] (см. табл.).

Стрессообразующим фактором может стать не только интен­сивность начала тюремного заключения, но и близкое освобож­дение. Из таблицы, представленной здесь, видно, как возрастают проявления дистресса у заключенных в последние шесть месяцев перед освобождением.

Мы обнаруживали усиление дистресса за неделю до оконча­ния непрерывного месячного вращения в квартире-центрифуге (см. подробнее гл. 3), за месяц до окончания полугодового рей­са на рыбопромысловых базах («синдром окончания рейса»). Этот синдром возникает всегда в последние дни, недели перед завершением трудного испытания не просто как приближение исчерпания терпения и адаптивных резервов, «рассчитанных» на определенный срок. Важная причина такого усиления дист­ресса — конфликт между все еще экстремальным, тягостным существованием и приближающимся «счастьем» нормальной жизни, радостью наград, если экстремальное испытание престиж­ное, радости освобождения, если оно принудительное. Психологи пенитенциарных учреждений обнаруживают, что причинами усиления стресса узников перед окончанием тюремного срока бывают еще и опасения того, что ждет его «на воле»: как примут его близкие, найдет ли он работу. У уголовных арестантов после долгого заключения возможно усиление стресса из-за боязни и нежелания возвращаться в «свободную» жизнь.

Ж. Психосоциальный феномен — «кентавр тюремного дистресса». В тюрьме, как органе наказания (и исправления?) преступников, объединены в единое человеческое сообщество заключенные и их надсмотрщики. Хотят или не хотят, и те и другие рано или поздно превращаются в единый «социальный организм». Научные исследования этой психосоциальной закономерности обнаруживают существование обоюдных страданий узников и тюремщиков, т. е. возникновение в местах лишения свободы уязвленного наказанием «кентавра тюремного дистресса». «На координационном совещании руководителей правоохранительных органов Российской Федерации в г. Москве 03.03.1997 г. было отмечено, что более 100 сотрудников уголовно-исправительной системы (УИС) в 1995-1996 гг. покончили жизнь самоубийством, 40 погибли при исполнении служебных обязанностей, уволились 40 тыс. сотрудников, 14% штатов не укомплектовано, каждый третий сотрудник работает меньше одного года» [там же, с. 31]. Эти далеко не оригинальные данные — свидетельство того, что при любом противостоянии внутри сообщества люди превращаются в целостное, хотя и многоликое «психосоциальное существо» с похожими радостями и страданиями. У тюремщиков такой феномен возникает не просто в связи с сопереживанием узникам. Происходит психологическое «слитие» людей, стоящих на альтернативных платформах, как на разных чашах, но одних и тех же весов. И тех и других поражает дистресс тюрьмы, страдания в узилище горя.

И потому цитируемый выше автор приходит к парадоксально-логичному выводу: «Мы считаем, что психопрофилактика психотравмирующего влияния изоляции на осужденных и под­следственных в системе СИЗО и ИУ будет способствовать сни­жению стрессогенности условий функционирования сотрудников этих учреждений» [там же, с. 30]. Вот уж «воистину!», создавая комфорт для заключенных, тюремщики комфортабельнее будут работать и жить.

Проблема стресса не только у узников, но и у тюремщиков обоюдоострая во всех странах, где в пенитенциарных учреждениях реализуется принцип «карательного воздействия» на преступив­ших закон, т. е. используются мучения и устрашение наказания­ми. В ходе одного из первых в США исследований, посвященных служащим исправительных учреждений, Ф. Шиком и М. Милле­ром было установлено, что, по сравнению с полицейскими, тю­ремные охранники чаще страдают от повышенного артериального давления, язвенной болезни желудка и кишечника, сердечных заболеваний. У сотрудников тюрем эти «болезни стресса» в два раза чаще, чем у служащих из групп «синих и белых воротничков». И еще — охранники подвержены более интенсивному стрессу, чем «простые» работники тюрем [Cheek F., Miller М., 1983]. Иссле­дование степени удовлетворенности работой у служащих тюрем США также дало обескураживающую картину: 75 % тюремных служащих выражали желание сменить работу, если представится возможность [Toch Н., Klofas J., 1982].

Американские исследователи, как и российские, приходят к пониманию обоюдного влияния тюремного стресса на узников и охранников. Конфликты между ними усиливают дистрессо-вые расстройства у тех и других [Triplet R., Mullings J.I., Scar-boroungh K, 1996]. Напротив, участие тюремщиков в оказании помощи при решении личных проблем заключенных уменьшает стресс тюремщиков [Hepburn J., Knepper P., 1993 и др.].

Психологические и социальные процессы, лежащие в основе «кентавра тюремного дистресса» можно продуктивно анализиро­вать еще и с позиции учения о садомазохизме, как одной из важ­нейших составляющих целостности живых систем, разделенных на отдельные существа, особи, индивиды, группы и т. д.

Гармоничные сочетания процессов антагонизма и симбиоза поддерживают жизнеспособность живой природы (биосферы, ноосферы) на нашей планете (см. также 3.6).

5.1.4. Психосоциальный дистресс, разрушающий сообщество («социальная смерть» группы)

Рассмотрим гипотезу о возможности запредельной формы (реализации) психосоциального субсиндрома стресса, трагически разрушающего изнуренное сообщество (семью, группу, изолиро­ванный экспедиционный или воинский отряд, государственное образование и т. п.). Такие массовые стрессовые состояния возможны и у членов небольших групп, если они сектантские, самоизолированы в обыденном обществе, и в группах людей, принудительно изолированных (в тюрьме, в казарме, захваченных как заложники).

Активные и пассивные процессы этой суперкритической фазы-формы стресса ведут к активному прорыву вовне того пространства (социального и территориального), в котором ди­стресс уже не терпим, либо к самоуничтожению («распылению») групповой сущности (объединенности), или даже к физическому самоуничтожения членов такой группы как «чувствилища» не­выносимых общих горестей и мучений. Активный прорыв — это массовая агрессивность, бунт «бессмысленный и беспощадный» (он может быть и успешным) или бегство (массовый побег из тюрьмы, из концлагеря и т. п.).

При нетерпимом общем дистрессе возможно возникновение активной массовой протестной суицидальности (см. так же 5.1.2. Д). Или же пассивная гибельная деструкция группы реализуется как общее пассивное пренебрежение здоровьем и жизнью, как «уход» в реальные заболевания, т. е. в конечном итоге это тоже суицидальное поведение. Оно может маскиро­ваться под гедонизм (греч. hedone — наслаждение, упоение приятным) при алкоголизации, наркотизации и при «уходе» в квазиинфантильное (как бы беспечно детское) поведение или же в истероидно-наигранную олигофренность (в глупую бездумность и безответственность).

«Революционная» роль индивидов (личностей) в этих социально-разрушительных массовых процессах целесообразно рассматривать как «личностную экспансию» (см. также 5.1.2.Б), настолько деформирующую ролевой статус участников бунтов и «эпидемий» суицидов, что это ведет к ликвидации социальных сообществ, дошедших (доживших) до сверхкризисных форм психосоциального дистресса.

Такие формы-способы ломки и уничтожения социального сооб­щества, т. е. смерть «старого» социума, ведут не только к замене его социальным субъектом, более жизнеспособным в сложивших­ся экстремальных условиях, но и к нигилированию (пропаданию) экстремальности этих условий существования. Возникает «новый социальный организм», адаптированный к новой жизни.

Стрессово-кризисные преобразования небольших групп людей (и революции в огромных массовых сообществах) многократно изучались и описаны в обширнейшей научной, исторической, политической, психолого-этнографической литературе. Наше частное исследование этой проблемы отражено на с. 293—294 монографии «Психология стресса» в 1983 г. (см. также 5.6.5).

5.1.5. О влиянии чувства свободы воли и несвободы на устойчивость перед смертью

В 60-70-х гг., когда совершенствовалась наша реактивная во­енная авиация, автор этих строк, как указывалось выше, работал в Летно-исследовательском институте и участвовал как испытатель (испытуемый) в экспериментах с катапультированиями, враще­ниями на скоростных центрифугах, с обдувом на сверхзвуковых скоростях, в барокамерных экспериментах. Мы располагали экспериментальными данными, полученными в фашистской Гер­мании в 40-е гг. при аналогичных испытаниях, но полученных на пленных (русских, французских, английских летчиках) как ис­пытуемых. В немецких экспериментах были определены уровни экстремальных воздействий, приводящие к смерти (убивающие) испытуемых. В наших аналогичных экспериментах все мы (ис­пытуемые) легко претерпевали немецкие «смертельные» уровни экстремальных воздействий. Нами были установлены пределы переносимости для всех таких воздействий, еще не приводивших к травмам (телесным и иным повреждениям). И они были выше уровней, смертельных для испытуемых-узников. Итак, мы безо­пасно испытывали экстремальные воздействия более сильные, чем те, которые стали смертельными для узников-испытуемых в фашистской Германии.

Почему же испытуемые в фашистской Германии умирали, неспособные жить при экстремальных воздействиях, которые не становились для нас даже просто неприятными, психологчески травматическими? Причинами гибели испытуемых в Германии не были плохое здоровье и истощение пленных. Перед эксперимен­тами они питались по высоким нормам немецких летчиков и жили в относительно комфортабельных условиях, но изолированные и под охраной.

Важными причинами низкого уровня переносимости узниками стресс-факторов, приводящих к смерти, были обуревавшие их чувства: несвободы, позорного плена, стыда и горечи из-за того, что они принуждены служить врагу против своих сотоварищей. И главное то, что они знали — в экспериментах, проводимых для установления летального уровня воздействия, они все погибнут. Обреченность на смерть (без чувства самоотверженности) лишала их воли к жизни, и они погибали при экстремальных воздействиях, которые для нас, идущих добровольно на престижные испытания, были не только не смертельными, но даже не становились непри­ятными, не были тяжело переносимыми.

Однако надо признать, что трудно сопоставлять престижные экстремальные ситуации с принудительными и позорными.

5.1.6. О стрессе власти (экстаз и ужас властвования)

Когда ты при царском дворе, то все, что ты слышишь, пусть в тебе и умрет, чтобы самому тебе не пришлось безвременно умереть.

Эзоп

Важнейшее свойство высокопоставленного лидера — способ­ность непрерывно и неустанно экстраполировать, видеть, контролировать, прогнозировать все события в зоне своих интересов: действия свои и подчиненных, не теряя из виду конкурентов и противников. «Системно» мыслящий лидер как бы постоянно видит и знает, как изменяются (и перемещаются) подчиненные ему структуры и люди, прогнозирует динамику их мыслей, целей, решений, и предвидит, не зреет ли срыв его планов. Действитель­ным лидером высокого ранга может стать и быть только человек с таким развитым «системным мышлением». Оно охватывает экстраполирующим осознанием действия и свои, и соратников, и противников в их динамике: все значимые возможности и пер­спективы.

«Системное мышление» актуализируется при непрерывном стрессе властвования. Оно поддерживает в лидере этот стресс как непременную сущность его бытия, как своеобразно-влас­тительное раскрытие его интеллекта, воли, эмоций и. главное, харизматической способности зажигать души людей горением своих властительных страстей.

Высшая власть — это еще и продление своей жизни, экс­таз жизнеспособности. Борьба за власть— борьба за жизнь. Потому что властвовать — постоянно доказывать самому себе (больше, чем другим), что без меня не проживут мои подвласт­ные и потому я должен жить вечно! Стресс власти пережива­ется фанатичными лидерами как нескончаемый сексуальный оргазм и способствует долголетию, подробнее об этом ниже (см. также 2.4.7).

«Системное мышление» необходимо командирам само­стоятельно, инициативно действующих групп. И в небольшой такой группе успешным лидером становится человек, способ­ный непрерывно, адекватно осознавать и использовать свою властность, ощущая каждого подчиненного как частицу самого себя, представляя и предвидя все преобразования, устремления, желания, надежды каждого. Если и действия противника такой лидер-командир способен предугадывать, то его маневренную группу ждет удача.

Психологическим проблемам властного лидирования по­священо множество научных и иных публикаций. Но почти во всех — лишь описание проявлений борьбы, преуспевания и краха властителей, а также анализ их взаимодействия с подвластными массами. Даже в фундаментальных монографиях Г. Ле-Бона [Ле-Бон Г., 1998], Г.Тарда[ТардГ., 1901, 1906],3. Фрейда[ФрейдЗ., 1998; Авдеев В.Б. (ред.), 2006], С. Московичи [Московичи С, 1996] и др. нет внятных объяснений, каковы же истоки и биоп­сихические механизмы верховной властности.

Причина «непостижимости» ее психологической сущности в том, что не будучи одним из верховных властителей, а лишь исследователем-психологом (социологом, политологом, этно­графом и т. п.) невозможно ощутить, представить и понять все, что переживает, обдумывает, интуитивно постигает и решает истинный властитель, и какой стресс (эустресс или дистресс) переживает он. А сам он все об этом знает, но нет нужды ему о том разъяснять любознательным исследователям, лишенным таланта властности. Да и не выгодно ему (а то и опасно) делиться знаниями о сокровенном в самом себе.

Утрируя соотношения в обществе властителей, ученых-психологов, любителей психологии, можно сказать: «Все люди делятся на настоящих, урожденных психологов, и на непсихо­логов (плохих психологов). Всякий властитель (рангом не ниже замминистра, лидера крупной партии или религиозной конфес­сии, генерального директора большой организации или крупного финансового олигарха) — всегда настоящий, очень хороший психолог от рождения. Всех непсихологов (плохих психологов) можно разделить на две группы: одни изучают психологию, ста­новятся профессионалами и потом обучают психологии других непсихологов».

К такому суждению автор этих строк пришел в «коридорах» Московского Кремля, куда он на протяжении десятилетий (при советской власти и после нее) регулярно приглашался как вне­штатный эксперт-консультант.

Не претендуя на полную внятность и убедительность, при­влекая общую концепцию стресса и подходы зооантропологии, рассмотрим отдельные психологические феномены властности, наблюдаемые автором в «коридорах» Кремля, Совета Федерации и Государственной Думы России. Но сначала обратимся к неко­торым закономерностям психологии животных.

А. О двух периодах в жизни животных и людей. Этологией установлено, что у большинства млекопитающих старение и смерть от старости наступают после окончания детородного периода. Однако некоторые особи как бы обретают вторую жизнь, т. е. живут почти вдвое дольше остальных. Это вожаки стай. Они могут быть мужского или женского пола. Таким образом, лидеры, т. е. наиболее способные к управлению стаей, наиболее сильные и «авторитетные» (харизматические?) сохраняются в стае вместе со своим жизненным опытом, полезным для ее выживания. Как правило, у них сохранены генеративные функции, т. е. они передают потомству не только полезный опыт и знания, но и элитные генетические качества.

Пожалуй, первым серьезно обратил внимание на то, что жизни людей состоит из двух периодов («циклов»), выдающийся исследо­ватель и мыслитель Николай Яковлевич Пэрна [Пэрна Н.Я., 1925]. Однако, анализируя два таких периода в жизни выдающихся людей, он рассматривал исключительно творческие способности мыслителей, писателей и композиторов, т. е. духовных лидеров. Властителям (государственным, политическим лидерам) он не уделил внимания.

Несколько отступая от основной темы — стресса властите­лей, — познакомимся со взглядами Н.Я. Пэрна. Он заметил, что до 45—50 лет творчество обращено к повседневным про­блемам, к отражению может быть и выдающихся событий, но все же реально обыденных. А вот с 45-50 лет, после перелома в творческом процессе (иногда после временного застоя) на­ступает период «мудрости», творческого осмысления вечных проблем, нередко с религиозным и мистическим постижением жизни. Николай Пэрна пишет, что творчество Бетховена, до­стигнув высших вершин в 33-38 лет, когда «он излил всю мощь своего духа, после этого немного угасло; но в 50 лет произошел новый сильный подъем, и этот подъем был совершенно другого оттенка — мистически-просветленным, словно создалась дру­гая личность. У Гете мы тоже видим перелицовку личности в 50 лет. Гете вообще всю жизнь был свободомыслящим и ясно реалистичным, но после 45 лет у него проявилась склонность к символике и мистике. Лев Толстой на 50-м году жизни пережил знаменитый душевный перелом, изменивший все его мировоз­зрение и весь характер его дальнейшего творчества. Кант до 44 лет был философ-энциклопедист в обычном смысле, писал о всевозможных вопросах в обычном школьном мировоззрении. Но вот на 45-м году произошел знаменитый перелом в его мышлении. Он отрекается от прежних взглядов на реальность на простран­ство, время и весь мир и переходит к новому идеалистическому мировоззрению.... Можно отыскать еще и другие примеры, где после перелома жизни около 45 лет человек вступает в новую духовную сферу и начинает жить как бы "второй цикл" своей жизни, совершенно отличный от первого.

Можно бы думать, что это должно относиться вообще и ко всем людям. Прожив первый цикл жизни, каждый из нас к 50 го­дам должен вступить в другой, более возвышенно духовный. Мы видим это теперь только на исключительных сильных людях; на прочих же этого обычно не видим, потому что современная жизнь, судорожная погоня за материальными успехами у одних, непосильная борьба с нуждой у других, очень быстро изнаши­вает людей средней силы и их уже не хватает на "второй цикл".

Совершив с грехом пополам первый цикл, они, уже усталые и истрепанные, доживают вторую половину жизни в качестве так называемых "стариков". В норме этого не должно быть» [там же с. 124-125].

Н. Пэрна подчеркивает, что «в условиях нормальной, есте­ственной жизни (например, в жизни ближе к природе) всякий человек после 50 лет почитается как мудрец, которому открыто то, что молодым не доступно» [там же].

Данные Н. Я. Пэрна о двух периодах в жизни людей были подтверждены американскими и западноевропейскими исследователями-разработчиками организации творческого труда. Не зная о книге Н.Я. Пэрна, организаторы трудовых процессов терялись в догадках о причинах двух циклов в карьере творческих работников и снижения производительности труда у промышлен­ных рабочих после 45—50 лет, объясняя это «производственным стрессом» (occupation stress) и «стрессом жизни». Однако еще в начале XX в. Н.Я. Пэрна в своей монографии четко указал, что причиной окончания первого цикла является изменение эндо­кринных функций половых желез. В наших научных сообщениях в 60-х гг. прошлого века (совместно с И. А. Арша вским) было сде­лано сопоставление «второго цикла жизни», возможного у всех людей, с «удвоением жизни» лишь у вожаков животных стай.

Возвратимся к проблеме лидеров-вождей человеческих масс. Великий китайский мыслитель Конфуций указал, что выдаю­щиеся люди бывают двух типов: «властители» и «мыслители». (В дословном переводе с китайского первые обозначены как «высокомудрые», т. к. Конфуций рассматривал способность к властвованию как «высшую мудрость». Мыслителей-философов, писателей и художников он называл, дословно, — «высокогуман­ными» [Конфуций, 1973].)

У властителей, как и у мыслителей, можно видеть два периода жизни. Однако ограничимся кратким изложением результатов наших «кремлевских» наблюдений во время властвования уже не молодых вождей Светского Союза. Обращают на себя внимание три психологических составляющих стресса высшей власти: экстатичность, оргастичность властвования и еще — страх властвующих.

Б. Экстаз власти. Ведущей эмоцией властителя становится ликующее счастье своего бытия. Особенно ярко это чувство у молодых лидеров, но оно сохраняется и у пожилых геронтократов, несмотря на усталость и болезни. Более того, экстаз власти оздоравливает и придает силы. Властительный гнев либо горькие минуты неуспеха лишь обостряют доминирующую радость собой, радость для себя. Почему? Потому что властитель обретает, как вожак стаи, право на «вторую жизнь» (в отличие от плебса, «бесправно» живущего, без права на все же проживаемую свою «вторую жизнь»). Каждая минута, каждый день властвования обещают лидеру право на продление жизни. Это создает радость, экстаз, побуждает властителя дальше и дальше властвовать и жить. Для этого власть должна укрепляться и расширяться. Властитель, став таковым, никак не может сам, добровольно вырваться из колеи властвования, т. е. из радостной жизни. Расширение власти со все большим числом подвластных (это свидетельство и доказательство того, что властитель устойчиво жив) усиливает чувство полноты жизни и, вместе с тем, стимулирует к неуклонному расширению властных амбиций. Препятствия, как угроза власти, как сигналы о конечности власти-жизни создают негативные эмоции — отблески ужаса смерти. Но страх легко и сразу превращается в злобу и решимость преодоления преград (уничтожения врагов). Страх может инвертироваться в восторг предстоящих побед, т. е. в ликование успешного властителя.