Проза 1830-1836 гг.

Пушкин в 1830-е годы все чаще и чаще обращается к прозе. В том же 1830 г. рядом с «Маленькими трагедиями» возникают «Повести Белкина». Тут нам явлен совсем другой мир, чем в «Маленьких трагедиях» - там Западная Европа, здесь - Россия; там - напряженный мир человеческих страстей, здесь - радости и тревоги обычной будничной жизни. В «Маленьких трагедиях» Пушкин серьезен, «Повести Белкина» часто озаряются улыбкой - то полной добродушного юмора, то иронической. Можно подумать, что Пушкин, сочиняя эти повести, отдыхает после погружения в трагическую бездну своих же драматических произведений.

«Повести Белкина» по-пушкински просты и гармоничны, и они часто вводили исследователей творчества Пушкина в соблазн: либо объявить их шуткой, шалостью гения, либо признать за ними необычайно глубокое философское содержание.

Сохранился интересный рассказ о разговоре поэта с одним его знакомым, П.П. Миллером. На вопрос П.П. Миллера: «Кто этот Белкин?» - Пушкин ответил: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко, ясно». Создавая цикл своих повестей, Пушкин преследовал, помимо всего прочего, сугубо литературные цели - создать образцовый прозаический слог. Интересно также сообщение Пушкина в письме с его другу и издателю М. Плетневу: «Написал я прозою 5 повестей, над которыми Баратынский ржет и бьется». Баратынского привела в восторг тонкая литературная пародия, в форме которой написаны «Повести». Обращением к пародии Пушкин преследовал вполне серьезную цель. «Повести Белкина» носят демонстративно антиромантический характер. Антиромантизм сказался уже в том, что «Повести» посвящены России уездной, мелкопоместной - этот провинциальный мир впервые предстает в русской литературе как воплощение подлинного национального бытия страны. Русский мир «Повестей Белкина» не менее драматичен и противоречив, чем западноевропейский мир в «Маленьких трагедиях», но он не столь индивидуалистичен и более человечен. Его общечеловеческий потенциал словно проверяется на прочность переложением на русский лад западноевропейских сюжетов сентиментальной и романтической прозы, столь распространенных среди просвещенных читателей XIX в. - и не только читателей, но и самих героев «Повестей Белкина».

В «Повестях» выдуманные чувства, навеянные чтением романтических и сентиментальных книг, проверяются самой жизнью. Герои хотят выглядеть и поступать в соответствии с поступками книжных героев, но их иллюзии сталкиваются с действительностью, которая оказывается разнообразнее и неожиданнее самых изысканных литературных сюжетов. При этом часто выясняется, что герои не знают самих себя, а неожиданный поворот событий раскрывает им глаза на их собственный характер, на и настоящую судьбу.

«Станционный смотритель» по-пушкински неоднозначен. Пушкин заставляет читателя испытать подлинное сочувствие к судьбе Самсона Вырина. Рисует приезд Дуни на могилу отца, признавшей тем самым свою вину перед ним. Но тем не менее в повести опровергается тот сюжетный ход, который Вырин предлагает рассказчику, Ивану Белкину: «Не ее первую, не ее последнюю сманил приезжий повеса, а там подержал, да и бросил». Судьба же Дуни складывается счастливо - но этого просто не хочет видеть ослепленный родительским эгоизмом отец.

В «Пиковой даме» Пушкина (опубликована в 1834 г.) вновь оживает тема Петербурга. Только в таком призрачном городе могла разыграться эта странная, мистическая история «трех карт». Как и в «Скупом рыцаре», Пушкин рисует страшную власть денег, губящих личность, психику человека, искажающих его внутренний мир. Но психологические мотивировки поступков героя сохраняет какую-то зловещую двойственность. Являлся ли признак графини Германну, или это было его горячечное видение? От кого узнал Германн тайну трех карт? Кто ему подсовывает роковую карту в день его последней третьей игры: старуха, пиковая дама, или же он просто «обдернулся»? Снова возникает у Пушкина мотив индивидуального бунта, снова герой-индивидуалист терпит поражение. Само сравнение Германна с Наполеоном, бывшим кумиром романтизма, только дискредитирует героя и одновременно подчеркивает обобщающую силу образа. В повести намечаются некоторые характерные мотивы творчества Ф.М. Достоевского, в частности, его романа «Преступление и наказание». Да и сам «фантастический реализм» Достоевского, несомненно, имеет пушкинские истоки.

«Капитанская дочка» (1836) – последнее прозаическое произведение Пушкина. Созданию этого романа (или повести, критики расходятся в жанровом определении) предшествовал упорный труд Пушкина-историка в архивах, результатом которого стала «История Пугачевского бунта». В итоге Пушкин скорректировал первоначальный замысел романа: предполагалось, что героем его станем дворянин, перешедший на сторону Пугачева. После работы в архивах Пушкин пришел к выводу о несовместимости интересов дворянства и крестьянства: «Весь черный народ был за Пугачева. Одно только дворянство было открытым образом на стороне правительства». Пушкин-историк дал однозначную оценку и действиям Пугачева, и самому крестьянскому движению. Пугачев в историческом труде Пушкина выглядит кровавым злодеем, злобным грабителем и разбойником. Уж это одно показывает, как далек художественный образ Пугачева из «Капитанской дочки» от своего исторического прототипа. Что же до самого восстания, то и в «Истории Пугачевского бунта», и в «Капитанской дочке» оно изображается прежде всего как бунт - «бессмысленный и беспощадный». Пушкин занимает здесь ту же просветительскую позицию, что и в юношеской оде «Вольность» или в поздней статье «Александр Радищев»: «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений политических, страшных для человечества!» Но «Капитанскую дочку» недаром называли одним из самых поэтичнейших произведений в русской литературе. Жестокая историческая реальность здесь оказывается преображенной по законам эпических преданий, легенд, даже сказки.

«Капитанская дочка» - своего рода «семейное предание», это рассказ о том, как молодой дворянин Петр Гринев женился на дочери капитана Миронова. Но эта семейная хроника неразрывно связана с реальными историческими событиями. А то, что эти события даются в восприятии главного героя повести, позволяет изобразить мир пугачевского восстания под особым углом - фольклорным (см. об этом статью В. Сквозникова «Пугачевщина, Екатерина Великая и «Капитанская дочка» // Русская словесность, 1998. №2). Само явление Пугачева (глава «Вожатый») из бурана, метели, вьюги, символизирующей собой природную иррациональную стихию мятежа - и в то же время описанной Пушкиным во всей ее конкретной реальности. Вся трагическая поэзия пугачевского движения воплощена в сцене, когда Пугачев и его «генералы» поют песню «не шуми, мати, зеленая дубравушка». В образе Пугачева Пушкин создает образ народного героя, разбойничьего царя – человека незаурядного, широкого, умеющего быть безоглядно добрым, но решившегося на массовые убийства, на бесконечную кровь во имя воли-волюшки. Стремление Пугачева к абсолютной воли - народная черта, и это стремление не могут осудить в нем ни Гринев, ни Пушкин. Трагедия Пугачева в том, что он за свою волю платит чужими жизнями, «живой кровью», значит, и конечный путь, и сама цель - логичны. Именно об этом идет речь в калмыцкой сказке, которую рассказывает Пугачев Гриневу, на что тот отвечает: заниматься грабежом и разбоем - значит «для меня есть мертвечину». В романе достаточно сцен, показывающих бессмысленную жестокость с обеих сторон - как со стороны восставших (сцены смерти офицеров Белогорской крепости, Василисы Егорьевны), так и со стороны правительства (пытка пленного башкирца, виселицы на плотах). Что может этому противопоставить человек, затянутый в водоворот исторических событий? «Береги честь смолоду», - утверждает пословица, ставшая эпиграфом к роману. Маша Миронова и Петр Гринев никогда не преступают нравственных законов предков. Гринев не поступается честью ни перед Пугачевым, ни перед вельможами екатерининского суда. При этом он не ощущает себя героем - он поступает так, как ему велит долг, совесть, потому что он ощущает свои поступки естественными. Так же ведут себя Иван Кузьмич Миронов, его жена Василиса Егорьевна, Иван Игнатьевич во время занятия Пугачевым Белогорской крепости - а ведь до этого события в образах этих героев преобладали черты комические. Героически держится Маша Миронова, верная своей любви и чести. Пушкин недаром назвал свой роман ее именем - быть может потому, что капитанская дочка выступает в его повести наиболее ярким воплощением народных морально-этических норм. Перед лицом исторических событий в характере главных героев ярко проявляются простые начала человечности: честь, достоинство, а также доброта и милосердие. Только доброта и милосердие могут объединить людей, даже находящихся во враждебных лагерях. Случайная встреча во время бурана, доброта Гринева, подарившего своему вожатому заячий тулупчик, спасает ему жизнь, когда тот оказывается в пугачевском лагере. С добротой и милосердием Пугачева соотносится человечность Екатерины II, помиловавшей после встречи с Машей Мироновой офицера Гринева, виновного с точки зрения закона в антиправительственных сношениях с государственным преступником Емелькой Пугачевым. Маша и Гринев соединяются в конце романа после множества испытаний. Как герои волшебной сказки (или старинного приключенческого романа поздней античности), которые «жили долго и счастливо и умерли в один день».

М.Ю. Лермонтов (1814-1841)

Творческая судьба Лермонтова уникальна. В русскую литературу он впервые вошел как автор стихотворения «Смерть поэта», гневного и трагического отклика на смерть Пушкина. С этим стихотворением Россия обрела нового великого поэта, чтобы потерять его через четыре года. Эти четыре года (1837-1841) составили время активного присутствия Лермонтова в русской литературе (современникам не дно было знать, что за его плечами было 12 лет напряженного творческого труда). Однако за этот кратчайший срок Лермонтов успел сделать так много, что впоследствии Лев Толстой, по свидетельству современников, воскликнул: «Будь Лермонтов жив - не нужны были бы ни я, ни Достоевский». Не менее выразителен другой отзыв Толстого о Лермонтове: «Какие силы были у этого человека! Чтобы сделать он мог! Он начал сразу как власть имеющий!» Лермонтов вступил в литературу как прямой преемник Пушкина.

В зрелую пору его творчества эта преемственность органически включала в себя и полемику, ни с кем Лермонтов так напряженно не спорил, как со своим великим предшественником. Для того, чтобы понять всю разницу мироощущения двух наших великих поэтов, достаточно поставить рядом два стихотворения: пушкинское «И путник усталый на Бога роптал» (из цикла «Подражание Корану») и лермонтовское «Три пальмы». Текстологическая и ритмико-интонационная общность стихотворений (Лермонтов тут следовал за Пушкиным) только подчеркивает противоположность трактовки. У Пушкина - чудесное возрождение мира, природы и человека, их вечное бытие; у Лермонтова - гибель природы, при ее соприкосновении с чуждым ей и безжалостным миром человека. Пушкин, зная о непреложном трагизме человеческого бытия, преодолевает его, утверждая вечные ценности жизни - любви, красоты, творчества; Лермонтову чужда классическая уравновешенность Пушкина; в его творчестве личность, сталкиваясь с неразрешимыми противоречиями действительности (не только социальными, но и космическими, как в поэме «Демон») - зачастую отказывается примиряться с ними.

Отсюда богоборческие мотивы в творчестве Лермонтова (они особенно ярко выражены в его ранней лирике) - «с небом гордая вражда», которой так восхищался Белинский: «содержание, добытое со дна глубочайшей натуры... исполинский взмах». Пушкин - поэт синтеза, Лермонтов - поэт рефлексии, анализа, «поэт беспощадной мысли-истины»; художественному миру

Лермонтова свойственная антитетичность. Безверие и вера, добро и зло, скептицизм и мечтательность, тоска по идеалу и пессимизм, стремление к покою и к жизненным бурям - все это составляет неповторимое своеобразие личности поэта и отражается непосредственно в его творчестве. При этом все эти душевные антиномии находятся в сложном и противоречивом единстве. Личность и творчество Лермонтова поражают своей цельностью, монолитностью, что хорошо почувствовал Белинский при встрече с поэтом в 1840 г.: «Каждое его слово - это он сам, вся его натура во всей его глубине и сложности своей». Пушкин универсален; к творчеству Лермонтова вполне можно отнести слова, которыми сам поэт охарактеризовал героя своей поэмы «Мцыри» - он «знал одной лишь думы власть».

Лермонтов - один из самых субъективных русских писателей; его творчество личностно, проникнуто лирической стихией не только в поэзии, но и в драматургии и в таком эпическом произведении, как «Герой нашего времени». Не случайно, что именно лирика занимает центральное место в его творчестве. Белинский усматривает в субъективности лермонтовского таланта его большое достоинство. Сравнивая Лермонтова с Пушкиным, критик подчеркивал, что Лермонтов - поэт «совсем другой эпохи», его поэзия - «новое звено» в цепи исторического развития нашего общества. В век рефлексии «отсутствие в поэте внутреннего (т.е. субъективного) элемента есть недостаток. Великий поэт, говоря о себе самом, говорит об общем...». Белинского впоследствии дополнил Герцен, раскрыв конкретное историческое содержание «новой эпохи». Он причислил Лермонтова к поколению последекабристской России. «Разбуженный этим великим днем» (т.е. 14 декабря), «Лермонтов не смог, как Пушкин, искать спасения в лиризме... Мужественная печальная мысль... всегда лежала на челе его... Раздумья Лермонтова - его поэзия, его мучения, его сила».

Центральная проблема творчества Лермонтова имеет сугубо романтическое происхождение - это проблема личности в ее столкновении с окружающим миром, или же, как уточнил Белинский, - «нравственные вопросы о судьбах и правах человеческой личности». В постановке и решении этих вопросов Лермонтов выступил прямым предшественником и Толстого, и Достоевского.

Традиционно творческий путь Лермонтова делят на три периода. Первый - с 1828 по 1832 годы - время ученичества, поисков себя, своего голоса, своего мира, осознание своего дарования, а оно приходит к Лермонтову очень рано.

Ранняя лирика поэта предельна автобиографична, лирический герой полностью совпадает с личностью автора-поэта. Лирический герой раннего Лермонтова предстает как исключительная, героическая волевая личность, жаждущая сверхчеловеческих деяний: «Мне нужно действовать, я каждый день / Бессмертным сделать бы желал, как тень / Великого героя, и понять / Я не могу, что значит отдыхать». Духовная мощь личности не уступает творческой силе Бога: «Кто / Толпе мои расскажет думы? / Я - или Бог - или никто!»

Однако эта жажда активного бытия лирического героя сталкивается с его реальным положением в мире, в обществе, которые не нуждаются в его подвигах. Мир отвергает героя, изгоняет его - но и герой отвергает этот мир, ощущая свое одиночество, свою участь вечного скитальца как следствие своего избранничества. Отрицание окружающего мира часто принимает всеразрушающий характер, усиливая настроения скептицизма и безысходности. Лермонтов в это время находится под сильнейшим влиянием поэзии Байрона. Знаменательно, однако, что этот период как бы завершается стихотворением, утверждающим: «Нет, я не Байрон, я другой, / Еще неведомый избранник, / Как он гонимый миром странник, / Но только с русскою душой».

Второй период творчества Лермонтова - 1833-1836 гг. Это годы становления, углубления самобытности поэтического мира художника. Лермонтов находит свои темы, определяет проблемы современности и их место в собственном творчестве. В этот период поэт создает сравнительно мало собственно лирических произведений, центр тяжести в его творчестве смещается к эпосу и драме. В 1836 г. Лермонтов работает над незаконченным романом «Княгиня Литовская», в котором впервые появляется образ Григория Печорина. Прозаическая психологическая драма «Два брата» тоже в какой-то степени является подготовкой к будущему лермонтовскому шедевру. Вершиной лермонтовской драматургии является романтическая драма «Маскарад» (1835-1836), которую сам автор тщетно пытался поставить на сцене.