Три типа японского буддизма
Возрождение буддизма сегодня связано с потрясениями и имеет философскую основу. Философия его связана в гораздо большей степени с мыслью эпохи Камакура, чем с философией тех столетий, когда не проявлялся интерес к философской сущности буддийских учений и ею открыто пренебрегали. В эпоху Камакура многие высокопоставленные монахи были отлучены от императорского двора и обратились к философским поискам. Военные, обладавшие реальной властью, силой навязывали свою политику, продиктованную честолюбием. Простые люди все так же тяжко трудились и бедствовали. В стране царили беззаконие сильных и страх беззащитных. Больше, чем прежде, жизнь теперь казалась краткой и горестной. Казалось, спасения не было. Придворные обращались к старым верованиям и магическим ритуалам, существуя словно вне времени и пространства, занятые церемониальной жизнью двора, ограждающей их от реальных проблем, которыми жили простые люди. В этих условиях зарождается идеология, придающая большее значение чувствам, чем ритуалам или постижению учений и комментированию трактатов. Начиная с XII–XIII веков общество двигалось в направлении национализма, мистицизма и альтруизма. Таковы были причины для возникновения секты Нитирэна, школы дзэн-буддизма и амидизма.
Нитирэн (1222–1282) — один из подвижников, фанатично преданных своим убеждениям и своему делу, которые встречаются во все времена. В свое время он был единственным духовным учителем, убежденным в необходимости изменить взгляды людей и перестроить мир. Он пытался воспламенить сильных людей и отвергал слабых. Его учение хорошо адаптировалось к японскому мировосприятию. Нитирэн, ценивший простоту, характерную для японского менталитета, освободил свое учение от темных и догматических мест, приспособив его для понимания простого человека. Образованный монах, получивший знания в старинной секте Тэндай, он утверждал, что сутра Лотоса Дивного закона является конечным текстом, который содержит в себе откровение истины и, в отличие от других буддистских сект, является единственной библией. Этот текст объясняет и природу человека, и природу Будды. Человек наделен безграничными способностями для того, чтобы достичь добра или зла и, следуя избранным путем, прийти к раю или аду. Тем самым каждому верующему предоставлялась возможность стать Буддой. Но для этого было необходимо идти по пути бодхисаттв, при любых обстоятельствах быть милосердным и бескорыстным. Исторический Будда достиг Вечной истины, которая может быть заключена и в любом человеке. Следовательно, ни к чему искать другой мир или какой бы то ни было рай. Все субъективно и вероятно. Человек, который достигнет состояния гармонии с естественной природой мира, способен достичь и единения с Буддой, и тогда мир уже не будет казаться исполненным страдания, но наполнится радостью. В каждом человеке, таким образом, заключается возможность здесь, на этой земле, пребывать как в раю, так и в аду. Хотя доктрина Нитирэна по своему содержанию не выходила за пределы буддийской мысли, но была облечена в совершенно особую форму. Она внедряет религиозное мышление и поведение в национальный образ жизни, идентифицирует религиозную жизнь с национальной. Эта цель, непреклонная и фанатичная, требовала столь же страстного преодоления всех препятствий для изучения сутры каждым гражданином. Секта Нитирэна, пронизанная идеей необходимости приобщить к ней все общество, стала символом единства мистических представлений, где космические образы скрывали стремление к абсолютному господству.
Наследие, завещанное Нитирэном, не сводилось только к авторитарному учению, мистическому убеждению и националистическому призыву. Мужество и готовность к самопожертвованию были главными чертами учителя. Одно из положений сутры Лотоса предупреждает, что гонениям должен подвергаться тот, кто станет распространять учение во времена всеобщего упадка (маппо). В XIII столетии таких людей, которые полагали, что вступили в этот проклятый период, оказалось достаточно много. Нитирэн, проповедуя свое учение о сутре Лотоса Дивного закона, требовал запрета всех других религиозных сект. Его стали преследовать. Но его вера в священный текст была непререкаема, во имя ее торжества он многое претерпел, даже был приговорен к казни, но чудесным образом избежал смерти. Когда он уже подставил шею под удар сабли, внезапно из грозовой тучи вылетел огненный шар, который заставил его палачей бежать. В изгнании Нитирэн мужественно сносил холод и голод. Вопреки всему он всегда был примером радости и величия, усердия и надежды человека, который жил согласно сутре Лотоса Дивного закона.
Как на Западе украшались и расписывались евангелия и часословы, возвышая религиозные чувства средневековых художников, так и в японском искусстве копирование сутр приобретало важное значение. Так было создано немало шедевров живописи и каллиграфии. Сутра Лотоса Дивного закона была выписана каллиграфически около 1180 года классическими иероглифами на бумаге в форме веера. Богатая бумажная основа содержала вкрапления золота и серебра, были заметны частицы растительных волокон, из которых изготовлялась бумага. Рисунок, который проявляется под каллиграфическими иероглифами, был исполнен в технике ксилографии, затем раскрашен. Это изысканное декоративное произведение прекрасный образец искусства эпохи Фудзивара.
Нитирэн, сила которого состояла в его убеждении первооткрывателя, полагал, что Япония должна стать центром буддизма, который был уже забыт или преследовался в других странах, откуда происходил или был когда-то распространен. Он обладал даром предвидения, например предсказал варварское вторжение на острова, что подтвердилось попыткой монгольского завоевания. Это принесло ему славу защитника японской родины. Так буддизм подпитывался чувством национального величия, затем отчасти смешался с синтоизмом (хоккэ синто). Эта оригинальная религиозная смесь воодушевляла воинов и простой народ. В наши дни сторонники секты Нитирэна вербуются среди людей, которые способны вдохновляться ритмичным повторением даймоку (молитва секты Нитирэна «Наму мёху рэнгэкё» — «Я посвящаю себя сутре Лотоса Дивного закона», сопровождаемая ритмом плоских барабанов). Последователи Нитирэна в силу своих религиозных и политических амбиций и устремленности к победе (и здесь не обходится без национализма) образовали секты, политическая роль которых возрастает. Такова мощная секта Сока Гоккай или менее значительные Рэйюкай и Рисё Косэйкай.
Распространение буддизма и сектантское отношение к другим учениям придают буддизму Нитирэна специфический характер. Сторонники дзэн-буддизма не заходили так далеко. Они действительно проповедовали единство религиозной жизни с повседневностью, прежде всего это относилось к отдельным людям, и они если и не следовали букве священных текстов, то почитали глубокий смысл всего учения. Различие между ними очевидно: национализму одних противопоставляется универсализм других, нетерпимости первых — либерализм вторых.
Вольнодумцев, чуждых честолюбия, не ставивших великих задач, привлекала медитация — дхана, чань по-китайски, или дзэн по-японски. В ней они обретали личный путь спасения, основанный исключительно на собственных силах и независимости от времени, проведенного за молитвами. Эти новации принадлежали патриархам Эйсаю ( 1142–1215)и Догэну ( 1200–1252),после своего возвращения из Китая они основали секты Риндзай и Сото. Их учение включало жесткую личную дисциплину последователей хинаяны. Но в отличие от нее дисциплина дзэн была важна для пользы всего мира в духе махаяны. Идеал дзэн-буддизма не в том, чтобы отделяться от общества; его конечной целью было личное просветление, но оно могло быть достигнуто благодаря медитации, каждодневному бескорыстию и альтруизму во всех поступках. Как и все буддисты, последователи дзэн-буддизма обретают убежище в трех ценностях: Будда, Закон и Сообщество. Но для дзэн-буддизма Будда — это Шакьямуни, исторический персонаж, почитающийся как настоящий учитель, чья природа подобна нашей. Дзэн-буддизм почитает всех тех, кто помогает другим людям достигать состояния Будды, отсюда культ бодхисаттв, архатов и патриархов. Его позиция по отношению к священным текстам основана на уважении к первоначальному смыслу текста, рассматриваемого как указание направления, которое следует избирать, а не как сумма установлений. Установления могут передаваться не словесными доказательствами, а путем медитации и просветления. Чтение сутр в соответствии с буддийской традицией, в виде диалога между учителем и учеником, в котором парадокс (коан ) как спасительное средство смягчает логическую строгость, используется для того, чтобы наилучшим образом проникать в мир иррационального, где все понимается через интуицию и озарение. То же относится к изображениям; картины, скульптуры, которые украшают храмы, не идолы, но знаки, служащие для побуждения к медитации. Китайский священник не колебался, если надо было бросить в огонь деревянную статую, чтобы просто согреться.
Свобода мышления, отсутствие пиетета к культовым книгам и статуям, на взгляд постороннего, могли показаться богохульством. Неверное представление. Последователь дзэн-буддизма — сторонник порядка, он альтруист, который ищет спасения для всех путем суровой дисциплины и образцового образа жизни. Когда последователь дзэн-буддизма достигает просветления и его дух пребывает в Будде, он возвращается к повседневности, собственноручно творит добро, помогая ближнему, обучает его медитации, для того чтобы и он мог познать просветление. Дзэн-буддист не только соблюдает нормы повседневной жизни, но и совершенствует их, как требует его понимание буддийского учения. Здесь и корни строгого этикета, диктующего, к примеру, движения во время чайной церемонии, которые (как и на других подобных церемониях) должны исполняться торжественно, с глубоким благочестием. Им отчасти объясняется принятие дзэн-буддизма самураями, которых воодушевляла его экспрессивная грубоватая простота, знатью и образованными людьми, которые восхищались изяществом и изысканностью обрядов. К философии дзэн-буддизма восходят четыре добродетели: скромность, простота, глубина и сила, — которые пронизывают всю японскую культуру и искусство, хотя последние и не исчерпываются ими.
Чтобы судить в целом о влиянии дзэн-буддизма, следует говорить не только об учении. Учение специфично, его можно определить как синтез материализма и мистики, в нем соединились интеллектуальная культура Индии, прагматическая культура Китая и эмоциональная культура Японии. Оно связало то, что японская цивилизация унаследовала другими путями от Индии или Китая, других буддийских сект, конфуцианства и даосизма. Именно в дзэн-буддизме нашли себя многие элементы японской цивилизации, и, напротив, ряд существенных элементов этой цивилизации обнаруживается в самом дзэн-буддизме.
Буддизм, которому Нитирэн придал общественный пафос, еще более или менее можно сопоставить с дзэн-буддизмом, но он очень сильно отличается от амидизма, пронизанного чувством сострадания. Амида , чье имя на санскрите означает «вечная жизнь» или «вечный свет», был монахом, который отказался стать Буддой, пока не будет спасено все человечество. Его имя было давно известно в Индии, Китае, Тибете и даже Японии — знаменитый путешественник Эннин (794–864) привез из своего продолжительного путешествия в Китай практику медитации, связанной с его именем. В течение многих столетий Амида оставался божеством второго плана, вплоть до эпохи, когда бедствия народа оказались столь невыносимыми (X–XI вв.), что зародилось учение, которое сулило более справедливый и более милосердный мир, в котором каждому воздавалось бы по его поступкам. Этот оплот справедливости и счастья назывался Чистой землей (дзёдо ), далеким раем Запада, Миром высшего наслаждения (гокураку сэкай ); его могли достичь только чистые или раскаивающиеся души, ищущие в Амиде последнего убежища, которого слабость их человеческой природы не позволяла обрести в себе самих. Осознавая собственную слабость, они мечтали о мощном и активном вмешательстве со стороны заступника.
Позолоченная деревянная статуя Амиды Нёрай (1052) хранится в Хоодо в Бёдоине в Удзи. Она принадлежит скульптору Дзете (умер в 1057 году), который изобразил святого с пластической выразительностью, характерной для возвышенного буддизма эпохи Хэйан. Одновременно художник усовершенствовал технику ёсиги: различные части статуи вырезаны по отдельности брусками, собранными затем воедино. Ореол, окружающий Амиду, состоит из летящих божественных музыкантов (хитэн ), чьи развевающиеся шарфы напоминают языки пламени. Считается, что именно Дзётё придумал этот тип нимба, сочетающий языки пламени традиционных нимбов с апсарами (божественные танцовщицы), фигурами которых украшали вершины пагод.
С распространением идеи о близком конце света (маппо ), который должен был наступить в 1052 году по европейскому календарю, пришло разочарование в любой деятельности — следовало только верить и надеяться. Уже в X веке Куя (903–972), монах с горы Хиэй, близ Киото, ходил по городам и ярмаркам, проповедуя единственный способ спасения в Амиде; Гэнсин (942—1017), монах из того же монастыря, философски определил в своих сочинениях силу воздействия молитвы. Риёнин (1072–1132) основал амидистскую секту (Юдзу-нэмбуцу — «совместная молитва»); император Сиракава покровительствовал ее расширению. Но именно Хонэн (Гэнку, или Энко дайси, 1133–1212) учредил в 1174 году секту Чистой земли (дзёдосю ). Хонэн не верил в спасение с помощью медитаций или молитв, но верил во вмешательство внешней силы, в силу веры, и только в нее, поэтому следовало призывать имя Амиды кратким восклицанием «Наму Амида Буцу!» («Поклоняюсь Будде Амида!») и соблюдать обычные буддистские правила, чтобы быть достойным возрождения в амидистском раю.
Учение Хонэна основано на трех сутрах, тексты которых повествуют о жизни монаха Дхармакара (будущий Амида), о жизни королевы Вайдеки и «свете Западного рая», напоминая о значимости многократных призывов и искренней веры. В 1224 году Синран (1174–1263)сделал практику дзёдосю еще более простой и милосердной (Дзёдо-син-сю , сокращенно Син-сю). Для Син-сю бесполезно даже следовать предписаниям, вполне достаточно искренне взывать к Амиде, повторяя его имя; и, напротив, надо отречься, ради сохранения чистоты сердца, от предрассудков, связанных с добрыми или неблагоприятными предзнаменованиями, отказаться от выбора благоприятных или пагубных направлений, от астрологии и молитв, обращенных к богам или духам. Простота жизни и чистота сердца обеспечили Син-сю популярность и в наши дни. «Татхагата Шакьямуни проявил себя в мире по единственной причине, ему было суждено провозгласить безбрежный океан фундаментального Обета Амиде. Люди, столь же многочисленные, как и волны океана, те, кто подчинены Пяти Препятствиям и отданы в залог демону, должны слушать абсолютно истинные слова Татхагата… <…>
Если в нас зарождается хоть раз единственная мысль о радости и любви, тогда мы, такие, как мы есть, с нашими грехами, мы стремимся изо всех наших сил к нирване. Смертные и святые, даже те, кто совершил пять смертных грехов и клеветал на святые законы Будды, смогут между тем, благодаря вере в могущество Татхагата, войти в его милосердие, и это так же несомненно, как то, что вода горного потока в конечном счете достигает океана и становится соленой… <…>
[Тан-Луань учил], что благодать возрождения в раю, так же как и та, благодаря которой мы можем возвратиться на землю для того, чтобы помогать себе подобным, является даром, который мы получаем благодаря могуществу Будды, и что подлинная причина нашего рождения на Чистой земле есть просто верующее сердце. Поэтому если мы, слепые и грешные, если мы пробуждаем это верующее сердце, то мы можем разглядеть нирвану и в этой жизни. Потом мы безошибочно достигнем Чистой земли беспредельного света, и, проповедуя всем созданиям, способным к восприятию, что мы вовлечены в несчастья земли, мы и их приведем к спасению.
Гэнсин установил различие между чистой верой и нечистой верой, одна из них покоится в глубине души, а другая является поверхностной. Он учил также, что существует две формы рая, мест упокоения, соответственно предназначенные для тех, кто обладает глубокой верой, или для тех, кому дарована поверхностная. О жалкий грешник! Призови, следовательно, хотя бы один раз Будду Амиду! И он нас поддержит. Хотя наши плотские глаза и не могут его увидеть ясно из-за наших грехов, но его милосердие постоянно присутствует для того, чтобы просветлить наши умы.
Мой наставник Гэнку (Хонэн), который пролил свет на буддизм, испытывал глубокое сострадание к мирянам, хорошим или плохим. Именно он торжественно открыл учения Истинной секты в этой стране и распространил в этом растленном народе учение об обете, которым избирается Амида.
Гэнку учил, что причина, по которой люди постоянно возвращаются в дом ошибок [выражение, обозначающее современную жизнь], была полностью обязана тому, что мы изборождены шрамами сомнения. Для того чтобы суметь войти прямо в мирное и вечное пребывание в нирване, нам необходимо получить верующее сердце» (Синран. Сосин нэмбуцу гэ).
Все учение о благодати (дзирики — спасение своими силами и тарики — спасение силой заступничества) приносило слабым людям утешение и надежду. Учение амидизма создавало мощное монотеистическое течение, которое противостояло многобожию эзотерических сект, многообразные божества которых делали до тех пор японскую религиозную жизнь аморфной.
Древний буддизм
Учения, методы и вера эпохи Камакура, которые осветили мысль, искусство и повседневную жизнь, ознаменовали приход японского буддизма, который постепенно почти полностью вытеснил буддизм в китайской оболочке эпох Хэйан и Нара. Он почти исчез, хотя кое-что от него сохранилось навсегда: Нитирэн глубоко проникся учением китайских сект Тэндай и даже Сингон, последователи дзэн-буддизма не могли отрицать свою близость к школе «озарения» китайской философии, источнику учения чань. Последователи амидизма понимали и разделяли чувства, которые примиряли людей с нищетой. Прежние формы буддизма, следовательно, всегда присутствовали так или иначе. Конечно, сложные и абстрактные вероучения могли удовлетворить только политическую элиту или высшее духовенство, но не массу, и они в основном были обращены на правящую среду, а не на толпу. Таким образом, можно говорить о придворном буддизме и монастырском буддизме. Буддизм эпохи Хэйан (794— 1185) был отмечен созданием двух сект, снискавших в Китае большую популярность, — секты Тян-тай (на японском языке Тэндай) и секты Чэн-ен (на японском языке Сингон), обе получили первую поддержку при японском дворе, недавно обосновавшемся в Хэйанкё — современном Киото.
Основатель секты Тэндай Сайте (767–822), как и его духовный учитель китаец Чжэнь И (538–597), был убежден, что сутра Лотоса Дивного закона — итоговое произведение Шакьямуни и что все учения адаптированы для понимания верующих: от простого к сложному, от текстов хинаяны к текстам махаяны. Таким образом, он продолжал традицию индийского ученого Нагарджуны (VII в.),[30]согласно которой существует три вида умственной деятельности: первый — деяние утверждения, второй — отрицание первого, третий — превосходство перед первыми, удвоение просветления и удвоение препятствия. Ничто не существует отдельно, все взаимозависимо, следовательно, каждый элемент сам по себе не является чем-то и все явления — пустота. Эта пустота означает не отсутствие существования, но временное существование постоянного изменения. Каждый предмет обладает утверждением и отрицанием, которые объединены в третьем предложении: таковы Три Типа истины — Пустота, Временное начало и Середина. Следовательно, цель повседневной жизни — достижение состояния Будды и осознание того, что «жизнь и смерть являются нирваной». Это сосуществование противоположностей и их единство объясняют одну из современных черт японской души, которая избегает вовлечения в игру логических крайностей.
Известность Сайте принесли изменения, которые он внес в церемонию посвящения в сан священника. Он не допускал, чтобы учение, связанное с махаяной, исповедовали посвященные в сан по обряду хинаяны. Однако положение было именно таково, так как обряды, связанные с посвящением в сан, не менялись более тринадцати веков: секта Рицу из Нары, последовательница хинаяны, обладала монополией на посвящение в сан всех японских буддийских священников. Вскоре всем стало казаться, что Большая колесница неизбежно поглотит Малую колесницу. Идеи Сайте торжествовали после его смерти: в 822 году, через неделю после его смерти, его монастырь, расположенный на горе Хиэй, получил разрешение посвящать в сан согласно его обетам. Ученики Сайте выиграли, поскольку сумели доказать духовную опасность буддизма, приспособлявшегося к городской, в том числе столичной, жизни, и заставили признать факт, что храмом мысли является природа. С этого времени уже нельзя было остановить процесс адаптации и модернизации буддизма в Японии. Несмотря на глубокое уважение к индийским и китайским учителям, жители островов приспосабливали элементы чужеземной религии к собственным потребностям, если в этом была необходимость. Хиэйдзан стал очагом, где начался необычайный расцвет религии в эпоху Камакура и где сложился японский буддизм. Оттуда началось его распространение по всей стране, он и остался с тех пор центром плодотворной религиозной жизни.
Эзотерический буддизм, или миккё, не был предметом изучения особой секты в Китае. Практика его была известна почти повсеместно, и секта Тянь-тай очень ею интересовалась; Сайте использовал его элементы и поощрял его распространение. Его сотоварищ, Кукай, которого также именуют Кобо Дайси (774–835), основал секту Сингон, полностью посвященную эзотеризму. Кобо Дайси также изучал конфуцианство, даосизм и индийский буддизм Малой и Большой колесницы. Он сумел понять, что религиозное чувство зарождается в душе простого, необразованного человека, нравственное развитие которого начинается в социуме, и затем он приобщается к учению, которое позволяет ему постепенно достигнуть духовных высот. Таким образом, религиозные учения можно классифицировать по глубине их мысли. Начиная свое описание с Конфуция и Лао-цзы, кратко охарактеризовав различные буддийские секты, среди которых упомянута и Тэндай, Кобо Дайси завершает свое изложение Сингоном, единственным учением, которое, по его мнению, указывает абсолютную истину. Наивысшая мудрость Будды может быть достигнута только разумом в совершенном состоянии покоя, пением мантр, ритмичной жестикуляцией и раскачиванием всего тела. Другие ритуалы предписывают созерцание космических диаграмм или окропление головы священной водой. Но эти ритуалы, ставившие своей целью высокое духовное возвышение, довольно быстро пришли в упадок в магической практике, в которой скорее отразилось суеверие, чем вера.
Успешное распространение Сингона, как и Тэндая, было обусловлено тем, что их основатели приблизили учение к духовной жизни японца, представив его как универсальное и законченное выражение традиционных японских верований. Наряду с санноитидзицу синто Тэндай, Кобо Дайси изложил доктрину, согласно которой синтоистские божества представляют собой перевоплощения Будды; она получила название рёбу синто и до сих не утратила своего значения. Однако вскоре философия была отодвинута на задний план магией, и обе секты затерялись в практике колдовства и заклинаний. Появился специальный ритуал для каждого обычая: сокусай хё устранял влияния демонов; дзояки благоприятствовал счастью; кусо привлекал благодетельные силы; гёхуку низвергал врагов; киоай привлекал покровительство Будды и бодхисаттв; эммэй обеспечивал продолжительную жизнь. Исполнение этих ритуалов начинает занимать большую часть придворной жизни. Именно благодаря тому, что аристократия увлеклась эзотерическим буддизмом, он получил широкое распространение. С самого начала он пользовался официальным покровительством правительства, поскольку эзотерический буддизм противостоял могуществу религиозных бонз, влияние которых когда-то вынудило императора покинуть свою прекрасную столицу Нара.
В Нара буддийская вера восстановилась в своем первоначальном виде и укрепилась, а духовенство мощно усилилось со времени указа Сётоку Тайси, который в 594 году одобрил переход к новой религии и ее деятельность. Знаменитый регент сам сочинял трактаты о сутрах и рассматривал буддизм как эффективное средство приобщения Японии к развитой континентальной культуре. В честь Будды воздвигались храмы, как они воздвигались в честь императоров и предков, — здесь срабатывали механизмы культового национального сознания. Император Сёму, чтобы использовать влияние буддизма как потенциальный фактор унификации, распорядился в 737 или 741 году начать строительство государственного храма (кокубундзи ) в каждом административном округе и основать женские монастыри (кокубу амадера). Предписания принца Сётоку не отделяли религиозную жизнь от светской и не навязывали безбрачия: новая религия разрешала буддистским священнослужителям иметь семью, что характерно для японского буддизма и до сего времени.
Под влиянием благочестивых монархов буддизм был тесно связан с императорской жизнью. Учения внедрялись через посредничество тринадцати миссий, которые в VIII и IX веках посетили столицу династии Тан в Китае и возвратились оттуда в сопровождении китайских ученых, привезя книги. Службы, обучение и посвящение в сан совершались под контролем двора, который официально признавал две малоизвестные секты {Дзёдзицу и Куса) и четыре главные секты (Санрон, Хоссо, Кэгон и Рицу). Эти секты следовали учениям китайских сект, посвятивших себя изучению различных сутр о роли и значении понятий «пустота» и «сознание», не поддающихся логическому анализу.
Приверженцы секты Кэгон, согласно сутре Аватамсака, утверждали, что все существа во Вселенной могут достигнуть состояния Будды. Секта Рицу, известная своими жесткими требованиями к строгости нравственного поведения (виная питана), распространила представление о том, что любая форма жизни священна. Она заботилась о нравственном совершенствовании и морали верующих, придавая особое значение почтительности к наставнику, признательности родителям, состраданию ко всему миру и уважительности и скромности каждого по отношению к другому. Досо основал секту Хоссо в 660 году, у нее были многочисленные почитатели при императорском дворе, потому что в основе ее учения лежало понятие об иерархии, о порядке и зависимости всего сущего. Эта секта установила в Японии обычай кремировать тело: человеческое существо, агломерат земли, воды, огня и воздуха, после смерти возвращало элементы, которые образовывали его оболочку, в первоначальное состояние. Таким образом, исчезла необходимость возводить гробницы для сильных мира сего, роскошь которых зависела от тщеславия и должности усопшего. В этих гробницах хранились сокровища, незаконно похищенные у живых; и в наши дни они являют славу эпохи Великих курганов (IV–VIII вв.). Горделивый двор Ямато, который молниеносно превратился в государство по образцу китайского, тем не менее не следовал слепо китайским нравам и обычаям континента и не обращал внимания на то, что тогда в Китае еще продолжали строить усыпальницы для покойников. В 646 году император Котоку наложил жесткие ограничения на размеры погребений, с тех пор они становятся редкими, а затем исчезают совсем, за редкими исключениями — поздние императорские захоронения вызывают восхищение, как, например, недавнее открытие в Такамацудзука. Буддизм действительно нес представление об относительности и скромности. Отныне считалось, что все храмы, как и все провинции, находятся под покровительством Будды. Столице Нара покровительствовал Махавайрочана, беспредельно могущественный Будда, учитель тысяч Будд Шакьямуни, распределенных в каждом из десяти миллиардов миров. Внутри этой необычайной космогонии Земля была только единицей. Чувство принадлежности к этой универсальной иерархической системе вызывало одновременно гордость и смирение. Буддизм благодаря этому обогащался качествами государственной религии, и его видение множественности миров могло со временем соединиться с понятиями полиморфического синтоизма.
Синтоизм
Синтоизм — неотъемлемая черта Японии, хотя эксплуатация его ритуалов туристическим бизнесом в наше время не пошла ему на пользу. Синтоизм трудно поддается определению. Он не является религией как таковой; у него нет основателей, пророков, собственно учений и текстов. Синтоизм — это прежде всего определенное отношение к жизни: преклонение перед природой во всей ее мощи и красоте, система ее почитания. Даже в центре современных мегаполисов синтоистские святилища берегут ауру спокойствия, даже если это святилище размещается среди небоскребов из стекла и бетона или зажато в конце улочки. Он остается последним приютом для чувства, которое все более поглощают города. Настоящий синтоистский алтарь — это природа, нетронутая или восстановленная. Боги присутствуют там в густой хвое криптомерии, в потоках ручьев, в бушующей или успокоительной волне, в звуках грома, в свете молнии, в кратере вулканов или в сонной воде рисовых полей. Оставляя в стороне шумы мира, многочисленные тории — воротца с перекладиной наверху — указывают на наличие поблизости священного места, укрытого среди живого растительного мира. Эти места представляют собой множество монументальных или скромных повторений святилищ Исэ и Идзумо, исторических символов двух цивилизационных центров, развитие которых направляло Японию от ее доисторического периода к истории. Дух здесь ценится больше, чем детали архитектуры, больше, чем лабиринты иногда непонятного пантеизма или многообразие божеств.
В своих отношениях с государством синтоизм всегда пользовался привилегированным положением, поскольку он является единственной религией, которая опирается на неизысканную национальную мифологию. Самые старые тексты, датированные VIII веком, «Кодзики» и «Нихонги», представляют собой рассказы, мифы или легенды, которые иллюстрируют хронологию правления императоров; центральный персонаж этих повествований богиня Аматэрасу, солнце, освещающее небо своим присутствием. В настоящее время сложно понять некоторые темы, их происхождение и значение. Как и другие народы, японцы придумали себе множество богов и героев, чьи эпические сражения свидетельствуют о медленных процессах от происхождения народа к его государственности. Несмотря на покровительство, которое оказывали японские правители другим религиям, синтоизм со своим трепетным отношением к природе, чистоте, величию и любви к родине сохранялся в сердце каждого японца. В ответ на нападки тех, кто упрекал Сётоку Тайси за приверженность иностранным влияниям, он сравнивал синтоизм с корнями, конфуцианство — со стволом и ветвями, буддизм — с цветами, говоря этим, что если иностранцы и смогли повлиять на ум и чувства, то синтоизм — это душа и сущность страны.
Сегодня синтоисты имеют свои организации. Лишенные после войны поддержки правительства, которое с 1868 по 1945 год помогало синтоистским храмам и закрепляло за ними определенные функции, противопоставляя синтоизму секты, различные монастыри объединились и создали иерархию внутри Дзиндза Хонсё. Организованные на местах синтоистские объединения группировались вокруг официального центра, созданные именно в тот период в каждой префектуре, что напоминает буддистские объединения в VIII веке. Все они объединены вокруг одного центра — Исэ дзингу. Однако в настоящее время синтоизм имеет только материальные проблемы и проблемы, связанные с искренностью чувств верующих. Все чаще встречаются прихожане, которые приходят лишь для того, чтобы похлопать в ладоши и потрясти колокольчиком, думая привлечь расположение божества, которое там скрывается в образе сабли или зеркала. Теперь мало кто обращает внимание на детали и частоту церемоний; царит идея, идея чистоты и вездесущности священного начала: «У буддизма имеется развитое богословие, глубокая философия, обширная, как море, литература. У синтоизма нет ни философии, ни нравственного кодекса, ни метафизики; однако благодаря самой своей бесплотности он способен сопротивляться вторжению религиозной западной мысли, как ни одна другая восточная вера не может. Синтоизм охотно принимает западную науку, но хотя он и не сопротивляется западной религии, все равно продолжает противостоять ей; и иностранные ревнители веры, которые начнут бороться с ним, будут удивлены тем, что столкнутся с могуществом, которое сумеет провалить их наиболее грандиозные усилия; оно — непостижимо, как магнетизм, и неуязвимо, как воздух… Подлинная сущность синтоизма проявляется не в книгах, не в обрядах, не в предписаниях, но в национальном сердце, поэтому он всегда жив и наиболее полно выражает религиозные чувства японцев. Под оболочкой суеверий, безыскусных мифов и фантастической магии трепещет мощная духовная сила народа с его импульсами и его интуицией. Тот, кто хочет узнать, что же такое синтоизм, должен стремиться к пониманию этой загадочной души, в которой чувство прекрасного, сила искусства, пламя героизма, магнетизм верности, чувство веры стали сущностными, имманентными, бессознательными, инстинктивными» (Лафкадио Хёрн. Отблески незнакомой Японии).
Глава 7
ОБРАЗОВАНИЕ
Япония вышла на передовые позиции среди стран мира благодаря своему пониманию значимости борьбы с неграмотностью и живет под воздействием обаяния магического слова «культура». Еще и в наши дни, несмотря на то что так называемый конфликт поколений там оказался не менее жестким, чем в других странах, учитель (сэнсэй на японском языке, сен-ченъ на китайском языке) пользуется если и не всегда из-за личных качеств, но по сути своего занятия тем восхищением, которое обычно испытывают перед отцом семейства; на язык чувств, таким образом, переводится протокольное правило, согласно которому профессор, академик (хакасэ ) в общественной иерархии занимает высокое место и причисляется, как император (несмотря на свою совершенно человеческую сущность), к уровню ками — наивысшего духовного существа. Возможно, в этом видны следы религиозной традиции, традиции сострадательного амидизма — человек спасает другого человека, — а также извечное человеческое взаимопонимание на путях познания.
Толпы школьников непрерывно путешествуют по островам, на которых они с восторгом обнаруживают археологические древности и приметы прошлого; именно эти дети представляют собой живой образ страны, для которой знание с давних времен было потребностью и страстью. Хорошо известная любовь японцев к книгам выражается в изобилии и качестве книжных изданий и толпах покупателей, сметающих новинки с полок книжных магазинов; дешевые или дорогие, эти издания немедленно раскупаются по ценам, доступным для многих. В музеях и на выставках множество посетителей, и не потому, что Япония густонаселенная страна или что в моде интеллектуальное гурманство, но прежде всего потому, что контакт с культурными феноменами обещает удовольствие и открытия.
Конечно, политический контекст влияет сегодня на потребность в знаниях и общении с искусством. В нашем мире, который стремится к открытым гуманитарным обществам, недостаточно кабинетных знаний. Да и существовали ли когда-нибудь настоящие кабинетные ученые? И не преувеличивается ли значение «актуальности» чего-либо в наше время? Япония не ожидала, конечно, недавних жарких дискуссий только для того, чтобы продемонстрировать общественную роль интеллектуалов. Сила разума — характерная черта Азии, поскольку во все времена независимо от того, держали интеллектуалы в своих руках оружие или нет, именно они руководили реформами и обеспечивали успех революций. Воинственная знать эпохи Эдо это чувствовала, когда идентифицировала себя с просвещенными конфуцианскими чиновниками именно для того, чтобы сохранять свою значимость. Молодая японская интеллигенция выступила против войны во Вьетнаме и горячо высказывается как за, так и против маоизма, пришедшего из Китая, традиционно распространяющего цивилизацию, которая возбуждает умы. С другой стороны, в Японии торжествует капитализм, недостатки которого компенсируются несомненным чувством социальной ответственности. Большие торговые фирмы финансируют искусство и образование, и средства предоставляются своевременно и искренне. При том что все-таки вспыхивают конфликты из-за того, что в этом процессе соединены разнообразные элементы и все они обращены к новым проектам в сфере культуры, должностные лица в сфере образования пытаются расставить все по своим местам. Новые явления в культуре общество старается встречать достойно и лояльно.
Далеко не всегда это легко, потому что бесцеремонность, ставшая системой, нередко обескураживает не только профессоров, но и учащихся, которых беспокоит эта неподобающая грубость в ведении любых споров. Фактически эта болезнь охватила весь мир, начавшись на следующий день после окончания Второй мировой войны. Точка отсчета именно там, оттуда берет начало и глубокое разочарование, которым сопровождалось поражение, в особенности живо его чувствовала молодежь. Восторженная и по природе своей склонная к восприятию патриотической идеи национального превосходства, молодежь сильно поддерживалась политикой правительства. К духовному смятению нередко добавлялись материальные трудности, которые в эти тяжелые для экономики годы делали жизнь студентов невыносимой (многие семьи были разрушены и разорены войной и крушением внешнеэкономических рынков), а будущее неопределенным. Возможно, неизбежное непонимание наконец довершило начатое: политика оккупационных властей первоначально поддерживала стремление студентов к независимости от властей в сфере образования, поскольку власти были виноваты в создании мощного воинствующего шовинизма, который привел к войне. Но эта свобода в то же время провоцировала коммунистические настроения, тем более что компартия была сильной организацией: запрещенная и подвергавшаяся нападкам и преследованиям на протяжении всего периода между двумя войнами, партия коммунистов воспользовалась тогда всеобщим либерализмом и старалась проникнуть во все сферы жизни. Все завершилось с началом военных действий США в Корее, ужесточением, которое оказалось для студентов источником глубокой горечи: теперь сама свобода воспринималась ими как нечто, что возможно только при определенных условиях. Следовательно, подобало все очистить от всякой власти, являлась ли она властью побежденных или властью победителей. Общество с тех пор было озадачено вопросами. Тем самым ставилось под вопрос само существование гражданского общества. Следует напомнить здесь, что в январе 1947 года японские студенты пытались образовать единый фронт с рабочим движением. Можно было ожидать скорой революции. В следующем, 1948 году была основана Ассоциация японских студентов (Дзэнгакурэн ). Постепенно конфликт выходил за пределы университетов и вылился в систематическую оппозицию оккупационному режиму, каким бы добродушным он ни был. Кульминация напряжения относится к 1951 году, когда был подписан мирный договор между бывшими воюющими сторонами. Внутренние конфликты коммунистической партии не позволили ей осуществить тогда очень эффективные действия, несмотря на красочные уличные демонстрации, попытки окружить машину, в которой проезжал император, или столкновения в майские дни 1952 года перед императорским дворцом. В 1954 году все, казалось, стало успокаиваться, это относительное спокойствие продолжалось около десяти лет. Современную ситуацию предельного напряжения не следует расценивать как незапланированный, внезапный общественный взрыв, спровоцированный несколькими инцидентами, но скорее можно считать итогом продуманного и согласованного развития, движения (хотя и запоздалого), начавшегося более четверти века тому назад. В наши дни общие намерения одного или нескольких относящихся к социальному конфликту движений столь же просты, сколь и радикальны: разрушить существующий общественный порядок, создать пустоту для того, чтобы подготовить рождение нового, еще неизвестного мира. В Японии, как и во всем мире, эта ползучая уличная война, в которой молодежь расходует свою энергию; это поколение, может быть слишком праздное, вдохновляется в первую очередь мыслью Герберта Маркузе. Как подчеркивает в недавней статье К. Люхнер, вице-президент христианского университета «София» в Токио, выступление японской молодежи — одна из ветвей международных течений, специфичность некоторых способов действия придает ему особенно театральный вид: лозунги — нарисованные яркими красками гигантские иероглифы; раздражающее скандирование под звуки громкоговорителей; волнообразное и ритмичное развертывание длинных рядов демонстрантов, которые импровизируют своеобразный «танец дракона». Намного страшнее оказывается определенность намерений некоторых студентов, бессознательный фанатизм которых мог — а недавно и сумел — привести к худшему «холокосту». Однако похоже, что больших шансов для того, чтобы покончить с действиями экстремистов, еще нет: материальные заботы легко превращаются в предмет для спекуляций. Вмешательство правительства в дела государственных университетов хорошо это продемонстрировало: закон, принятый 3 августа 1969 года, разрешил уменьшить на тридцать процентов оклад профессоров в случае непредусмотренного закрытия университетов; допускается также и их увольнение в случае закрытия университета на неопределенный срок.
И это несмотря на то, что университетская профессура сделала все возможное, чтобы восстановить разрушенную войной систему образования. Справедливо, впрочем, и то, что Япония в этом отношении не есть что-то исключительное и что положение интеллигенции, в особенности профессоров, оказалось после войны весьма сложным не только в Японии. Конечно, японский Союз профессоров и учителей (Никкёсо ) представляет большую политическую силу в левом движении. Он подвергается нападкам и недоверию правительства, которое желает контролировать его деятельность, а находящийся за пределами общего рынка труда университетский преподаватель мало пользуется общим экономическим благополучием и вынужден, чтобы хоть как-то улучшить свое положение, писать проходные статьи: «натягивать строки» становится правилом — ведь каждый иероглиф обеспечивает хоть немного денег. Кроме того, все венчается горечью и разочарованием, и это слишком серьезно, так как настроение учителей передается студентам, которые скептически относятся к действительности, — бедность профессоров порождает поколение недовольных и циничных пессимистов. Вместе с поражением 1945 года университетский преподаватель утратил и свой нравственный престиж воспитателя. Некоторое недоверие по отношению к нему могло бы иметь отдаленные последствия. Тем не менее пока средний японец получает удовольствие, делая все, что облегчает жизнь, пока глубокий экономический или политический кризис не отразится слишком тяжело на его существовании, до тех пор надежды экстремистских идеологов и их последователей остаются призрачными.
Дата добавления: 2016-08-07; просмотров: 1006;