II. Понятие социального действования 9 страница

Для иллюстрации безграничного переплетения понятийных ме­тодических проблем, существующих в науках о культуре, достаточ­но привести такую шкалу понятий: родовые понятия; идеальные типы; идеально-типические родовые понятия; идеи в качестве эм­пирически присущих историческим лицам мысленных связей; иде­альные типы этих идей; идеалы исторических лиц; идеальные типы этих идеалов; идеалы, с которыми историк соотносит историю; теоретические конструкции, пользующиеся в качестве иллюстрации эмпирическими данными; историческое исследование, исполь­зующее теоретические понятия в качестве пограничных идеальных случаев. К этому перечню следует добавить множество различных сложностей, на которые здесь можно лишь указать, таких, как раз­личные мысленные образования, отношение которых к эмпириче­ской реальности непосредственно данного в каждом отдельном слу­чае весьма проблематично. В нашей статье, цель которой состоит только в том, чтобы поставить проблемы, мы вынуждены отказать­ся от серьезного рассмотрения практически важных вопросов ме­тодологии, таких, как отношение идеально-типического познания к познанию закономерностей, идеально-типических понятий к кол­лективным понятиям и т. д.

Несмотря на все приведенные указания, историк будет по-преж­нему настаивать на том, что господство идеально-типической фор­мы образования понятий и конструкций является специфическим симптомом молодости научной дисциплины. С таким утверждени­ем можно в известной степени согласиться, правда, делая при этом иные выводы. Приведем несколько примеров из других наук. Ко­нечно, задерганный школьник так же, как начинающий филолог, представляет себе язык сначала «органические», т. е. как подчинен­ную нормам над-эмпирическую целостность; задача науки — уста­новить, что же следует считать правилами речи. Первая задача, ко­торую обычно ставит перед собой «филология», — это логически обработать «письменный язык», как было сделано, например, в Accademia della Crusca; свести его содержание к правилам. И если сегодня один ведущий филолог заявляет, что объектом филологии может быть «язык каждого человека», то сама постановка такого вопроса возможна только после того, как в письменной речи дан относительно установившийся идеальный тип, которым можно оперировать в исследовании многообразия языка, принимая его хотя бы в виде молчаливой предпосылки; без этого исследование будет лишено границ и ориентации. Именно так функционируют конструкции в естественноправовых и органических теориях госу­дарства, или, возвращаясь к идеальному типу в нашем понимании, такова теория античного государства у Б. Констана; они служат как бы необходимой гаванью до той поры, пока исследователи не на­учатся ориентироваться в безбрежном море эмпирических данных. Зрелость науки действительно всегда проявляется в преодолении идеального типа, в той мере, в какой он мыслится как эмпирически значимый или как родовое понятие. Однако использование остроум­ной конструкции Констана для выявления известных сторон античной государственной жизни и ее исторического своеобразия совершенно оправданно и в наши дни, если помнить об идеально-типическом харак­тере этой конструкции. Есть науки, которым дарована вечная моло­дость, и к ним относятся все исторические дисциплины, перед ними в вечном движении культуры все время возникают новые про­блемы. Для них главную задачу составляют преходящий характер всех идеально-типических конструкций и вместе с тем постоян­ная неизбежность создания новых.

Постоянно предпринимаются попытки установить «подлинный», «истинный» смысл исторических понятий, и нет им конца. Поэто­му синтезы, используемые историей, всегда либо только относи­тельно определенные понятия, либо — если необходимо придать понятийному содержанию однозначность — понятие становится аб­страктным идеальным типом и тем самым оказывается теоретиче­ской, следовательно, «односторонней» точкой зрения, которая спо­собна осветить действительность, с которой действительность может быть соотнесена, но которая, безусловно, непригодна для того, что­бы служить схемой, способной полностью охватить действитель­ность. Ведь ни одна из таких мысленных систем, без которых мы не можем обойтись, постигая какую-либо важную составную часть действительности, не может исчерпать ее бесконечного богатства. Все они являют собой не что иное, как попытку внести порядок на данном уровне нашего знания и имеющихся в нашем распоряжении понятийных образований в хаос тех фактов, которые мы включили в круг наших интересов. Мыслительный аппарат, который разра­ботало прошлое посредством мысленной обработки, а в действи­тельности путем мысленного преобразования непосредственно дан­ной действительности и включения ее в понятия, соответствующие познанию и направлению интереса того времени, всегда противо­стоят тому, что мы можем и хотим извлечь из действительности с помощью нового познания. В этой борьбе совершается прогресс исследования в науках о культуре. Его результат — постоянно иду­щий процесс преобразования тех понятий, посредством которых мы пытаемся постигнуть действительность. Вот почему история наук о социальной жизни — это постоянное чередование попыток мысленно упорядочить факты посредством разработки понятий, разложить полученные в результате такого упорядочения образы посредством расширения и сдвига научного горизонта, и попытки образовать новые понятия на такой измененной основе. В этом про­является не несостоятельность попытки вообще создавать системы понятий — каждая наука, в том числе и только описательная исто­рия, работает с помощью комплекса понятий своего времени, — в этом находит свое выражение то обстоятельство, что в науках о человеческой культуре образование понятий зависит от места, ко­торое занимает в данной культуре рассматриваемая проблема, а оно может меняться вместе с содержанием самой культуры. В науках о культуре отношение между понятием и понятым таково, что синтез всегда носит преходящий характер. Значение попыток создать круп­ные понятийные конструкции в нашей науке заключается, как пра­вило, именно в том, что они демонстрируют границы значения той точки зрения, которая лежит в их основе. Самые далеко идущие успехи в области социальных наук связаны в своей сущности со сдвигом практических культурных проблем и облечены в форму кри­тики образования понятий. Одна из важнейших задач нашего журна­ла будет состоять в том, чтобы служить цели этой критики и тем самым исследованию принципов синтеза в области социальных наук. Итак, следуя сказанному выше, можно прийти к пункту, по ко­торому наши взгляды в ряде случаев отличаются от взглядов от­дельных выдающихся представителей исторической школы, к вос­питанникам которой мы причисляем и себя. Дело в том, что они открыто или молчаливо придерживаются мнения, что конечной целью, назначением каждой науки является упорядочение ее мате­риала в систему понятий, содержание которых надлежит получать и постепенно совершенствовать посредством наблюдения над эмпири­ческой закономерностью образования гипотез и их верификации вплоть до того момента, когда это приведет к возникновению «завер­шенной» и поэтому дедуктивной науки. Индуктивное исследование современных историков, обусловленное несовершенством нашей науки, служит якобы предварительной стадией в достижении ука­занной цели. Ничто не должно, естественно, представляться с такой точки зрения более сомнительным, чем образование и применение четких понятий, «которые как бы опрометчиво предваряют упомя­нутую цель далекого будущего. Принципиально неопровержимой была бы эта точка зрения на почве антично-схоластической теории познания; ее основные положения до сих пор прочно коренятся в мышлении основной массы исследователей исторической школы: предполагается, что понятия должны быть отражениями «объектив­ной» действительности, своего рода представлениями о ней; отсюда и постоянно повторяющееся указание на нереальность всех четких понятий. Тот, кто до конца продумает основную идею восходящей к Канту современной теории познания, согласно которой понятия суть и только и могут быть мысленными средствами для духовно­го господства над эмпирической данностью, не увидит в том обсто­ятельстве, что четкие генетические понятия неизбежно являются идеальными типами, основание для отказа от них. Для такого ис­следователя отношение между понятием и историческим изучени­ем станет обратным вышеназванному: та конечная цель предста­вится ему логически невозможной, понятия для него — не цель, а средства достижения цели, которая являет собой познание значи­мых под индивидуальным углом зрения связей. Именно потому, что содержание исторических понятий необходимым образом ме­няется, они должны быть каждый раз четко сформулированы. Ис­следователь будет стремиться к тому, чтобы в применении понятий всегда тщательно подчеркивался их характер идеальных мыслен­ных конструкций, чтобы идеальный тип и история строго различа­лись. Поскольку при неизбежном изменении ведущих ценностных идей разработка действительно определенных понятий, которые служили бы общей конечной целью, невозможна, упомянутый ис­следователь будет верить, что именно посредством образования четких, однозначных понятий для любой отдельной точки зрения создается возможность ясно осознать границы их значимости.

Нам скажут (и мы уже раньше согласились с этим), что в от­дельном случае конкретная историческая связь вполне может быть отчетливо показана без постоянного ее сопоставления с определен­ными понятиями. И поэтому сочтут, что историк в нашей области может, подобно исследователю в области политической истории, говорить «языком повседневной жизни». Конечно, к этому надо только добавить следующее: при таком методе более чем вероятно, что ясное осознание точки зрения, с которой рассматриваемое явление обретает значимость, может быть только случайностью. Мы не находимся обычно в таких благоприятных условиях, как исследователь политической истории, который, как правило, со­относит свое изложение с однозначным — или кажущимся тако­вым — содержанием культуры. Каждое чисто описательное изло­жение события всегда носит в какой-то степени художественный характер. «Каждый видит то, что он хранит в сердце своем» — значимые суждения всегда предполагают логическую обработку увиденного, т. е. применение понятий. Можно, разумеется, скрыть их in petto*, в этом есть даже известное эстетическое очарование, однако такого рода действия, как правило, дезориентируют читате­ля, а подчас оказывают и отрицательное влияние на веру автора в плодотворность и значимость его суждений.

* В глубине своей души (лат.). — Прим, перев.

Самую серьезную опасность представляет отказ от образования четких понятий при вынесении практических соображений эконо­мического и социально-политического характера. Неспециалисту трудно даже вообразить, какой хаос внесло, например, применение термина «ценность», этого злополучного детища нашей науки, кото­рому какой-либо однозначный смысл вообще может быть придан только в идеально-типическом смысле, или применение таких слов, как «продуктивно», «с народнохозяйственной точки зрения», кото­рые вообще не допускают анализа, пользующегося четкими поняти­ями. Причем вся беда сводится именно к употреблению заимст­вованных из повседневного языка коллективных понятий. Для того чтобы наша мысль стала понятной и неспециалистам, остановимся на таком, известном еще со школьной скамьи понятии, как «сельс­кое хозяйство», в том его значении, которое оно имеет в словосоче­тании «интересы сельского хозяйства». Возьмем сначала «интересы сельского хозяйства» как эмпирически констатируемые, более или менее ясные субъективные представления о своих интересах отдель­ных хозяйствующих индивидов; при этом мы совершенно оставляем в стороне бесчисленные столкновения интересов, связанные с раз­ведением племенного скота или с производством животноводческих продуктов, с выращиванием зерна или с расширением кормовой базы, с дистиллированием продуктов брожения зерна и т. п. Если не каждому человеку, то специалисту, во всяком случае, хорошо изве­стно, какой сложный узел сталкивающихся противоречивых ценнос­тных отношений образуют смутные представления о данном поня­тии. Перечислим лишь некоторые из них: интересы земледельцев, собирающихся продать свое хозяйство и поэтому заинтересованных в быстром повышении цен на землю; прямо противоположные ин­тересы тех, кто хочет купить, увеличить или арендовать участок, интересы тех, кто хочет сохранить определенную землю для своих потомков из соображений социального престижа и, следовательно, заинтересован в стабильности владения землей; противоположная позиция тех, кто в личных интересах и интересах своих детей стремится к тому, чтобы земля перешла в собственность наилуч­шего хозяина или — что не совсем то же самое — покупателя, обладающего наибольшим капиталом; чисто экономический ин­терес «самых рачительных» в частнохозяйственном смысле хозяев, заинтересованных в свободном движении товаров внутри экономи­ческой сферы; сталкивающийся с этим интерес определенных гос­подствующих слоев в сохранении унаследованной социальной и политической позиции своего сословного «статуса» и «статуса» своих потомков; социальные чаяния не господствующих слоев сре­ди сельских хозяев, которые заинтересованы в освобождении от стоящих над ними, оказывающих давление на них слоев; в ряде случаев противоположное указанному стремление обрести в выс­ших слоях политического вождя, который действовал бы в их инте­ресах. Наш перечень можно было бы продолжить, не достигнув и в этом случае завершения, хотя мы строили его в самых общих чертах и отнюдь не стремились к точности. Мы не касаемся здесь того фак­та, что с перечисленными выше как будто чисто «эгоистическими» интересами могут сочетаться, связываться, могут служить им пре­пятствием или отвлекать их в сторону самые различные идеальные ценности, и напоминаем только, что говоря об «интересах сельско­го хозяйства», мы обычно имеем в виду не только те материальные и идеальные ценности, с которыми сами земледельцы связывают свои «интересы», но и те подчас совершенно гетерогенные им цен­ностные идеи, с которыми мы соотносим сельское хозяйство. Тако­вы, например: производственные интересы, связанные с заинтересо­ванностью в предоставлении населению дешевых и, что не всегда совпадает, хороших по своему качеству продуктов питания, — при этом между интересами города и деревни могут возникать самые разнообразные коллизии, а интересы поколения данного периода времени совсем не обязательно должны совпадать с предполагаемыми интересами будущих поколений; различные демографичес­кие теории, особенно заинтересованность в многочисленном сельс­ком населении, связанная будь то с «государственными» интереса­ми, проблемами политической власти или внутренней политики или с другими идеальными, различными по своему характеру ин­тересами, в том числе предполагаемым влиянием растущей числен­ности сельского населения на специфику культуры данной страны; этот демографический интерес в свою очередь может прийти в столкновение с различными частнохозяйственными интересами всех слоев сельского населения, даже с интересами всей массы сельского населения в данное время. Речь может также идти о за­интересованности в определенном социальном расслоении сельс­ких жителей ввиду того, что это может быть использовано как фак­тор политического или культурного влияния — такой интерес в зависимости от его направленности может прийти в столкновение со всеми мыслимыми, самыми непосредственными интересами как отдельных хозяев, так и «государства» в настоящем и будущем. И наконец, — что еще усложняет положение дела — «государство», с «интересами» которого мы склонны связывать эти и многие дру­гие подобные отдельные интересы, часто служит просто маскиров­кой очень сложного переплетения ценностных идей, с коими мы соотносим его по мере необходимости, с такими, как чисто военные соображения безопасности границ; обеспечение господствующего положения династии или определенных классов внутри страны; сохранение и укрепление формального государственного единства и нации в интересах самой нации или для того, чтобы сохранить определенные объективные, весьма различные по своей природе, культурные ценности, которые мы, как нам кажется, олицетворяем в качестве объединенного в государство народа; преобразование социального строя государства в соответствии с определенными, также весьма различными культурными идеалами. Если бы мы по­пытались только указать на все то, что входит в собирательное по­нятие «государственные интересы», с которым мы можем соотнести «сельское хозяйство», это завело бы нас слишком далеко. Взятый нами пример, и еще в большей степени наш суммарный анализ, груб и элементарен. Пусть неспециалист сам попытается подобным же образом (и основательнее, чем это сделали мы) проанализировать понятие «классовые интересы рабочих», и он увидит, какой узел противоречивых интересов и идеалов рабочих, с одной стороны, идеалов, под углом зрения которых мы рассматриваем положение рабочих, — с другой, содержится в данном понятии. Преодолеть лозунги, провозглашаемые в ходе борьбы интересов, чисто эмпири­ческим акцентированием их «относительности» невозможно. Един­ственный способ выйти из сферы ничего не значащих фраз — это установить ясные, строгие понятия различных возможных точек зре­ния. «Аргументация свободы торговли» в качестве мировоззрения или значимой нормы — нелепость, однако то, что мы недооценили эвристическую ценность древней жизненной мудрости величайших коммерсантов мира, выраженной в их идеально-типических фор­мулах, принесло большой вред нашим исследованиям в области торговой политики совершенно независимо от того, какими идеа­лами торговой политики стремится руководствоваться тот или иной человек. Лишь благодаря идеально-типическим понятийным форму­лам становятся действительно отчетливыми в своем своеобразии те точки зрения, которые рассматриваются в каждом конкретном слу­чае, так как их своеобразие раскрывается посредством конфронта­ции эмпирических данных с идеальным типом. Использование же недифференцированных коллективных понятий, присущих языку повседневной жизни, как правило, маскирует неясность мышления или волнения, часто служит орудием сомнительных ухищрений и всегда — средством предотвратить правильную постановку вопроса. Мы подходим к концу наших рассуждении, преследующих толь­ко одну цель — указать на водораздел между наукой и верой, часто очень небольшой, и способствовать пониманию того, в чем смысл социально-экономического познания. Объективная значимость всякого эмпирического знания состоит в том — и только в том, — что данная действительность упорядочивается по категориям в некоем специфическом смысле субъективным, поскольку, образуя предпосылку нашего знания, они связаны с предпосылкой ценности истины, которую нам может дать только опытное знание. Тому, для кого эта истина не представляется ценной (ведь вера в ценность науч­ной истины не что иное, как продукт определенной культуры, а со­всем не данное от природы свойство), мы средствами нашей науки ничего не можем предложить. Напрасно, впрочем, будет он искать другую истину, которая заменила бы ему науку в том, что может дать только она — понятия и суждения, не являющиеся эмпирической действительностью и не отражающие ее, но позволяющие должным образом мысленно ее упорядочить. В области эмпирических соци­альных наук о культуре возможность осмысленного познания того, что существенно для нас в потоке событий, связана, как мы видели, с постоянным использованием специфических в своей особенности точек зрения, соотносящихся в конечном итоге с идеями ценностей, которые, будучи элементами осмысленных человеческих действий, допускают эмпирическую констатацию и сопереживание, но не обо­снование в своей значимости эмпирическим материалом. «Объектив­ность» познания в области социальных наук характеризуется тем, что эмпирически данное всегда соотносится с ценностными идеями, только и создающими познавательную ценность указанных наук, позволяющими понять значимость этого познания, но не способны­ми служить доказательством их значимости, которое не может быть дано эмпирически. Присущая нам всем в той или иной форме вера в над-эмпирическую значимость последних высочайших ценностных идей, в которых мы видим смысл нашего бытия, не только не исклю­чает бесконечного изменения конкретных точек зрения, придающих значение эмпирической действительности, но включает его в себя. Жизнь в ее иррациональной действительности и содержащиеся в ней возможные значения неисчерпаемы, конкретные формы отнесения к ценности не могут быть поэтому постоянными, они подвержены вечному изменению, которое уходит в темное будущее человеческой культуры. Свет, расточаемый такими высочайшими ценностными идеями, падает на постоянно меняющуюся конечную связь чудо­вищного хаотического потока событий, проносящегося сквозь время. Из всего этого не следует, конечно, делать ложный вывод, будто задача социальных наук состоит в беспрерывных поисках новых то­чек зрения и понятийных конструкций. Напротив, мы со всей реши­тельностью подчеркиваем, что главная цель образования понятий и их критики состоит в том, чтобы служить (наряду с другими средства­ми) познанию культурного значения конкретных исторических связей. Среди исследователей социальной действительности также есть «сторон­ники фактов» и «сторонники смысла» (по терминологии Ф. Т. Фишера). Ненасытная жажда фактов, присущая первым, может быть удовлетво­рена только материалами актов, фолиантами статистических таблиц и анкетами — тонкость новых идей недоступна их восприятию; изощрен­ность мышления приводит сторонников второй группы к утрате вкуса к фактам вследствие непрерывных поисков все более «дистиллирован­ных» мыслей. Подлинное мастерство — среди историков им в громад­ной степени обладал, например, Ранке — проявляется обычно именно в том, что известные факты соотносятся с хорошо известными точками зрения и между тем создается нечто новое.

В век специализации работа в области наук о культуре будет заключаться в том, что, выделив путем постановки проблемы опре­деленный материал и установив свои методические принципы, ис­следователь будет затем рассматривать обработку этого материала как самоцель, не проверяя более познавательную ценность отдель­ных фактов посредством сознательного отнесения их к последним идеям и не размышляя вообще о том, что вычленение изучаемых фактов ими обусловлено. Так и должно быть. Однако наступит мо­мент, когда краски станут иными: возникнет неуверенность в значе­нии бессознательно применяемых точек зрения, в сумерках будет утерян путь. Свет, озарявший важные проблемы культуры, рассеется вдали. Тогда и наука изменит свою позицию и свой понятийный ап­парат, с тем чтобы взирать на поток событий с вершин человеческой мысли. Она последует за теми созвездиями, которые только и могут придать ее работе смысл и направить ее по должному пути.

...Растет опять могучее желанье

Лететь за ним и пить его сиянье,
Ночь видеть позади и день перед собой,
И небо в вышине, и волны под ногами*.

Перевод Н. Холодковского

* Гёте. Фауст. СПб., 1980. С. 49. — Прим. перев.

Примечания

1. Там, где в первом разделе данной статьи речь идет от имени редак­ции или об определенных задачах «Архива», я высказываю, конечно, не свое личное мнение, а совместно продуманные соображения сот­рудников редакции. Ответственность за второй раздел по его форме и содержанию полностью несу только я, как автор статьи.

То, что «Архив» никогда не будет идти проторенной колеей ходячих мнений, гарантируется отсутствием полной идентичности во взгля­дах даже методологического характера не только его сотрудников, но и членов редакции. Вместе с тем, конечно, известное единодушие в основных мнениях было обязательной предпосылкой согласия на со­вместную работу в редакции журнала. Это единодушие распростра­няется прежде всего на такие вопросы, как ценность теоретического познания с «односторонних» точек зрения, образование точных по­нятий и строгое разделение эмпирического знания и оценочного суж­дения — все то, что здесь без какой-либо претензии на «новизну» требований предлагается вниманию читателей.

Пространность изложения в ряде мест второго раздела статьи и мно­гократное повторение одной и той же мысли преследуют только одну цель — достигнуть наибольшей понятности. Этому желанию в зна­чительной степени (надеюсь, не в слишком значительной) принесена в жертву точность выражения, исходя из нее, мы отказались и от по­пытки дать систематическое исследование проблемы, заменив его сопоставлением нескольких методологических точек зрения. Это по­требовало бы постановки множества еще значительно более глубоких гносеологических проблем. Мы не занимаемся здесь логикой, а стре­мимся использовать в нашей работе известные выводы современной логики, не решаем проблемы, а знакомим неспециалиста с их значе­нием. Те, кому известны труды современных логиков — достаточно назвать Виндельбанда, Зиммеля, а для нашей цели в первую очередь Генриха Риккерта, — сразу увидят, что во всех существенных вопро­сах мы опираемся на их теоретические идеи.

Речь идет об «Архиве социальных наук и социальной политики», в редакцию которого в 1904 г. вошли Э. Яффе, В. Зомбарт и Макс Вебер.

Перевод с немецкого М. И. Левиной

Фердинанд Теннис. ОБЩНОСТЬ И ОБЩЕСТВО*

* Печатается по: Теннис Ф. Общность и общество // Социологический жур" нал. 1998. №3/4. С. 207-229.

Социология — это исследование человека, но не его телесного, душевного, а его социального существа; стало быть, телесного и душевного лишь постольку, поскольку оно обусловливает со­циальное. Таким образом, мы хотим познать и изучить не толь­ко те умонастроения и движущие силы, которые соединяют од­них людей с другими, удерживают их вместе, побуждают или стимулируют их к совместным действиям и взаимодействию, но и, прежде всего, возникающие вследствие этого продукты человеческого мышления, необходимые для сохранения и под­держания общей сущности (gemeinsames Wesen). Последние находят свое завершение в таких важных формах, как община (Gemeinde), государство, церковь, часто принимаемых за эле­менты действительности, а иногда и за нечто сверхъесте­ственное.

Nosce te ipsum — если хочешь познать другого, загляни в свою собственную душу. Каждый из нас живет во множестве связей и отношений с другими людьми — непосредственных и опосредованных. Каждый из нас знает много людей, но мало — -по сравнению с их общим числом. Как же я знаю других лю­дей?

Прежде чем рассмотреть этот вопрос, проведем сначала неко­торые различения. Главным среди четырех различий в отношении окружающих нас людей я считаю различие между знанием и не­знанием, знакомостью (Kenntnis) и чуждостью (Fremdheit).