ЛОГОСФЕРА И СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ РИТОРИКА

1. ПОНЯТИЕ ЛОГОСФЕРЫ. МЕНТАЛИТЕТ И ЛОГОСФЕРА

Что такое логосфера? Из значений корней, составляющих это сложное слово, ясно: логос (греч.) слово, речь, рассказ + мысль, идея, понятие. Прибавим сфера (греч.) шар, область. Логосфера — речемыслительная область культуры. В более широком значении — вся огромная область культуры, наполненная "словами и идеями". В более узком смысле, том, который и будет нас интересовать, логосфера — это вовсе не беспорядочное скопление таких вещей, как сам язык, речь, мысль и все продукты речевой и мыслительной деятельности, которые имеют значение для данной культуры и составляют ее существеннейшую область. Это не мешок, набитый беспорядочно засунутым туда содержимым, а скорее принципы организации каждого предмета, который попал в мешок, и принципы организации этих предметов внутри речемыс-лительной сферы культуры.

32

Логосфера — единая структура мысли и речи, общие принципы, которые определяют эту речемыслительную, или мыслеречевую, структуру. Как можно убедиться, рассматривая топику речи и составляющие топику смысловые модели, в организации мысли и организации речи прослеживается некий общий порядок, некие общие законы, некие общие принципы.

Если нам нужно определить предмет речи, найти его разновидности — вступают в действие индукция и дедукция, риторические топы, "род и вид": возведение предмета к общему роду и выявление его разновидностей.

Мыслительные операции и речь тесно связаны не только как процессы, протекающие почти одновременно или вообще одновременно, но и как процессы, близкие по своей организации, по своей структуре, по своему устройству и принципу. Внутри мысли и внутри речи, т. е. внутри единого логоса, есть как бы поддерживающий каркас, организующий целое. Этот каркас, эта внутренняя структура напоминает ствол и ветви дерева, которые могут быть скрыты листвой в июньский день, но обнажаются в ноябре. Вся огромная крона дерева — это логосфера, речемыслительная область культуры, в широком смысле, а структурирующий крону ствол с ветвями, скелет дерева — это принцип ее устройства, несущий закон, т. е. логосфера в узком смысле слова. Итак, говоря о логосфере, как о дереве, можно иметь в виду либо древо речи и мысли в его полном расцвете, либо "дерево как таковое" — только ствол и ветви, только несущую структуру, определяющую очертания.

Термин логосфера не столько как термин, сколько как образ, как идею предложил в 1975 г. французский структуралист Ролан Барт в работе "Война языков". Речь в ней идет о проблеме, которая сегодня стала предметом пристального внимания лингвистов и философов во всем мире. Эта проблема — связь логоса, языка и речи, мысли и идеи, с вдастью и подавлением людьми друг друга, с иерархией социума {социум — человеческая общность определенного типа) и установлением такой иерархии. Эта проблема станет далее предметом и нащего внимания, поскольку сравнительно-историческая риторика ин-

2 Русский Сократ

тересуется связью модели устройства социума с формами речи, принятыми в нем.

Работа Барта начинается со знаменательного примера: "Гуляя однажды в местах, где я вырос, — пишет ученый, — на Юго-Западе Франции, в тихом краю удалившихся на покой старичков, — я встретил на протяжении нескольких сот метров три различные таблички на воротах усадеб: "Злая собака", "Осторожно, собака!", "Сторожевая собака". Как видно, у тамошних жителей очень острое чувство собственности. Интересно, однако, не это, а то, что во всех трех выражениях содержится одно и то же сообщение: НЕ ВХОДИТЕ... Иначе говоря, лингвистика, занимающаяся одними лишь сообщениями, могла бы сказать лишь самые элементарные и тривиальные вещи. Она далеко не исчерпала бы смысл этих выражений, ибо СМЫСЛ ЗАКЛЮЧЕН В ИХ РАЗЛИЧИИ: "Злая собака" звучит агрессивно, "Осторожно, собака!" — человеколюбиво, "Сторожевая собака" выглядит как простая констатация факта. Таким образом, в одном и том же сообщении читаются три выбора, три вида личной вовлеченности, три образа мыслей или... три личины собственности... В первом случае эта система основана на дикой силе (собака злая и хозяин, разумеется, тоже), во втором — на протекционизме (остерегайтесь собаки, усадьба находится под защитой), в третьем — на законности (собака сторожит частное владение, таково мое законное право)" (Барт Р. Избранные работы. — М., 1989).

Все три примера Ролан Барт взял из речи мелких собственников Франции. Логосфера французской культуры 1970-х гг., как видите, предоставляет три возможности выбора. Наблюдения показывают, что в современной отечественной логосфере вряд ли есть такой выбор. Самая агрессивная из табличек, вероятнее всего, окажется единственным вариантом. Приведем пример. В одном подъезде "новые русские" купили две квартиры рядом, обили входные двери одинаковой багровой тканью и снабдили двери следующими табличками:

PRIVATE!

(частное владение)

KEEP OUT!

(держись подальше)

Проанализируем эти надписи.

Выбор английского языка не случаен: это язык бизнеса и преуспеяния. В нашем обществе сегодня именно он становится средством держать подальше всех, кто не добился успеха и находится вне сферы бизнеса. О сообщениях, передаваемых табличками, судите сами, как и о степени их агрессивности и об отношении их "авторов" к собственности и к окружающим.

Хотя бы по сопоставлению этих примеров можно судить о том, что логосферы двух названных культур различны. А если проанализировать другие типы речевых произведений — проанализировать, сопоставляя формы мысли и формы речи?

Главная идея, которая содержится в сопоставительном исследовании логосфер разных культур, такова. Разные культуры различаются своими логосферами. Лого-сферы, будучи по видимости, по первому впечатлению похожими друг на друга, как похожи покрытые листьями кроны деревьев, могут "в раздетом", "голом", "зимнем" состоянии быть совершенно различными. Контуры, т. е. структуры "скелетов" этих деревьев, резко несходны, как непохожи зимой дуб и береза, клен и ива.

Совершенно понятно желание ученых проникнуть в тайны принципов организации логосфер разных культур и найти "формулу" каждой из них для сравнения, сопоставления. Ведь исследование логосферы — во многом ключ к пониманию специфики менталитетов и менталь-ности народов (менталитет, менталъностъ — способ мышления личности или общественной группы, присущая им духовность, склад ума, мировосприятие). Большое желание определить специфику "русской души", "русского менталитета" можно считать отличительной особенностью гуманитарных наук наших дней — психологии, истории, филологии вместе с лингвистикой. Становится не менее понятно, что выстраивать такого рода исследования на каком-то априорном принципе, отвлеченной идее — дело бесполезное. "Эти попытки всегда будут неудачными, если эта схема будет метафизической, если она будет исходить не из реального человека, его мыслей, поступков, идеалов, но из вымышленного образца, который появляется не из реальных исследований, но

из придуманных схем, объясняется при помощи мистических, а не научных понятий, и принимается на веру, а не подвергается критическому осмыслению", — пишет в книге "Русская ментальность и ее отражение в науках о человеке" Т. Д. Марцинковская (М., 1994).

Какие же конкретные исследования можно осуществлять для изучения ментальности в области логосферы — в области, по-видимому, важнейшей для менталитета, определяющей его сущность и специфику?

2. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СТРУКТУРЫ ЛОГОСФЕРЫ:

МЕТОД ВЫДЕЛЕНИЯ "КЛЮЧЕВЫХ СЛОВ" КУЛЬТУРЫ

И КОНТЕНТ-АНАЛИЗ, МЕТОД ОПРЕДЕЛЕНИЯ "ФОРМУЛЫ

ЛОГОСФЕРЫ" И РИТОРИКА

Один из методов лингвистического или, скорее, лингво-философского и филологического анализа логосферы получил название метода выделения ключевых слов культуры и их контент-анализа.

Ключевые слова культуры, или, как их еще называют, "стилевые слова", — это слова-термины, связанные с определенной, осмысленной и четко сформулированной системой взглядов, как их определяет А. Б. Ко-вельман. Они появились еще в V в. до н. э. сначала в пределах философских трактатов. Теоретизация значений слов, употребляющихся в обыденной речи, — заслуга Сократа и его последователей. "Здесь действительно начинают действовать... нормы критико-рефлексивного анализа значений, что выражается в первую очередь в требовании определения соответствующих терминов", — замечает Л. Я. Гинзбург в работе "О старом и новом" (Л., 1982). "До Сократа, — как считает А. Б. Ковельман, — семантический анализ в лучшем случае фиксирует стихийную традиционность, уходящую в фольклорную и культовую символику".

Приведем пример ключевого слова культуры и пример анализа его значений — семантического анализа, или контент-анализа. Возьмем для этого результаты обобщающей работы А. Ф. Лосева по исследованию культуры античной Греции "История античной эстетики: Софисты. Сократ. Платон" (М., 1969).

Ключевое слово в текстах Платона — любовь. Что именно составляет содержание этого слова? Каковы компоненты данного значения (значений)? Выясняется это тщательным сопоставлением текстов, в которых слово любовь употребляется, и по контексту, окружающим данное слово словам, определяется его значение.

Что же означало слово любовь у греков, у Платона?

Во-первых, оказывается, что обнаруживается не одна, а целых восемь разновидностей любви, и все эти разновидности тем не менее суть все же не что иное, как именно любовь. Более того, оказывается, что эти восемь любовей у Платона в совокупности образуют систему, объединяются в четыре группы, каждая из которых тоже имеет структуру.

Первая группа разновидностей любви — любовь конкретно-чувственная, эротическая. Анализ контекста, в котором встречаются эти три разновидности, показывает: греки иначе, чем мы сейчас, относились к отвлеченным, абстрактным предметам, идеям. Лосев пишет: "...То, что обычно считается отвлеченным предметом рассудка, ума, разума или науки, у Платона... оказывается предметом настолько интимного вожделения, что он пользуется терминологией, относящейся часто к эротической области".

Итак, какие же выделяются разновидности собственно эротической любви?

Первая, самая общая, как бы "отец" двух других, — эрос, eros. Его двое "детей" — вожделение, himeros — страсть обладания близким, прежде всего человеком. Кроме himeros, есть еще влечение, или даже тоска — pothos, — томление по отдаленному предмету любви. Его можно испытывать не только к человеку. Души, упавшие с неба (диалог "Федр"), чувствуют именно pothos, с тоской вспоминая об утраченном небе. Вот структура значений: эрос = чувственное влечение, химерос = чувственное влечение + близкое, потпос = чувственное влечение + далекое. Видно, что состав значений слов строится из компонентов, более мелких значений, сочетание которых дает значение более конкретное. Здесь мы выделили три таких элементарных компонента: влечение (чувственное), близость, дальность. Еще точнее — влечение и

расстояние между субъектом и объектом влечения, большое или малое. Разложение значений понятий на такие элементарные компоненты и называется контент-анализом.

Перейдем к следующей группе разновидностей любви — разновидностям симпатическим. Здесь любовь основывается на чувстве внутренней близости, внутреннего сродства любящего и любимого. Это, во-первых, то, что мы называем дружбой — philia — чувством близости-преданности. Однако у греков филия — это и то, что соединяет хозяина и собаку, и то, что влечет человека к наукам, по-нашему, страстный интерес (вспомним: филология — любовь к слову). Кроме филии, сюда же относится любовь-уважение, но вместе с тем теплое и даже горячее — storge — чувство родителей к детям и детей к родителям. Последний вид любви симпатической рождается при соединении филии и сторге — получается некий гибрид, филосторго. В нем личное сливается с общественным еще более, чем в любви родителей к детям: филосторго — это, например, то, что чувствуют предки к потомкам. Итак, в группе симпатических разновидностей любви заметен переход, градация чувства любви от интимно-личного (филия) к общему и общественно-значимому (филосторго).

Третья группа разновидностей любви — любовь разумная. Она представлена одним понятием — agape (откуда русское имя Агафья). В этой любви все определяет разум, долг, уважение. Таково чувство опекуна и подопечного. Также в значении этого термина силен элемент оценки: агапе испытывают к тому, кого высоко ценят разумом.

И последняя группа, также из одного члена — любовь-жалость — eleos. В русском языке этому пониманию любви соответствует отождествление ее с жалостью: люблю — значит жалею. Известно, что в говорах слово жалею употребляют часто именно в значении "люблю". Тут наши культуры оказываются сходными.

Мы видели, что понятие и само слово любовь у Платона оказывается весьма сложно структурированным, весьма многообразным.

Это вполне соответствует роли этого слова и этого по-

нятия в данной культуре, его ключеЕому статусу в лого-сфере Эллады. Приведем для сравнения и для доказательства того, что наиболее тонко в логосфере любой культуры разрабатываются именно те понятия и слова, которые имеют особое значение в этой культуре, следующий факт: в языке эскимосов слово и понятие снег еще более дифференцированно: насчитывается более 40 существительных, обозначающих разные разновидности снежного покрова. Это точно так же не случайно, как неслучайна ситуация со словом любовь у греков.

Вот каковы приципы исследования логосферы и, соответственно, ментальности, духовности с помощью метода контент-анализа значений ключевых слов культуры.

Однако недостаточно выделить ключевые слова культуры и описать их значения. Кроме самих слов, как бы листьев дерева логосферы, есть еще и формы речи о предмете. Вспомните пример Ролана Барта. Слова почти одни и те же, а формы речи разные. В данном случае именно способы, формы речи важны, так как именно они и передают различные мировоззрения: формы речи выражают формы мысли и иерархию ценностей данной культуры. В примере Ролана Барта важно, что культура предлагает носителю культуры — члену сообщества — разные варианты форм речи. В этом разнообразии выражаются терпимость и сосуществование разных идей и разных ценностных иерархий. В примере надписей на квартирных дверях "новых русских" важно то, что вариантов практически нет: значит, практически нет разнообразия воззрений на собственность и на окружающих. Другие примеры, взятые из нашей современной логосферы, тоже свидетельствуют об агрессивности и безусловном доминировании ценности собственности в ряду других ценностей, принятых обществом. Итак, нужно обратить преимущественное внимание на сам ствол дерева, на его несущий каркас, на особенность рисунка веток, их особый ритм, их особую мелодию. Значит, нужно обратить внимание и на формы речи и мысли — т. е. на формулу логосферы. Тогда представление о ментальности и своеобразии духовности носителей той или иной культуры существенно пополнится.

В самом деле, ведь и о любви можно говорить по-разному. Можно говорить о ней так, как это делают собеседники в диалоге "Пир" или "Федр", используя сократовский риторический образец во всем его богатстве — определить предмет речи (любовь), описать его разновидности, свойства разновидностей, оценить все разновидности и выбрать лучшую, все время аргументируя, доказывая свою позицию. А можно говорить о любви так, как это, по преданию, сделал Будда, окруженный учениками. Он молча протянул одному из них сорванный цветок — это и была речь о любви, молчаливая, бессловесная, точнее, не речь, а значимое отсутствие слова. Ценность слова и, соответственно, значимость молчания в восточных культурах необычайно своеобразна. Известно, например, высказывание, приписываемое основателю одной прославленной школы боевого искусства:

Если ты таньского мастера встретишь в пути — Слов понапрасну не трать, но и мимо не вздумай пройти. Двинь ему в зубы — и пусть объяснится кулак: Подлинный мастер поймет, а иной обойдется и так.

Можно также говорить о любви так, как это делали средневековые трубадуры, — метафорически, сравнивая даму с неприступной крепостью, жалуясь на ее суровость и жестокость, уподобляя любовь рыцарскому поединку или осаде замка. Разные культуры — разные ценности и их иерархии — разные формы мысли и речи об одном предмете.

Именно формы речи в связи с формами мысли, именно "система фраз", отражающая "систему взглядов" в разных культурах, составляет подлинный предмет изучения в рамках сравнительно-исторической риторики.

Теперь мы можем более подробно и внимательно рассмотреть сравнительно-историческую риторику как дисциплину.

3. СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ РИТОРИКА: ПРЕДМЕТ, ОБЪЕКТ, ЦЕЛИ, ОТНОШЕНИЕ К ДРУГИМ ДИСЦИПЛИНАМ

Где тот материал, который эта наука изучает? Как говорил в конце прошлого века А. Н. Веселовский, русский филолог, основоположник исторической поэтики,

каждый исследователь должен иметь некую область, куда он "заходит охотиться", чтобы вынести из нее свои трофеи. В его книге "Из введения в историческую поэтику" (М., 1940) читаем: "История литературы напоминает географическую полосу, которую международное право освятило как res nullius, куда заходят охотиться историк культуры и эстетик, эрудит и исследователь общественных идей. Каждый выносит из нее то, что может, по способностям и воззрениям, с той же этикеткой на товаре или добыче, далеко не одинаковой по содержанию".

Куда же заходит охотиться исследователь, работающий в рамках сравнительно-исторической риторики? Нет, не в область истории литературы. Не художественный текст служит ему материалом. Свои трофеи он выносит из той обычной, стандартной речевой среды, в которой, как в бурном море, странствует в поисках своих берегов и пристаней жизненная ладья каждого из нас — не художника слова, а любого человека говорящего, Homo eloquens. В этот бушующий океан речи погружен каждый с рождения до смерти, и каждый ищет в этом океане, с помощью своего и чужого слова, истины, а если не истины, то хотя бы убедительности. Это та речевая среда, та стихия живого слова, в которой существует и осуществляет себя каждая личность как носитель определенной словесной культуры. Политик или учитель, гражданин на форуме или школьник, пишущий сочинение, журналист или ученый, вождь или автор "письма к вождю", которое призвано восстановить попранную справедливость, — все мы творим тот материал, который использует сравнительно-историческая риторика. Творим? Да. Если это и не подлинная литература, то эта та "литература на лету", о которой применительно к судебной речи говорил П. С. Пороховщиков (П. Сергеич) в своей замечательной книге "Искусство речи на суде" (М., 1988). Он писал в ней о том, что подлинный художник творит для вечности. Судебный же оратор творит для нескольких судей, для присяжных и для немногих слушателей в судебной зале. Все разойдутся, и речь забудется. Творения художника слова, литератора останутся навсегда. Редко произведения простой речи поднимаются до

высот подлинно художественных. Тем не менее ценность этого материала стандартной, массовой речи ничуть не меньше, если использовать его для исследования особенностей форм речи и форм мысли эпохи, для исследования логосферы культуры, для нахождения ее "формулы". Итак, материал сравнительно-исторической риторики — не художественный текст, а речи и тексты, созданные обычными людьми в их обычной и даже обыденной жизни.

Предмет сравнительно-исторической риторики весьма сходен с предметом исторической поэтики. В исторической поэтике предмет составляет "история общественной мысли в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах" (А. Н. Веселовский). В сравнительно-исторической риторике предмет, как мы уже заметили, — это формы речи ("система фраз"), отражающие формы мысли ("систему взглядов") той или иной культуры и те особенности, которые принимает "формула прохождения мысли в слово" в данной культуре.

Целью данной дисциплины служит исследование специфики речемыслительных форм различных культур, нахождение "формул логосфер" разных культур. Еще более общей и дальней ее целью является вклад в изучение своеобразия ментальности и духовности народов — создателей и носителей этих культур.

Сравнительно-историческая риторика близка к исторической поэтике, которая, кстати сказать, и развилась, и возникла под сильным влиянием риторических идей, к социолингвистике (особенно в проблематике, связанной с "языком власти"), к традиционной стилистике. Мы имеем в виду, однако, не стилистику как дисциплину, изучающую систему средств выражения в разных сферах общения, т.е. стилистику лингвистическую, а прежде всего учение о стиле в искусствознании, где стиль понимается как "своеобразие речи", специфика форм и средств выражения.

Как же изучать формы речи и мысли? Для ответа на этот вопрос рассмотрим основную категорию сравнительно-исторической риторики — категорию риторического идеала.

4. РИТОРИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ КАК ОСНОВНАЯ КАТЕГОРИЯ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ РИТОРИКИ

Впервые понятие риторического идеала вырисовывается в диалоге Платона "Горгий", где Сократ говорит о том, что ритор, мастер хорошей речи, говорит не просто так, но всегда держит в голове некоторый "образ", "образец", eidos — идею прекрасной речи. В этом смысле его деятельность ничем не отличается от деятельности любого ремесленника — мастера изготовлять, скажем, горшки или корабли. В отечественной филологии понятие риторического идеала использовано С. С. Аверинцевым в работах, посвященных античной риторической культуре. Напомним, что риторический идеал — это "образ прекрасной речи", существующий не только в сознании ритора, но и в сознании слушателя, короче, в голове любого носителя данной культуры. Эта система наиболее общих ожиданий и требований к хорошей речи.

Риторический идеал, идея хорошей речи, — это, во-первых, существенный элемент самой культуры, общий принцип организации ее логосферы, "скелет дерева" ло-госферы.

Во-вторых, это некая иерархия ценностей — требований к речи и к речевому поведению людей — носителей данной культуры.

Так, например, в культуре античной Греции существовали одновременно во времена софистов и Сократа два таких идеала, причем существовали вовсе не мирно, а в напряженной борьбе друг с другом. Идеал речи "по Сократу" предполагал, что условия хорошей речи — это, во-первых, ее истинность. Во-вторых, ее нравственность, причем нравственность понималась как польза для общественного, а не для личного блага. В-третьих, строгая упорядоченность речи в смысловом и формальном (словесном) отношении.

Идеал софистов был иным. Первым требованием к речи у софистов была ее "подчиняющая", манипулирующая сила. Вторым — ее формальная, словесная красота и изящество. Третьим — ее логическая изощренность и формально-логическая правильность. Было и четвертое, связанное с первыми тремя — возможность самовыражения

в речи: хорошая речь для софиста — это прежде всего некая "самореклама", "самоутверждение".

В современной отечественной речевой среде, логосфе-ре, существуют и борются по крайней мере три различного происхождения и различной природы риторических идеала. Первый, наиболее распространенный, так как именно он принят средствами массовой информации, — это идеал американский или, вернее, американизированный. Он восходит к софистическому и близок к нему сущностно. Второй — старый отечественный, русский, восточно-христианский, близкий к идеалу Платона и Сократа. Приведем здесь для примера только "свод этических правил" к судебной речи из книги П. С. Поро-ховщикова (П. Сергеича):

"Первое условие истинного пафоса есть искренность... Нельзя возбуждать в слушателях чувства безнравственные или недостойные... Нельзя обманывать их, заменяя доказательства воздействием на чувство".

Третий риторический идеал — идеал "советской" риторики. Охарактеризовать его подробнее гораздо сложнее, чем первые два, и нам удастся сделать это только после того, как мы в общих чертах познакомимся с принципами типологии риторических идеалов, что будет предметом нашего рассмотрения в следующих лекциях.

Лекция 4. СВОЙСТВА РИТОРИЧЕСКОГО ИДЕАЛА

1. РИТОРИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ И ЛОГОСФЕРА

В предыдущей лекции мы пришли к выводу, что речь и речевое поведение носителей той или иной культуры регулируется неким идеалом — ментальным образцом и образом хорошей речи, существующим у любого говорящего и составляющим существенный компонент культуры.

44

Каждый из нас как носитель именно нашей культуры существует в конкретной и вполне определенной речевой среде и в логосфере. Это среда структурирована, а не аморфна и не гомогенна (гомогенный — однородный по составу).

Именно поэтому у каждого из нас есть определенный круг ожиданий по отношению к своей и чужой речи и поведению, именно поэтому мы можем оценить речь, свою и чужую, устную или письменную, как плохую или хорошую, удачную или не очень. Более того, мы постоянно занимаемся такими оценками, но делаем это неосознанно: мы не знаем, точнее даже не осознаем, какими именно критериями при этом пользуемся, и не стремимся в этом разобраться, довольствуясь только эмоциями и впечатлениями.

Если задать вопрос, речь (и поведение в речи) кого из современных политических деятелей вы цените выше — Зюганова или Хасбулатова, Явлинского или Гайдара — большинство ответит не на вопрос о речи, а на вопрос о большей или меньшей приемлемости той или иной политической фигуры. При этом мало кто задумывается о том, что политические "симпатии" и предпочтения часто порождаются именно тем, как человек (политик) говорит и насколько это соответствует нашему внутреннему представлению о хорошей речи — риторическому идеалу. Это не преувеличение. Вы скажете, что политиков оценивают не по словам, а по делам — и во многом ошибетесь. Политика, которую можно рассматривать, по словам В. Бергсдорфа (ФРГ), как "борьбу за достижение и утверждение власти", характеризуется современными политологами, например М. Крэнстоном (Бельгия), именно как "особый сложный вид деятельности, связанный прежде всего с речевой деятельностью и имеющий отношение к искусству исполнения, а не созидания. Соответственно, мир политики представляется театральной сценой, политический деятель — актером, а речь на политическую тему — "театрализованным" действием. Основанием для такого утверждения является, в частности, то, что речь политического деятеля не спонтанна, она всегда заранее тщательно подготовлена и продумана".

Конечно, в России в 90-е гг. XX в. сложилась ситуа-

ция весьма своеобразная, и тем не менее и здесь основы приведенного утверждения верны.

Особенно важно, что стоит человеку из России — страны, почти на столетие отделенной от внешнего мира и замкнутой "в себе", выйти за границы собственной культуры с ее особой логосферой, как он ощущает себя "голеньким" и часто совершенно теряется в том, как с ним говорят, что, собственно, имеют в виду и как и что нужно или можно говорить самому.

Можно ли анализировать, изучать и описывать существующее в обществе и в культуре представление о хорошей речи и правильном, оптимальном речевом поведении — то представление, на котором основываются оценки речи и самого говорящего, тот идеальный образец, с которым сравнивают реальные речевые действия и их результаты, вынося оценку, т. е. можно ли анализировать и описывать речевой идеал культуры?

Вы скажете: конечно, и это уже давно делают. Существует речевой этикет. Можно возразить: разве этикетом руководствуются, когда пишут и читают книги и статьи, когда составляют, передают и слушают сводку новостей, когда произносят и воспринимают политические речи? Нет. Чем же? Риторическим, или, в более широком смысле, речевым, идеалом.

Риторический идеал как основа логосферы, ее структурный каркас, поддерживающий ее скелет, или ствол с ветвями, — обладает тремя важнейшими свойствами: он изменяется исторически вместе с изменением породившей его культуры, он .неодинаков в разных культурах, т. е. обладает культуроспе-цифичностью, и, наконец, он очень тесно и даже прямо связан с особенностями социальной модели, социального устройства.

2. ИСТОРИЧЕСКАЯ ИЗМЕНЧИВОСТЬ РИТОРИЧЕСКОГО ИДЕАЛА

Даже в области научной речи, не слишком подверженной изменениям по сравнению, например, с речью политической, происходят изменения. Обстоятельная строгость

46

в сочетании с живой образностью на рубеже прошлого и нынешнего столетия сменяется почти "политической речью" (даже в области естествознания) в 30—40 годы XX в. (заинтересованный слушатель может обратиться к материалам сессии ВАСХНИЛ в 1949 г., посвященной борьбе с "вейсманизмом-морганизмом"). Эта речь вполне совпадает с тем описанием изменений обиходной и политической речи, наступивших после революции, которое приводит в "Окаянных днях" Бунин: воцарился какой-то совершенно особый язык, состоящий из смеси высокопарных, возвышенных слов и почти площадной брани, — замечает писатель. Эта речь сменилась и в научном обиходе столь же штампованной, но не столь явно идеологизированной, "гладкой", однако весьма скованной и поверхностной научной речью периода "застоя". Сейчас все постепенно возвращается "на круги своя", и прекрасной представляется именно такая речь науки, которая отвечает традиционному образцу второй половины XIX — начала XX в. Сравните изложение курсов русской истории Ключевского и Соловьева и "Краткий курс истории ВКП(б)", вузовский учебник по истории КПСС 60—70 гг. XX в. и, например, текст книги "История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории Советского государства" издания 1991 г. Почувствуйте разницу!

А. Ф. Лосев говорил: "Жаль, что мои книжные редакторы охотятся за разговорными словечками и оборотами, искореняют их как сорняки. Не понимают! Ведь популярно, беллетристично изложенный предмет не становится от этого менее научным" (Мастера красноречия. — М., 1991).

Действительно, в связи с определенными социальными причинами изменился и принятый образец, идеал даже научной речи — системы довольно консервативной. Обращение к лучшим текстам научных работ дореволюционного периода и 20-х гг. XX в. удивляет современного читателя, уже приученного редактурой к усредненной, сглаженной, абстрактной, невыразительной псевдонаучной и псевдоакадемической речи. "Редактура", приводившая научные тексты в соответствие с речевым идеалом, царящим в этом социуме, была только одним из проявлений "пуризма" как формы языковой политики, насаж-

давшейся в эпоху тоталитаризма и застоя. А языковая политика — это именно та деятельность государства, которая насаждает соответствующий этому государству тип речевого идеала. Государство, "творя" жизнь людей, "заботится" и об их речи.

Рассмотрим теперь пример из профессиональной речи в сфере торговли. Англичане отмечают, что если "до Битл-зов", входя в магазин, вы вправе были ожидать, что вас встретят так: "Good afternoon, sir (madam). How can I help You?", то "после Битлзов" вы слышите примерно следующее: "Hi! (Hello!) What would You like?" Изменился не столько этикет как таковой, сколько речь и речевое поведение в целом.

3. КУЛЬТУРОСПЕЦИФИЧНОСТЬ РИТОРИЧЕСКОГО ИДЕАЛА.

ПРИМЕРЫ РАЗЛИЧИЙ РЕЧЕВЫХ ИДЕАЛОВ В ЛОГОСФЕРАХ

РАЗНЫХ КУЛЬТУР

Проявляются разительные отличия во всех сферах речевого общения.

Политика: представьте себе, что тексты материалов съездов КПСС должен был бы читать западноевропейский или американский читатель. Вспомните о скандальном случае, когда Н. С. Хрущев, выступая в США, с высокой трибуны ООН, снял ботинок и стал стучать им по трибуне (в дальнейшем появилось даже специальное выражение "башмачная дипломатия").

Наука: отечественные монографии "периода застоя" в гуманитарных областях знания воспринимались зарубежным научным сообществом как невыносимо скучные.

Особенно ясны различия в сфере делового, обиходно-бытового общения, торговли и услуг. Деловое общение: известно, что русские бизнесмены воспринимаются японскими как агрессивные, чрезмерно "решительные". Особенное недоумение японцев вызывает желание русских получить ясно выраженный и четко сформулированный ответ типа "да" или "нет", что в японском деловом общении редко допустимо. Со своей стороны, русские бизнесмены воспринимаются американцами как нерешительные, уклоняющиеся в сторону от дела и обсуждаемой проблемы, подозрительно уклончивые, а значит, небез-

опасные партнеры. Торговля: при покупке ковра в частном магазине мой спутник-англичанин был приведен в состояние полной депрессии. Он купил ковер, вышел из магазина и выглядел так, что мне пришлось предложить: давайте отдадим ковер обратно, если он вам не нравится.

— Нравится, — ответил мой друг, чуть не плача.

— В чем же дело? — спросила я, так как ничего необычного, с моей точки зрения, в процессе выбора и покупки ковра не наблюдалось. Продавец был вежлив, и все происходило, как мне казалось, как нельзя лучше.

— Никогда не думал, что я могу производить на людей такое ужасное впечатление, — сказал мой друг. — Этот продавец был настолько враждебен, так агрессивен, что я совсем расстроился. Это выводит человека из себя!

Описаны и многочисленные случаи нарушения понимания между носителями разных культур внутри одной страны, например, в США. Скажем, официантка-индианка из одного североамериканского племени воспринималась американцами-клиентами как невежливая и даже враждебная. Она была так неулыбчива и немногословна, что вызывала многочисленные нарекания. Сородичи же принимали ее речь и поведение как вполне естественные и дружелюбные.

Школа. Изучаются и описываются различия стратегии ведения рассказа детьми из белых и из черных семей. Преподаватели-белые получают строгие рекомендации не требовать такой стратегии рассказывания, которая естественна для белого американца, от детей — носителей негритянской культуры. Белые дети строят рассказ о проведенном уик-энде как последовательное описание событий, линейно расположенных во времени, или организуют материал рассказа по степени значимости событий. Негритянские дети строят рассказ на ту же тему иначе: его структура напоминает круги, расходящиеся по воде от брошенного камня, и образуется расширяющимися кругами ассоциаций, причем нередки "перескоки" с одного предмета речи на другой по ассоциации.

Повседневное общение в семье: здесь описанных нарушений понимания еще больше. Так, жене-немке, совершившей нечто, с точки зрения ее мужа-японца, предосудительное, муж задал вопрос: "Зачем ты это сделала?"

Женщина с присущей немцам обстоятельностью честно и подробно описала причины своего поступка. Если до этого муж был просто недоволен, то после ответа жены он впал в настоящую ярость. В японской культуре такой ответ означает прямой агрессивный вызов мужу: жена должна была промолчать и не говорить до тех пор, пока не получит прощения.

Итак, логосферы различных культур обнаруживают более или менее отчетливое своеобразие.

Вместе с тем очевидно, что иногда между ними наблюдаются поразительно сходные черты. Рассмотрим примеры.

Достоверно известно, что традиционный облик послания — письма, адресованного другу или родственнику, в русской и, скажем, английской культуре различен. Для русского письма характерно начало, содержащее вопросы о здоровье и не просто обстоятельное, но даже несколько жалостливое описание собственного самочувствия. В английской культуре этого нет. А. Б. Ковельман, анализируя тексты писем в Египте времен Птолемеев, заключает: "Со II в. н. э. в письма проникают сюжеты абсолютно нехозяйственные. Речь все чаще идет о физическом и психическом состоянии корреспондентов, прежде всего о болезни и смерти... Все это — неудивительно. Как отметил Э. Ауэрбах, "христианской антропологии с самого начала было свойственно подчеркивать в человеке все, что в нем подвержено страданиям, все преходящее в нем"... С болезнью стали считаться, она превратилась в предлог, отговорку, повод... Затем и писали друзьям и родным, чтобы сообщить о своей немощи, попросить содействия, сочувствия, участия".

Именно раннехристианская идея о ценности и значимости страдания сохранена восточнохристианской церковью и традицией и до сих пор обнаруживает себя в отечественном речевом идеале, в частности, в традиционной тематике и форме изложения в дружеском и родственном письме. По поводу значимости страдания и его уравновешенности радостью в русской культуре ср., например, рассуждения кн. Евг. Трубецкого в лекции "Умозрение в красках: Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи" (М., 1916). Осо-

бенности писем и традиционных старорусских бесед при встрече с родными, близкими, друзьями как бы иллюстрируют евангельскую фразу: душа моя скорбит смертельно... Эта традиция сохранилась в отечественной логосфере до сих пор.

Черты древнерусского речевого идеала, в котором высокий статус имели такие раннехристианские этические ценности, как кротость, скромность, смирение, до сих пор обнаруживаются в типичной речевой реакции наших соотечественников на комплимент. Пример: "Какое у вас красивое платье! Как оно вам к лицу!" Типичный ответ англичанки: Oh, really! Thank You. I'm so glad you like it (Правда? Спасибо. Я так рада, что оно вам нравится). Ответ нашей соотечественницы: "Ну, что вы! Оно совсем старое!" (Или: "Ах, подумаешь, ничего особенного".) Это риторическая фигура meiosis — нарочитое самоуничижение, демонстрация скромности, нежелания быть объектом прямой похвалы.

4. СОЦИАЛЬНАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ РИТОРИЧЕСКОГО ИДЕАЛА

О том, что речь людей в определенной степени обусловлена их жизнью, особенностями общественного устройства, догадались давно. Аристотель пишет в "Риторике": "...Так как можно убеждать не только посредством речи, наполненной доказательствами, но и этическим способом... нам бы [ораторам] следовало знать нравы каждой из форм правления, потому что нравственные качества каждой из них представляют для них самих наибольшую убедительность". (Имеются в виду демократия, олигархия, аристократия, тирания, цели которых, по Аристотелю, соответственно: свобода; богатство; воспитание и законность; защита. Оратор должен, убеждая, учитывать именно эти цели.)

Итак, по Аристотелю, форма правления имеет некую ведущую цель и соответствующие ей нравственные ценности, и речь оратора, чтобы быть убедительной, должна соответствовать той системе ценностей, которая принята при данной форме правления.

51

Это значит, что риторический идеал — представление о хорошей речи — определяется социальной структурой. "Необходимо, таким образом, знать, — заключает Аристотель, — сколько есть видов государственного устройства... и какие обстоятельства... могут способствовать гибели данной формы"... (Далее, кстати, следует такой пассаж: "Демократия гибнет не только при чрезмерном ослаблении, когда она под конец переходит в олигархию, но при чрезмерном напряжении, подобно тому, как крючковатый и сплюснутый нос не только при смягчении этих свойств достигает умеренной величины, но и при чрезмерной крючковатости и сплюснутости принимает уже такую форму, которая не имеет даже вида носа").

Римлянин Сенека Младший сказал: "Речь людей такова, какова их жизнь", так повторив и далее прокомментировав в "Нравственных письмах к Луцилию" известную латинскую пословицу.

Лингвисты и политологи пришли к осознанию важности этой проблемы, проблемы связи структуры лого-сферы и структуры общества, устройства речи и устройства жизни, недавно — в конце XX столетия. "Современная политология признает невозможным рассмотрение политических структур и процессов в отрыве от рассмотрения обслуживающего их языка (Ealy St. D. Communication, speech and politicks. Habermas and political analysis. — Wash., 1981). Ближе всего к предлагаемой в настоящем курсе концепции сравнительно-исторической риторики, пожалуй, концепция Дж. Хабермаса (Habermas J. Knowledge and human interests. — Boston, 1971). Однако в этой концепции не используется понятие "речевой идеал". Автор обращается к ряду не вполне определенных в его исследовании категорий: "нормы речевого общения", "коммуникативная компетенция". "Нормы речевого общения" предполагают, по Хабермасу, "не только некоторую идеальную ситуацию речевого общения, но и идеальную форму общественной жизни, основные параметры которой представлены условиями идеальной речевой ситуации".

Итак, по Хабермасу, можно представить отношения между существующими в обществе "нормами речевого общения" и социальной структурой следующим образом:

идеальная форма общественной

Предлагаемая мною концепция рисует сходные отношения так:

Социальная— —преобладающий — структура тип структуры

речевой ситуации

риторический идеал

Парадигма— —речевые (риторичес-_____/

культуры кие) традиции в их

иерархии

Как видно, различия концепций существенные. Противоположны направления отношений. Мы исходим из "реалий" социальной и культурной парадигматики. Столь же реально то, что в каждом типе общественного устройства в действительности преобладают определенные типы речевых ситуаций. Скажем, в автократическом сообществе реально преобладают ситуации с иерархией участников, обладающих разным статусом по отношению друг к другу и, соответственно, разным "правом на речь".

Приведем пример из речи современной нам писательницы Виктории Токаревой (интервью программе "Эхо планеты" 8 марта 1995 г.). В. Токарева описала речевую ситуацию из своей семейной жизни таким образом (далее приводим запись из интервью):

Муж : О тебе там в газете статья, причем, знаешь, не слишком лестная.

Виктория: Где газета?

Муж: Да там, на окне лежит.

Виктория: Придем, выбросишь в мусоропровод!

К сожалению, письменно передать безапелляционность тона приказа, в котором эти речевые формы прозвучали, невозможно. Заметим, что сама писательница определяет период "застоя" в нашей стране как время своего "расцвета". Участники речевой ситуации — писательница и

53

ее муж — безусловно неравноправны по крайней мере в речевом, риторическом отношении. Сама ситуация, хоть и неформальная, жестко иерархизована. Как естественно предположить, это отнюдь не случайно: какова жизнь людей, такова и речь. "Неравноправные" речевые ситуации в автократическом сообществе распространяются намного шире своих "нормальных" границ, проникая в обиходно-бытовое, повседневное, дружеское и вообще неформальное общение, приобретают особую жесткость структуры и предполагают соответствующее речевое поведение участников и особые речевые формы, в нашем примере — приказ. Итак, мы исходим из реального общественного устройства и реальных речевых ситуаций, которые первым во многом определяются. Главная категория нашей дисциплины — риторический идеал — это принадлежность системы идеалов данного сообщества, это ментальный образ, некий идеальный образец речи, причем речи не просто "приемлемой", "нормальной", "допустимой", которая описывается понятием "нормы речи". Немаловажное отличие нашей концепции от той, что мы находим у Дж. Хабермаса, состоит и в том, что мы считаем очень важным "второй пласт" факторов, которые определяют идеал риторический — это пласт культуры и традиций, ценностей и идеалов, "доставшихся в наследство" от предыдущих эпох развития данной культуры. Риторический идеал — это, несмотря на свою изменчивость во времени, все же именно то, что соединяет в одно целое логосферы разных эпох бытования культуры одного народа, это то, что обеспечивает непрерывность речемыслительной культуры. Вспомним в связи с этим материал предыдущих лекций, в которых доказывалось, что отечественный риторический идеал имеет древние истоки и корни и во многом сохраняет свою специфику и определенное постоянство на протяжении почти тысячелетия. Смена риторических идеалов — это процесс изменения того, что при этом сохраняется как некая особая сущность, а не прерывистый ряд вовсе не связанных друг с другом отдельных (дискретных) структур-парадигм. Внутри парадигмы риторического идеала могут происходить перестановки ценностей по значимости, могут добавляться новые элементы и исчезать (возможно, не бес-

следно) некоторые прежние элементы. Тем не менее, как представляется, в целом эта парадигма сохраняет большую жизнеспособность и стремится жить до тех пор, пока жива питающая ее культура.

Лекция 5.

ОСНОВЫ ТИПОЛОГИИ