Произведения Серапиона Владимирского 2 страница
ЛИТЕРАТУРА
Тексты. Текст Галицко-Волынской летописи см. в изданиях Ипатьевской летописи (ПСРЛ, т. II. Спб. 1908, М., 1962); Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932; Повесть о битве на Калке. — Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 1950.
Исследования. Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого. — Исторические записки, 1941; № 12. Воронин Н. Н. Даниил Заточник. — В кн.: Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967; Гудзий Н. К. К какой социальной среде принадлежал Даниил Заточник? — Сб. статей, к 40-летию уч. деят. А. С. Орлова. Л., 1934; Гуссов В. М. Историческая основа «Моления Даниила Заточника». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1949; т. VII; Лихачев Д. С. Социальные основы стиля «Моления» Даниила Заточника. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1954; т. X; Скрипиль М. О. Слово Даниила Заточника. — «ТОДРЛ», М.-Л.. 1955; т. XI; См. также разделы о Данииле Заточнике в кн.: Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М.-Л., 1966; Лихачев Д. С. Летописные известия об Александре Поповиче. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1949; т. VII; Белецкий Л. Т. Литературная история «Повести о Меркурии Смоленском». Исследование и тексты. — СОРЯС. Т. XCIX, № 8 Пг., 1922.
«Слово о погибели Русской земли»
Тексты и исследования. Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века. «Слово о погибели Русской земли». М.-Л., 1965; Гудзий Н. К. О «Славе о погибели Рускыя земли». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1956; т. XII; Данилов В. В. «Слово о погибели Рускыя земли» как произведение художественное. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1960; т. XVI; Мещерский Н. А. К реконструкции текста «Слова о погибели Рускыя земли». — «Вести. Ленингр. ун-та. Сер. яз. и лит.», 1963, № 14, вып. 3; Соловьев А. В. Заметки к «Слову о погибели Рускыя земли». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1958; т. XV; Тихомиров М. Н. Где и когда было написано «Слово о погибели Русской земли». — «ТОДРЛ», М.-Л., 1951, т. VIII.
«Повесть о разорении Рязани Батыем»
Текст и исследования. Лихачев Д. С. Повести о Николе Заразском (тексты). — «ТОДРЛ». М.-Л., 1949; т. VII; Воинские повести Древней Руси. М.-Л., 1949; Комарович В. Л. К литературной истории повести о Николе Заразском. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1947; т. V; Лихачев Д. С. Литературная судьба «Повести о разорении Рязани Батыем» в первой четверти XV века. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961; Путилов Б. Н. Песня о Евпатии Коловрате. — «ТОДРЛ». М. — Л., 1955; т. XI.
Сочинения Серапиона Владимирского
Тексты и исследования. Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. Спб., 1888; Гудзий Н. К. Где и когда протекала литературная деятельность Серапиона Владимирского? — «ИОЛЯ», т. XI. М., 1952, вып. 5; Колобанов В. А. Общественно-литературная деятельность Серапиона Владимирского. Автореф. дис. на соиск. учен, степени, канд. филол. наук. Л. — Владимир, 1962.
«Житие Александра Невского»
Тексты. Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века. «Слово о погибели Русской земли». М.-Л., 1965; Мансикка В. «Житие Александра Невского». Разбор редакций и текст. Спб., 1913.
Исследования. Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915; Лихачев Д. С. Галицкая литературная традиция в «Житии Александра Невского». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1947, т. V.
«Житие Михаила Черниговского»
Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915.
«Житие Авраамия Смоленского»
Жития Авраамия Смоленского и службы ему. Подготовил к печати С. П. Розанов. Спб., 1912; Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915; Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источникам. М., 1871.
Глава 3. ЛИТЕРАТУРА НАЧАЛА XIV — ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ XIV ВЕКА
В XIV в., как и в предшествующем периоде, между русскими княжествами продолжается ожесточенная борьба за политическое и экономическое первенство. Междоусобные распри были выгодны для Орды, так как они подрывали силы, могущие противостоять гнету завоевателей. Ордынские ханы разжигали эту внутреннюю борьбу между русскими князьями, использовали ее для подавления стихийно вспыхивающих народных восстаний против поработителей.
Князь, вступавший на княжеский стол, должен был получить на это санкцию в Орде — ярлык (специальный письменный документ) на княжение. Русский князь, получавший ярлык на княжение в великом княжестве Владимирском, являлся старшим среди остальных русских князей. Соперничество за великокняжеский ярлык, происходившее между наиболее сильными в политическом и экономическом отношении князьями, подчас сопровождалось убийствами в Орде одного из соперников, и неоднократно бывало, что виновником гибели русского князя в Орде становился его же соотечественник.
К концу XIII — началу XIV в. в Северо-Восточной Руси в число наиболее сильных выдвигается Московское княжество. Московские князья энергично вступают в борьбу за первенство среди русских князей, а в связи с этим — и за титул великого князя Владимирского. Основными соперниками в этой борьбе в начале XIV в. были тверские и московские князья. В условиях господства церковной идеологии большое значение для них имела поддержка церкви. Наибольшего успеха в укреплении союза с церковью добилась Москва. В 20-х гг. XIV в. при московском князе Иване Даниловиче Калите митрополит всея Руси Петр переехал из Владимира в Москву. Москва становится церковным центром всех русских земель.
Монголо-татарское иго тормозило политическое и социально-экономическое развитие страны, но не могло остановить исторического процесса.
В конце XIII — начале XIV в. начинается постепенное возрождение ремесленного производства, восстанавливается и расширяется торговля между городом и деревней, происходит рост торгово-ремесленных посадов. Эти процессы обусловливают расцвет строительного дела на Руси в XIV в., особенно в середине — конце этого столетия. Каменные храмы и крепостные сооружения строятся в Новгороде, Пскове, Твери. В 1326 г. начинается каменное строительство в Москве. При Иване Калите в Кремле строится сразу четыре каменных храма. В 1366-1367 г. сооружается белокаменная стена Московского кремля.
Возрождается и книгописная деятельность, сильно подорванная монголо-татарским нашествием: во время разгрома захватчиками русских городов погибло множество рукописных книг, монголо-татарское иго привело к падению грамотности среди населения. Возрождению книжной культуры благоприятствовало появление на Руси во второй половине — конце XIV в. бумаги, более дешевого писчего материала, чем существовавший до этого пергамен.
К началу XIV в. начинают восстанавливаться прерванные сношения русских земель с иными странами. Вновь возрождается паломничество в Иерусалим и Константинополь, в связи с этим оживает и популярный в Древней Руси жанр «хождений» — описаний путешествий и посещаемых паломниками мест.
В период, когда Русью владели монголо-татары, когда чужеземное иго стало явлением постоянным, почти обыденным, стиль монументального историзма продолжает свое существование, но это существование не ознаменовано ни расцветом, ни сколько-нибудь большими и яркими отдельными проявлениями.
Вообще следует сказать, что в литературах средневекового традиционалистского типа (т. е. литературах, в которых традиция и литературный этикет играют доминирующую роль) смена литературных стилей не происходит «катастрофически», в какой-то строго определенный промежуток времени, как это имеет место в литературах нового времени. Литературные стили в средневековых литературах вообще не сменяют друг друга, а постепенно вырастают друг из друга. Черты нового стиля медленно развиваются в недрах старого.
В XIV в. усиливается проникновение в русские литературные произведения эмоциональности. Если в предшествующий период в произведения о монголо-татарском нашествии вторгалась сильная и величественная эмоциональность, соединявшаяся в этих произведениях с эпической грандиозностью трагичных событий, и создавалась своеобразная «монументальная эмоциональность», то теперь, в эпоху томительного и повседневного чужеземного угнетения, когда, по выражению летописца, и «хлеб не шел в рот от страха», лирическое, эмоциональное начало соединяется с менее крупными темами — темами, в которых говорилось о тех или иных событиях «устоявшегося» иноземного владычества: о мужестве отдельных людей, погибавших в Орде за свое отечество и веру, о народных восстаниях. Все большее место занимает в литературе мечта о лучшей жизни, о далеких счастливых странах, о существующем где-то земном рае. Эмоциональность входит в литературу также и с пробуждающимся интересом к близким событиям настоящего, с местными, областными темами. Неизбежно монументализм, столь характерный для предшествующего периода, утрачивает свою основу в самом содержании произведений, проявляется слабее, не отличается уже такой последовательностью и единством стилевого выражения, как раньше.
Летописание
В характере летописания каких-либо существенных изменений или новых явлений в это время, по сравнению с предшествующим, не происходит. Началом XIV в. датируется Синодальный список Новгородской первой летописи — свод нескольких более ранних летописей Новгорода, пополненный записями до времени составления Синодального списка (это древнейший из сохранившихся списков русских летописей; второй по древности список — Лаврентьевская летопись 1377 г.). В конце XIII — первой половине XIV в. возникают новые летописные центры. С конца XIII в. начинают вестись летописные записи в Твери и Пскове, а в 20-х гг. XIV в. зарождается летописание в Москве.
Тверское летописание. Возникновение летописания в Твери связано с постройкой здесь в 1285 г. патронального храма— белокаменного собора Спаса-Преображения. В годы политического расцвета Твери тверское летописание велось интенсивно, в годы политических неурядиц оно замирало или прекращалось совсем. Летописание Твери отразилось в так называемом Тверском сборнике и Рогожском летописце [1].
В основе реально дошедших до нас Тверского сборника и Рогожского летописца лежит Тверской свод, составленный в 1375 г. (Как этот свод, так и другие тверские своды восстановлены историками летописания гипотетически, на том основании, что до 1375 г. доходит общий тверской текст Рогожского летописца и Тверского сборника). Своду 1375 г. предшествовали ранее создававшиеся в Твери летописные своды, первоначальным источником которых был Свод, составленный в 1305 г., когда тверской князь Михаил Ярославич, первый из князей, носивших титул «великого князя всея Руси», получил великокняжеский стол во Владимире. Для памятников тверского летописания характерен особый интерес к темам борьбы с чужеземным насилием.
В истории русского летописания особо важное место занимает свод 1305 г., в котором соединились летописные своды и южной и Северо-Восточной Руси (Переяславля Русского, Владимира, Ростова, Твери). «По отношению к последующему летописанию... — отмечает Я. С. Лурье, — свод 1305 г. выступает как некое единое ядро, основа всего летописного изложения с древнейших времен до начала XIV в.» [2]. Текст свода 1305 г. дошел до нас в копии 1377 г., сделанной с него для суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича в так называемой Лаврентьевской летописи.
Псковское летописание. Псковское летописание, дошедшее до нас, относится ко времени не ранее конца XV в. Но какой-то псковский летописный свод уже отразился на общерусском летописании середины XV в. (в так называемом своде 1448 г., см. с. 212). Это свидетельствует о существовании летописания в Пскове в более ранний период, чем дошедшие до нас псковские летописи. Исследователи относят время возникновения местного псковского летописания ко второй половине XIII — началу XIV в.
Книжная культура Пскова этого времени стояла на достаточно высоком уровне. Это объясняется культурными связями Пскова с Новгородом и соседством Пскова с Литовско-Русским государством. Последнее обстоятельство способствовало проникновению в Псков памятников письменности Киевской Руси и Галицко-Волынского княжества. Убедительным свидетельством знакомства псковских книжников с литературой Киевской Руси является запись писца псковского Пантелеймоновского монастыря Домида 1307 г. в переписанном им «Апостоле» (книге апостольских деяний и посланий) с цитатой из «Слова о полку Игореве». Приписка Домида отражает одну специфическую особенность псковской письменности вообще: псковичи-переписчики имели обыкновение делать на полях переписываемых текстов разнообразные житейско-бытовые записи. При этом их не стесняло то, что записи, отражающие заурядные интересы повседневного быта, делались на богослужебных книгах. Писец-пскович, замечает академик А. С. Орлов, писал «о перерыве работы для ужина, о том, что одолела короста («ох, свербить!») и нужно сходить в баню, «полести мытся», или что надо «поехати пит в Зряковици» (подгородное псковское село), или же, что «родиша свиния порошата (поросят) на память Варвары (в день памяти Варвары)...» [3] и пр.
Эти специфические черты псковской письменности — связь с новогородской литературой, знакомство с южно- и западно-русскими литературами и литовской книжностью, своеобразный демократизм и интерес к повседневным обыденным явлениям жизни — определили особенности построения и стиля псковских летописей [4].
Летописание Пскова носило светский и официальный характер, хотя центром летописной работы был патрональный храм города — Троицкая церковь, велось летописание в посадничьей избе, хранилась летопись в так называемом ларе — церковном архиве [5]. Но это было не столько церковное, сколько гражданское учреждение древнего Пскова: в ларе хранились документы города и частных лиц, всевозможные донесения и т. п. Все эти материалы привлекались при составлении летописных записей. Это придавало псковской летописи деловой, практический характер. В ее содержании и стиле церковно-религиозные мотивы занимают мало места. Псковская летопись в основном состоит из лаконичных официально-документальных записей (например: «В лето 6811 (1303). Бысть зима тепла без снега, и бысть хлеб дорог велми. Того же лета Избореск поставлен бысть на новом месте» [6]). Наряду с такими записями встречаются, хотя и реже, более подробные по содержанию описания военных столкновений Пскова с внешними врагами.
Летописание Москвы. Зарождение летописания в Москве связано с именами князя Ивана Даниловича Калиты и митрополита Петра. Составление первого Московского летописного свода предположительно датируется 1340 г. В его основу легли записи семейного «Летописца» Ивана Калиты (первая запись этого «Летописца» — о рождении сына Калиты Семена в 1317 г.) и «Летописца» митрополита Петра, переехавшего в Москву из Владимира [7].
Привезенный Петром «Летописец» продолжал вестись при Успенском соборе, который был заложен Петром в 1326 г. и в котором он по собственному завещанию был погребен (умер Петр в конце 1326 г., а строительство собора было окончено в 1327 г.). Таков начальный этап московского летописания. Общерусский характер московское летописание начнет приобретать в конце XIV — первой половине XV в.
«Повесть о Шевкале». «Повесть о Шевкале» посвящена вспыхнувшему в 1327 г. в Твери восстанию против ханского баскака [8] Чол-хана (Шевкала, Щелкана). Чол-хан был убит, а все ордынцы, находившиеся в это время в Твери, перебиты. «Повесть» дошла до нас в составе летописей и представлена несколькими видами. Кроме «Повести», этому же событию посвящена народная историческая песня о Щелкане Дудентьевиче.
Наиболее древний вид «Повести» читается в Рогожском летописце и в так называемом Тверском сборнике, т. е. в летописях, отразивших тверские летописные своды. «Повесть» включена в летопись механически—текст ее перебивается другими летописными записями, в соседствующих с ней летописных статьях встречаются дублирующие известия (т. е. повторные сообщения о тех же фактах). Это говорит о том, что первоначально «Повесть» существовала как самостоятельное произведение.
Начинается рассказ о Шевкале в «Повести» с сообщения о том, что князь Александр Михайлович Тверской получил в Орде ярлык на великое княжение Владимирское. Подстрекаемые дьяволом, татары стали говорить своему царю, что если он не убьет «князя Александра и всех князий русскых», то не будет иметь «власти над ними» [9]. Шевкал, «всему злу началник» и «разоритель христианскый», просит царя послать его на Русь, похваляясь перебить всех русских князей и привести в Орду «полон». «И повеле ему царь сътворити тако». Когда Шевкал пришел в Тверь, то прогнал князя «съ двора его, а сам ста на князя великаго дворе съ многою гръдостию и яростию, и въздвиже гонение велико на христианы насилством и граблением и битием и поруганием». Тверичи умоляют князя защитить их, но князь не решается перечить Шевкалу и призывает тверичей к терпению. Однако народ не желает мириться с насилием врага и ждет «подобна времени» (подходящего случая), чтобы выступить против врагов.
Однажды, «в день 15 аугуста месяца, в полутра, как торг сънимается» (т. е. рано утром, когда стали собираться на ярмарку люди из окрестных селений), у тверитина, дьякона, «прозвище ему Дудко», «татарове» отняли «кобылицу младу и зело тучну», которую он вел на водопой к Волге. Дудко «зело начат въпити (вопить)»: «О мужи тферстии, не выдавайте!» Этот вопль обиженного тверитянина послужил сигналом к восстанию против захватчиков: «и удариша въ вся колоколы, и сташа вечем, и поворотися (поднялся) град весь». Началось поголовное избиение татар, так что в городе не осталось даже «вестоноши» — вестника, который мог бы сообщить в Орду о побоище.
Однако известие о случившемся все же скоро дошло и до Москвы и до Орды. Татарские пастухи, которые пасли в поле за городом коней, «похватавше лучший жеребци», успели спастись от разгневанных тверичей. Они-то и рассказали в Орде и Москве о гибели Шевкала. В отместку ордынский царь послал на Тверь рать во главе с воеводой Федорчуком. Тверь была разорена и разграблена, князь Александр Михайлович бежал в Псков.
Начало «Повести» — рассказ о том, как и почему Шевкал пошел на Тверь — по общему характеру и стилю отличается от ее основной части. Это позволяет предположить, что основная часть «Повести» — рассказ о насилиях Шевкала и восстании — была написана раньше и представляла самостоятельный текст. Позже к нему было присоединено вступление.
Судя по тем подробностям, которые сообщаются в основной части «Повести», можно предполагать, что она восходит к устному преданию, записанному вскоре после восстания, возможно, со слов очевидца и непосредственного участника этих событий. По-видимому, устным, народным происхождением объясняется и трактовка в «Повести» позиции князя, который сам не решается выступить против насильников.
Помимо «Повести о Шевкале», дошедшей до нас в составе разных летописей, устная традиция сохранила и эпический отклик о народном восстании в 1327 г. против поработителей. Это историческая песня «О Щелкане Дудентьевиче». Песня эта также имеет несколько разновидностей.
Сопоставление между собой различных версий песни о Шелкане дает возможность составить представление о ее первоначальном виде, поставить вопрос об отношении песни к «Повести» [10]. В песне, как и в различных видах «Повести», сохранились такие исторические припоминания, которые свидетельствуют о возникновении ее вскоре после самого события [11]. Однако песня немного иначе, чем «Повесть», освещает их, в ней действуют другие персонажи. В песне защитниками города выступают удалые братья Борисовичи — тверской тысяцкий с братом [12], а князь не упоминается вообще.
Песня, как и «Повесть», питается устными рассказами о Шевкале, но в том и другом случае рассказы эти происходят из разных источников. Поэтому ни непосредственной, ни опосредованной связи между повестями и песнью нет. Совпадения же между ними объясняются тем, что в основе разных произведений лежит одно и то же историческое событие. «Повесть о Шевкале» древнего вида с исторической песнью «О Щелкане Дудентьевиче» объединяет их отношение к восстанию против врагов: героем, восстающим против татар и сокрушающим захватчиков, в обоих произведениях выступает народ. И песня в этом отношении более последовательно и сильно выражает народную оценку события: враги в ней изображены с оттенком сатиричности, гибель Щелкана унизительна и позорна («Один ухватил за волосы, А другой за ноги, И тут ево разорвали»), а конец песни, вопреки исторической действительности, оптимистичен — никто за убийство Щелкана не пострадал: «Тут смерть ему случилася. Ни на ком не сыскалося» [13].
«Повесть о Шевкале» и песнь о Щелкане выражали народный протест против монголо-татарского гнета, свидетельствовали о нежелании трудового народа примириться с господством Орды. Само возникновение в эти годы такого рода литературных памятников и песен имело большое патриотическое значение.
[1] См.: ПСРЛ, т. XV. М., 1965. Очерк истории тверского летописания см.: Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества. Опыт реконструкции тверского летописания с XIII до конца XV в. — «Изв. АН СССР. Отдел, туманит, наук», 1930, т. VII; № 9, с. 709-738; № 10, с. 739-772. Позже Насонов обнаружил третий памятник тверского летописания — летописный фрагмент за 1318-1348 гг. См.: Насонов А. Н. О тверском летописном материале в рукописях XVII века. — Археографический ежегодник за 1957 г. М., 1958, с. 30-40.
[2] Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976, с. 34.
[3] Орлов А. С. Древняя русская литература XI-XVI вв. М.-Л., 1937, с. 230-231.
[4] См.: Адрианова-Перетц В. П. Литература Пскова XIII-XIV вв. Летопись. — В кн.: «ИРЛ», т. II, ч. I. М.-Л., 1945, с. 134-138.
[5] См.: Насонов А. Н. Из истории псковского летописания. — «Исторические записки». М., 1946, № 18, с. 255-294.
[6] Псковские летописи, вып. I. М.-Л., 1941, с. 14.
[7] См.: Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940.
[8] Баскаки — чиновники, присылаемые из Орды в завоеванные монголо-татарами русские города и княжества; они ведали сбором дани и учетом населения.
[9] Текст цитируется по изданию: Рогожский летописец. – ПСРЛ, т. XV – М., 1965, стлб. 42-44.
[10] Подробную характеристику различных версий песни и их сравнительный анализ см.: Путилов Б. Н. Русский историко-песенный фольклор XIII-XVI веков. М.-Л., 1960, с. 116-131.
[11] См.: Воронин Н. Н. «Песнь о Щелкане» и Тверское восстание 1327 г. – «Исторический журнал», 1944, № 9, с. 75–82.
[12] См.: Лурье Я. С. Роль Твери в создании Русского национального государства. – «Учен. зап. Ленингр. ун-та», 1939, № 36. Сер. ист. наук, с, 107. См. также статью Н. Н. Воронина «Песнь о Щелкане» и Тверское восстание 1327 г.».
[13] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.-Л., 1958, с. 32.
Агиография
В первой половине XIV в. в агиографии, как и в летописании, должны быть отмечены те же явления, что и в предшествующий период. Пишутся и княжеские жития, и жития церковных деятелей. Княжеские жития продолжают традиции как героического типа этих житий (псковская «Повесть о Довмонте»), так и житий князей — страдальцев в Орде («Повесть о Михаиле Тверском»). Ко второму виду житий рассматриваемого времени относится одно из самых ранних произведений московской литературы — «Житие митрополита Петра».
«Повесть о Довмонте». В 1266 г. в Псков вместе с дружиной «и съ всем родом своим» [1] прибыл из Литвы князь Довмонт, бежавший оттуда в результате княжеских междоусобиц. В Пскове Довмонт крестился, приняв в крещении имя Тимофея, и стал псковским князем. Годы княжения Довмонта ознаменовались успешными действиями Пскова против Литвы и Немецкого ордена, исконных внешних врагов псковичей. После смерти (1299 г.) Довмонт-Тимофей за свои воинские подвиги был признан псковским святым. О княжении Довмонта в Пскове и его ратных подвигах и рассказывает повесть.
Каких-либо точных сведений о времени создания «Повести о Довмонте» у нас нет. Одни исследователи считают, что она была написана в начале XIV в. [2], другие датируют ее второй половиной — концом XIV в. [3].
«Повесть о Довмонте» входит в состав псковских летописей, но трудно сказать, предназначалась ли она с самого начала для летописи или же была включена туда позже. Однако есть все основания предполагать, что «Повесть» писалась в тех же книжно-литературных кругах, в которых велось псковское летописание. Это видно из того, что между «Повестью» и развернутыми летописными рассказами о воинских деяниях псковичей есть много общего в стиле и приемах описания.
Отдельные образы, целые куски текста «Повести о Довмонте» восходят к «Повести о житии Александра Невского». На этом основании исследователь «Повести о Довмонте» Н. Серебрянский посчитал, что она всего лишь «хорошая литературная копия с очень хорошего оригинала, самостоятельного же литературного значения житие Довмонта почти не имеет» [4]. С таким мнением нельзя согласиться. Использование в оригинальном произведении текстов других памятников на сходный сюжет — традиционный прием древнерусской литературы. Заимствуя отдельные образы, ситуации, отрывки текста из «Повести о житии Александра Невского» для описания подвигов своего героя, автор «Повести о Довмонте» лишь хотел особо возвеличить Довмонта, показать, что Довмонт и обликом своим, и деяниями подобен Александру Невскому. Вместе с тем «Повесть о Довмонте» во многих отношениях оригинальна и самобытна.
Первая половина повести, где описывается набег Довмонта, уже ставшего псковским князем, на Литву, битва под Раковором, сражение на реке Мироповне, не зависит от литературных образцов и наполнена отзвуками героических преданий очевидцев и участников этих событий. В отдельных случаях мы можем ощутить устно-эпическое происхождение, героическо-песенную основу эпизодов «Повести». Это проявляется и в лексике, и в отдельных оборотах, и в ритмике повествования. Литовцы, погнавшиеся за Довмонтом, «хотяще его руками яти и лютой смерти предати, а мужи псковичи мечи иссечи». Обращаясь к псковичам перед сражением, когда ему впервые приходится выступать с ними против врагов, Довмонт говорит: «Братьа мужи псковичи, кто стар, то отець, а кто млад той брат; слышал семь мужество ваше во всех странах; се же братья нам предлежит живот (жизнь) и смерть; братья мужи псковичи, потягнете за святую Троицу [5] и за святыа церкви, за свое отечьство».
«Повесть» проникнута воинской героикой, сдержанно, но с достоинством подчеркивает ратную доблесть псковичей. Наряду с поэтической приподнятостью для памятника характерна присущая псковской литературе деловитость и документальность. В тексте встречаются местные диалектные обороты, употребляются народно-поэтические эпитеты («ста шатры на бору чисте», «горы непроходимая», «малыа детки» и т. п.).
«Повесть о Довмонте» — яркий образец псковской литературы, оригинальное и самобытное произведение, которое вместе с тем тесно связано с литературой других княжеств Древней Руси.
«Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском». В ноябре 1318 г. в ходе политической борьбы между тверскими и московскими князьями за обладание Владимирским великокняжеским столом в Орде по проискам московского князя Юрия Даниловича был убит тверской князь Михаил Ярославич. Этому событию посвящена «Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском», написанная в конце 1319 — начале 1320 г. очевидцем гибели князя [6]. Вероятнее всего, автором ее был игумен тверского Отроча монастыря Александр. Эта «Повесть» по своему характеру и жанру примыкает к рассмотренному нами «Житию Михаила Черниговского». Но если в «Житии Михаила Черниговского» подчеркивается религиозный характер подвига князя (он идет в Орду, чтобы обличить «нечестивую веру»), то в «Повести о Михаиле Ярославиче» причина гибели князя трактуется иначе.
Тверской князь, как и князь черниговский, отправляясь в Орду, знает, что там его ждет гибель, но он идет туда, чтобы отвратить ордынскую опасность, нависшую над его княжеством, пожертвовать собой ради блага своей земли. Когда бояре и сыновья князя, готовые пойти в Орду вместо него, предлагают Михаилу Ярославичу остаться дома, он говорит: «Видите, чада моя, яко не требуеть вас царь, детей моих, ни иного котораго, развие (кроме) мене, но моея главы хощеть. Аще бо аз где уклонюся, то вотчина моя вся в полону будеть и множество християн избиени будуть, аще ли после того умрети же ми есть, то лучшими есть ныне положити душю свою за многыя душа» [7].
Подвиг Михаила Ярославича носит гражданственный характер. В его образе представал идеализированный князь-правитель. В противоположность Михаилу Тверскому московский князь Юрий Данилович выступал как союзник Орды и враг Тверской земли. Осуждение московского князя особенно заметно проявляется в последнем эпизоде рассказа о том, как был убит Михаил Тверской. К валяющемуся на земле обнаженному телу убитого князя подъезжают темник (военачальник) Кавгадый и Юрий Данилович. Кавгадый выступает в «Повести» как главный обвинитель и коварный враг князя. И вот, даже он, «виде тело наго повержено», «с яростию» говорит московскому князю: «Не брат ли ти старейши, как отець, да чему такс лежить тело его наго повержено?» (В Распространенной редакции «Повести» сказано еще резче: «лаяше с яростию».) Вкладывая в уста Кавгадыя осудительные слова в адрес Юрия, автор тем самым хотел подчеркнуть всю низость поступка московского князя.
Лаконичная концовка «Повести», соответствующая всему духу произведения, является той яркой деталью повествования, которая удачно подчеркивает основную мысль произведения и наглядно свидетельствует о его литературном совершенстве. Здесь рассказывается о перевозке тела Михаила: «И положиша его (князя Михаила) на велицей досце (на широкую доску), и възложиша на телегу, и увиша ужи (обвязали веревками) крепко, и превезоша за реку, рекомую Адьжь, еже зовется (что по-русски значит) Горесть: горесть бо се ныне, братие, и есть в той час таковую видевши нужную (насильную) смерть господина своего князя Михаила».
Дата добавления: 2016-08-07; просмотров: 909;