Повести о нашествии монголо-татар на Русь

«Повесть о битве на Калке». Рассматривая историю летописания XIII в., мы уже говорили о широком отражении в летописях событий, связанных с нашествием Батыя и установлением монголо-татарского ига. Остановимся теперь на отдельных памятниках такого рода.

Первому столкновению с захватчиками, битве на реке Калке в 1223 г., предшествующей батыевщине, посвящена летописная повесть, наиболее пространный вид которой читается в Новгородской первой летописи. Сравнивая этот вид повести с более краткими вариантами ее, можно думать, что в пространном виде есть какие-то более поздние добавления, внесенные при включении повести в Новгородскую первую летопись, но в целом этот текст «сохранил в наиболее полном виде популярный южнорусский рассказ о Калкской битве, составленный почти сразу же после поражения русских в период между 1223 и 1228 гг.» [1]. По всей видимости, участником Калкской битвы составлен и рассказ об этом событии, включенный в рассмотренный нами выше «Летописец Даниила Галицкого». В центре внимания этого рассказа князь Даниил (ему в это время было 22 года), который бьется столь самоотверженно, что даже не чувствует ран на своем теле. Рассмотрим более подробно «Повесть о битве на Калке» по тексту Новгородской первой летописи [2].

Начинается «Повестью битве на Калке» (во всех ее вариантах) cq, слов о неожиданном появлении многочисленных и грозных войск неизвестного до тех пор народа. Это кара, ниспосланная богом за грехи людей. Такая трактовка причин монголо-татарского нашествия на Русь, с позиций религиозной историософии, характерна для всех памятников книжного происхождения.

Автор повести сообщает о разгроме монголо-татарами соседствующих с русскими землями народов: ясов, обезов, касогов и половцев. Разгром половецких земель, по его мнению, — это возмездие половцам за все те беды, которые они причинили русскому народу.

Русские князья решают выступить против неизвестных им дотоле врагов в ответ на просьбы половцев: остатки разгромленных половцев пришли на Русь и умоляют князей вступиться за них, предупреждая, что со временем враг обрушится и на русские земли: «Нашю землю днесь (сегодня) отъяли, а ваша заутра (завтра) възята будеть». Татары присылают к русским князьям своих послов, чтобы отговорить их от похода. Они предлагают заключить союз против половцев, которые, как говорят послы, «и вам много зла створиша, того же деля и мы бием (за это мы их и избиваем)». Но русские князья остаются верными своему слову: татарских послов избивают, а русские войска выступают в поход. Однако отсутствие единодушия между князьями сводит на нет ратную доблесть русских воинов.

События на Калке развертывались так. Подойдя к реке, объединенные русские силы расположились станом. Монголо-татары внезапно обрушились на «станы русьскых князь (русских князей)», и последние, не успев «исполчитися противу татар», обратились в бегство. Мстислав Киевский, отряды которого стояли в стороне от основного лагеря, на гористой возвышенности, «видя се зло, не движеся с места».

То, что Мстислав Киевский со своими силами не принял участия в общем сражении, определило и исход всего боя, и его собственную судьбу. Огородившись тыном из кольев, отряды Мстислава приготовились к обороне. Но они смогли продержаться всего лишь три дня. Все захваченные воины были перебиты, а князья (с Мстиславом было еще два князя) подвергнуты мучительной и позорной казни — их раздавили дощатым помостом, на котором пировали победители.

Заканчивается повесть словами о том, что татары преследовали русских до Днепра, что было убито шесть князей, а из воинов только «десятый приде кождо въсвояси». Поражение на Калке вызвало всеобщее горе на Русской земле.

«Повесть о битве на Калке» была написана в традициях русских воинских летописных повестей XII в. В очень небольшом по объему тексте автор повести сумел передать все обстоятельства сборов русских князей на войну, переговоров их с половцами и послами монголо-татар, рассказал о том, как шли к Калке русские воины, красочно описал подробности злополучного сражения.

«Повесть о битве на Калке» сохранила русскому народу горькую память об этом событии на многие столетия. Она неоднократно переписывалась и перерабатывалась в различных летописных сводах. Она служила источником для упоминания этого события в других литературных памятниках, посвященных борьбе русского народа с монголо-татарским игом.

В поздних летописях различные варианты «Повести о битве на Калке» объединяются в единое повествование, в него включаются подробности, которых нет в ранних редакциях произведения. Некоторые из этих дополнений восходят к эпическим преданиям о нашествии монголо-татар. Эти предания были сведены в ростовском летописании XV в., которое лучше всего отразилось в «Сокращенных сводах» и «Тверском сборнике».

«Слово о погибели Русской земли». «Слово о погибели Русской земли» дошло до нас в двух списках, при этом не как самостоятельный текст, а как введение к первой редакции «Повести о житии Александра Невского» [3]. «Слово о погибели Русской земли» представляет собой отрывок какого-то более полного сочинения, посвященного описанию тяжелых бедствий, обрушившихся на Русскую землю.

Некоторые исследователи видели в «Слове о погибели» вступительную часть несохранившейся светской биографии Александра Невского. Но сравнение стиля «Слова о погибели» со стилем «Повести о житии Александра Невского» свидетельствует о независимости этих произведений и о разном времени их возникновения. Объединение этих текстов — факт их более поздней литературной истории.

Упоминаемые в «Слове о погибели» имена и контекст, в котором эти имена встречаются («до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья, князя Володимерьскаго» [4]), отзвуки легенд о Владимире Мономахе и некоторые южнорусские черты в памятнике дают основание считать, что «Слово о погибели» было написано автором южнорусского происхождения в Северо-Восточной Руси не позже 1246 г. («нынешний» Ярослав —Ярослав Всеволодович — ум. 30 сентября 1246 г.). Заглавие памятника (оно читается в одном списке) и фраза, на которой обрывается текст («А в ты дни болезнь крестияном (христианам) от великаго Ярослава и до Володимера...»), дают основание определять это произведение как отклик неизвестного нам автора на монголо-татарское нашествие. Вероятнее всего, «Слово о погибели» было написано между 1238-1246 гг.

Дошедший до нас отрывок «Слова о погибели» — либо вступление, либо первая часть произведения о «погибели Русской земли» — об ужасах батыевщины, о разгроме русских княжеств. В нем восторженно описываются былые красота и богатство Русской земли, ее прежнее политическое могущество. Такой характер вступления к тексту, который должен был повествовать о горестях и бедах страны, не случаен. Эта особенность «Слова о погибели Русской земли» находит себе типологическое соответствие с произведениями древней и средневековой литературы, в которых встречается похвала величию и славе родной земли. Изучавший эту проблему исследователь В. В. Данилов пришел к заключению, что «Слово о погибели» «сближается не со всякими патриотическими произведениями в других литературах, а лишь со сходными по условиям своего появления, когда родина писателя страдала от войн, междоусобий и произвола» [5].

Автор «Слова о погибели» восхищается красотой и величием Русской земли: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая. И многыми красотами удивлена ecu: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми (родниками) месточестьными (местночтимыми), горами крутыми... зверьми различными, птицами бещислеными...» Русская земля «украсно украшена» не только красотами и дарами природы, она славна и «князьми грозными, бояры честными, вельможами многами».

Развивая тему «грозных (могущественных) князей», покоривших «поганьскыя страны», автор «Слова о погибели» рисует идеальный образ русского князя — Владимира Мономаха, перед которым трепетали все окрестные народы и племена: половцы, «литва», венгры, «немцы» (в данном контексте — шведы). Даже византийский император, «жюр (кир — греч. «господин») Мануил Цесарегородскый», посылал Владимиру Мономаху дары, чтобы он «Цесарягорода не взял». Этот гиперболизированный образ «грозного» великого князя воплощал в себе идею сильной княжеской власти, воинской доблести. В обстановке монголо-татар-ского нашествия и военного поражения Русской земли напоминание о силе и могуществе Мономаха служило укором современным князьям и, вместе с тем, должно было вселять надежду на лучшее будущее. Не случайно поэтому «Слово о погибели» было поставлено перед началом «Повести о житии Александра Невского»: здесь грозным и великим князем выступал Александр Невский — современник батыевщины.

«Слово о погибели Русской земли» по поэтической структуре и в идейном отношении близко к «Слову о полку Игореве». Обоим памятникам присущи высокий патриотизм, обостренное чувство национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Оба памятника близки и сочетанием в них плача и похвалы, похвалы былому величию Русской земли, плача о ее бедах в настоящем. В обоих произведениях имеются общие стилистические формулы, сходные поэтические образы. Совпадает характер заглавия. Фразе «Слова о полку Игореве» «От старого Владимира до нынтэшняго Игоря...» параллельна фраза «Слова о погибели» — «От великаго Ярослава и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава...». Авторы обоих произведений часто употребляют собирательное наименование народов: «литва, деремела, хинова» — «литва, мордва, вяда, корела». Могут быть отмечены и другие параллельные обороты [6].

«Слово о полку Игореве» было лирическим призывом к единению русских князей и русских княжеств, прозвучавшим перед монголо-татарским нашествием. «Слово о погибели Русской землиц— лирический отклик на события этого нашествия.

«Повесть о разорении Рязани Батыем». «Повесть о разорении Рязани Батыем» — не документальное описание борьбы рязанцев в 1237 г. с вторгшимся в пределы княжества врагом. Среди участников битвы названо много имен, неизвестных по летописным источникам. Согласно «Повести» с Батыем сражаются князья, к 1237 г. уже умершие (например, Всеволод Пронский, погибший в 1208 г., Давид Муромский, скончавшийся в 1228 г.), гибнет Олег Красный, который на самом деле пробыл в плену до 1252 г. и умер в 1258 г. Эти отступления от исторических данных говорят о том, что «Повесть» могла быть написана лишь через какой-то период времени после самого события, когда эпически обобщились в представлении людей действительные факты. Об эпической обобщенности произведения свидетельствует и то, что все рязанские князья, участники битвы с Батыем, объединены в единую богатырскую рать и называются в «Повести» братьями. Вместе с тем нельзя слишком отдалять время создания «Повести» от события, которому она посвящена. По-видимому, «Повесть» возникла не позже середины XIV в. Об этом, пишет Д. С. Лихачев, «говорит и самая острота переживания событий Батыева нашествия, не сглаженная и не смягченная еще временем, и ряд характерных деталей, которые могли быть памятны только ближайшим поколениям» [7].

Мы рассматриваем «Повесть о разорении Рязани Батыем» в ряду памятников XIII в., посвященных монголо-татарскому нашествию потому, что в ней отразились эпические предания о приходе Батыя на Рязань, часть из которых могла быть создана вскоре после 1237 г. Кроме того, в «Повести» имеются, как мы уже указывали, совпадения с летописной повестью Рязанского свода, написанной участником событий 1237 г.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» воспринимается как самостоятельное произведение, хотя в древнерусской рукописной традиции она является частью свода, состоящего из текстов, рассказывающих об иконе Николы. Икона эта была принесена в Рязанскую землю из Корсуни (Херсонеса), города, в котором — согласно одной из легенд — принял крещение Владимир I и где перед монголо-татарским нашествием жило много русских. В этот свод входят: 1) рассказ об истории перенесения в Рязанское княжество в город Заразск (ныне Зарайск) образа Николы из Корсуни «служителем» этой иконы Евстафием, 2) «Повесть о разорении Рязани Батыем», 3) «Родословие» «служителей» иконы.

Первый рассказ свода основан на широко распространенном в средневековой литературе сюжете о переносе святыни (креста, иконы, мощей и т. д.) из одного места в другое. Этот традиционный сюжет здесь тесно связан с исторической обстановкой, предшествующей нашествию Батыя.

Рассказ о перенесении образа начинается с обозначения времени события — «в третье лето по Калском побоище» [8]. Евстафию несколько раз во сне является Никола и требует у своего «служителя», чтобы тот перенес его икону из Корсуни в Рязань. Д. С. Лихачев так отвечает на вопрос, почему Никола столь настойчиво «гнал» Евстафия в Рязань из Корсуни: «Гнал Евстафия, конечно, не Никола, — гнали половцы, пришедшие в движение после Калкской битвы, вспугнутые движением монголо-татарских орд, наполнившие причерноморские степи и отрезавшие Корсунь от русского севера. Вспомним, что путешествие Евстафия относится к «третьему лету после Калкского побоища» и что Никола «запрещает» Евстафию идти через опасные половецкие степи. Не случайно также для нового, более безопасного место пребывания «покровителя» торговли Николы была выбрана Рязань. Связи Рязани с Северным Кавказом и черноморским побережьем прослеживаются с давних пор» [9].

Евстафий после многих злоключений достигает наконец Рязанской земли. Рязанскому князю Федору Юрьевичу (по летописям такой князь неизвестен) является святой Никола и, повелевая ему торжественно встретить свою икону, предсказывает князю, что он, ето будущие жена и сын обретут «царствие небесное». Завершается рассказ о перенесении образа Николы повествованием об осуществлении пророчества Николы. Федор Юрьевич в 1237 г. был убит «от безбожнаго царя Батыа на реке на Во-ронежи». Жена Федора, княгиня Евпраксия, узнав о гибели мужа, бросилась вместе с малолетним сыном Иваном «ис превысокаго храма своего» и разбилась с ним насмерть. С тех пор корсунская икона Николы и стала называться «Заразской», «яко (так как) благовернаа княгиня Еупраксеа с сыном князем Иваном сама себе зарази». Сюжетно этот рассказ о перенесении Николина образа связан со следующей за ним «Повестью о разорении Рязани Батыем», из которой мы узнаем, как и почему был убит князь Федор Юрьевич Батыем, какие беды претерпела Рязанская земля от Батыя.

«Повесть» начинается в летописной манере: «В лето 6745 (1237)... прииде безбожный царь Батый на Русскую землю...» Далее следуют близкие к летописной повести о приходе Батыя на Рязань слова о том, что Батый требует от рязанцев во всем десятины, сообщается об отказе владимирского великого князя пойти на помощь рязанцам.

Великий князь рязанский Юрий Ингоревич, не получив помощи от владимирского князя, советуется с подручными князьями и решает умилостивить Батыя дарами. «3 дары и молением великим, чтобы не воевал Резанския земли», к Батыю идет сын Юрия Ингоревича Федор Юрьевич, сообщением о судьбе которого заканчивается рассказ о перенесении образа Николы. Приняв дары, Батый «лестию» (ложно) обещает пощадить Рязанское княжество. Однако он просит у рязанских князей «дщерей или сестр собе на ложе». Один из рязанских вельмож, из зависти, донес Батыю, что у Федора Юрьевича княгиня «от царьска рода и лепотою-телом красна (прекрасна) бе зело». На требование Батыя «видети красоту» жены Федора князь, «посмеяся», говорит ему: «Аще (если) нас преодолееши, то и женами нашими владети начнеши». Разгневанный дерзким ответом Федора, Батый приказывает убить князя и всех, кто пришел с ним. Почти такими же словами, как в рассказе о перенесении образа Николы, сообщается о гибели Евпраксии с сыном.

Это экспозиция «Повести». И хотя на первый взгляд данный эпизод носит самостоятельный характер, он тесно связан со всем сюжетом произведения: попытки умилостивить врагов, примириться с ними бесцельны — в этом случае придется полностью подчиниться их воле. Остается единственный выход — бороться с вторгшимися врагами, даже если эта борьба и не приведет к победе. Экспозицию «Повести» с последующим развитием сюжета связывает обращение Юрия Ингоревича к рязанским князьям и воинам, когда в Рязань пришла весть о гибели Федора Юрьевича: «Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти». Этот призыв к борьбе с врагом выражает основную идею всех эпизодов произведения — лучше гибель, чем позорное рабство. Слова Юрия Ингоревича напоминают обращение Игоря Святославича в «Слове о полку Игореве» к своим воинам перед выступлением в поход: «Луце ж бы потяту (убиту) быти, неже полонену быти». Едва ли здесь прямая зависимость «Повести» от «Слова». Скорее всего такое совпадение объясняется одинаковым представлением о воинской чести, высоким патриотизмом и гражданским пафосом обоих произведений.

Рязанцы встречают силы Батыя «близ предел (границ) резанских и сами нападают на них. «И начаша битися крепко и мужествено, и бысть сеча зла и ужасна». Русские бьются столь отважно, что даже Батый «возбояся». Но силы врага так велики, что на одного рязанца приходится тысяча противников, а каждые два рязанца бьются «со тмою (десятью тысячами)». Сами кочевники дивятся «крепости и мужеству» рязанцев и с трудом одолевают их. Перечислив убитых князей поименно, автор «Повести» говорит, что все остальные «удалцы и резвецы резанския» «равно умроша и едину чашу смертную пиша (испили)».

Уничтожив Юрия Ингоревича, Батый «начаша воевати Резанскую землю и веля бити, и сечи, и жещи (жечь) без милости». После пятидневной осады войска Батыя захватывают Рязань и уничтожают всех жителей: «Не оста во граде ни един живых: вси равно умроша и едину чашу смертную пиша». Наступившая после яростного боя и кровавой резни тишина («несть бо ту ни стонюща, ни плачюща») выразительно характеризует беспощадность врага. Эта же мысль подчеркивается словами о том, что погибших некому оплакать: «И ни отцу и матери о чадех, или чадам о отци и о матери, ни брату о брате, ни ближнему роду, но вси вкупе мертви лежаща».

Разгромив Рязань, Батый пошел на Суздаль и Владимир, «желая Русскую землю попленити». В это время «некий от велмож резанских», Евпатий Коловрат, был в Чернигове. Узнав о беде, постигшей Рязанское княжество, Евпатий «гнаша скоро» в Рязань, но было уже поздно. Тогда, собрав дружину в «тысячу сёмсот человек, которых бог соблюде — быша вне града», Евпатий бросился «во след безбожного царя и едва угнаша его в земли Суздалстей». Волны Евпатия с такой отчаянной храбростью стали избивать врагов, что те «сташа яко пияны или неистовы» и «мняша (думали), яко мертви восташа».

Нападение Евпатия на бесчисленные полчища Батыя с малой дружиной случайно уцелевших рязанцев оканчивается поражением. Но эхо героическое поражение, символизирующее воинскую удаль, силу и беззаветную храбрость русских воинов. Враги смогли убить «крепка исполина» Евпатия, «нача бити по нем (стрелять в него) ис тмочисленых [10] (тысячечисленных) пороков (стенобитных орудий)». Словно былинный богатырь, Евпатий перебил огромное число «нарочитых (самых лучших) багатырей Батыевых», одних «на полы (пополам) пресекаше», а других «до седла краяше». Шурина Батыя Хостоврула, похвалявшегося взять Евпатия живьем, он рассек «на полы до седла». Как богатыри, сражаются и воины из отряда Евпатия.

Народно-эпическая стихия ощущается не только в образах Евпатия и его дружинников, но и во всем характере этого эпизода. Несколько рязанцев, «изнемогших от ран», воинам Батыя удалось схватить живыми. На вопрос Батыя, кто они такие и кем посланы, пленники отвечают в духе народно-эпической традиции: «Посланы от князя Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя силна царя почтити и честна проводити, и честь тебе воздати». Они «смиренно» просят Батыя не «обижаться» на них: вас так много, говорят они, что мы не успеваем «наливати чаш на великую силу-рать татарьскую». Заключает этот эпизод фраза о том, что Батый «подивися ответу их мудрому».

Батый и его воеводы вынуждены признать беспредельную храбрость и небывалое мужество русских воинов. Глядя на поверженного Евпатия, князья и воеводы Батыя говорят, что никогда еще они «таких удалцов и резвецов не видали» и даже от отцов своих не слыхали о столь мужественных воинах, которые словно «люди крылатый, и не имеюще смерти, тако крепко и мужествено ездя, бьяшеся: един с тысящею, а два со тмою». Батый же, обращаясь к Евпатию, восклицает: «Аще бы у меня такий служил, — держал бых его против сердца своего». Оставшихся в живых воинов из отряда Евпатия отпускают невредимыми с телом героя. Нападение Евпатиевой дружины на врага — отмщение за разорение Рязани и за погибших рязанцев.

Вслед за эпизодом о Евпатии рассказывается о приезде из Чернигова в Рязань единственного (согласно «Повести») оставшегося в живых рязанского князя Ингваря Ингоревича. При виде страшного разорения Рязани и гибели всех близких людей Ингвар Ингоревич, «жалостно возкричаша, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи». Его отчаяние столь велико, что он падает на землю, «яко мертв». Ингварь Ингоревич погребает останки погибших и оплакивает их. Плач Ингваря Ингоревича и образами, и фразеологией сближается с народными причитаниями. Автор «Повести» широко использовал в своем произведении устные эпические предания о нашествии Батыя на Рязань. Наиболее заметна эпическая основа в рассказе об Евпатии Коловрате. В науке существует мнение, что эпизод об Евпатии — вставка в литературный текст эпической песни об Евпатии Коловрате [11]. Но и рассказ об Евпатии, и рассказ о судьбе князя Федору, его жены и сына в составе «Повести» являются органичными частями, цельного, единого повествования. И все эти части крепко объединены единой идеей, идеей беззаветной, мужественной защиты родины от нашествия врага, единой мыслью: «Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти». Этот основной смысл «Повести» делал ее повествованием о героизме и величии человеческого духа.

В конце «Повести» следовала «Похвала роду рязанских князей»: «Сии бо государи... бяше (были) родом христолюбивый, братолюбивый, лицем красны (красивы), очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легкы, к бояром ласковы, к приеждим (гостям) приветливы, к церквам прилежны, на пированье тщывы (щедры), до осподарьских потех (государских забав — охота) охочи, ратному делу велми искусны, к братье своей и ко их посолником величавы. Мужествен ум имеяше, в правде-истине пребываста, чистоту душевную и телесную без порока соблюдаете...» В «Похвале роду рязанских князей», где подчеркивались человеческие, духовные, государственные достоинства, представал идеальный образ русских князей, и воплощением этого идеала были погибшие рязанские князья. «Похвала» особо выделяется своим литературно-словесным мастерством. Это писательское мастерство может быть отмечено и в остальных частях произведения. Литературный характер «Повести» проявляется и, в том, что в ней сочетаются фольклорно-литературные жанры славы и плача. Сочетание в едином произведении этих двух жанров присуще только литературным памятникам. Такое объединение славы и плача характерно для ряда наиболее замечательных памятников древнерусской литературы: «Слова о полку Игореве», «Похвалы Роману Мстиславичу Галицкому», «Слова о погибели Русской земли» [12].

«Повесть о разорении Рязани Батыем» — один из шедевров древнерусской литературы. Описание нашествия Батыя на Рязань носит сюжетный характер. Читатель с напряженным вниманием следит за развитием событий. Он сопереживает трагичности происходящего и героической самоотверженности рязанцев. «Повесть» проникнута глубоким патриотизмом, и это не могло не волновать древнерусских читателей. Патриотизм «Повести» близок и понятен читателям и нового времени. Художественная сила «Повести» заключена в той искренности, с какой автор описывает героизм рязанцев, в том сочувствии, с каким он рассказывает о бедах Рязанской земли. «Повесть» отличается высоким литературным совершенством. Это, в частности, проявилось в том, что автор сумел объединить в едином, цельном повествовании героического характера устно-эпические по своему происхождению эпизоды и мотивы с высокой книжной культурой.

Летописные повести об осаде и гибели русских городов. Описание героической борьбы русского народа с силами Батыя дошло до нас в рассказах об обороне и других городов, подвергшихся нападению и разгрому. Это либо краткие летописные записи о захвате монголо-татарами того или иного города, либо небольшие летописные повести. Во всех них ощущается рассказ очевидцев батыевщины. Так, например, сообщая о подходе монголо-татар к Коломне, летописец восклицает: «И кто, братие, о сем не плачется, хто ся нас остал живых (те, кто из нас остался в живых), како ону нужную (насильную) и горкую смерть подъята. Да и мы то видевши быхом устрашилися и грехов своих плакалися с въздыханием день и нощь» [13].

Описание осады и захвата монголо-татарами Владимира имеется и в Лаврентьевской и в Ипатьевской летописях. Наиболее подробен рассказ Лаврентьевской летописи. Захватчики подошли к городу в то время, когда великий князь Владимирский Юрий Всеволодович с частью дружины ушел к реке Сити. Для устрашенья осажденных враги привезли под стены города плененного ими во время захвата Москвы сына Юрия Всеволодовича — князя Владимира Юрьевича, брата князей Всеволода и Мстислава Юрьевичей, которых Юрий Всеволодович оставил во Владимире вместо себя. Эпизод с Владимиром Юрьевичем производит не менее трагичное впечатление, чем самый рассказ о захвате города кочевниками. Несчастный пленник насильно приведен врагами к Золотым воротам Владимира, родного города князя. Они с усмешкой спрашивают владимирцев: «Знаете (узнаете) ли княжича вашего?» [14]. На стенах города стоят его братья, оставшаяся в городе дружина, горожане. Они видят позор и унижение князя, но помочь ему ничем не могут. В образе плененного молодого князя перед владимирцами предстает олицетворение ожидающей их самих участи: гибель, страдания, рабство.

Повествование о падении города, как и эпизод с Владимиром Юрьевичем, пронизано чувством обреченности и безысходности судьбы владимирцев. Орды захватчиков окружают город со всех сторон. Простояв некоторое время под стенами Владимира (за это время они успевают захватить Суздаль), они начинают готовиться к штурму: «Начаша лесы (в данном контексте какие-то осадные приспособления) и порокы (стенобитные орудия) ставити от утра и до вечера, а на ночь (за ночь) оградиша тыном около всего города». Осажденные не отказываются от борьбы. Всеволод и Мстислав обращаются к воинам: «Брате, луче ны (нам) есть умрети пред Златыми вороты за святую Богородицю и за правую веру, ниже (чем) в воли их быти». (Вспомним обращение Юрия Ингоревича к рязанцам из «Повести о разорении Рязани Батыем»: «Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти».)

Обреченность защитников города, их готовность идти на верную гибель раскрыты в таком эпизоде. После слов о том, что татары за ночь окружили город тыном, читаем: «И бысть наутрие (утром) увидев же се князь Всеволод и владыка Митрофан, яко (что) уже взяту быти граду (будет взят город), и внидоша в церковь в святую Богородицю и остригошася все в ангельскый образ от владыкы Митрофана». Пострижение в «ангельский образ» — высший монашеский чин — означало полное отречение от мира, и над людьми не духовного звания такой обряд совершался перед самой кончиной человека, когда не оставалось уже никакой надежды на выздоровление. Враги врываются в город со всех сторон и быстро овладевают им: В церкви Богородицы (Владимирский Успенский собор) на полатях (наверху, на хорах) спрятались княгиня со снохами и детьми и «множество бояр и людей». Ворвавшиеся в город захватчики «отбивше и отвориша двери церковныя и новолочивше (натаскав) леса около церкви и в церковь и зажгоша, и изьтхошася (задохлись) от великаго зноя вся сущая ту люди, инии же огнем скончашася, а иных оружием до конца предаша смерти».

Иного рода летописный рассказ о захвате монголо-татарами города Козельска, сохранившийся в Ипатьевской летописи. Этот рассказ иллюстрирует отчаянную храбрость и беспредельное мужество русских людей.

Войска Батыя, придя к небольшому городку Козельску, простояли под стенами этого города семь недель. Когда начался штурм города, то жители Козельска единодушно решили не сдаваться и биться до последнего. Сражение было столь кровопролитным, что о пропавшем без вести юном князе Козельска Василии «инии (некоторые) глаголаху (говорят), яко (что) во крови утонул». Батыевы воины после этой битвы «не смеють его (город Козельск) нарещи (называть) град Козлеск, но град злый» [15].

Под 1240 г. в Ипатьевской летописи помещен рассказ об осаде Киева. Особо выразительно в этом рассказе описано «многое множество» врагов, пришедших к стенам города: «И бе Батый у города и отроци (отроки-воины) его обьседяху (осадили) град, и не бе слышати (в городе ничего не было слышно) от гласа скрипания телег его (из-за скрипа телег войск Батыя), множества ревения вельблуд его (из-за рева многочисленных верблюдов), и рьжания от гласа стад конь его (из-за ржания конских табунов)» [16]. С целым рядом ярких подробностей описывается захват Киева. «Бес престани... день и нощь» осаждающие обстреливали «из пороков (осадных орудий)» город, так что «выбиша стены». В проломах городских стен происходит борьба захватчиков с киевлянами. За ночь «гражане же создаша пакы другии град около святое Богородице (около церкви Богородицы)». В самой церкви укрылось столько народу «и с товары своими», что «от тягости повалишася с ними стены церковныя». Киев был захвачен, и население его беспощадно уничтожалось. Отметим, что археологические раскопки Киева подтверждают страшный разгром города и массовое уничтожение захватчиками мирного населения [17].

Рассказы об осаде и гибели городов донесли до нас не только сведения очевидцев о беспощадности завоевателей, описания гибели различных, больших и малых, древнерусских городов и бедствий, пережитых русскими людьми в те тяжелые годы. Перед нами в этих рассказах предстает выразительная картина мужества, самоотверженности и патриотизма русских людей.

«Повесть о Меркурии Смоленском». Примечательно, что даже в тех городах, которые не подверглись непосредственному нападению Батыя, создавались легенды о чудесном избавлении города от этой беды благодаря заступничеству высших сил. Одно из таких легендарных преданий времени монголо-татарского нашествия донесла до нас «Повесть о Меркурии Смоленском». Легенда эта возникла в Смоленске, куда войска Батыя не приходили.

Как повесть легенда об избавлении Смоленска от нашествия Батыя была оформлена не ранее конца XV — начала XVI в. До нас дошло два вида «Повести о Меркурии Смоленском». Непосредственно они между собой не связаны, но независимо друг от друга оба эти вида «Повести» восходят к одной и той же легенде. Первый вид, сохранившийся в единственном списке XVII в., наиболее близок к легенде. Второй вид повести, дошедший до нас в большом количестве списков, представлен несколькими редакциями [18].

Сюжет «Повести» в ее первом виде развивается так. Начинается «Повесть» со слов о том, что в Смоленске жил юноша по имени Меркурий. Он был богобоязнив и много молился. В это время на Русскую землю, проливая «безвинную кровь», «аки воду», идет Батый. Силы Батыя подходят к Смоленску. К пономарю пригородного Печерского монастыря является Богородица, велит ему разыскать Меркурия и привести его к ней. Пономарь выполняет повеление. Богородица благославляет Меркурия на подвиг. Вооружив его мечом, она велит ему идти в стан Батыя и смело напасть на врага. Когда он перебьет силы Батыя, перед ним явится прекрасный воин, которому Меркурий должен отдать свой меч. Воин отсечет этим мечом Меркурию голову, а он, держа свою голову в руке, вернется в Смоленск и будет здесь с почетом погребен в ее (Богородицы) церкви. Все свершается так, как предсказала Богородица.

С отдельными изменениями, со значительными дополнениями и книжно-риторическими вставками, этот сюжет повторяется и во втором виде «Повести». Здесь Меркурий называется знатным римлянином, пришедшим в свое время в Смоленск. Голову Меркурию отсекает не прекрасный воин, а сын вражеского «исполина», которого поразил Меркурий. Согласно этому виду «Повести», Меркурий после погребения является пономарю и говорит, чтобы его оружие повесили над его гробницей — оно будет избавлять Смоленск от врагов.

О существовании иных вариантов легендарных рассказов о Меркурии Смоленском свидетельствует повесть И. А. Бунина «Суходол». Здесь упоминается старинная икона Меркурия Смоленского и говорится, что, «разбив татар, святой уснул и был обезглавлен врагами» [19].

Трудно сейчас решить, что из себя представляло первоначальное легендарное сказание о Меркурии Смоленском. Но вынести общее представление о нем на основе текстов «Повести» мы все же можем. В этом сказании отразились ужас и горе, испытанные русским народом, и эпические мотивы героической борьбы народа с поработителями в годы монголо-татарского нашествия и ига. Меркурий, несмотря на житийно-религиозный характер этого образа, выступает в обоих видах произведения как эпический герой: он один избивает силы врага. Батый, напуганный чудесной силой Меркурия, «в мале дружине» бежит от стен Смоленска в Венгрию, где гибнет. Можно думать, что в первоначальном виде легендарного сказания эпический элемент был выражен еще ярче.

[1] Лихачев Д. С. Летописные известия об Александре Поповиче. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1949, т. VII, с. 23.
[2] См.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 61-63.
[3] Один список — Государственный архив Псковской области, Собрание Псково-Печерского монастыря (Ф. 449), № 60 (XV в.): второй — Древлехранилище ИРЛИ АН СССР, Р. IV, оп. 24, № 26 (XVI в).
[4] Текст цитируется по изданию: Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли» М.-Л., 1965. с. 156-157.
[5] Данилов В. В. «Слово о погибели Рускыя земли» как произведение художественное. — «ТОДРЛ». М.-Л., I960, т. XVI, с. 137-138.
[6] Сходные места между «Словом о полку Игореве» и «Словом о погибели Русской земли» подробно рассмотрены в статье А. В. Соловьева «Заметки к «Слову о погибели Русской земли». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1958, т. XV, с. 109-113.
[7] См.: Лихачев Д. С. «Повесть о разорении Рязани Батыем». — В кн.: Воинские повести Древней Руси. М.-Л., 1949, с. 139-140.
[8] Текст цитируется по изданию: Лихачев Д. С. Повести о Николе Заразском (тексты). — «ТОДРЛ». М.-Л., 1949, т. VII, с. 282-301.
[9] Лихачев Д. С. «Повесть о разорении Рязани Батыем», с. 126.
[10] Тьма — тысяча.
[11] См.: Путилов Б. Н. Песня о Евпатии Коловрате. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1955, т. XI, с. 118-139.
[12] См.: Лихачев Д. С. Слово о полку Игоря Святославича. — В кн.: Слово о полку Игореве. Л., 1967, с. 33-35 (Библиотека поэта. Большая серия, второе издание).
[13] См.: ПСРЛ, т. I. M., 1962, стлб. 515.
[14] Лаврентьевская летопись.— ПСРЛ, т. 1. М., 1962, стлб. 515-519.
[15] Ипатьевская летопись. — ПСРЛ. т. II. М., 1962, стлб. 780-781.
[16] Ипатьевская летопись. — ПСРЛ, т. II, М., 1962, стлб. 784-785.
[17] См.: Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1976, с. 191-202.
[18] Монографическое исследование «Повести» с изданием текстов ее см.. Белецкий Л. Т. Литературная история «Повести о Меркурии Смоленском». Исследование и тексты. Пг., 1922. См. также: Буслаев Ф. Смоленская легенда о св. Меркурии и ростовская повесть о Петре, царевиче Ордынском. — «Исторические очерки русской народной словесности и искусства». Спб, 1861, т. II, с. 155-198; Кадлубовский А. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. Варшава, 1902, с. 44-107.
[19] Бунин И. А. Собрание сочинений в 9-ти т.. т. 3. М., 1965, с. 140.