Хождение» Игумена Даниила 3 страница

Глава 2. ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIII — КОНЦА XIII ВЕКА

В 1223 г. на Калке, небольшой реке в половецких степях, недалеко от Азовского моря, произошло первое столкновение русских с монголо-татарами. Из-за несогласованности действий русских князей, принимавших участие в этом сражении, русские войска потерпели поражение. Калкская битва не послужила уроком русским князьям: феодальные разногласия, отсутствие единого руководства в борьбе с захватчиками привело в конечном счете к победе монголо-татар и установлению на Руси монголо-татарского ига.

Зимой 1237 г. огромные силы монголо-татар под предводительством внука Чингисхана Батыя вторглись в Рязанское княжество. Обращение рязанских князей к владимирскому князю Юрию Всеволодовичу и к князю черниговскому Михаилу Всеволодовичу с призывом совместно выступить против чужеземных захватчиков осталось без ответа, и рязанцы вынуждены были бороться с врагом только своими силами. И так, поочередно, одно за другим, были захвачены сначала княжества Северо-Восточной Руси, а позже и Юго-Западной (в 1240 г. пал Киев).

Завоевание Батыем русских земель, проходившее в кровопролитных сражениях, сопровождалось разгромом и уничтожением городов и селений. Жестокость и беспощадность кочевников по отношению к русским воинам, к мирному населению отмечается во всех рассказах о Батыевом нашествии на Русь. Эти сообщения русских источников подтверждаются сведениями историков и писателей других стран [1]. Монголо-татарское нашествие нанесло жесточайший урон русской культуре. Исключительно велики были людские потери. Многие города Северо-Восточной и Южной Руси были разрушены или сожжены, при этом гибли памятники архитектуры, произведения ремесленного и изобразительного искусства, книги. Враги уничтожали поголовно население тех городов, которые оказывали им сопротивление, и уводили к себе в Орду всех ремесленников. Целый ряд ремесел прекратили свое существование. На время прекратилось всякое каменное строительство (первая каменная церковь после захвата Руси была построена в Новгороде в самом конце XIII в.).

Захватив и подчинив своей власти русские земли, Батый вторгся в Восточную Европу, намереваясь покорить все европейские государства. Но ослабленные борьбой за Русь его войска не в силах были осуществить эти планы. В конце 1242 г. Батый повернул обратно на восток. Он обосновался на Нижней Волге, где возникло новое государство — Золотая Орда со столицей в Сарае. Русские земли попали в вассальную зависимость от Орды.

Территория Новгородско-Псковской Руси не подверглась разорению, но здесь в 40-х гг. XIII в. шла ожесточенная борьба с немецко-шведскими захватчиками.

Роль, которую сыграла Русь в общеевропейской истории, приняв на себя первый удар монголо-татарских орд, прекрасно выразил А. С. Пушкин: «России определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией...» [2].

Поражение в борьбе с завоевателями и проводимая захватчиками политика разделения Руси ускоряли процесс феодального дробления, обособления отдельных княжеств. Но одновременно с этим все более зрела идея необходимости объединения русских земель, нашедшая наиболее яркое воплощение в памятниках литературы. Идея эта поддерживалась сознанием единства языка (при наличии местных диалектов), единства религии, единством истории и этнического родства, сознанием того, что именно отсутствие единения русских княжеств привело к поражению и установлению чужеземного владычества.

Несмотря на все потери и перенесенные испытания, духовно русский народ не был ни уничтожен, ни порабощен. Борьба с захватчиками вызвала подъем патриотизма. И патриотическая тема становится основной темой литературы XIII в. Воинский героизм и мужество, верность долгу, любовь к своей земле, прославление былого величия и могущества русских князей и княжеств, скорбь по погибшим, боль и сочувствие ко всем, кто подвергается унижениям со стороны поработителей, — все это нашло отражение и в летописании, и в агиографии, и в памятниках торжественного красноречия. Остро звучит в произведениях XIII в. тема необходимости сильной княжеской власти, резкому осуждению подвергаются княжеские распри и несогласованность действий против врагов. Идеалом сильного правителя выступает князь — воин и мудрый государственный деятель. В воспоминаниях о прошлом таким князем рисуется Владимир Мономах, а среди князей-современников — Александр Невский.

Летописание

Феодальное дробление Руси, особенно усилившееся в годы монголо-татарского ига, способствовало дроблению общерусского летописания и развитию летописания местного, областного. Это приводило к двум последствиям. С одной стороны, кругозор летописцев в известной мере сужался. С другой — возникновение областного летописания способствовало включению в летопись местных материалов. Вместе с тем в русском летописании на много веков (с XI по XVI) прочно закрепляется традиция начинать повествование с «Повести временных лет». Этим поддерживалось сознание единства Руси. Летописи ведут свой рассказ о всей истории всей Русской земли. Тем самым они напоминали о единстве всех русских княжеств, будили воспоминания о славном прошлом и былом могуществе Руси.

Развитие местного летописания не привело к самоограничению летописей интересами только данной области, данной земли, не превратило летописи в узкообластные произведения. Местные летописцы постоянно пользовались в своей работе материалом летописей других княжеств. Далеко не всегда можно проследить и объяснить пути и характер взаимодействия летописания различных княжеств, даже враждующих между собой, но наличие такого взаимодействия бесспорно.

Нашествие кочевников затормозило развитие летописания. Но даже в самые тяжелые годы монголо-татарского ига оно продолжает существовать. Из разрушенных городов летописание переносится в другие, хотя и не столь интенсивно ведется в уцелевших от разгрома княжествах.

Прежде чем перейти к анализу наиболее интересной в литературном отношении летописи рассматриваемого времени — Галицко-Волынской, — кратко охарактеризуем летописание Северо-Восточной Руси.

Летописание Ростова. После разгрома ордами Батыя Владимира Залесского в 1237 г. великокняжеское летописание переходит из Владимира в Ростов. В истории ростовского летописания, как предполагает Д. С. Лихачев, большую роль сыграла княгиня Марья, жена ростовского князя Василька, убитого во время нашествия Батыя в 1238 г., дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича, убитого в Орде в 1246 г.

В 1262 г. по ростовским городам прокатилась волна восстаний против Орды. Созданный после этих событий летописный свод, определяемый Д. С. Лихачевым как летописный свод Марьи, «весь проникнут идеей необходимости крепко стоять за веру и независимость родины. Именно эта идея определила собой и содержание, и форму летописи. Летопись Марьи соединяет в своем составе ряд рассказов о мученической кончине русских князей, отказавшихся от всяких компромиссов со своими завоевателями» [3]. К повествованию этого рода относятся: рассказ о гибели мужа Марьи — Василька Константиновича в 1238 г. в битве на реке Сити, рассказ о перенесении тела великого князя владимирского Юрия Всеволодовича во Владимир (он был убит в сражении на Сити, и его тело с поля боя сначала было перенесено в Ростов, а потом во Владимир), запись под 1246 г. об убиении в Орде Михаила Черниговского, отца Марьи.

В рассказе о Юрии Всеволодовиче подчеркивается не только воинская доблесть князя (он отвергает предложение захватчиков мириться с ними, говоря, что «брань славна луче есть мира студна». — «Лучше добрая война, чем худой мир») [4], но и то, что его гибель — это страдание за христианскую веру.

Еще сильнее идея безграничной преданности долгу и вере проявляется в рассказе о Васильке и в записи о гибели Михаила Черниговского — они не изменяют православию и не соглашаются признать «поганую» веру захватчиков. Такая трактовка причин гибели русских князей в годы монголо-татарского ига должна была восприниматься не только как подвиг страдальцев за веру, но и как мужественное выступление за честь Русской земли. Захваченного в плен Василька враги пытаются заставить признать их «поганские» обычаи, «быти в их воли и воевати с ними». Но князь не поддается ни уговорам, ни угрозам: «Никако же мене не отведете христьяньское веры, аше и велми в велице беде есмь». Михаил Черниговский, вызванный в Орду, отказывается «поклонитися огневи и болваном», за что «от нечестивых заколен бысть».

В готовности пожертвовать жизнью за христианскую веру, в отказе признать иноверных «поганых» богов и поклониться им звучал протест против гнета поработителей вообще.

Рассказ о Васильке в рассматриваемом летописном своде оканчивается похвалой ему, в которой предстает идеальный образ князя: «Бе же Василко лицем красен (красив), очима (взором) светел и грозен, хоробр паче меры на ловех (на охоте), сердцемь легок, до бояр ласков. Никто же бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел и чашю пил и дары имал, тот никако же у иного князя можаше быти за любовь его, излише же слугы свои любляше, мужьство же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста, бе бо всему хытр и гораздо умея».

В рассказе о событиях 1262 г., после которых и был составлен летописный свод Марьи, мы читаем гневное обличение некоего монаха Изосимы, предавшегося захватчикам и помогавшего им. Обличение это было своеобразным противопоставлением изменника героям, принявшим мученическую смерть, но оставшимся верными родине: Изосима тоже гибнет, но смерть его жалка и бесславна. Когда начались восстания против Орды, «тогда, — пишет летописец, — и сего безаконного Зосиму убиша в городе Ярославли. Бе тело его ядь псом и вороном».

Летописание Рязани. До нас не дошли сведения о рязанском летописании. Однако можно утверждать, что в этом княжестве, принявшем на себя первый удар Батыя, велось местное летописание. Рязанский летописный свод, считает исследователь этого вопроса В. Л. Комарович [5], был составлен в близкое к событиям 30-х гг. XIII в. время. О существовании этого свода и времени его составления свидетельствует то, что рассказ о приходе сил Батыя на Русь почти все известные в настоящее время летописные своды, в том числе и древнейшие: Новгородская I и Лаврентьевская летописи, начинают с Рязани, и именно в эпизоде, повествующем о судьбе Рязани, ощущается «голос непосредственного наблюдателя и даже участника изображенных событий» [6]. Характерной чертой этого свода является обличение вины князей: из-за их нежелания предпочесть личным пристрастиям интересы общего дела русские воины, несмотря на свой героизм, не смогли устоять перед врагами. Эта обличительная тенденция наиболее заметно проявляется в рассказе о взятии Батыем Рязани.

Летописец с горечью восклицает, что еще до нашествия Батыя «отъя (отнял) господь у нас силу, а недоумение, и грозу, и страх, и трепет вложи в нас за грехы наша» [7]. «Недоумение» — неразумие, пренебрежение общими интересами в корыстных целях, и явилось причиной разрозненности действий князей перед лицом грозной опасности. В рассказе рязанского свода о Батыевом нашествии отразились и какие-то устно-эпические предания о батыевщине. Кочевники, вступив на Рязанскую землю, послали к рязанским князьям своих послов — «жену чародеицю (колдунью) и два мужа с нею», требуя «десятины (десятой части) во всем: и в людех, и в князех, и в коних, во всякомь десятое». В Новгородской первой летописи младшего извода добавлено: «в белых 10, в вороных 10, и в бурых 10-е, в рыжих 10-е, и в пегых 10-е». Устные предания о нашествии Батыя на Рязань и летописная повесть рязанского летописного свода об этом событии легли впоследствии в основу «Повести о разорении Рязани Батыем», что и делает гипотезу В. Л. Комаровича о наличии летописания в Рязани весьма вероятной.

Галицко-Волынская летопись. Галицко-Волынское княжество находилось на юго-западе Руси. На юго-западе и западе Галицко-Волынское княжество граничило с Венгрией и Польшей, на востоке находились Киевское и Турово-Пинское княжества. Галицко-Волынское княжество было одним из богатейших русских княжеств и играло важную роль в политической жизни Древней Руси. (Вспомним обращение к галицкому князю Ярославу Владимировичу Осмомыслу в «Слове о полку Игореве», где дается яркая картина военного и политического могущества галицкого князя.)

История Галицко-Волынского княжества была насыщена событиями внутрифеодальных войн, отличалась особо острой борьбой князей с местными боярами, представлявшими большую политическую силу. В XIII в. внутренние неурядицы осложнялись непрерывными столкновениями с внешними врагами (Венгрией, Польшей). Внутрифеодальные войны и борьба с иноземными захватчиками сопровождались массовыми выступлениями горожан и смердов как против непрошеных пришельцев, так и против местного боярства. Все эти события нашли отражение в Галицко-Волынской летописи. Галицко-Волынская летопись, созданная в XIII в., дошла до нас в составе Ипатьевской летописи, где она читается непосредственно вслед за Киевской летописью (начиная с 1200 г.). Галицко-Волынская летопись в Ипатьевской летописи делится на две части: первая (до 1260 г.) посвящена описанию жизни и деяний галицкого князя Даниила Романовича и истории Галицкого княжества, вторая повествует о судьбах Владимиро-Волынского княжества и его князей (брата Даниила— Василька Романовича и сына последнего — Владимира Васильковича), охватывая период времени с 1261 по 1290 г. Как первая, так и вторая часть Галицко-Волынской летописи представляют собой самостоятельные тексты, отличающиеся друг от друга идейной направленностью и стилистически [8].

Первая часть Галицко-Волынской летописи, «Летописец Даниила Галицкого», оканчивается кратким сообщением о смерти Даниила и сдержанной похвалой ему. Такое окончание не соответствует остальному характеру отношения летописца к Даниилу. На основании этого Л. В. Черепнин пришел к заключению, что «Летописец Даниила Галицкого» был составлен еще при жизни этого князя и что краткие сообщения о его последних годах и смерти принадлежат не галицкому, а владимиро-волынскому летописанию» [9]. Время составления «Летописца Даниила Галицкого» Л. В. Черепнин относит к 1256-1257 гг. Летопись создавалась при епископской кафедре в городе Холме.

«Летописец Даниила Галицкого» представлял собой единое цельное произведение. Одной из особенностей этого «Летописца» являлось отсутствие в нем характерной для летописей погодной сетки. Это объясняется тем, что в «Летописце Даниила Галицкого» перед нами историческое повествование более цельного, связного вида, чем летопись. Имеющиеся сейчас в «Летописце» даты, начиная с первой — «в лето 6709 (1201)», были вставлены позднее, вероятно, составителем Ипатьевского списка. При этом они были расставлены произвольно и носят, как правило, ошибочный, случайный, приблизительный характер [10]. Основная идея «Летописца Даниила» — борьба князя с мятежным боярством, обличение боярской крамолы. Вторая центральная тема «Летописца» — тема славы русского оружия и Русской земли.

В основу «Летописца Даниила Галицкого», как установил Л. В. Черепнин, легли галицкая повесть о судьбе малолетних Даниила и Василька Романовичей, детей князя Романа Мстиславича, «Сказание о битве на Калке», написанное участником битвы, повесть о борьбе Даниила с феодальным боярством, «Сказание о Батыевом побоище», рассказ о поездке Даниила в Орду на поклон к Батыю, цикл воинских повестей о борьбе с ятвягами, местные летописи, официальные документы, памятники переводной литературы. В «Летописце» все эти источники составили цельное единое повествование, объединенное как основными идеями этого памятника, так и стилистически.

Автор «Летописца Даниила Галицкого» значительную часть своего «Летописца» отводит описанию борьбы Даниила за Галицкий княжеский стол с галицким боярством, с венгерскими и польскими феодалами. Приступая к своему рассказу об этих событиях, он говорит: «Начнемь же сказати бещисленыя рати, и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи» [11]. Но он не ограничивается событиями, связанными только с историей Галицкого княжества, а уделяет внимание и судьбам всей Русской земли.

Из различных рассказов о Данииле возникал образ мужественного и отважного воина, мудрого и сильного правителя. Одна из характеристик, которую автор дает своему герою, ярко рисует благородство и воинскую доблесть князя — «Бе бо (был он) дерз (отважен) и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока». Но вот летописец повествует о хождении Даниила на поклон к Батыю в Орду. И здесь Даниил оказывается в унизительной роли покорного слуги Батыя, в руках которого и честь и жизнь князя.

Забота о своем княжестве заставляет Даниила пойти в Орду, хотя он знает, что его ожидают там позорные унижения, а может быть, даже и гибель. По пути в Орду Даниил заходит в Выдубицкий монастырь и просит помолиться о нем. Видя воочию беды и притеснения, которые терпят русские люди от захватчиков, Даниил «нача болми (еще больше) скорбети душею».

Когда князь предстал перед Батыем, тот встретил его такими словами: «Данило, чему еси давно не пришел? А ныне оже eси пришел, а то добро же». В первой части этого обращения — упрек и угроза, во второй — милостивое прощение. Затем Батый спрашивает князя, пьет ли он «черное молоко, наше питье, кобылий кумуз (кумыс)»? Даниил отвечает: «Доселе семь не пил, ныне же ты велишь — пью». На это Батый, с явной издевкой, говорит: «Ты уже нашь же тотарин, пий наше питье».

Несмотря на всю краткость этого диалога, перед нами выразительная картина покорности и унижения князя могучего Галицкого княжества перед ордынским ханом. Сильной деталью этого эпизода выступает определение кумыса как «черного молока»; в этом, казалось бы, странном словосочетании («черное» — здесь в смысле позорное, мрачное, горестное) и презрение к поработителям, и выражение вынужденной покорности: князь должен пить это «черное» молоко.

Позже Даниилу все же оказывают честь — ему подносят «чюм» (ковш) вина и передают милостивые слова Батыя: «Не обыкли (не привыкли вы) пити молока, пий вино!» Но это благосклонность покровительственного снисхождения, повелителя к подчиненному. И летописец с горестью восклицает: «О, злее зла честь татарьская» — и так развивает эту горестную мысль: «Данилови Романовичю князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимером и Галичемь со братомь си и инеми странами, ныне седить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть (не знает, останется ли жив), и грозы приходять. О злая честь татарьская! Его же отець бе царь в Руской земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все. Сын того не прия чести, то иный кто можеть прияти? Злобе бо их и льсти несть конца». Сообщая о возвращении Даниила из Орды, рассказчик так описывает чувства, охватившие сыновей Даниила и его брата: «И бысть плачь о обиде его и болшая же бе радость о здравьи его».

Рассказ этот не унижал Даниила, не умалял его достоинств воина и князя в глазах русского читателя. Но тот контраст, с каким представал здесь Даниил по сравнению с образом этого князя, возникавшим перед взором читателя из всех остальных рассказов о нем, с особой силой подчеркивал трагедию порабощенной Русской земли.

«Летописец Даниила Галицкого» от всех других произведений древнерусской литературы отличается особой красочностью, живостью описаний битв, воинского вооружения, своеобразным рыцарским колоритом. Любовь автора к воинской тематике, к батальным сценам ярко проявляется в том, с какой тщательностью и восхищением он описывает воинское убранство, доспехи, оружие, в том, как он изображает общий вид войск, их движение. «И воемь же всим съшедшим и воружьшимся пешьцем исо (из) стана. Щити же их яко заря бе, шеломи же их яко солнцю восходящу, копиемь же их дрьжащим в руках яко тръсти мнози (как тростник), стрелчемь (лучникам) же обапол (с обеих сторон) идущим и держащим в руках рожанци (самострелы) свои и наложившим на не стрелы своя противу ратным (против врагов). Данилови же на коне седящу и вое (воинов) рядящу». Все это, позволяет видеть в авторе «Летописца Даниила Галицкого» человека, тесно связанного с военным делом, предположить, что он был дружинником из ближайшего окружения князя. Автор «Летописца» — человек высокой книжной культуры, знакомый с произведениями переводной литературы, любящий блеснуть своим писательским искусством. Отсюда такое обилие в тексте сложных книжных форм (частое употребление грамматической категории «дательного самостоятельного»), стилистических украшений, развернутых сравнений, риторических восклицаний.

Необходимо также отметить хорошее знакомство автора «Летописца» с устными эпическими преданиями, в том числе и с половецкими. Половецкий эпос лежит в основе знаменитого рассказа о половецком хане Отроке. Отрок во время борьбы Владимира Мономаха с половцами бежал из половецких степей «во Обезы (в Абхазию) за Железная врата». Когда Владимир Мономах умер, хан Сырчан послал к Отроку «гудца» Оря (гудец — певец, сопровождавший свое пенис игрой на гудке — струнном инструменте). Сырчан посылает Оря для того, чтобы он звал Отрока вернуться на родину. Передай ему, — говорит он своему посланцу, — «моя словеса» о смерти Владимира Мономаха, «пой же ему песни половецкия». Если же Отрок, несмотря на уговоры и половецкие песни, не захочет возвращаться, тогда, — наставляет Сырчан Оря,—«дай ему (Отроку) поухати (понюхать) зелья (травы) именемь евшан (полынь)». Уговоры и песни не действуют на Отрока. Орь дает Отроку полынь. «Обухавшю» (вдохнув в себя) запах травы своих родных степей, Отрок, «восплакав», сказал: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нежли на чюжеи славну быти» — и решил вернуться на родину [12].

Краткую и меткую характеристику автору «Летописца Даниила Галицкого» дал академик А. С. Орлов: «В галицком повествовании постоянно чувствуется образованный литератор, дипломат и воинственный дружинник, любящий звон и бряцание оружия, придворный и своего рода «рыцарь», который понимал историю как цепь войн и мятежей» [13].

Жанровые особенности «Летописца Даниила Галицкого» найдут в дальнейшем отражение в литературе Северо-Восточной Руси в жизнеописании другого знаменитого князя-воина и государственного деятеля — в «Повести о житии Александра Невского».

«Волынская летопись», следующая за «Летописцем Даниила Галицкого», как считает И. П. Еремин, — «от начала до конца — труд одного и того же автора... Об одной руке свидетельствуют как содержание летописи, так и весь ее литературный строй» [14]. «Волынская летопись» была составлена как цельное единое произведение в 90-х гг. XIII в. В ней, как и в «Летописце Даниила Галицкого», отсутствовал прием изложения событий строго по годам — «погодная сетка». Но в отличие от «Летописца» повествование в «Волынской летописи» строго выдержано в хронологической последовательности. Этой чертой и своими стилистическими особенностями «Волынская летопись» более близка к традициям киевского летописания XII в., чем «Летописец Даниила Галицкого». От последнего «Волынская летопись» отличается большей простотой изложения. На первый план в этой летописи выступают интересы Волынского княжества, по сравнению с «Летописцем Даниила Галицкого» она носит более местный характер.

Особо много внимания в «Волынской летописи» уделено князю Владимиру Васильковичу. Он — идеальный князь-правитель, летописец подчеркивает его мудрость, справедливость, то, что он пользуется любовью и князей, и бояр, и всего народа. Искренним чувством любви и сочувствия пронизан рассказ «Волынской летописи» о болезни и смерти Владимира Васильковича.

Летописец обстоятельно описывает тяжелую длительную болезнь князя, его последние дни и смерть. Владимир Василькович мужественно и смиренно переносит свои страдания. Несмотря на болезнь, он не уходит от активной жизни князя-правителя своей земли: составляет завещание, ведет переговоры с разными князьями, принимает всевозможные решения, направленные на благо Волынского княжества.

Страдания князя, тяжесть его болезни раскрываются перед читателем и через изображение чувств окружающих князя людей. Вот как, например, описывает летописец приезд к Владимиру Васильковичу князя Кондрата: «Кондрат же приде к Володимеру, иде же (туда где) лежаше в болести своей, крепко стража (страдая). И вшед поклонися ему. И плакася по велику (сильно, горько) видя болесть его, и унынье тела его краснаго (красивого).

Смерть князя вызывает всеобщую скорбь и печаль, о нем горюют не только все жители Волынской земли, но и «немци, и сурожьце, и новгородци». После плача по умершему князю в летописи читается похвала ему. Характеризуя ростовское летописание, мы приводили похвалу князю Васильку Константиновичу. Похвалы князьям в некрологических летописных статьях о них близки друг другу по своему характеру и стилю, но вместе с тем в каждой из таких похвал появляются свои оттенки, вводятся подробности, которые придают им особую тональность, своеобразие. В похвале Владимиру Васильковичу подчеркивается его ум, ученость, высокая нравственность.

Художественную неповторимость отдельным эпизодам, рассказам, целому произведению придают удачно найденные автором образы, производящие на читателя сильное впечатление подробности. Вот пример одной из таких ярких подробностей в повествовании о Владимире Васильковиче.

После смерти князя его земли должны перейти к его брату Мстиславу, о чем существует «ряд» (договор) между князьями. Но на наследие умирающего князя (он был бездетен) имеются и другие претенденты. Сын двоюродного брата Владимира Васильковича, князь Юрий Львович, просит, чтобы Владимир уступил ему Берестье (современный Брест). Владимир отказывает Юрию, говоря его послу: «Не могу порушити ряду, что есмь докончал (заключил) с братом своим Мстиславом». Закончив переговоры с послом Юрия, Владимир посылает к Мстиславу своего верного слугу Ратьшу, чтобы предупредить брата о притязаниях Юрия Львовича. И, укрепляя Мстислава в его праве на наследство, призывая его ничего и никому не уступать из того, что он наследует после него, Владимир Василькович, «вземь соломы в руку от постеля своее», просит Ратьшу передать этот клок соломы брату и сказать ему: «Брат мои, тот вехоть (этот ветхий пучок) соломы дал (посылаю тебе), — того не давай по моемь животе (после моей смерти) никому же».

Исследователи «Волынской летописи» высказывали разные предположения об авторе ее. Но все отождествления предполагаемых авторов с различными лицами из окружения Владимира Васильковича, упоминаемыми в летописи (писец Федорец, писавший по поручению князя его предсмертные грамоты, владимиро-волынский епископ Евстигней), носят слишком гипотетичный характер. Поэтому наиболее убедительно высказывание по этому вопросу И. П. Еремина: «Об авторе «Волынской летописи» уверенно сказать можно только то, что он был горячим сторонником князя Владимира Васильковича, был в курсе всех событий его княжения и лично его знал, что человек он был начитанный, хорошо усвоивший практику и традиции летописного дела, — видимо, местный монах или священник» [15].

Не прекратился на Руси в XIII в, интерес и к всемирной истории. По-видимому, во второй половине XIII в. в Галицко-Волынской Руси был составлен обширный хронографический свод, в состав которого входили библейские тексты, отрывки из «Хроники Георгия Амартола», почти полный текст нескольких книг из «Хроники Иоанна Малалы», «Хронографическая Александрия» первой редакции, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия. Этот свод охватывал события древней истории от «сотворения мира» до взятия Иерусалима Титом в 70 г. н. э. [16].

Летописные своды, созданные в годы монголо-татарского нашествия, летописные повести и сказания этого времени являются источниками наших сведений о событиях тех лет. Но не в меньшей мере они ценны и как памятники общественной мысли эпохи, как произведения литературы. Перед нами не только описание того или иного события, не холодная констатация факта, но и его оценка, летописец высказывает свое отношение к описываемому. Областные летописи отличаются местными чертами, в одних случаях продолжая более древние традиции общерусского (киевского) и местного летописания, в других — внося что-то новое. Но всем летописям в большей или меньшей степени присуще стремление осветить события, которые имеют отношение не только к данной области, данному княжеству, но и ко всей Русской земле.

[1] Арабский историк начала XIII в. Ибн-ал-Асира, характеризуя монголо-татарское нашествие как несчастье, которому не было ничего подобного, в истории, в частности, писал, что завоеватели «ни над кем не сжалились, а избивали женщин, мужчин, младенцев» (см.: Тизенгаузен В. В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т. I. Спб., 1884, с. 2).
[2] Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. XI. М.-Л., 1949, с. 268 (Статья «О ничтожестве литературы русской»). Сходная мысль в близких выражениях повторена Пушкиным в письме 1836 г. П. Я. Чаадаеву (см. там же, т. XVI).
[3] Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947, с. 285.
[4] Лаврентьевская летопись. — ПСРЛ, т. I. M., 1962, столб. 465-471.
[5] Комарович В. Л. Рязанский летописный свод XIII в. — «ИРЛ». М.-Л., 1945, т. II, ч.I, с. 74-77.
[6] Комарович В. Л. Рязанский летописный свод XIII в. — «ИРЛ». М.-Л., 1945, т. II. ч. I, с. 75.
[7] Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, с. 75.
[8] Основные исследования, посвященные вопросам времени и места составления летописи, ее идейным и стилистическим особенностям: Черепнин Л. В. «Летописец Даниила Галицкого». — «Исторические записки», 1941, № 12, с. 228-253; Еремин И. П. Волынская летопись 1289-1290 гг. как памятник литературы. — В кн.: Еремин И. П. Литература Древней Руси. М.-Л., 1966, с. 164-184.
[9] Черепнин Л. В. «Летописец Даниила Галицкого», с. 230.
[10] Впервые эта особенность «Летописца Даниила Галицкого» была установлена М. С. Грушевским. См.: Грушевський М. Хронологiя подïй Галицько-Волинськоï лïтописи. — В кн.: Записки Наукового товариства iм. Шевченка. Львiв, 1901, т. XLI. с. 1-72.
[11] Текст Галицко-Волынской летописи цитируется по изданию: Ипатьевская летопись, — ПСРЛ, т. II. М., 1962, столб. 715-938.
[12] Сюжет этот был использован в известном стихотворении А. Майкова «Емшан».
[13] Орлов А. С. Древняя русская литература XI-XVI вв. М.-Л., 1937, с. 118.
[14] Еремин И. П. Волынская летопись 1289-1290 гг., с. 174. М. С. Грушевский считал, что «Волынская летопись» представляет собой соединение текстов, написанных тремя летописцами (Грушевський М. Iсторiя украïнськоï лiтератури, т. III. Киïв —Львiв, 1923, с. 180-203). По мнению В. Т. Пашуто «Волынская летопись» — труд двух летописцев (Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950, с. 101-133). Как замечает И. П. Еремин, обе точки зрения «текстом не подтверждаются».
[15] Еремин И. П. Волынская летопись 1289-1290 гг., с. 183.
[16] Представление об этом хронологическом своде мы имеем по двум поздним спискам его: по Архивскому хронографу (конец XV — начало XVI в.) и Виленскому хронографу (середина XVI в.). См.: Истрин В. М. «Александрия» русских хронографов. М., 1893, с. 317-352; Мещерский Н. А. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.-Л., 1958.