Киево-Печерский патерик

Патериками назывались сборники рассказов о жизни монахов какой-либо местности или какого-нибудь монастыря. Древнейшим из русских патериков явился патерик Киево-Печерского монастыря. Монастырь был основан в середине XI в., и уже в «Повести временных лет» под 1051 г. читается рассказ об основании монастыря, а в статье 1074 г. — о некоторых его подвижниках. Однако «Киево-Печерский патерик» был создан значительно позднее, и в его основе оказалась переписка, которую вели между собой в начале XIII в. владимирский епископ Симон и киево-печерский монах Поликарп, хотя они, в свою очередь, использовали, видимо, записи, ведшиеся в самом монастыре.

Симон и Поликарп были постриженниками Киево-Печерского монастыря, оба они были образованными и талантливыми книжниками. Но судьба их сложилась по-разному: Симон сначала стал игуменом одного из владимирских монастырей, а затем в 1214 г. занял епископскую кафедру в Суздале и Владимире. Поликарп же остался в монастыре. Честолюбивый монах не хотел смириться со своим положением, не соответствующим, как он думал, его знаниям и способностям, и с помощью влиятельных покровителей — княгини Верхуславы-Анастасии, дочери Всеволода Большое Гнездо, и ее брата Юрия — стал домогаться епископской кафедры. Но Симон, к которому княгиня обратилась за поддержкой, не одобрил честолюбивых устремлений Поликарпа и написал ему послание, в котором обличал его санолюбие и увещевал гордиться уже тем, что он подвизается в столь прославленном монастыре. Это послание Симон сопроводил рассказами о некоторых киево-печерских монахах, с тем чтобы рассказы эти напомнили Поликарпу о славных традициях монастыря и тем самым успокоили его мятежный дух. Послание Симона и следующие за ним девять рассказов о монахах Киево-Печерского монастыря явились одной из основ будущего «Киево-Печерского патерика».

Другой важной составной частью памятника явилось послание Поликарпа к игумену Акиндину, в котором Поликарп сообщал, что он наконец решился осуществить давнишний замысел и рассказать о жизни и «чудесах печерских святых». За письмом следует одиннадцать рассказов о подвижниках.

Видимо, где-то в середине XIII в. послания Симона и Поликарпа (вместе с сопровождающими их рассказами) были объединены и дополнены другими памятниками, повествующими о том же монастыре: «Житием Феодосия Печерского» и похвалой ему, написанным Симоном «Словом о создании церкви Печерской» и т. д.

Так постепенно слагался своеобразный памятник, получивший впоследствии название «Киево-Печерского патерика». До нас дошли Арсениевская редакция патерика, созданная в начале XV в. по инициативе тверского епископа Арсения; Феодосиевская редакция, восходящая, возможно, к середине XV в., и две Кассиановские редакции, составленные в 60-х гг. XV в. в самом Киево-Печерском монастыре [1].

Литературное и идеологическое значение патерика было исключительно велико. Он не только подытоживал развитие русской агиографии XI-XII в., но, повествуя о славном прошлом знаменитого монастыря, будил чувство общерусского патриотизма, в страшные годы монголо-татарского ига напоминал о временах процветания и могущества Киевской Руси.

В рассказах «Киево-Печерского патерика» много традиционных патериковых мотивов: праведные монахи творят чудеса, успешно борются с мирскими помыслами и искушениями, одерживают победы над бесами и разоблачают самые хитроумные их козни. Однако все эти фантастические коллизии развертываются на фоне действительного монастырского быта, соотносимы с реальными. политическими событиями в Киевской Руси XI-XII вв., рядом с идеализированными портретами киево-печерских подвижников появляются живые характеры жестоких князей, жадных купцов, неправедных судей. Да и сами монахи не все и не всегда безукоризненно добродетельны; их обуревает зависть, сребролюбие, они нередко попрекают друг друга и ссорятся.

Так, в легенде о Прохоре Лебеднике рассказывается, как он снабжал голодающих киевлян хлебом, испеченным из лебеды, но казавшимся таким сладким, будто он «с медом». Однако если кто-либо крал у Прохора этот хлеб, то тот оказывался горьким, словно полынь. Затем Прохор собрал из келий «попел» (пепел, золу) и превратил ее в соль, которую также раздавал нуждающимся. Это возмущало купцов, намеревавшихся нажиться на вздорожавшей провизии. Они жалуются на Прохора князю Святополку [2], а тот, посоветовавшись со своими боярами, отнимает у Прохора его чудесную соль, рассчитывая, что «богатство приобрящет». Но соль превращается в золу. На третий день князь приказывает выкинуть золу, и она снова становится солью, которую с радостью разбирают нуждающиеся горожане. Нетрудно заметить, в каком неприглядном виде выступает в этой легенде и князь, и его советники, и корыстолюбивые киевские купцы.

В другой легенде рассказывается о монахе Григории. К нему забираются воры, но он насылает на них беспробудный сон, продолжающийся пять суток. Других воров Григорий заставляет двое суток простоять недвижимо, при этом они изнывают под тяжестью награбленных плодов. Проходящие мимо монахи сначала лишены возможности увидеть воров, а когда, наконец, замечают, то не могут сдвинуть их с места. Затем рассказывается, как тот же Григорий на берегу Днепра встречается с князем Ростиславом Владимировичем, который направлялся в монастырь получить благословение перед походом на половцев. Княжеские дружинники насмехаются над монахом, «метающе словеса срамнаа». Григорий укоряет их и предсказывает гибель в воде. Разгневанный словами монаха, князь самодовольно восклицает: «Мне ли поведаеши смерть от воды, умеющу бродити (плавать) посреди ея» — и приказывает связать Григория и утопить его в Днепре. Братия два дня безуспешно ищет пропавшего инока, и лишь на третий день труп его — с камнем на шее и в мокрых «ризах» — чудесным образом оказывается в запертой келье. А приказавший расправиться с Григорием князь Ростислав действительно тонет при переправе у Треполя [3].

Любопытен и рассказ о монахе Федоре. Он немало претерпел от козней бесов, являвшихся к нему в облике его друга, монаха Василия, и ссоривших их. Наконец ему удается одолеть бесов и даже заставить их служить себе: то они за ночь перемололи по его приказанию пять возов зерна, то перенесли с берега Днепра на гору тяжелые бревна, доставленные по реке для восстановления пострадавших от пожара церкви и келий, и при этом разложили их по назначению: для пола, крыши и стен. Но этот фантастический мир чудес оказывается тесно переплетенным с миром реальных людей и человеческих взаимоотношений. Во-первых, бесы подстрекают «извозников», нанятых для перевозки бревен в монастырь, «воздвигнуть крамолу» на Федора и, подкупив взяткой судью, требовать у него оплаты за сделанную бесами работу. Во-вторых, бес является к боярину киевского князя в образе Василия и сообщает о богатом кладе, о местонахождении которого знает Федор. Боярин приводит мнимого Василия к князю Мстиславу Святополчичу. Тот решает завладеть кладом; отправившись, «аки на лов или на некоего воина крепка», с множеством воинов, хватает Федора и предает его страшным истязаниям, допытываясь о месте, где скрыты сокровища. Таким же истязаниям подвергается и друг Федора — Василий. Оба монаха умирают после пыток. Правда, князя настигает божественное возмездие — его убивает будто бы та же самая стрела, которой он смертельно ранил Василия [4]. Характерно, однако, другое: киевские князья и бояре, по свидетельству патерика, не останавливаются даже перед убийством монахов, побуждаемые своей гордостью или сребролюбием. Ореол почтения, которым, как утверждал тот же «Патерик», был окружен Киево-Печерский монастырь, и ореол христианского благочестия киевских князей совершенно блекнет. Дело, разумеется, не в «историчности» легенд, но в том характере взаимоотношений монастыря и мирян, которые так или иначе изображают патериковые легенды.

Сюжеты рассказов о киево-печерских монахах очень занимательны. Это отметил еще А. С. Пушкин в письме к П. А. Плетневу, говоря о «прелести простоты и вымысла» легенд о киевских чудотворцах [5]. В них сочетаются собственно агиографические приемы с приемами летописного повествования; вопреки условностям агиографического канона время от времени проскальзывают реалистические детали, черты живых характеров. «Киево-Печерский патерик» явился, таким образом, немаловажным этапом на пути развития сюжетного повествования в литературе древней Руси [6].

[1] Издание патерика: Патерик Киево-Печерского монастыря. Спб., 1911 (изданы 2-я Кассиановская и Арсениевская редакции); Абрамович Д. И. Киево-Печерский патерик. Вступление. Текст. Примитки. Киев. 1930 (издана 2-я Кассиановская редакция). Перевод на современный русский язык см. в кн.: Художественная проза Киевской Руси X-XIII вв. М., 1957, с. 149-226. О редакциях Киево-Печерского патерика см.: Абрамович Д. И. Исследование о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике. — «ИОРЯС». 1901, т. VI, кн. 3-4; 1902, т. VII, кн. 1-4.
[2] События происходят, согласно легенде, во время междоусобной войны, когда князья Святополк Изяславич и Давыд Игоревич заманили к себе и ослепили Василька Теребовльского (эти события рассказываются в «Повести временных лет» под 1097 г.).
[3] Рассказ о гибели Ростислава Владимировича при переправе через Стугну имеется в статье 1093 г. «Повести временных лет»; о гибели Ростислава упоминает и «Слово о полку Игореве».
[4] «Повесть временных лет» упоминает в статье 1097 г. о гибели Мстислава, но никак не связывает его смерть с возмездием за расправу над киево-печерскими монахами.
[5] См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. XIV. М.-Л., 1941, с. 163.
[6] См.: Адрианова-Перетц В. П. Задачи изучения «агиографического . стиля» Древней Руси. — «ТОДРЛ». М.-Л., 1964, т. XX, с. 51-63; Она же. Сюжетное повествование в житийных памятниках XI-XIII вв. — В кн.: Истоки русской беллетристики. Л., 1970, с. 101-107.